Владимир Шеменев
Я ─ осёл, на котором Господин мой въехал в Иерусалим

Смоковница – и есть народ Израиля…

Три года прошло, а плодов нет. Три года он приходил в Иерусалим, три года учил, наставлял, проповедовал, исцелял, воскрешал – и всё напрасно. Как торговали в храме, так и торгуют; как сжигали жертвы, так и сжигают; как презирали неверных, так и презирают. Не дало плодов древо Иудино, не захотел Иерусалим принять Пророка. Затаил на него зло и стал собирать камни, чтобы побить его.

А Иов вторил мне, вгоняя лезвие всё дальше и дальше в ствол дерева. Вбивая слова в приговор народу Израиля: «Суд же состоит в том, что свет пришел в мир; но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы; ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы, а поступающий по правде идет к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге соделаны¹⁹²».

Стучал и стучал топор, вгрызаясь всё глубже и глубже в дерево. А я стоял и считал. Раз, два, три… тридцать три удара по дереву насчитал я, прежде чем смоковница затрещала и рухнула на землю. Интересно, чему соответствует это число? Мог бы говорить – спросил бы у Иова, а лучше у Господина моего, он-то уж точно знает.

Гадоль выпрямился и вытер струящийся по щекам пот.

– Вот и всё, Хамарин. Осталось попилить на дрова – и в печь. Только и проку, что свет и тепло.

«Свет – для заблудших, тепло – для озябших».

Это не я. Я этого не говорил! Я посмотрел на Иова – он тоже молчал, разминая уставшие руки и сосредоточив взгляд на поваленном дереве.

Но кто-то же это сказал?.

Глава 8. Петроний и Никодим

И вошел Иисус в храм Божий, и выгнал всех продающих и покупающих в храме, и опрокинул столы меновщиков и скамьи продающих голубей, и говорил им: написано: «дом Мой домом молитвы наречется»; а вы сделали его вертепом разбойников. И приступили к Нему в храме слепые и хромые, и Он исцелил их. Видев же первосвященники и книжники чудеса, которые Он сотворил, и детей, восклицающих в храме и говорящих: «осанна Сыну Давидову!» – вознегодовали…

Евангелие от Матфея, 21:12–13

Петроний уже сидел на коне, когда протяжный звук шофара заставил его повернуть голову в сторону южной стены¹⁹³. За стеной располагался ров, склоны которого были выложены отшлифованными плитами. Противоположная сторона рва относилась к Мориа¹⁹⁴ – священной горе, вершину которого занимал Иерусалимский Храм и всё, что его окружало: стены, колоннады, синагоги, колодцы, дворы, жертвенники, склады, погреба и многое другое, дававшее жизнь храму. Протяжный звук нарастал, беря всё выше и выше – требуя немедленного вмешательства.

– Что там у них? – крикнул командир солдату, стоящему на стене.

– Я не пойму… – легионер перегнулся через зубцы, стараясь разглядеть, что происходит в храме.

Стены цитадели были на двадцать локтей выше храмовых, и всё, что творилось от Овечьих ворот до Давидова городка, просматривалось как на ладони.

– Солдат, не молчи, или я прикажу кормить тебя ячменем¹⁹⁵!

Шофар в последний раз взывал и резко замолк, как будто рог отняли у трубящего. И только сейчас в претории услышали, как кричат люди: истошно, с надрывом. Так обычно вопят торговцы, увидев, что их обокрали.

Петроний в нетерпении потеребил уздечку. Гнедой жеребец воспринял это как команду – мол, сейчас поедем, – но толчка коленями в ребра не было, и он продолжал терпеливо стоять, передергивая ушами.

Легионер оперся на крепостной зубец.

– Там толчея какая-то. Кажется, кто-то валит столы… – солдат замолк, всматриваясь в суету, возникшую на внешнем дворе. – Командир! – солдат повернулся к Петронию и растерянно развел руками. – Он выгоняет их из храма!

– Кого выгоняет? – Петроний потерял терпение и спрыгнул с лошади.

– Торговцев.

– Торговцев?! – удивлению центруриона не было придела. Кто тот человек, который осмелился поднять руку на менял из числа левитов? Кто посмел выгнать торговцев скотом, дававшим мзду левитам? Кто выпустил голубей, пойманных учениками левитов? Кто мог опрокинуть ящик с подношениями, за которыми следили левиты?

Только самоубийца.

Сей человек не мог быть человеком. Ибо каждый знал, даже римляне, что торговцы в храме так же неприкосновенны, как и священники в Иерусалиме.

Центурион, задрал голову, с удивлением взирая на взлетающих в небо птиц. С каждым стуком деревянного колеса, подающего воду в преторию, пернатых становилось всё больше и больше. И тут раздалось то, что Петроний не ожидал услышать: стройные, звонкие голоса вскричали: «Осанна в вышних!» – и запели. Он слышал эту песню вчера, когда весь город был в движении, встречая человека, въезжающую в город на своем осле.

«Он вернулся, чтобы устроить беспорядки», – мелькнула мысль. Ни ему – тысяченачальнику Иерусалима, смотрящему за порядком, ни первосвященникам, ни тем более префекту, к которому он был зван на завтрак, проблемы были не нужны. Особенно накануне Пасхи.

– Первая когорта¹⁹⁶, за мной, кавалерии встать у Соломоновых ворот¹⁹⁷. Лучники – на стены, – не раздумывая, центурион вбежал в юго-восточную башню, нырнул под сводчатую арку и понесся вверх, прыгая через ступеньку. Сзади, цепляясь щитами и древками копий за ступени, загрохотало три сотни пар ног. Бег вверх, по узкому извилистому коридору, был изнурителен. Легионеры тяжело дышали и не сдерживая проклятий, обильно сыпали их на головы иудеев, устроивших ни свет ни заря переполох в храме. Воины старались не отставать от длинноногого Петрония, прозванного за свою скорость «червос»¹⁹⁸, что значит олень.

Двадцать пять ступеней до площадки, поворот налево – и еще двадцать пять до следующей площадки… Прежде чем добраться до калитки, выводящей из башни, пришлось пробежать шесть поворотов, полируя каменную кладку бронзовыми щитами. Толкнув кованую дверь, центурион первым выскочил на навесную галерею, соединяющую крепость и Храм. Тяжелый арочный мост из серого камня висел в воздухе: он словно парил, цепляясь выступами камней за края стен. Внизу темным провалом зиял ров, на дне которого журчали зловония, стекая по водостокам с городских предместий.

– Шаг не равнять, – крикнул Петроний, боясь, что мост может войти в резонанс и развалиться, похоронив под собой целую когорту солдат. – Во двор не спускаться, встать между колонн, – центурион махнул рукой и побежал по мосту, потом вниз по ступеням, выводящим сразу во внешний двор.

Легионеры, словно хвост змеи, сделали всё то же самое – и через некоторое время замыкающий вбежал под своды великолепной колоннады.

Все галереи в этой части храмового двора были двойные, а колонны, высеченные из цельного куска белоснежного мрамора, имели высоту в двадцать пять локтей. На столбах покоилась крыша из кедрового дерева, обшитая золотыми листами. Ширина каждой галереи достигала тридцати локтей, и длинна исчислялась шестью стадиями. Открытые места храмового двора были вымощены разноцветной мозаикой.

С башен претории храм представлял собой три квадрата, входящих друг в друга, словно три чаши, надетые одна на другую: малая, средняя и большая. Малой чашей был храм, средней – двор израильтян, а самой большой – внешний двор, или, как его называли евреи, «двор язычников».

Между первым и вторым освященным местом тянулась изящно отделанная каменная ограда вышиной в три локтя. На ней через одинаковые промежутки стояли столбы, на которых на греческом и римском языках был написан закон очищения, гласивший, что под страхом смерти чужаку нельзя вступать в святилище.

Петроний взмахнул рукой – и солдаты, подчиняясь команде, встали вдоль южной и северной колоннады: сдвинув щиты, плечом к плечу, в одну линию. Ощетинившись копьями, железная змея охватила Храм, сжав его, словно клещами, с двух сторон.

То, что увидел центурион, ничуть не покоробило его жестокое, закаленное войной сердце. Скорее рассмешило.

Птичьи перья витали в воздухе, словно кто-то распорол подушку и вытряхнул ее прямо над храмом. Между колонн валялись опрокинутые столы, лавки, покрывала, подушечки для сидения, пустые клетки. Ветер катал плетеные корзины. Вокруг было много рассыпанной мелочи, которою никто не осмелился поднимать. Упавшие деньги во «дворе прозелитов» считались нечистыми – из-за скопления неверных, прокаженных и больных, а также из-за огромного количества животных, загадивших своими катышками и лепешками весь двор.

Крови не было, убитых тоже, ничто не горело, никто не стонал. Только растерянные люди бродили по площади, стояли кучками, шептали что-то друг другу, бросая суровые взгляды в сторону иудея, окруженного толпой. Там, где стоял или куда переходил человек в белом хитоне, слышался уверенный, мелодичный голос, постоянно меняющий тональность – от тихого увещевания до резкого обличения. Над остальной территорией храма висел глухой ропот обиженных менял и торговцев.

То, что человек, устроивший погром, был иудеем, Петроний нисколько не сомневался. Хватило бы и месяца, чтобы научиться различать среди смуглых, курчавых, горластых людей иудеев, самаритян, галилеян, идумеев. Петроний же находился в Иудее пятый год, причем два последних – в должности тысяченачальника. Его позвал с собой Пилат, под командованием которого он служил в Испании.

Через двор, разрывая на себе рубаху, шел носастый еврей в длинной шерстяной халлуке с короткими рукавами. Из-под остроконечной шапки из навитых полос ткани торчали смоляные, жесткие, не поддающиеся гребню волосы. По его щекам текли слезы.

– Эй, – Петроний поманил еврея к себе. – Подойди.

Не вытирая слез, еврей подошел к центуриону, смотря снизу вверх невидящим, залитым слезами взором.

– Что здесь было? – спросил римлянин, хотя и сам прекрасно знал, что произошло.

Еврей, которому на вид было не больше сорока, вытащил платок и провел им по глазам, сгоняя слезу. Моргнул – и с ужасом отшатнулся назад: прямо перед ним был край юбки, из-под которой торчали голые, волосатые колени. Центурион стоял на цоколе колоннады, что на три локтя возвышалась над площадью.

– Благословен Судия Праведный, что не сотворил меня язычником! Благословен Господь, что не сотворил меня женщиной! Благословен Он, что не сотворил меня неучем…

– Прекрати паясничать! Лучше скажи: это он всё устроил? – центурион показал на колышущихся людей, поднявших руки и вопивших: «Осанна Сыну Давидову! Благословен Грядущий во имя Господне!» Человека в белом хитоне не было видно, но римлянин знал: он там. Не будь его – не было бы ни криков, ни толпы.

Торговец еще раз моргнул и уставился на длинноногого, скуластого, голубоглазого римлянина в блестящем на солнце панцире, с позолоченными орлами на груди и такими же наплечниками. Видя негра, альбиноса, великана или карлика, всякий благочестивый еврей должен был произнести: «Благословен Господь, разнообразящий всякие творения», что иудей и сделал, несколько перефразировав смысл.

– Благословен Господь, разнообразящий всякие твари.

– Ты слышал, что я сказал?! Отвечай! – зубы скрипнули. Петроний начал заводиться, отчего рука машинально легла на рукоять меча. Ему не понравилось, что иудей, славословя своего Бога, сказал: «Благословен Судия праведный¹⁹⁹». Насколько Петроний был невежественным в их вере, настолько же он хорошо знал, что так говорят, видя калек, прокаженных и больных. – Извинись!

– В чем вина моя, мин²⁰⁰? Только я сел в храме, заплатил залог, из которого будет принесена общественная жертва, как явился тот, кого я вчера встречал с пальмовой ветвью. Он повалил мой стол, рассыпал деньги и стал толкать меня в спину, говоря, что сей дом есть дом Отца его, который мы превратили в вертеп разбойников. Меня посетило несчастье. Скажи, не имеющий удела в будущем мире…, чем я обидел тебя?

Центурион был в курсе, что с каждой обыкновенной монеты, обмененной на священную, менялы получали «лаж» – так называемую плату за обмен. Хотел произнести: «Тот человек прав, что выгнал тебя. Устроили здесь притон откупщиков!» Хотел – но промолчал. Негласный закон Рима гласил: «Хороший пастух стрижет своих овец, но не сдирает с них шкуры». Слова, сказанные императором Тиберием наместникам, просившим разрешения повысить налоги. Об этом ему рассказывал префект. Петроний вспомнил, что был зван на завтрак к Пилату и не явился, чем навлек на себя кучу неприятностей: от банальной обиды до придирчивой проверки, которую мог устроить наместник в любое время.

Надо было выкручиваться.

Он знал, что Пилат любил философские, поучительные беседы, особенно если они касались чужой для него веры. Как наместник он искал, за что бы зацепиться, чтобы полюбить этот край, но не находил, с каждым годом отдаляясь от народа, который возненавидел его и которому он отвечал взаимностью. Со временем римляне перестали хватать на улицах и возить в Кесарию тех, кто собирал вокруг себя людей, поучая их, – ибо от них не было никакого толку. Среди десятков привезенных не нашлось ни одного, кто заинтересовал бы префекта. По этому поводу Пилат однажды сказал: «Много красноречия, но мало мудрости».

Кажется, он придумал, как превратить гнев наместника в милость. Петроний покрутил головой, разыскивая загадочного человека и окружавших его людей. Вот он – стоит у Соломоновых ворот, будоража речами Святой Сион.

Схватить тайно не получится: тот всегда окружен людьми, и если рядом нет толпы, то за ним, словно тени, ходят его ученики числом до семидесяти. Центурион был раздосадован тем, что не сообразил схватить иудея прошлой осенью, когда тот явился в город на праздник Кущей. Тогда и людей с ним было меньше, и народ не так за него радел…

***

– Зачем ты стоишь здесь? Если ты пришел, чтобы защищать нас, так пойди и убей его! – в голосах возбужденной толпы клокотала ярость. Эта ярость и вернула Петрония в жестокую реальность. Думая о Пилате, он пропустил момент, когда полсотни евреев собрались у его ног, раздирая на себе волосы и одежды.

– В чем вы обвиняете его? – из головы не выходил завтрак у наместника, и римлянин сказал – лишь бы сказать, даже не думая бежать куда-то и рубить кого-то. А вот арестовать… Петроний, зевая, прикрыл рот кулаком, глядя на небо. Было три часа.

– Он воскресил того, кто четыре дня как умер! – среди евреев прошла волна, больше похожая на легкую толчею. Люди посторонились, пропуская вперед человека с большим карманом на груди, из которого торчала книга. Это был тот самый левит, что день назад проходил через Вифанию вместе в коэном и двумя талмидами.

– О чем ты? – центурион поморщился. Он не любил, когда говорят загадками или притчами.

– Назарянин воскресил мертвеца. Я был там, видел и блевал, заливая свой эфод кишечной желчью, глядя на смердящего Лазаря. Его вид был ужасен, а запах непереносим, но он встал и пошел, и говорил, и, омывшись, возлег вместе со всеми, и ел, как все. Тот, кто его воскресил – не человек, ибо не дано сынам человеческим творить такое, и не пророк, ибо не дана пророкам такая сила. «Благословен Господь Бог, Бог Израилев, един творящий чудеса», – левит быстро обернулся в сторону храма и вновь повернулся к внимающей толпе. – Я не знаю, кто он, откуда, и чьим именем повелевает. Но такого не было со времен Моисея, и до Моисея не было таких времен. Пришло время поднимать и бросать камни: как отцы наши побивали пророков, так и мы побьем его, учеников его и Лазаря четверодневного²⁰¹.

«Убей его», – понеслось со всех сторон. Толпа дрогнула и пришла в движение. Со всех сторон к Петронию потянулись руки. Дабы не быть стащенным за ноги, центурион попятился назад, одновременно вытаскивая меч с неимоверным желанием отсечь первую же руку, которая схватит его за поножи²⁰².

Увидев обнаженный меч, люди зашевелилась, напирая на цоколь. Некоторые смельчаки, положив руки на камни, примеривались, как бы запрыгнуть с первого раза.

– Держать ряды, бить только щитами, – сквозь зубы произнес центурион. Улыбки побежали по лицам легионеров. Команда была понятна, мила сердцу и обещала небольшое развлечение.

– Хватай их за ноги… Тащи! – в толпе надавили, прижимая стоявших в первых рядах в колоннаде.

– Щиты на землю!

Щиты скользнули вдоль бедер и, глухо стукнувшись о плиты, отсекли доступ иудейских рук к ногам легионеров. Копья сменили положение с вертикального на горизонтальное, заставив евреев податься назад.

– Стойте! – раздался властный голос, отвлекая внимание евреев от солдат. – Разве вы не знаете, что если двенадцать оправдывают, а одиннадцать обвиняют, то он оправдан будет²⁰³? Не подлежит наказанию тот, кто на суде не был; и не идет на суд тот, на ком вины нет.

Люди медленно, словно не желая впитывать сказанное, повернулись к Петронию спиной, с неудовольствием взирая на старика с властными, волевыми чертами лица. Чуть ниже среднего роста, одетый как богатый торговец – в пилусийские одежды²⁰⁴ и халлук, отороченный мехом, поверх которого был надет льняной эфод с длинными, свисающими до земли кистями колена Левитова. Это был Никодим – член Синедриона, о чем свидетельствовал золотой перстень с печатью Великого Совета.

– Не ты ли говорил нам в том году: «Судит ли закон наш человека, если прежде не выслушают его и не узнают, что он делает?²⁰⁵»

– Не вы ли спрашивали меня, не из Галилеи ли я? И сказали; «Рассмотри и увидишь, что из Галилеи не приходит пророк²⁰⁶». Отвечаю вам: рассмотрел и увидел. Он пришел.

– Разве из Галилеи Христос придет?

– Не сказано ли в Писании: «И ты, Вифлеем-Ефрафа, мал ли ты между тысячами Иудиными? из тебя произойдет Мне Тот, Который должен быть Владыкою в Израиле и Которого происхождение из начала, от дней вечных. Посему Он оставит их до времени, доколе не родит имеющая родить; тогда возвратятся к сынам Израиля и оставшиеся братья их. И станет Он, и будет пасти в силе Господней, в величии имени Господа Бога Своего, и они будут жить безопасно, ибо тогда Он будет великим до краев земли²⁰⁷».

– Разве он от семени Давидова, помазанника Божьего? – подал кто-то свой робкий голос.

– Сказал – да не услышали, показал – да не увидели, – старик выставил руку, указывая крючковатым сухим пальцем в сторону Соломоновых ворот, говоря: «И произойдет отрасль от корня Иессеева²⁰⁸, и ветвь²⁰⁹ произрастет от корня его; и почиет на нем Дух Господень, дух премудрости и разума, дух совета и крепости, дух ведения и благочестия; и страхом Господним исполнится, и будет судить не по взгляду очей Своих и не по слуху ушей Своих решать дела. Он будет судить бедных по правде и дела страдальцев земли решать по истине; и жезлом уст Своих поразит землю, и духом уст Своих убьет нечестивого. И будет препоясанием чресл Его правда, и препоясанием бедр Его – истина²¹⁰».

«А старик не промах, ему в рот палец не клади: оттяпает и не подавится», – подумал Петроний, досадуя, что евреи вступили в бесконечную перепалку, которая может затянуться до вечерней молитвы. Пилат ждать не будет, и надо было принимать меры, чтобы успеть к нему на званый завтрак.

– Так почему же его зовут Назарянином²¹¹? – левит хитро улыбнулся.

– Там дом его, и мать, и братья, и сестры его сродные²¹². По злонравию своему вы называете Его Назарянином, хотя Он плоть от плоти и семя от семени Давидова. «Вот, наступают дни, говорит Господь, и восставлю Давиду Отрасль праведную, и воцарится Царь, и будет поступать мудро, и будет производить суд и правду на земле²¹³». Не о нём ли говорил Господь Саваоф²¹⁴: «Вот, идет буря Господня с яростью, буря грозная, и падет на главу нечестивых. Гнев Господа не отвратится, доколе Он не совершит и доколе не выполнит намерений сердца Своего; в последующие дни вы ясно уразумеете это²¹⁵».

Левит развел руками, улыбка заиграла на его лице. Ему показалось, что он поймал старика на несоответствии и умышленном искажении Торы. Этот момент должен был стать триумфом человека, который всю жизнь мечтал войти в Синедрион, и, кажется, он нашел того, чье место займет. Левий облизал вмиг пересохшие губы.

– Говорил Господь: «И в пророках Самарии Я видел безумие; они пророчествовали именем Ваала²¹⁶ и ввели в заблуждение народ Мой, Израиля²¹⁷».

Никодим не дал договорить ему.

– «Но в пророках Иерусалима вижу ужасное: они прелюбодействуют и ходят во лжи, поддерживают руки злодеев, чтобы никто не обращался от своего нечестия; все они предо Мною – как Содом, и жители его – как Гоморра. Посему так говорит Господь Саваоф о пророках: вот, Я накормлю их полынью и напою их водою с желчью, ибо от пророков Иерусалимских нечестие распространилось на всю землю²¹⁸».

Но левит тоже был не лыком шит.

– «Так говорит Господь Саваоф: не слушайте слов пророков, пророчествующих вам: они обманывают вас, рассказывают мечты сердца своего, а не от уст Господних²¹⁹».

Старик улыбнулся, обведя рукой стоящую за спиной левита толпу и переведя палец в сторону восточных ворот, возле которых никого не было.

– Да, подтверждаю! Он не пророк.

– Вот, слышали? – Левий радостно ощерился, поднимая палец вверх и призывая небо в свидетели.

– Кто же он… скажи нам, старик… раскрой глаза наши… просвети ум наш, – робкие голоса заколыхались над растерявшимися иудеями.

– Он Сын Божий!

– Богохульствуешь! – кровь, закипев, ударила левиту в лицо.

Всё с той же блуждающей улыбкой на лице Никодим, ничуть не смущаясь, продолжил:

– У них спросите: почему они за Ним ходят? Слушают Его во всём и почитают, как Отца родного. Что сказал Он им, что дал им, что пообещал? Много ли больных исцелил, мертвых восставил, грехов простил? В чем сила его? Не знает… молчите… Так я скажу! И был из облака глас, глаголющий²²⁰: «Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение²²¹».

– Он богохульствует… На суд его… Побить камнями, – полсотни пар рук метнулись к старику, с треском разрывая на нем меховой халлук.

Это было то, о чем мечтал Петроний: он отвезет старика к Пилату.

– Именем Рима, кесаря и префекта Иудеи я забираю этого человека, – Петроний спрыгнул с цоколя – и тут же тридцать легионеров, последовавших за ним, окружили Никодима плотным кольцом. В римлян полетели камни, выбивая из щитов барабанный перестук. Пришлось встать «черепахой» и, ощетинившись копьями, пятиться до самой башни, из которой они вышли полтора час назад.

Видя, что побить камнями Никодима не удалось, толпа, затянув славословия, двинулась во внутренний двор, распевая нестройными голосами: «Прости нас, Отче наш, ибо мы согрешили. Отпусти нам, Царь наш, ибо мы провинились; ведь Ты отпускаешь и прощаешь! Благословен Ты, Господи, умолимый, многопрощающий. Пошли нам, Господи, здравие, – и мы будем здравы; помоги нам – и мы будем обеспечены, ибо Ты – наша Слава²²²».