Юрий Александрович Алексеев
Телега в конверте
САМОЗВАНЕЦ
Начальник конторы «Бумверевка» Евсей Иванович Сатрапчук имел обыкновение поражать подчиненных внезапным поворотом мыслей. В субботу за пять минут до конца работы он затребовал всех в кабинет.
Евсей Иванович строго оглядел сотрудников и значительно усмехнулся.
– Есть вопрос. Как мы проводим воскресенье? Небось, пашете носом подушку до полудня, а потом домино, картишки, внедрение напитков?
Подчиненные опасливо заерзали на стульях. Сатрапчук озабоченно потер ладонями бледное, как кормовая свекла, лицо.
– Ну, кто из вас, к примеру, ходит на каток?
– Я! – подскочил маленький изнуренный мечтой о повышениях Татушкин.– Ни домино, ни подушка – только каток!
– Приятно слышать, – просветлел Бвсей Иванович.– Я вот тоже имею мнение приобщиться. И потому мне нужен зам… то есть сопровождающий.
Татушкин окоченел. Последний раз он выходил на лед в 32-м году. И то не катался, а ходил за водой к проруби, когда жил у бабушки в деревне.
– В десять у касс, – сказал Евсей Иванович. – Разумеется, без опозданий.
Плановик уронил голову, словно получил удар по шее, и неопределенно замычал.
На каток Татушкин прибыл за час до прихода любимого начальника. Гремела музыка. Ослепительно искрился лед. Вдумчиво передвигались семейные пары. Ребятишки носились хитроумными головокружительными зигзагами. Татушкина осенило.
– Мальчик, а мальчик, – поманил он пальцем шустрого подростка в заячьем малахае, – хочешь рубль?
– Металлический?
– Можно и металлический.
– Давай, если не жалко, – оказал мальчик.
– Видишь ли, ты должен помочь одному дяде, дяде Севе, немножечко покататься.
– Это нам нипочем, – сказал мальчик.
– И еще один момент, – хехекнул Татушкин,– сделай видимость, что ты того… вроде бы мой сынок.
Мальчик насторожился. Пришлось добавить еще рубль.
– А у меня приятное обстоятельство! – радостно встретил Татушкин начальника.– Со мной сынок э… Петя – большой умелец, весь в отца.
– Хвалю, – сказал Евсей Иванович, зашнуровывая ботинки. – Готовишь смену.
Сатрапчук и лжеПетя выбрались на лед. Татушкин с коньками под мышкой беспокойно пританцовывал на веранде.
Евсей Иванович широко расставил руки, словно показывая непойманную рыбу, и не двигался с места. Тогда лжеПетя взял ученика за рукава и решительно потащил за собой. Сатрапчук, изогнувшись буквой «г», активно отбрыкивался. Со стороны казалось, что упрямый сын тянет скупого отца в магазин игрушек.
– Не так, не по правилам, – бубнил Евсей Иванович. – Ты, мальчик, сначала должен предложить. Потом со мной согласовать, затем потихонечку…
– Ногами, ногами лучше работай, – сопел мальчик, обливаясь потом.
– Из молодых да ранненьких, – буркнул Евсей Иванович. – Ты меня не учи.
– Пожалуйста, больно мне надо! – засопел лжеПетя и покинул разгневанного ученика.
Сатрапчук замахал руками, словно отбиваясь от пчел, и тяжело рухнул на лед.
Мальчик подскочил к веранде, сунул Татушкину нагретые в варежке монеты.
– Осел твой дядя, – сказал он, – а я в погонщики не нанимался.
Татушкин внутренне озяб. Но не от мороза, а от сознания, что где-то там, на краю поля, оставлен без поддержки начальник. Стремительно напялив коньки, Татушкин незаметно перекрестился и осторожно, будто крался в темноте с башмаками в вытянутых руках, ступил на лед.
Сатрапчук мрачный сидел в подтаявшей луже и сверкал глазами.
– Хорош сынок. Воспитаньице! – упрекнул Евсей Иванович, с трудом поднимаясь на ноги.
– Времени недостает на пострела: горим на работе,– вывернулся Татушкин.
– Ладно, приступай к исполнению, – буркнул начальник.
– Что ж, я готов, – с трудом сохраняя равновесие, пискнул Татушкин. – Разрешите передвигаться чуть-чуть впереди вас?
– Это зачем же?
– Кхе-кхе, ежели случайно поскользнетесь, я под вас лягу. Будет не так больно.
– Ладно, только ты не выпячивайся, а по-пластунски жмись.
Татушкин службу знал и сигал под начальника с ловкостью ныряльщика. Вокруг собралась толпа.
– Во дают!
– Никулин и Вицин!
– Да нет, это комики из балета на льду.
– Почему скопление? – уставился на толпу Евсей Иванович.
Вокруг поощрительно засмеялись.
– Нехорошо, товарищи, тут вам не цирк.
И тут Татушкин сгоряча излишне накренился и, падая, боднул начальника головой. Сатрапчук плашмя загремел об лед. Очевидцы сбросили перчатки и яростно зааплодировали.
– Молодец, Сева! – крикнул лжеПетя. – Мировой комик!
Лицо Евсея Ивановича побагровело и пошло пятнами, как гранат.
– Так, потеху организуете? – зло зашипел Сатрапчук. Таутшкин съежился и закрыл глаза руками.
– И сынка, значит, подключили, – продолжал начальник.
– Это не мой сын! – оправдательно пискнул Татушкин и подавился.
– Не ваш?!
– Не мой, – плакальщицей заголосил Татушкин. – Я усыновил его тут за рубль.
– Но зачем, позвольте?
– Я, я самозванец, – тихо заплакал Татушкин. – Кататься не умею и не умел.
– Так кто тебя, дурака, за язык тянул? – закипел Сатрапчук.
– Чувство преданности.. иначе не мог.. повертье сердцу служащего.
На заплаканнах ресницах Татушкина таяли снежинки. Таяли как мечты о повышении.
«А ведь предан, – думал Сатрапчук, ковыляя в раздевалку. – До слез предан! Надо бы его пригреть. За самокритику, за мягкость чувств».