Юлия Чернова
Пятый легион Жаворонка

Кажется, во всем Риме она одна верила, что Домициан – живой бог, и стремилась изо всех сил угодить божеству. Напрасно родные пеняли: мол, подобная связь роняет ее достоинство. Какое достоинство, когда Цезарь жаждет ее ласк? Поистине, у нее был счастливый характер: варвары могли атаковать границы, в самом Риме падали головы доблестных мужей, но Юлия об этом не задумывалась. К чему? Так ведь можно и поспорить с повелителем, а кто же спорит с божеством? Перед кумиром склоняются, ему верно служат.

Все это выражал ее взгляд, исполненный нежного участия – горе, обожаемый властитель обеспокоен! Она щебетала, как майские птицы и лепетала, точно струи фонтана, стремясь развлечь и утешить повелителя, но лишь досаждала ему пустой болтовней.

Завидев префекта, Юлия замолчала, а Домициан несколько оживился. Фуск произнес обычные пожелания здоровья и благополучия.

Домициан злорадно оскалился.

– Плохо выглядишь, Луций. Провел бессонную ночь?

– Да, Цезарь.

– Какая же из красавиц так тебя утомила?

– Я улаживал твои дела, Цезарь.

Домициан чуть прищурился.

– О, да, ты же префект претория. Наверное, раскрыл какой-нибудь заговор? Уничтожил людей, угрожающих спокойствию империи… Неугодных мне людей?

– Больше, Цезарь, я позаботился о твоем добром имени.

Юлия быстро переводила взгляд с одного на другого.

– Мой дорогой Фуск, ты говоришь загадками.

– Нынче ночью был убит актер, заслуживший твою милость.

Юлия начала бледнеть. Домициан улыбнулся.

– Это для меня не новость.

– Тогда, возможно, мои хлопоты были излишни? – почтительно осведомился Фуск. – Ты уже распорядился воздать почести умершему, а главное, найти и покарать убийц?

Юлия прижала ладони к щекам.

– Не понимаю, почему это должно меня заботить? – пренебрежительно уронил Домициан. – Убит актер? Мало ли кто погибает в пьяных драках – на то есть городская стража.

– Прости, божественный, ты недооцениваешь случившееся. Едва разнесся слух о злодеянии, в городе начались волнения. Людей ничто не могло удержать дома, раздавались даже угрозы – я вынужден повторить это – в твою сторону, – тон префекта полнился огорчением и недоумением. – Мне пришлось усмирять недовольных. Однако, прежде, чем взяться за меч, я решил – и думаю, ты меня не осудишь – испробовать власть слова.

Фуск на мгновение замолчал. Император, сам того не замечая, подался вперед.

– Я сказал им, – негромко продолжал Фуск, глядя в глаза императору, – что происшедшее бросает тень на весь город, ибо это деяние, достойное варваров, одетых в звериные шкуры. Я объяснил людям, – в высшей степени подробно повествовал Фуск, – что они напрасно в слепом гневе поминают императора. Грешно даже допустить мысль, будто Цезарь, владыка полумира, унизился до подобного злодеяния, – тут он пожал плечами и усмехнулся, словно издеваясь над недоумками, вообразившими такую нелепость. – Император мог покарать актера явно, он не стал бы наносить удар подло, исподтишка, словно трусливый раб…

– Довольно! – Домициан вскочил.

Щеки прекрасной Юлии стали желтее слоновой кости, и на них ярко проступили веснушки.

Корнелий Фуск озадаченно взирал на императора, всем своим видом показывая, что надеялся за хлопоты получить награду.

Лицо Домициана побагровело. Уже второй раз он вынужден был отказаться от желания немедленно убить этого человека. Домициан мял между пальцами раздавленную виноградину. Нет, он не даст овладеть собой слепому гневу. Префект Фуск показал себя в Германии, показал опытным и умелым полководцем. Такими людьми не разбрасываются. Это Нерон мог послать Домицию Корбулону, победителю парфян, приказ покончить с собой. Он, Домициан, умеет ждать. Корнелий Фуск смерти не избегнет… Но не теперь… Пока префект слишком нужен.

Домициан сел, отер руки. Кивком велел Фуску продолжать.

– Мне удалось утихомирить горожан. Твоему спокойствию ничто не угрожает. Я организовал достойное погребение. Народ все еще движется по Фламиниевой дороге.

Домициан медленно поднял голову. Фуск не лжет. Париса и впрямь вышел провожать весь город. Император презирал толпу, однако, в сердце его на мгновение закрался страх. Или верным оказалось предупреждение Домиции: Рим ни о чем другом думать не станет?

– Надеюсь, божественный, я все сделал правильно? Ты мной доволен?

Даже самое изощренное ухо не уловило бы в тоне префекта насмешки. Прошла долгая минута. Император боролся с собой. «Не опасен. Фуск не опасен. Тот, кто горяч в речах, не составит заговора за моей спиной».

Домициан с усилием разжал губы.

– Да. Ты поступил разумно. Я этого не забуду.

Вновь наступило молчание, и вновь заговорил император:

– Я намерен завтра же вернуться в Альбанское поместье.

Это был приказ, и Корнелий Фуск коротко кивнул.

– Позволь, божественный, перед отъездом привлечь твое внимание к делам в провинции.

Император милостиво кивнул.

– Я получаю подробные донесения из гарнизонов, оставленных на Рейне, – сообщил префект. Строительство крепостей, прокладка дорог идут полным ходом. Варвары не осмеливаются тревожить рейнскую границу. Однако в Мезии дела обстоят иначе. Жители Мезии скрывают беглых рабов, помогают им перебраться в Дакию. Участились случаи дезертирства из легионов. Стоит замерзнуть Данувию, даки переходят его по льду, угоняют скот, нападают на ближайшие поселения. Это предвестие войны и войны серьезной.

Император внимательно слушал.

– Хуже всего то, что жители Мезии охотнее поддерживают даков, нежели нас. Провинция завоевана, но не замирена.

– Что ты предлагаешь? – спросил Домициан.

– Готовиться к войне. Придать вспомогательные отряды легионам, оставленным в Мезии. Возвести укрепления. Нам нужен лимес – линия крепостей, такая же, как на Рейне. Возможно, потребуется переместить часть легионов с Рейна.

– Оголив германскую границу? – Домициан в сомнении поднял брови.

– Я говорю о крайнем случае. Пока следует перебросить войска из Паннонии, и, если понадобится – из Бельгики и Галлии.

– Так ли велика угроза?

– Донесения лазутчиков с каждым днем становятся все тревожнее. Наместник Мезии Оппий Сабин проявляет нелепую беспечность.

Домициан пожевал губами: Оппий Сабин, назначенный по его личному повелению, только что прислал письмо. Ругательски ругал римских паникеров, внимающих самым нелепым слухам: «Стоит у нас подраться пьяным рабам, как в Риме голосят: провинция охвачена мятежом». Возможно, Сабину все-таки виднее?

– Я подумаю об этом. Непременно подумаю…

Фуску ничего не оставалось, как удалиться. Покинув императорский дворец, он заторопился домой. Император назначил отъезд на завтра, следовательно, в путь предстояло тронуться ближайшей ночью. Домициан предпочитал путешествовать по ночам и не собирался менять своих пристрастий. Фуск это одобрял: ночная прохлада предпочтительней полдневной жары, шелест листвы и уханье сов желанней оскорбительных выкриков горожан, озлобленных убийством Париса.

Император принял благоразумное решение – оставить город, скрыться с глаз разгневанных римлян, выждать, пока страсти поутихнут.

Фуск ядовито усмехнулся. В прежние времена тотчас нашлись бы желающие воцариться в Риме. Но теперь не осталось мужей, готовых к бою. Римлянам так покойно за обеденными столами и в объятиях наложниц. Утруждать себя заговорами? Зачем?

Он не без издевки подумал, что девяти тысячам преторианцев просто нечего делать. От кого защищать императора?

Итак, Домициан возвращался в Альба-Лонгу. Префекту претория это сулило безумный день.

Прежде всего, следовало подготовить отъезд императора: поставить оцепление на дороге, выделить конвой, выслать часовых на виллу. Нет, просто часовыми не обойтись. Император приказывает обыскивать всех гостей, даже сенаторов, являющихся по утрам его приветствовать. Значит, и виллу придется перевернуть вверх дном, отыскивая мнимых злоумышленников – только тогда Домициан осмелится переступить порог.

Вдобавок, тысячи дел требуют завершения. Прочитать донесения с границ – наверняка, ожидает ворох свитков. Разобраться с беспорядками в мезийских гарнизонах, предупредить легатов: пусть не рассчитывают на подкрепления, Цезарь беспечен. Написать Оппию Сабину, втолковать, что необходимо удвоить бдительность. Впрочем, на Сабина плохая надежда – слишком занят своими сирийскими рабынями и идумейскими лошадьми – нужно отослать письма легатам. Удара из Дакии можно ожидать в любое время.

Следует уладить и собственные дела, как-то успокоить кредиторов, продать, наконец, злополучные виноградники. Навестить Винию.

И Корнелия… Надо сообщить дочери, что вечером они отправятся в Альба-Лонгу.

День был в разгаре – еще более жаркий и душный, чем накануне. Воздух, казалось, сгустился – не вдохнуть. Пыль, поднятая тысячами ног, не успевала оседать. В горле першило, на зубах скрипел песок. Лица горожан блестели от пота.

На улицах царило привычное столпотворение. Нет, непривычное. Город был особенно взбудоражен. Фуск быстро понял причину – одно имя летело из уст в уста, отовсюду слышалось: Парис, Парис, Парис.

Это имя шептала рабыня, державшая на плече кувшин с водой, это имя выкрикнул повар из ближайшей таверны – выскочил на ступени, отряхивая с лица и рук куриные перья. О Парисе говорил юноша из знатной семьи, перебирая музыкальные инструменты.

– Парис…

Следовала трель флейты или удар цимбал.

– Парис…

Две пожилые женщины вспоминали о Парисе, забыв о тяжело нагруженных корзинах, и какой-то оборванец уже стащил из одной корзины горсть фиников.

Горожане пересказывали друг другу подробности погребения, вспоминали вчерашний спектакль. Спорили о том, как умер актер. Одни утверждали, что Парис был убит, и случилось это в городе. Другие – что актер погиб случайно, на Аппиевой дороге. Третьи уверяли: актера зарезали в таверне, в драке, приняв за другого. Находились и такие, кто с убежденностью очевидцев рассказывал, как пьяный актер свалился в Тибр и утонул. Многие верили.

«Чему же станут верить через два дня? – гадал Фуск. – Тому, что Парис покушался на императора?»

Вскоре он достиг особняка Винии. Хромой Гермес встретил гостя в атрии и с возможной поспешностью отвел к хозяйке.

– Госпожа в библиотеке.

…Виния не находила себе места. Никогда в жизни она так жестоко не обращалась с сестрой. Жестоко и несправедливо. Как могла сказать, что Панторпа никого не любила? Девчонка, не жалея себя, бросилась выручать Париса. Она, Виния, на такое не отважилась. Нет, Панторпа умеет любить. Просто сейчас обезумела от горя.

Виния направилась в кубикул сестры. Комната оказалась пуста. Перепуганная Виния выбежала в атрий.

– Гермес!

– Твоя сестра в библиотеке, – отвечал вездесущий Гермес.

– В библиотеке? – Виния слегка успокоилась: свитками горло не перережешь и вены не вскроешь. И вообще, тот, кто не остыл к чтению, не остыл и к жизни.

Она поспешила в библиотеку.

Дверцы книжных шкафов были распахнуты, по полу раскиданы свитки. В центре комнаты стояла Панторпа. Нетерпеливо разворачивала папирусы, пробегала глазами первые строчки, досадливо вздыхала, отбрасывала свитки в стороны. В углу, прижав руки к щекам, скорбно взирал на творящееся кощунство раб-либрарий.

– Где же это?! – воскликнула Панторпа. – Виния, помоги. «Слез о тебе, о родимый, не слышно…» А как дальше? Не могу вспомнить. И найти не могу.

 
– «Слез о тебе, о родимый, не слышно.
Я лишь одна о твоей убиваюсь
Жалкой, постыдной смерти,»
 

– машинально подхватила Виния.

У Панторпы вырвался возглас облегчения.

– Наконец-то! Виния, откуда это?

– Из «Электры».

Панторпа бросила на пол ненужные свитки, достала еще один футляр, притворила дверцу шкафа, села за стол.

– Да, вот оно,

 
«Я лишь одна о твоей убиваюсь
Жалкой, постыдной смерти».
 

Виния стояла неподвижно. Неужели она слышала голос Панторпы? Тихий, почти беззвучный, но такой, что достигнет последних рядов амфитеатра. Разве это Панторпа предавалась горю? Шестнадцатилетняя Панторпа, выросшая в любви и заботе, впервые познавшая беду?

 
– «Я лишь одна о твоей убиваюсь
Жалкой, постыдной смерти».
 

Виния не верила своим ушам. Еще недавно Панторпа, изображая Медею или Федру, томилась вымышленным горем, и Парис отчитывал ее за нелепый наигрыш.

Сейчас раздавался голос застарелой боли, подлинной трагедии. Когда же Парис успел обучить Панторпу? Неужели преподал последний урок – своей смертью?

Панторпа разгладила свиток и прижала бронзовой статуэткой.

– Надо ставить «Электру», – сказала она вслух, но обращаясь явно не к Винии. – Кто еще сомневается?

Внезапно заторопилась, скатала свиток, спрятала в футляр.

– Виния, позволь мне позвать Селену. Она поддержит. Не откажется исполнить роль Клитемнестры.

– А кто сыграет Электру?

– Я, – спокойно ответила Панторпа.

Была уверена: никто из актеров не посмеет с ней спорить. Она завоевала право на главную роль. Завоевала, снеся удар Децима Приска.

Виния посторонилась, пропуская сестру. Панторпа выбежала, чуть не столкнувшись в дверях с префектом Фуском. Виния выслала раба-либрария, взявшегося было собирать свитки, и подошла к гостю.

– Император отправляется в Альба-Лонгу, – сказал он вместо приветствия. – Я должен его сопровождать.

Виния молча смотрела на префекта. В такую минуту остаться одной!

Фуск сжал губы. Виния больна, лихорадка вернулась с прежней силой. Об этом ясно говорят и черные тени на висках, и сухие, потрескавшиеся губы, и учащенное дыхание. Перенесла болезнь на ногах, и вот результат. А он должен уехать. Фуск ударил кулаком о кулак. Забрать ее с собой в Альба-Лонгу? Не поедет. Траур. Девять дней нельзя покидать дом. И все же… Парис ведь не был близким родственником…

Корнелий Фуск шагнул к Винии, стиснул ее запястья.

– Ты больна. Нельзя оставаться в городе. Да и я себе места не найду. Поедем вдвоем. Хочешь, добьюсь у императора приглашения для тебя?

Виния отстранилась. Фуск не отпускал ее.

– Да, знаю, траур. Но…

– Нет, Луций, – она высвободила руки. – Мне не нужно его приглашение. Ничего мне не нужно от убийцы Париса. Я твоего Цезаря видеть не могу. Не хочу. Если я окажусь рядом с ним, случится что-то ужасное. Я… я убью его.

Фуск смотрел на нее, приоткрыв рот. Префект претория не может враждовать с императором. Происшедшее не изменить, остается молча нести службу. Он должен и сумеет преодолеть отвращение. Виния – нет. Никакие доводы не помогут.

– Обещай хотя бы писать каждый день, хоть несколько слов.

Она кивнула.

– И Зенобий, конечно, последует за Цезарем! – с досадой воскликнул Фуск.

– Не страшно. Я позвала Эпимаха – дядиного лекаря.

Если Виния надеялась успокоить префекта, то добилась обратного. Фуск встревожился не на шутку: «Позвала лекаря. Значит, дело совсем плохо».

Она чуть улыбнулась.

– Собственно, я пригласила его для Марка.

– Позволишь раненому остаться в твоем доме?

– Конечно, Луций.

Фуск мгновение помедлил.

– Мне нужно повидать его.

Виния хлопнула в ладоши.

– Гермес проводит тебя.

Фуск не любил затягивать прощание. Что сказать в такой миг? «Не хочется тебя покидать»? Пустые слова, все равно покинет.

– Умоляю, слушайся во всем лекаря.

– Обещаю, – тотчас откликнулась она.

Он быстро и коротко сжал ее руки, так же быстро коснулся поцелуем ее губ и вышел.

Следом за рабом Фуск пересек внутренний двор, где тихо поскрипывала старая олива и звонко пел фонтан. Гермес остановился перед дверным проемом, закрытым полотняной занавесью, указал:

– Здесь.

Фуск жестом отпустил управителя и отдернул занавес. Марк лежал с закрытыми глазами, префекту показалось – спит. Корнелий Фуск помедлил на пороге: жалко будить, но другого времени для разговора не будет. Рыжая кошка, лежавшая в ногах у центуриона, шевельнулась, и Марк тотчас повернул голову. Попытался встать.

– Лежи, – Фуск переступил порог.

В комнате было темно и жарко, но все же не так жарко, как во дворе.

– С подобной раной тебе нельзя возвращаться в лагерь, – сказал префект. – Останешься здесь до моего приезда. А я уж позабочусь, чтобы у командира когорты не возникло вопросов.

Марк сел, прижал ладонь к больному боку. Ответил после паузы, судорожно глотнув воздуха.

– Да, префект.

Корнелий Фуск молча, без улыбки рассматривал его. Марк опустил голову. Префект еще не задал вопроса: как погиб Парис? Понятно, не до того было. А теперь, конечно, заинтересуется: почему же центурион Марк не уберег актера?

Корнелий Фуск подошел к окну, посмотрел во двор. Солнце выжгло траву, зеленые травинки сохранились лишь там, куда доставали брызги фонтана.

– Марк, полководцу случается отправлять людей на смерть. Каждый, опоясавшийся мечом, понимает, какую долю избрал, и не смеет роптать. Но бывает, военачальник командует бездарно, а расплачиваться приходится легионерам. Нынче вышло именно так.

Марк во все глаза смотрел на префекта Фуска. За десять лет службы (да что десять лет, такого, верно, не было от основания Рима) он впервые услышал, как полководец извиняется перед солдатом. Марку показалось – в душной комнате стало легче дышать.

* * *

Отбыл император со свитой, отбыли придворные, певцы, музыканты, танцовщицы, преторианцы… Вновь разъехались богатейшие горожане со своими домочадцами. Город обезлюдел. Дошло до того, что в предзакатные часы можно было спокойно прогуляться по улицам и площадям.

Миновали девять дней со смерти Париса, были принесены обильные жертвы богам, и Марциал, явившись в дом Винии Руфины, настороженно оглядываясь, прошептал ей на ухо эпитафию, сочиненную для Париса.

 
– Путник, ты на Фламиньевой дороге
Не минуй без вниманья славный мрамор:
Наслажденья столицы, шутки Нила,
Прелесть, ловкость, забавы и утехи,
Украшенье и горе римской сцены,
И Венеры-то все и Купидоны
Похоронены здесь с Парисом вместе.
 

А когда Виния, расплакавшись, заявила, что слова эти должны быть высечены на надгробии, Марциал взял с нее обещание, что автора она никому не назовет. Сам он не станет включать этот стих в книгу. Может, когда-нибудь потом, в лучшие времена…

– Только почему «Венеры и Купидоны?» – всхлипывая, спросила Виния.

– А ты хочешь, чтобы я назвал Креонта и Геркулеса? – рассердился Марциал. – Тогда император прикажет автора из-под земли достать.

Виния согласно наклонила голову.

Панторпа и актеры, уединившись в одной из бесчисленных комнат особняка, разучивали «Электру.» Всего в третий раз они читали пьесу, но на лице Селены уже появилось выражение уличенной преступницы, с губ Диомеда-Эгисфа срывался свистящий шепот подстрекателя, каждое движение Клеона-Ореста дышало неумолимым гневом. И вдохновенно призывала к мести Панторпа-Электра.

…А еще через два дня Виния вышла из лектики у дома своего дяди.

Сенатор Анций жил в изящном белом особняке, казавшемся маленьким по сравнению с огромным домом самой Винии. Но она очень любила дом дяди, наверное потому, что укрылась здесь после смерти отца, нашла утешение и защиту. Ей нравился небольшой внутренний двор – стены, сплошь оплетенные виноградом, кружевные тени на земле, тяжелые гроздья: густо-черные, золотисто-янтарные, зеленые, нежно-розовые. Она любила и маленький круглый бассейн, окруженный стеной разноцветных астр, отчего и вода в нем казалось пестрой: красной, белой, фиолетовой.

Виния спросила о брате, и ей ответили, что Гай, как обычно, вершит суд в базилике Эмилия. Дело несравненной важности. Некий Мавий подал жалобу на соседа. Обидчик налетел на него в толпе и разрушил великолепные, тщательно уложенные складки тоги. В довершение беды, край парадного одеяния окунулся в пыль, и проклятый сосед на него наступил! А Мавий как раз направлялся приветствовать своего покровителя. Явился – какой позор! – в смятой и опоганенной тоге.

Виния покивала с глубоким пониманием. Тога – тщательно оберегаемое сокровище каждого римлянина. Без тоги никуда – ни в храм, ни в суд, ни на свадьбу, ни на похороны. А забот с ней столько, что впору весь день посвятить: и отбелить, и отгладить, и красивыми складками уложить, а на ночь запереть в сундук, аккуратно проложив дощечками, чтобы нужные складки сберечь, а лишних не добавить.

Поэтому люди мудрые, чтобы не смять бесценное облачение в уличной толчее, несут его в корзине, а набрасывают лишь перед входом в дом. Бедолага Мавий сам оплошал, так ему сосед и скажет, защищаясь.

Посочувствовав брату – разбирая подобную тяжбу, можно целый день потратить, – Виния поспешила навстречу дяде, выходившему в перистиль.

Сенатор Анций, прищурившись, оглядел племянницу. Темный пламень волос, смеющиеся глаза, звонкий, чистый голос – от болезни, казалось, не осталось и следа. Раздумывая, чем объяснить столь внезапную перемену, Анций односложно отвечал на вопросы племянницы, расспрашивавшей дядю о здоровье. Виния болтала без умолку. Объявила, что чувствует себя превосходно, лекарь Эпимах творит чудеса. Долго восхищалась бронзовой статуэткой химеры – новое приобретение, не так ли? Оказывается, у него находится время посещать лавки на Форуме, или это Гай купил? Она две недели не была в этом доме, а кажется – целую вечность, и ужасно соскучилась, и…

– Племянница, – сказал Анций, кладя руку ей на плечо. – Что же тебе все-таки от меня нужно?

Да ничего, она зашла навестить любимого дядю. Впрочем… Если уж он так настаивает… Да, она мечтает… И раз дядя столь проницателен…

– Ну-ну, – подбодрил ее Анций.

Просто она истомилась в душном городе. А у дорого дяди есть вилла близ Ариции. Так не позволит ли дядя провести ей остаток лета на вилле?

Анций, слушавший Винию с благодушной усмешкой, сдвинул брови. Отчего бы обожаемой племяннице не пожить на вилле близ Лаврента, которая так ей нравилась? Там, у моря, и прохладнее и просторнее.

– Нет, нет, – живо возразила Виния. – Так далеко уезжать я не хочу.

– Далеко? – Анций приподнял брови. – Лаврент не дальше Ариции. Или ты считаешь не от Рима, а от Альбы-Лонги?

Щеки Винии запылали.

– Ты хочешь переехать в Арицию, чтобы встречаться с префектом Фуском? – прямо спросил Анций.

Виния твердо взглянула ему в глаза.

– Да, дядя. Он приезжал этой ночью. Мы дали обеты друг другу. Ты же знаешь, как просто все делается при повторных браках.

Анций кивнул. Сложил руки на груди, медленно прошелся по комнате. Виния с беспокойством ждала его слов, но Анций молчал.

– Дядя, ну не хоронишь же ты меня, – не выдержала Виния. – Я не перешла под власть мужа, по-прежнему могу распоряжаться собой и своим имуществом…

Анций заметным усилием вернул на лицо улыбку.

– Позволь поздравить тебя, дорогая племянница. Не скажу, что твой выбор меня радует, но… пусть дурные предчувствия солгут…

От таких поздравлений Виния расстроилась еще больше. Анций взял ее руки в свои, ласково встряхнул.

– Раз этот человек тебе дорог, я постараюсь стать ему другом.

Виния улыбнулась, чувствуя, что сейчас расплачется. Она не ожидала, что дядя будет так огорчен.

Анций вздохнул.

– Виния, вы с Гаем оказались на редкость единодушны. Вчера любезный сын порадовал меня известием, что хочет взять в жены Корнелию, дочь префекта Фуска.