Эрвин Роммель
Боевые операции в Северной Африке и на Западном фронте в Европе. 1940–1944

История записок Роммеля
Манфред Роммель

После смерти моего отца осталось немало накопившихся во время его походов документов. Армейские приказы, оперативные сводки, ежедневные донесения Верховному командованию – помимо этих официальных документов, он оставил ряд больших тетрадей, включающих его личный дневник и подробные заметки о французской кампании 1940 года и о войне в пустыне.

После Первой мировой войны мой отец опубликовал книгу по пехотной тактике, основанную преимущественно на собственном опыте. Работая над книгой, он обнаружил, что сохранил мало необходимых документов; не слишком помогал и дневник: нем самые важные периоды отмечены большими лакунами, когда отец был слишком занят сражениями и для ведения дневника просто не хватало времени.

Отец, несомненно, намеревался опубликовать еще одну книгу о военных уроках, извлеченных из собственного опыта Второй мировой войны, и с новыми записками решил избежать такого же невыгодного положения.

С момента пересечения границы и до мая 1940 года он принялся вести личные записи о своих операциях, которые обычно ежедневно диктовал одному из своих помощников. Всякий раз, когда позволяло затишье, он готовился к более взвешенной оценке произошедшего.

Он сохранил все свои официальные приказы, отчеты и документы. Вдобавок были сотни карт и эскизов операций, которые он или его сотрудники нарисовали цветными мелками, причем некоторые из них были аккуратно и точно обведены тушью, также были наброски карт, предназначенные для иллюстрации последующих произведений.

По мере того как события принимали менее благоприятный оборот, отец все больше беспокоился о том, чтобы объективное описание его действий сохранилось после его возможной смерти, чтобы его намерения нельзя было неверно истолковать. По возвращении из Африки он работал над своими бумагами в строжайшей тайне, диктуя или давая черновики для перепечатывания на пишущей машинке только моей матери или одному из своих адъютантов. По возвращении из Франции в августе 1944 года он начал писать отчет о вторжении, но уничтожил его, когда стало ясно, что его подозревают в соучастии в заговоре 20 июля. Вместе с тем некоторые бумаги, которые он, несомненно, сжег бы, будь у него время, сохранились.

Отец был страстным фотографом. И опять же ради своей книги он вернулся после Первой мировой войны в Италию, чтобы сделать фотографии мест, где воевал в 1917 году, требовавшиеся ему для тактических зарисовок, однако задача оказалось нелегкой, потому что итальянцы не приветствовали немецких офицеров с фотоаппаратами на своей приграничной территории. Мой отец путешествовал на мотоцикле с моей матерью как «инженер». Для книги, которую он планировал написать о Второй мировой войне, он намеревался хорошо запастись фотографиями и сделал их буквально тысячи, и в Европе, и в Африке, в том числе большое количество цветных. Фотографировал он только во время движения вперед, как он сказал мне однажды: «Свое собственное отступление я не фотографирую».

Кроме того, он почти ежедневно писал моей матери, и она сохранила около тысячи его писем.

Лишь часть всего этого материала пережила ожидавшие его превратности судьбы.

Несколько месяцев накануне начала войны мой отец командовал Военной академией в Винер-Нойштадте, примерно в пятидесяти километрах к югу от Вены. Академия располагалась в огромном старом замке. Когда в 1943 году эскадрильи британских и американских бомбардировщиков начали совершать налеты на город и нашему дому угрожала опасность быть разрушенным, мы спрятали часть архива отца в глубоких подвалах замка, другую часть мы отправили на ферму на юго-западе Германии. Остальное мы взяли с собой, когда осенью 1943 года из Винер-Нойштадта переехали в Херрлинген, в восьми километрах от Ульма в Вюртемберге.

Смерть моего отца заставила мою мать еще ревностнее хранить его документы, не только по личным причинам, но и для того, чтобы, когда будет писаться история, можно было сказать правду. Уже во время похорон с ней заговорил офицер СС и попытался выяснить, что сталось с бумагами моего отца. Мы на удочку не попались. Тем не менее была большая вероятность, что их у нас попытаются отобрать.

Поэтому мама сразу начала собирать все бумаги в дом. Я отправился в Винер-Нойштадт за оставленными в подвалах замка документами. В ту пору не требовалось быть провидцем, чтобы понять, что со временем советские войска дойдут до Вены, и полгода спустя они действительно штурмовали замок, упорно обороняемый обучавшимися там курсантами офицерской школы, и тот превратился в груду щебня. Все, что не уничтожили, оказалось разграблено.

С помощью сестры моего отца и капитана Альдингера, его адъютанта, моя мать начала собирать все документы, готовясь в случае необходимости их спрятать. Прятать она решила в разных местах, потому что одно укрытие обнаружат скорее, однако маловероятно, что найдут все.

В середине ноября 1944 года капитан Альдингер, оставшийся с моей матерью, чтобы помочь ей разобраться в делах моего отца, внезапно получил приказ бургомистра Ульма явиться на главный городской вокзал. Говорили, что там будет офицер из штаба генерала Майзеля и он должен обсудить с капитаном Альдингером некоторые вопросы. Месяцем ранее генерал Майзель увез моего отца. Далее капитану Альдингеру сообщили, что этот офицер получил приказ затем отправиться в Херрлинген.

Ни мать, ни капитан Альдингер цели этого визита не знали. Планировался арест? Или они намеревались провести обыск в поисках записей моего отца? Никто не мог сказать.

Работа по сокрытию оставшихся бумаг была максимально ускорена. К вечеру 14 ноября, за исключением черновиков и набросков для личных заметок, в доме остались только официальные военные документы с пометкой «Секретно», которые в любом случае придется сдать.

Утром 15 ноября Альдингер покинул Херрлинген и направился в Ульм. «Машину я оставлю здесь,  – сказал он моей матери.  – Бог знает, вернусь ли я. Может быть, меня немедленно арестуют. Если нет, я сразу вернусь в Херрлинген».

Моя мать ждала. Когда наступил полдень, она начала всерьез бояться, что Альдингер арестован. Опасность была более чем реальной, поскольку, кроме моей матери и меня, он был единственным свидетелем, знавшим истинную причину смерти моего отца. Часа в три калитка нашего сада открылись. Вошел Альдингер. Он был один и нес под мышкой объемистый пакет, завернутый в белую бумагу. К счастью, опасения моей матери не оправдались. Офицер штаба Майзеля передал жезл и фуражку отца, которые 14 октября после его смерти увезли два генерала. Эти «трофеи» они доставили в штаб-квартиру фюрера, и, как нам стало известно впоследствии, какое-то время они пролежали в столе Шауба, адъютанта Гитлера. Сразу же после смерти моего отца капитан Альдингер от имени моей матери неоднократно и энергично протестовал против такого неслыханного поведения, и теперь, вопреки всем ожиданиям, его протесты увенчались успехом.

К этому времени большую часть документов спрятали в разных местах. Они оказались на двух разных фермах на юго-западе Германии, в одном случае были замурованы в подвале, в другом завалены в подвале кучей пустых ящиков. Небольшой ящик, в котором хранились заметки моего отца о битве за Нормандию, наш друг закопал между стенами руин разбомбленного Штутгарта в части города, настолько разрушенной многочисленными воздушными налетами, что ее вряд ли могли счесть стоящей целью. Дневники отца за 1943–1944 годы отдали на хранение в госпиталь, а другие материалы отправили моей тете в Штутгарт. В доме в Херрлингене мать хранила черновики заметок отца, которые составили первоначальную рукопись об Африке, отснятые отцом во время французской кампании 1940 года пленки и его личные письма.

Как ни странно, мать настолько боялась, что нацистские власти могут завладеть бумагами, что даже не думала, что такой же интерес могут проявить уже приближавшиеся союзники.

Во второй половине апреля 1945 года бомбардировки стали непрерывными. Час за часом американские фугасные бомбы падали на Ульм, горевший днем и ночью во многих местах. С запада и с севера слышались звуки артиллерийской канонады, и день ото дня она становилась все более грозной. Остатки немецкой армии, безоружные, отступали через долину, на которой лежит Херрлинген, кто на телегах, кто пешком, все в постоянном страхе перед налетом американских истребителей-бомбардировщиков. Мобилизовали местный фольксштурм, набранный из четырнадцатилетних юношей и шестидесятилетних стариков. Повсюду расклеили плакаты с надписью: «Кто не защитит Ульм от врага, тот свинья».

Однажды, должно быть, это было 20 апреля, моя мать, выглянув в окно, увидела, что к Ульму приближаются американские танки. Только когда на следующий день солдаты союзников подожгли часть соседней деревни, ошибочно предположив, что та занята немецкими партизанами, и длинные колонны беженцев из этой деревни хлынули через Херрлинген, моя мать забеспокоилась о документах, которые все еще находились в доме. Она подготовила письма, заметки и пленки, чтобы в любой момент взять их с собой. Часть из них она уложила в старый сундук, который с помощью соседей закопала в саду.

Херрлинген заняли американские войска. Повсюду расставили часовых. Больше никаких материалов закопать было невозможно. Среди первых американцев, приехавших к моей матери, был капитан 7-й армии Маршалл. Он спросил, есть ли в доме документы. В полной уверенности, что личные письма не конфискуют, мать ответила:

– У меня только адресованные мне личные письма мужа.

– Где эти письма?  – спросил Маршалл.

Он спустился с матерью в подвал. Увидев лежащие в ящике папки с письмами, сказал:

– Я должен их забрать. Мы хотим на них взглянуть. Я верну их через несколько дней.

Потом маме сказали, что возврат этих писем на некоторое время откладывается. Две недели спустя переводчик капитана Маршалла пришел к моей матери и сказал:

– Капитан ужасно сожалеет, что мы не можем сдержать обещание, но армия решила, что эти документы должны быть отправлены в Вашингтон.

Однажды, в середине мая, в восемь часов утра, маме приказали к девяти покинуть дом. В нем должно было быть расквартировано американское подразделение. Мама еще собирала вещи, а американские солдаты начали открывать ящики и шкафы и производить обыск. Многочисленные документы моего отца (черновики африканских заметок и выполненные от руки карты), находившиеся в то время на полках библиотеки, в письменном столе и в подвале, с тех пор никто не видел. Матери удалось только увезти на маленькой ручной тележке сундук с пленками отца, рукописью африканской кампании и существовавшего всего в трех экземплярах журнала боевых действий 7-й танковой дивизии во Франции в 1940 году.

Бумаги, спрятанные в других местах, постигла разная судьба.

На одной ферме на юго-западе Германии появились какие-то американцы, объявили, что они контрразведчики, и потребовали показать сундуки с архивом фельдмаршала Роммеля. К сожалению, некоторые из этих сундуков и ящиков уже втащили в дом из подвала, где они были замурованы. Американцы конфисковали ящик и сундук. В сундуке лежали документы, заметки и наброски отца времен Первой мировой войны – материал, который он использовал в своей книге «Пехота наступает». В ящике был отцовский полный комплект оборудования «Лейка» (фотоаппарат и двенадцать различных сопутствующих приспособлений), личные вещи и около 3000 сделанных отцом снимков. Особенно он гордился своими цветными фотографиями, некоторые он снял с определенным риском для жизни. Помнится, одна из них производила наиболее сильное впечатление – идущая в штыковую атаку австралийская пехота. Было несколько тысяч других фотографий, которые он собрал у военных репортеров и солдат в период с 1940 по 1944 год, некоторые он успел снабдить подписями.

За сундук и ящик американцы дали расписку. Но приехавшие позже и пытавшиеся помочь в возвращении ящиков американские офицеры, которым мы показали эту расписку, усомнились в том, что эти люди действительно исполняли официальные приказы. На этой ферме остался еще один ящик с личным дневником отца с 1940 по 1943 год, а также записи о французской кампании 1940 года и две коробки с картами. Владелец фермы, друг моего отца, несмотря на угрозы двух сотрудников корпуса контрразведки, отрицал, что у него есть еще какие бы то ни было материалы. Впоследствии он сделал все возможное, чтобы сохранить для нас хотя бы эти коробки. Тем не менее коробку с дневниками и французскими заметками отца 1940 года в его отсутствие украли с чердака. Вряд ли вор обрадовался, открыв коробку.

Тем временем на другой ферме расквартировались марокканские войска. Забивали скот и птицу, во дворе горел открытый огонь. Марокканцы несколько раз тщательно все обыскали. К счастью, никто из них и не подозревал, что за грудой пустых ящиков скрывается еще один подвал. Именно так документы в нем сохранились.

Бумаги, которые хранила для нас моя тетя, и те, что зарыли в руинах Штутгарта, тоже пережили крах Германии.

Когда матери пришлось покинуть свой дом, она нашла временное пристанище в маленькой комнате по соседству. Именно здесь она провела инвентаризацию оставшихся у нее материалов. Ящик, закопанный в саду в Херрлингене, выкопали и перенесли в другое место. Доставили ящики с фермы, с которой к тому времени ушли марокканские оккупанты. Таким образом, когда мать, в конце концов, нашла новое пристанище в школе Херрлингена, она взяла все материалы с собой.

Когда мать узнала, что против моего отца будет возбуждено дело о посмертной денацификации с целью конфискации его архива, она снова погрузила бумаги в маленькую ручную тележку и спрятала документы подальше от дома. К счастью, эти новые угрозы так и не материализовались, хотя мы слышали о случае, когда аналогичные документы, принадлежащие другому офицеру, были конфискованы.

Воодушевленный бригадным генералом Янгом и начинанием капитана Лиддел-Гарта отредактировать бумаги моего отца, я в конце концов начал собирать документы из различных тайников. Фактически удалось быстро перевести несколько отрывков и включить их в качестве приложения к биографии моего отца, которую написал бригадный генерал Янг и которая к тому времени уже была в печати.

Бывший начальник штаба моего отца генерал Шпайдель неоднократно пытался вернуть личные письма отца матери. Генерал Янг попросил генерала Эйзенхауэра ходатайствовать перед Вашингтоном об их возврате. Наконец, благодаря усилиям капитана Лиддел-Гарта и после долгих поисков по заданию Американского исторического отдела полковник Навроцки передал письма генералу Шпайделю. Выяснилось, что в Вашингтоне они хранились не под фамилией отца Роммель, а под его именем Эрвин, которым он часто эти письма подписывал. Некоторые из них до сих пор отсутствуют, в первую очередь относящиеся ко времени высадки союзников. Тем не менее некоторые другие касающиеся Нормандии документы матери впоследствии вернули.

С возвратом этих писем мы поняли, что вернули столько бумаг моего отца, сколько избегли уничтожения войной и рукой самого отца ради личной безопасности, и неизбежно следующего за войной мародерства.

От редактора

В основном записки Роммеля посвящены кампании в Северной Африке. Весь его рассказ напечатан в этом томе. Единственная часть истории, осветить которую ему помешала смерть,  – это зимняя кампания 1941–1942 годов. Таким образом, эта глава написана генералом Байерляйном – в то время начальником штаба Африканского корпуса – с помощью заметок и писем Роммеля, а также его собственных знаний о взглядах Роммеля, полученных в результате очень тесного контакта. Собственный исключительный опыт и способности Байерляйна как «танкового командира» делают это дополнение еще интереснее.

Рассказ Роммеля о кампании 1940 года в целом чрезвычайно захватывающий, но в некоторых местах он делает отступления, чтобы рассказать о мелких деталях движения частей, а иногда в событиях дня нет ничего особенно интересного. Такие отрывки были вырезаны, как указано в тексте.

За месяцы своего пребывания в Италии, в течение 1943 года, Роммель не проводил никаких активных операций, но в его дневнике есть ряд показательных записей об итальянском государственном перевороте и усилиях по предотвращению перехода Италии на другую сторону. Манфред Роммель сплел эти отрывки из дневника и письма Роммеля того времени в короткую главу.

Роммель не дожил до написания рассказа о кампании в Нормандии, но он оставил много заметок и ряд других записей, в особенности о своих идеях и планах до высадки.

Генерал Байерляйн собрал их воедино, а также включил в эту главу письма Роммеля того периода.

В последней главе Манфред Роммель рассказывает историю смерти своего отца и напряженных недель, предшествовавших приезду палачей, прибывших исполнить приказ Гитлера.

Интерес и ценность этих глав и собственного повествования Роммеля значительно повышаются благодаря его письмам. Ибо они передают ход его мыслей в данный момент боевых действий и, таким образом, помимо живости, часто дают историческую проверку воспоминаемого рассказа в его последующем повествовании.

Он писал жене почти каждый день, как бы тяжело ни было, хотя его письма всегда довольно кратки. Обычно они писались ранним утром, а иногда и во время движения на броневике или танке. Часто от движения машины или предрассветного холода почерк писем дрожащий.

Хотя и вынужденный соблюдать осторожность в отношении текущих военных операций, в комментариях он часто замечательно откровенен, невзирая на риск перлюстрации писем – либо обычной, либо тайной цензурой.

Естественно, многие из его писем были просто нежными записками к жене, но все содержащие важные комментарии включены в этот том.

Благодарности

В первую очередь я хотел бы выразить признательность Манфреду Роммелю и генералу Байерляйну за прекрасную работу по первоначальному сбору и классификации материала, я был очень впечатлен их усердием и добросовестностью в течение всех месяцев совместной работы над записками. Первым восстановленным разделом был черновик повествования Роммеля об африканской кампании, который был опубликован в Германии под названием Krieg ohne Hass («Война без ненависти») с рядом примечаний Манфреда Роммеля и генерала Байерляйна. Эти примечания сохранены в настоящем томе, где впервые публикуется весь материал, а я добавил многочисленные примечания редактора, чтобы прояснить некоторые моменты в повествовании и предоставить исторический фон, связывая действия и наблюдения Роммеля с действиями и наблюдениями союзников.

За обнаружение писем и их возврат фрау Роммель мы выражаем признательность генерал-майору Орландо Уорду, начальнику отдела военной истории США, а также инициативе выдающегося военного аналитика и историка бригадного генерала С.А.Л. Маршалла, к помощи которого я обратился.

При редактировании «Записок Роммеля» я хотел бы выразить признательность за разностороннюю помощь, оказанную Марком Бонемом Картером, Полом Финдли (переводчиком, но не только) и Рональдом Политцером, а также Манфредом Роммелем и генералом Байерляйном. Было очень приятно и вдохновляюще иметь таких проницательных и способных сотрудников в редакционной работе.

Б.Г. ЛИДДЕЛ-ГАРТ

Уолвертон-Парк, Бакингемшир,

август 1952 года

Часть первая
Франция, 1940 год

Глава I
Прорыв на Маасе

10 мая 1940 года Гитлер начал давно ожидаемое вторжение на Запад^[2]. Оно увенчалось молниеносной победой, которая изменила ход истории и повлекла за собой далекоидущие последствия для будущего всех народов.

Решающее действие в этой потрясшей мир драме началось 13-го числа, когда танковый корпус Гудериана форсировал Маас у Седана, а танковая дивизия Роммеля – у Динана. Вскоре узкие прорывы превратились в огромную брешь. Текущие через нее немецкие танки за неделю дошли до побережья Ла-Манша, отрезав союзные армии в Бельгии. Эта катастрофа привела к падению Франции и блокаде Британии. Хотя Британии за своей водной преградой удалось выстоять, избавление пришло только после того, как затяжная война превратилась в мировую. Цена этого краха середины мая 1940 года была огромной и остается безмерной.

После катастрофы крах обычно рассматривали как неизбежный, а нападение Гитлера – как неотразимое. Однако видимость сильно отличалась от реальности – как выяснилось из раскрытой после войны информации.

Вместо предполагавшегося подавляющего численного превосходства, немецкие армии не смогли собрать столько сил, сколько противники. Наступление было начато с участием 136 дивизий, а противостояли ему 156 равных по силе французских, британских, бельгийских и голландских. Только в самолетах у немцев имелось большое превосходство, как в количестве, так и в качестве. Танков у них было меньше, чем на другой стороне – всего 2800 против свыше 4000. Также в среднем их танки уступали в бронировании и вооружении, хотя и немного превосходили в скорости. Главное преимущество немцев, помимо авиации, заключалось в скорости обращения с танками и превосходной тактике, которую они разработали. Их танковые командиры переняли и с решающим эффектом применили на практике новые теории, родившиеся в Британии, но непонятые командованием британской и французской армий.

Из 136 немецких дивизий только 100 были бронетанковыми, но эта небольшая часть, задействованная в качестве авангарда, фактически решила исход кампании еще до того, как в бой вступила масса германской армии.

Блестящие результаты этих танковых ударов заслоняли их малые масштабы, а также узость участка, на котором они добились успеха. Этого успеха можно было бы легко не допустить, если бы не паралич и слишком частое падение морального духа командиров и войск союзников перед лицом темпа и тактики наступления, к которым они не были подготовлены обучением. Как бы то ни было, успех вторжения зависел от ряда маловероятных шансов – и готовности таких динамичных лидеров, как Гудериан и Роммель, максимально подобными шансами воспользоваться.

Первоначальный план наступления на Западе был аналогичен плану Шлиффена до 1914 года, с основным упором на правый фланг, где группа армий «Б» Бока должна была наступать через равнину Фландрии. Но в начале 1940 года план был изменен – Манштейн предложил совершить более смелый, а значит, более неожиданный бросок через холмистые и лесистые Арденны бельгийской провинции Люксембург. Теперь центр тяжести переместился на стоявшую перед этим сектором группу армий «А» Рундштедта. Ей придали семь из десяти немецких танковых дивизий и большую часть пехотных дивизий.

Основное наступление на Маас возглавила танковая группа Клейста, находившаяся в авангарде 12-й армии Листа. У нее было два авангарда, сильнейший формировал корпус Гудериана (из трех танковых дивизий), который нанес решающий удар у Седана, а корпус Рейнгардта (из двух танковых дивизий) справа от него стремился переправиться у Монтерме. Правее, действуя под командованием 4-й армии Клюге, танковый корпус Гота прорывался через северные Арденны для прикрытия фланга Клейста и с целью форсировать Маас между Живе и Намюром. Этот второстепенный удар имел два авангарда меньшего масштаба, сформированные 5-й и 7-й танковыми дивизиями соответственно.

7-й дивизией командовал Роммель. Это была одна из четырех «легких» дивизий, только зимой преобразованных в танковые. В ее составе был только один танковый полк вместо обычных двух, хотя этому полку было придано три батальона вместо двух, в общей сложности 218 танков. Более половины из них чешского производства^[3].

Изменили план с учетом уроков польской кампании. Там Роммель, сам ярый пехотинец, осознал возможности танковой армии. Только 15 февраля он принял командование 7-й дивизией в Годесберге на Рейне, но он изучил новую тактику и с необычайной быстротой к ней приспособился. Он и в пехоте всегда был динамичным, действуя так, как если бы она была мобильным войском, и был в восторге от куда больших возможностей мобильности, открывающихся на новом командном поприще.

В первый день наступление не встретило сопротивления. Масса бельгийской армии была сосредоточена для защиты равнины Фландрии, где расположены главные города, а холмистые и лесистые районы бельгийской провинции Люксембург за Маасом обороняли арденнские егеря, чья роль сводилась к тому, чтобы просто как можно дольше продержаться до подхода французов, прикрыв этот широкий фланговый подход к их собственной границе. Таков был расчет, на котором основывался бельгийский план.

1. Наступление от Рейна на Шербур

Однако в основе плана французов лежала более наступательная концепция. 1-я и 7-я армии, составлявшие основную часть французских механизированных дивизий, вместе с британским экспедиционным корпусом продвинулись далеко вперед на равнину Фландрии. Тем временем 9-я армия, составлявшая шарнир этого маневра, совершила более короткое фланговое наступление через бельгийскую границу, чтобы выстроиться вдоль Мааса от Мезьера до Намюра. Она состояла из семи пехотных дивизий (только одна моторизованная) и двух кавалерийских дивизий, причем последние представляли собой конные войска с механизированными частями. Кавалерия была переброшена через Маас в ночь на 10 мая, а на следующий день продвинулась вглубь Арденн, где встретила быстро наступавшие танковые дивизии, которые уже прорвали основную тамошнюю бельгийскую оборону.

Накануне нападения, в последние напряженные часы подготовки, Роммель написал это краткое письмо жене, а затем продолжил повествование:

9 мая 1940 года

Дорогая Лу!

Мы наконец собрались. Будем надеяться, что не зря. Все новости в ближайшие несколько дней ты узнаешь из газет. Не беспокойся. Все будет хорошо.

На приданном моей дивизии участке противник в течение последних месяцев готовил всевозможные заграждения. Все дороги и лесные тропы намертво забаррикадированы, а на главных дорогах взорваны глубокие воронки. Но большинство дорожных заграждений бельгийцы не обороняли, и поэтому лишь в нескольких местах моя дивизия на какое-то время задержалась.

Многие заграждения можно было объехать по полям или по второстепенным дорогам. В другом месте все войска быстро приступили к устранению препятствий, и вскоре дорога была расчищена.

При первом столкновении с французскими механизированными силами быстрое открытие с нашей стороны огня привело к поспешному отступлению французов. Я снова и снова удостоверялся, что в боевом столкновении победа достается той стороне, которая первой подавляет противника огнем. Тот, кто затаился и ждет развития событий, обычно оказывается в проигрыше. Мотоциклисты во главе колонны должны держать свои пулеметы наготове и открывать огонь, едва услышат выстрел противника. Это применимо даже тогда, когда точное расположение противника неизвестно, и в этом случае огнем надо просто накрывать удерживаемую противником территорию. Соблюдение этого правила, по моему опыту, существенно снижает собственные потери. В корне неверно просто останавливаться и искать укрытие, не открывая огня, или ждать, пока не подтянутся и не вступят в бой дополнительные силы.

Опыт этих первых боев показал, что, особенно в танковых атаках, немедленное открытие огня по району предположительного сосредоточения противника, вместо ожидания, пока не подобьют несколько наших танков, обычно решает исход дела. Даже неприцельный огонь из пулеметов и 20-миллиметровых противотанковых пушек по лесу, где расположились противотанковые орудия противника, настолько эффективен, что в большинстве случаев противник совершенно не в состоянии вступить в бой или сдает позиции. В боях с танками противника – которые чаще всего бронированы лучше наших – быстрое открытие огня оказалось правильным и очень эффективным.

11 мая 1940 года

Дорогая Лу!

Сегодня я в первый раз отдышался, и у меня есть минутка тебе написать. Пока все замечательно. Я намного опережаю соседей. От приказов и криков я окончательно охрип. Спал всего три часа и ел на ходу. В остальном я в полном порядке. Пожалуйста, удовольствуйся этим, я слишком устал для большего.

2. Прорыв на Маасе

После отступления 1-й и 4-й французских кавалерийских дивизий передовые части Роммеля во второй половине дня 12 мая вышли на берег Мааса. Его целью было переправиться, если возможно, на плечах французов и захватить плацдарм на западном берегу. Но мосты в Динане и У были взорваны французами как раз в тот момент, когда передовые танки начали переправу, и потому Роммелю пришлось предпринять штурм и форсировать реку на резиновых лодках. Эта атака началась рано утром следующего дня и стоила тяжелых потерь, прежде чем увенчалась успехом. Роммель пишет:

13 мая около 04:00 я выехал в Динан вместе с капитаном Шреплером. Вся дивизионная артиллерия уже заняла позиции согласно приказу, а ее передовые наблюдатели стояли на переправах. В Динане я обнаружил всего несколько человек из 7-го стрелкового полка. В город падали снаряды французской артиллерии, расположенной к западу от Мааса, а на спускавшихся к реке улицах стояло несколько подбитых танков. Из долины Мааса доносился шум боя.

Незаметно спуститься на моей командирской машине по крутому склону к Маасу не было никакой надежды, и мы со Шреплером пошли на дно долины через лес пешком. 6-й стрелковый полк собирался форсировать реку на резиновых лодках, но едва держался под артиллерийским и чрезвычайно неприятным стрелковым огнем французских войск, расположившихся среди скал на западном берегу.

Когда я пришел, ситуация была не слишком приятной. Французы фланговым огнем уничтожали наши лодки одну за другой, и в конце концов переправа встала. Вражеская пехота так хорошо замаскировалась, что ее невозможно было обнаружить даже после долгого поиска в бинокль. Снова и снова они направляли свой огонь в район, где находились я и мои товарищи – командиры стрелковой бригады и саперного батальона. Дымовая завеса в долине Мааса не позволила бы причинить большой вред этой пехоте. Но у нас не было дымовой установки. Поэтому я приказал поджечь несколько домов в долине, чтобы затруднить противнику видимость.

С каждой минутой вражеский огонь становился все неприятнее. Сверху по реке к нам плыла поврежденная резиновая лодка, за которую цеплялся тяжелораненый, кричавший и звавший на помощь – бедняга тонул. Но помочь ему было некому, слишком силен был вражеский огонь.

Тем временем 7-м мотоциклетным батальоном была взята деревня Гранж [в 19 километрах к западу от У (и Мааса) и в 5 километрах к северо-западу от Динана] на западном берегу, но берег реки с должной тщательностью зачищен не был. Поэтому я отдал приказ зачистить от врага скалы на западном берегу.