Владислав Шмидт
Театр
Мужчина с усами нервничает, потеет, засыпает крахмал за шею. Краснеет, кидает коньяк за шиворот. И всё скроено, переплетено шиворот-навыворот. А те, за роялем, сидят, ждут. Чего ждут? Падшего ангела, поднявшегося из недр с ведёрками магмы, мостить обратно домой ворота? Излечит ли это? Не знают. Никому ненужный поэт плачет, молит о помощи. Карета с задних рядов бежит к нему, хлестая поводьями. Поможет ли нам, если срубить всё древо мира и смастерить удобные кресла? Не знают. Мужчина с усами топает и зычно кричит «Останьтесь». Молодого поэта выносят в белую млечную.
Что если рояль упадёт? Разобьётся кружка, чайник в дребезги, и разлетятся осколки фарфора. Изменит ли это? Не знают. Почему он должен упасть? Может он в реальности стоит на полу, а они пьют над ним чай. Не знают и не смогут узнать. Кишит червями зал, есть ли там гордые змеи. Горгона щупальцами-языками Эзопа лезет в глаза. Превращает в камень, вокруг создает остров белого мрамора. Её слизь через строчки сочит экзистенциальной агонией, в яме сценической требуют искусства элитарного. По белой реке плывет этот земельный комок, кишащий червями. Ответов на нём не знает никто. Снова настала пора перемен. Чьи волны смоют всё липкое. В белых стенах разгорается пара тоннелей. Два калейдоскопа вращаются. Водоворот до тошноты разноцветный. Знаю. Не жду. Проснулся.
