Владислав Шмидт
Театр
Пока под роялем мужчины пьют чай и ждут, усатый приглашает на сцену новенького. Тот стоит, плачет, говорит «спасибо», выбивает мухобойкой пыль из костюма. Стекает вода по бледным щекам. Следующий вытащил полотно с невиданной доселе картиной. Стоят, ведут разговор о его породистой псине. Зритель в зале завистливо заталкивает себе руку в глотку по локоть. На сцену выходит следующий рупор культуры. Берёт гвоздь и молоток, приколачивает язык к полу. Гул разгулялся по залу, зашевелились люди. Запереплетались как в земле дождевые черви. Будто мозг упал на кресло и извилинами пульсировал. На заднем ряду запрягли человека. Кляп как поводья разрезали лицо. В другой части зала женщина плескала на себя водой из резервуара с застывшей эмоцией радости страха. Зачем всё это? Всё начиналось с людей из глины, которые воевали, умирали, падали и, размокая, таяли под слезами плакальщиц с неба. Но тут же обжигали горящей стрелой из трупов свежую стену. Крепость. Город. Театр. Люди покупают билеты. Меняет ли это что-нибудь?
