Юрий Александрович Алексеев
Телега в конверте
АНОНИМКА С ОМАРОМ
Зерновой умирал сидя. Глаза помутнели. Тело обмякло, как пальто, рухнувшее на стул с вешалки. Младший референт Зерновой умирал от скуки.
За столом напротив, раскинув челюсти капканом, угасал старший референт Буланбаторский. У окна с бешено открытыми глазами опал начальник отдела культивации Пал Палыч Берендюк. По лицу Пал Палыча лениво ползали мухи.
В кабинетах НИИ хрена лежала подвальная тишина. С девяти утра институт погружался в спячку. По пустым коридорам, мучаясь от недостаточного внедрения сорокаградусной, одиноко бродил кладовщик Кузьмич. И только в пять начинался небывалый подъем: энергично протирая глаза, сотрудники собирались по домам.
– До подъема еще три часа, – с тюремной тоской вздохнул Зерновой. – Помечтать, что ли?
Буланбаторский звучно щелкнул зубами и замычал.
«Муха влетела, – отметил про себя Зерновой. – М-да, а хорошо бы сейчас э… э… съесть омара, вкусный небось стервец»,– подумал он и сам поразился несусветности пришедшей мысли.
Младший референт нехотя взялся за перо. Написал свою фамилию. Потом начал раскладывать ее по частям: «зерно», «вой».
– Разложился, Зерновой, разложился, – пробормотал он.
И вдруг в его пепельных от унынья глазах мелькнула шальная искра.
«Зерновой полностью разложился, – написал он. – Адски пьет. Бьет соседей. Не платит алиментов. И еще он желает съесть омара».
Зерновой скользнул обещающим взглядом по засиженному мухами лицу Пал Палыча. Подписался «Очевидец» и запечатал бумажку в конверт.
Через день институт пробудился. Сотрудники шептались. Хмыкали. То и дело бегали покурить и возвращались с нездоровым румянцем, будто обменялись в коридоре пощечинами. В полдень директор института тов. Епонский собрал летучку. Анонимку трижды прочли вслух.
– Подработаем мнения,– предложил Епонский.
– Уволить! – никому не давая себя опередить, выпалил Берендюк.
– Проверить и уволить, – мягко поправил Буланбаторский.
На дом к Зерновому отправилась комиссия. Институт гудел от гипотез.
Комиссию ждали радость и огорчение. Зерновой жил в однокомнатной квартире бобылем. Стало быть, жену он бросил? Версия об алиментах подтверждалась! Но кого же тогда он бил?
– Соседей по лестничной клетке! – догадался Буланбаторский.
Постучались в квартиру напротив. Дверь открыл грузчик Хоботов.
– Извините, мы по делу весьма щекотливого свойства, – поклонился Пал Палыч.
Грузчик полез за бумажником.
– Нет, нет, только один вопрос: не бил ли вас часом жилец из восьмой квартиры?
Хоботов выразительно постучал себя кулаком по лбу и захлопнул дверь.
– Понятно, бьет-таки тихоня! – просветлел Пал Палыч.
В субботу Пал Палыч, Буланбаторский и Кузьмич (как специалист) напросились к Зерновому в гости со своим «горючим».
Зернового искушали долго. Заражали собственным примером. Сюсюкая, подносили к его губам рюмку, будто ложку каши капризному ребенку. Но тот лишь мотал головой, как бы изображая «идет коза рогатая».
– Ладно, – с горечью сказал наконец Пал Палыч. – В данном вопросе ты замел следы.
Но тут из ванной вывалился Кузьмич, и, отрицательно замычав на слова Пал Палыча, запротестовал скрюченным пальцем. Пояснить протест словесно он не мог по причине выпадения из речи гласных букв.
Прорабатывали Зернового на общем собрании.
Зерновой сильно радовался за товарищей и чуть-чуть боялся за себя.
– Поступил сигнал товарища Очевидца, – начал Пал Палыч. – Факты вопят. Итак, по порядку. Бьете ли вы соседей, наш бывший товарищ Зерновой?
– Я слаб здоровьем и люблю Толстого! – бодро и даже дерзко парировал Зерновой.
– А не вы ли колошматили Федора Хоботова?
Маленький, тонкий почти до прозрачности Зерновой мысленно представил себе столкновение с быкообразным Хоботовым и от ужаса закрыл глаза руками.
– Посмотрите в лицо коллективу! – рявкнул Епонский.
Коллектив по-беличьи зацокал языками.
– Вопрос второй: почему вы не платите алименты?
– Я, собственно, и не успел жениться, – уже не так уверенно произнес Зерновой.
– А где доказательства, где?
Зерновой внутренне озяб и онемел. Такого оборота он не предвидел.
– Молчите? Это ваша совесть молчит! – с синтетическим гневом сказал Пал Палыч. – Утопили совесть в вине. Адски пьете!
– Па-ла-пал Палыч, вы же сами знаете, – обвиняемый с надеждой потянулся к начальнику,– я ни вина, ни даже пива…
– Ну хорошо!.. Слово для информации имеет Степан Кузьмич.
Кузьмич встал, одернул пиджак, провел по волосам ладошкой.
– Оно верно, – сказал он. – Ни хлебного, ни портвейного он, может, и не пьет. Но зато вот чего у него в ванной найдено!
Кузьмич поднял над головой полупустой пузырек с бледно-лиловой жидкостью.
– Что это? – строго спросил тов. Епонский.
– Восстановитель для волос! – гаркнул Кузьмич.
Зал оцепенел.
– Отличная, доложу вам, штука! – продолжал зажегшийся Кузьмич. —И по букету и по градусу.
Коллектив застонал не то гневно, не то восторженно.
Редкие волосы Зернового встали дыбом.
– Итак, остается последнее, – на высокой ноте пропел Пал Палыч,– хотели ли вы съесть омара?
– Омара я действительно хотел, – чуть не плача сказал Зерновой.– Просто так, от скуки. Все остальное чепуха. Моя собственная чепуха. Очевидец – это я.
По рядам покатился недоверчивый смешок.
– Хватит, – поднялся тов. Епонский, – лицо Зернового нами достаточно изучено. Сегодня он омара съесть захотел, а завтра? Что будет завтра?!
Смех увял. Всем стало страшно за завтра. Зернового разжаловали в лаборанты.
После собрания Буланбаторский крепко пожал ему руку и сказал:
– Расшевелил ты нас, однако, братец. Хвалю, молодец.
Через три дня на Буланбаторского поступила чудовищная анонимка. Он отбивался всеми конечностями и сигналил наверх.
И морозным утром в НИИ хрена прибыл человек в каракулевой бекеше.
В институте было пусто, как в дровяном сарае весной. Сотрудники, разбившись на три комиссии, изучали на местах быт Буланбаторского.
– А как же, собственно говоря, работа? – спросил товарищ в бекеше.
Епонский вскинул брови, словно услышал какое-то незнакомое иностранное слово, и мелко засуетился.
– Видите ли… э… проблема нравственности как бы заслонила на миг проблему хрена. А вообще-то мы, мы… это… того…
Епонский запнулся и сильно затосковал. НИИ хрена прикрыли за ненадобностью. Это был единственный случай, когда анонимка принесла настоящую пользу.