Владимир Квитко
Амана звали Эйхман. Психология небанального убийцы

Банальность зла?

В комедии самая умная роль – шута, ибо тот, кто хочет сойти за него, не должен быть дураком.

Мигель де Сервантес Сааведра

Эйхман в Иерусалиме

После написания фундаментального труда «Истоки тоталитаризма»^[18], который принёс Ханне Арендт всемирную известность, история и случай, а может быть и Судьба, одарили её, как она, скорее всего, полагала, конкретным иллюстративным материалом. С его помощью можно было бы наглядно продемонстрировать правоту её подхода, утверждающего, что будущие убийцы и враги рода человеческого – вполне нормальные обычные граждане, которые в рамках выполнения своих обязанностей, исполнения долга будут с холодной решимостью убивать себе подобных. Понятно, насколько случай Эйхмана был ценен для Х. Арендт, поскольку в нём сошлись как её научные, так и личные интересы, о чём будет сказано ниже. Разумеется, случай пленения массового убийцы сыграл ей на руку, но она проявила и собственную инициативу, предложив себя в качестве репортёра еженедельника «The New Yorker» на судебном процессе над Адольфом Эйхманом в Иерусалиме. «Пребывание» на этом процессе, изучение доступных ей материалов и побудили Х. Арендт на основе своих репортажей написать книгу «Эйхман в Иерусалиме»^[19], появление которой произвело ошеломляющий эффект. В своём труде Х. Арендт задела болевые точки еврейской темы, связанной с Холокостом: обвинила руководство европейских еврейских общин в сотрудничестве с нацистами, превратила массового убийцу в банального канцеляриста, бюрократа. Хотя после окончания войны на момент выхода в свет книги Х. Арендт прошло 17 лет, были ещё живы многие спасшиеся и спасённые в Катастрофе евреи из разных стран Европы, живые свидетели зверств нацизма, помнившие имя Эйхмана как палача еврейского народа. Поэтому книга получила резонанс не только в среде исследователей и историков, но и в обществе. Мнения по поводу труда и идей Х. Арендт были диаметрально противоположными. Понятно, что в отзывах, как положительных, так и отрицательных на «Эйхмана в Иерусалиме» рассматривались различные аспекты, связанные с темами Холокоста и окончательного решения, ролью еврейских организаций и уровнем их сотрудничества с нацистами.^[20] Безусловно, имели место нападки и личного характера на автора книги. Один из крайне рассерженных рецензентов приводит даже такое обидное словосочетание: Ханна Эйхман.^[21] К сожалению споры вокруг книги были зачастую скандальными.^[22] Не остался в стороне от дискуссии, развернувшейся по обе стороны Атлантического океана, и государственный обвинитель на процессе Гидеон Хаузнер, который выступил в Нью-Йорке, «чтобы ответить на странную защиту Ханной Арендт Эйхмана».

По словам Ирвинга Хау, редактора демократического социалистического журнала «Dissent», то, «что поражает человека при чтении "Эйхмана в Иерусалиме" – словно удар, так это открытое презрение, с которым она [Х. Арендт] относилась почти ко всем и ко всему, что связано с судом, высоколобая уверенность интеллектуала, смотрящего на этих грубых израильтян».^[23]

Убийственная критика книги содержалась в статье Гертруды Изорски^[24], написанной непосредственно по следам вышедшей книги Х. Арендт, на которую та не удосужилась, а скорее всего, не отважилась ответить ввиду отсутствия сильных аргументов, опровергающих критику. Г. Изорски не располагала таким полным собранием материалов и свидетельств как Б. Штангнет, что не помешало ей ударить по болевым точкам^[25] работы Х. Арендт. Отмечу только некоторые моменты, на которые указала Г. Изорски.

Первый касается утверждения Х. Арендт о том, что Эйхман, прочитав труд основоположника сионизма Теодора Герцля «Еврейское государство», проникся его идеями. В своих воспоминаниях он даже говорит о тождестве нацизма и сионизма, причём не видит между этими двумя расовыми теориями существенного различия до такой степени, что бросает вскользь: дескать, если бы он не был нацистом, то был бы сионистом. В этом утверждении содержится только часть правды. Если придерживаться понимания сионизма как стремления евреев жить на своей исторической Родине – в Палестине, то нет сомнений в том, что в начальный период своей деятельности в еврейском отделе гестапо Эйхман способствовал эмиграции евреев, в том числе и в Палестину. И даже в конце войны, по соглашению с Рудольфом Кастнером, он разрешил отправку туда молодых евреев.

Но, конечно, называть Эйхмана сионистом абсолютно нелепо не только потому, что он не был евреем, а главным образом потому, что эмиграция, которой он содействовал, являлась насильственной, зачастую под угрозой отправки в концентрационный лагерь, что было равносильно смерти. Г. Изорски высмеяла утверждение Х. Арендт о том, что Эйхман обратился в сионизм, цитируя отрывок из доклада, подписанного им, о необходимости избежать создания независимого еврейского государства в Палестине:

Поскольку …программа о 50 000 евреев ежегодно [отправляемых в Палестину], главным образом, укрепит еврейство в Палестине, об этом плане не может быть и речи, чтобы избежать создания независимого еврейского государства в Палестине.^[26]

Разумеется, абсурдно считать сионистом того, кто возражает против воссоздания еврейской государственности в Палестине.

Второй момент касается подвергаемого сомнению Х. Арендт антисемитизма Эйхмана, поскольку, по её мнению, «он, совершенно очевидно, не испытывал безумной ненависти к евреям, как и не был фанатичным антисемитом или приверженцем какой-то доктрины»^[27]. Её утверждение основывается только на высказывании Эйхмана на суде перед теми, кто его обвинял и кого он хотел уничтожить. Вся биография Эйхмана говорит о том, что он был антисемитом: вступил в антисемитскую партию, карьеру посвятил окончательному решению. Мог ли он служить не один год в еврейском отделе гестапо с момента его создания, если бы не разделял известную линию партии, в которой состоял, по еврейскому вопросу? В конце войны Эйхман прощался с сотрудниками своего берлинского офиса такими словами: «…я с радостью сойду в свою могилу с сознанием того, что пять миллионов врагов рейха уже погибли как животные». «Враги рейха», а не «евреи», – сказал Эйхман. Этот текст он сопроводил таким замечанием: «Я произнес эти слова резко и с ударением. Фактически это дало мне необычайное чувство восторга, когда я думал, что таким образом ухожу со сцены».^[28]

Г. Изорски в противовес Х. Арендт утверждала, что Эйхман являл собой пример «не банальности, а коварства зла». Эйхман был причастен, например, к такой иезуитской акции в ходе депортации евреев. Понятно, что единовременно из одного конкретного места невозможно было отправить в Освенцим всех евреев. И для того, чтобы избежать волнений, вызванных возможными слухами о судьбе депортированных в Освенцим, евреям по прибытии в концлагерь предлагали написать письма, открытки своим родственникам и друзьям. А затем, когда авторы этих почтовых сообщений были уже убиты, через некоторое время письма рассылались адресатам, создавая впечатление, что их близкие живы.

Большинство обвинений в адрес Х. Арендт касалось искажения фактов, неверной оценки роли еврейских организаций и их руководителей и даже сочувственного отношения к Эйхману. Серьёзнейшую работу по исследованию на обширном документальном материале из прошлого Эйхмана в досудебный период дала Б. Штангнет^[29], которая фактически опровергла основные положения, заявленные Х. Арендт.

Третий момент связан с обвинением, выдвинутым Х. Арендт в адрес еврейских функционеров и руководителей общин на территориях, находящихся под властью нацистов. Х. Арендт обвиняла их не только в вынужденной кооперации, но и в добровольном сотрудничестве. Причём, как бы странно это ни звучало – она полагала это сотрудничество существенным фактором для окончательного решения. Существует огромное количество фактов, говорящих о героическом сопротивлении евреев в гетто, в концентрационных лагерях, в рядах бойцов партизанских отрядах. Там, где была хоть какая-то возможность сопротивляться нацистам, евреи демонстрировали свою решимость. Есть немало примеров того, как евреи сражались даже в безвыходных ситуациях – это и восстание в Варшавском гетто, и восстание и побег заключённых из лагеря смерти Собибор, и семейный партизанский отряд братьев Бельских, и сопротивление гетто Белостока и Вильнюса и т. д. – перечень может быть продолжен.

Но в то же время следует признать, что толика правды есть и в словах Х. Арендт. Прежде всего это касается связей еврейских руководителей гетто с нацистами. Главы юденратов гетто были пленниками, которым на каждом шагу грозила смерть, многие из них претерпевали сильные душевные муки, и, в конце концов, малое число из них выжили. Несомненно, были и такие члены еврейского самоуправления в гетто, которые сотрудничали с палачами, полагая, что те пощадят их. Но коллаборационистов было ничтожно мало. До некоторой степени Х. Арендт может быть права, например, в отношении контактов Рудольфа Кастнера с Эйхманом на заключительном этапе войны в Венгрии, а также с Куртом Бехером, представителем Гиммлера. Ещё одно возражение против тезиса о сотрудничестве с нацистами заключается в том, что немцы убивали евреев и без помощи еврейских функционеров. На оккупированной немцами территории Советского Союза до их вторжения не существовало еврейских общинных организаций, а те, которые достались в наследство от оккупированной советской властью Восточной Польши (1939), были уничтожены, а их лидеры убиты или репрессированы в ходе советской оккупации. В первые месяцы войны в «душегубках»^[30] было убито полмиллиона евреев без всякого участия еврейских руководителей. По подсчётам Эйхмана, вне зоны его влияния были убиты зондеркомандами и полицейскими силами из местных жителей два миллиона евреев без всякого «сотрудничества» с оккупантами.

Сразу после выхода в свет книги Х. Арендт против неё выступил один из известных юристов, который участвовал в Нюрнбергском процессе и других процессах против нацистских преступников, – Майкл Анджело Мусманно [Michael Musmanno]. В своей статье в «New York Times Book Review» он писал: «Несоответствие между тем, что утверждает мисс Арендт, и тем, какие факты установлены, происходит с такой тревожной частотой в её книге, что вряд ли её можно принять в качестве авторитетного исторического труда». В последовавшей за этим полемике Мусманно выступил против причисления Эйхмана к сионистам:

… она говорит, что Эйхман был сионистом и помогал евреям попасть в Палестину. Факты, изложенные в решении, вынесенном районным судом Иерусалима, полностью противоположны. Ещё в ноябре 1937 года после шпионской поездки на Ближний Восток он сообщил, что о плане эмиграции евреев в Палестину не могло быть и речи, – это «политика рейха, направленная на то, чтобы избежать создания независимого еврейского государства в Палестине».^[31]

Разумеется, были и положительные отзывы, в которых авторы восхищались Х. Арендт и именовали её книгу «шедевром исторической журналистики», в которой она проявила «героическое стремление к истине». Однако многие из комплиментарных рецензий грешат отсутствием конкретного разбора справедливых в своём большинстве претензий к автору нашумевшей книги, пренебрежением к оппонентам. В частности, один из таких отзывов о русском переводе книги был опубликован относительно недавно в журнале «Иностранная литература»^[32]. Печально, что, по существу, этот лестный текст дезориентирует русскоязычного читателя, который не знаком с противоположными мнениями, имеющими под собой солидную доказательную базу. Важно отметить, что сторонники позиции Х. Арендт солидаризируются с ней во взгляде на личность Эйхмана. Другими словами, не столько нацисты виноваты, не столько Эйхман повинен в уничтожении миллионов евреев, сколько руководство еврейских общин. Возложение вины за случившуюся Катастрофу на самих жертв расценивается – и справедливо – как проявление еврейской самоненависти. Так что, если вглядеться в стройные и не очень ряды антисемитов зачастую можно разглядеть среди них… евреев!..

К сожалению, в море эмоций иногда терялся смысл дискуссий. Но если говорить о конструктивных моментах, направленных на выяснение истины, то в этом отношении следует отметить одно упущение, а именно малое число работ, посвящённых анализу личности Эйхмана – иными словами, научно обоснованному представлению о личности злодея. По-видимому, важно было бы отыскать такие личностные черты и свойства, психические комплексы, которые говорили бы о закономерностях проявления такого человеческого типа, например, как Эйхман. Неслучайный характер возникновения личности злодея мог бы помочь распознаванию потенциальных эйхманов на ранних этапах их развития, что, безусловно, имеет практический смысл. Своевременное выявление носителей «убийственной ментальности» могло бы позволить переориентировать их на те виды социально одобряемой деятельности, которые «поглощали» бы их природную агрессивность.

Стоит подчеркнуть, что я не пытаюсь казаться объективным даже, если бы желал этого. Моя позиция ясна: нет никаких сомнений, что Эйхман – преступник, массовый убийца моих соплеменников. Но он интересует меня как психологический феномен.

~

Весь период исследований специалистов различного профиля, посвящённых Эйхману, условно можно разбить на два этапа, в промежутке между которыми не прекращалась исследовательская работа и публикация статей на тему Холокоста. На практике первичная исследовательская ситуация^[33] сводилась к противостоянию позиции Х. Арендт с её идеей о «банальности зла» и позиции тех, кто с ней не был согласен. Имелись мнения психологов, которые исследовали личность Эйхмана, полагаясь на собственный анализ результатов интервьюирования и психологического тестирования в ходе досудебного расследования, а также суждения тех, кто негативно отреагировал на некие аспекты её сочинения. На этом этапе отличительной особенностью дискуссии оказались эмоциональные реакции лиц, вовлечённых в обсуждение книги Х. Арендт и других работ, связанных с критикой её труда или посвящённых Эйхману. Второй этап, фактически отмеченный фундаментальным трудом Б. Штангнет, может характеризоваться как менее эмоционально насыщенный, поскольку новые данные, неизвестные ранее материалы снизили накал страстей. Как тут не вспомнить советского физиолога П. В. Симонова, который связывал эмоции с информацией^[34]! Вторичная ситуация возникла после критического накопления фактического материала по прошествии многих лет, относительно недавно. Существенную роль в ней играют собственноручные записи Эйхмана, его выступления до и после суда, а также материалы из многочисленных архивов, которые собрала и систематизировала Б. Штангнет.

В данной работе у меня не было намерения заострять внимание на деталях полемики с Х. Арендт, которая, безусловно, важна, но в то же время отвлекает от намеченных к обсуждению психологических проблем, связанных как с её героем, так, по необходимости, и с автором книги. В этом разделе я уклонюсь от обсуждения многих поднятых Х. Арендт важных и актуальных и в настоящее время тем и выдвинутых тезисов и остановлюсь главным образом на психологических аспектах проблемы, обозначенной в её книге. Другими словами, рассмотрю, как она проявила себя в роли психолога, располагавшего некоторыми объективными материалами, данными собственного наблюдения за обвиняемым, сидевшим в стеклянной клетке. Приходится подчеркнуть, что речь идёт об Х. Арендт, которая взяла на себя не свойственную ей роль психолога, не имея ни соответствующей профессиональной подготовки, ни адекватного опыта. К глубокому сожалению, этот аспект был упущен в развернувшихся после опубликования книги ожесточённых дискуссиях. Многие рецензии грешат личными нападками, что, как представляется, вполне понятно, но не оправдано, хотя в тоне некоторых рецензентов можно как в зеркале увидеть и саму Х. Арендт, не дающую спуску своим оппонентам и громящую их с вершин своего высокомерия. То, что книга содержит много фактических ошибок, заставило сомневаться в профессиональной компетентности автора по отношению к поднятой ею теме. Однако парадокс атмосферы вокруг книги заключается в поляризации мнений. Общим, объединяющим враждебные полюса, является то, что книга Х. Арендт актуализировала реальные, по сути, вечные проблемы Добра и Зла и тех, кто является их носителями. Прежде всего, следует сказать, что её видение злодея не случайно дано таковым как в «Эйхмане в Иерусалиме» и других её книгах, выступлениях, интервью. Обратим внимание на такое её высказывание:

…само слово «варварство», которым сейчас частенько называют в Германии период гитлеровского правления, также служит искажению действительности: словно бы интеллектуалы, евреи и неевреи, удрали из страны, потому что она стала для них недостаточно «культурной», «рафинированной».^[35]

Изучение многочисленных материалов приводит к неприятному выводу: действительно, многие интеллектуалы из сферы общественных наук и особенно технических дисциплин приняли или даже приветствовали нацистский режим. Когда я читал работы, в том числе и сочинения самого Эйхмана, связанные с периодом нахождения у власти Гитлера, то бросилось в глаза то, что на многочисленных ответственных постах в различных министерствах и ведомствах, в армии, в СС и СД находились люди с высшим образованием и докторскими степенями. Так, например, в СС офицеров с университетским образованием было 37,9 %, в том числе с докторскими степенями – 24,5 % от общего числа членов СС. В СД подобная картина: соответственно 36,9 % и 20,2 %.^[36] К тому же – об этом будет сказано в другом разделе – интеллектуальный уровень нацистской элиты был весьма высок. Из этого следует вывод о том, что элита нацистского режима состояла из высокоинтеллектуальных и высокообразованных людей. В то же время есть основания полагать, что высокий уровень интеллекта и образованность не предполагают отсутствие антисемитских настроений у их обладателей.

Вероятно, здесь проходит красная линия в отношении Х. Арендт к утерянной ею Германии, к той интеллектуальной, образованной среде, которую она утратила, покинув родину. Приход нацистов к власти в Германии вынудил её эмигрировать в силу еврейского происхождения. И это, как представляется, было для неё настоящей трагедией.^[37] Разрыв с привычной научной средой, с родным немецким языком^[38], измены близких друзей, вставших на сторону нацистов, – вот те обстоятельства, которые, несомненно, травмировали её психологически и могли привести и к интеллектуальной деформации: либо к пересмотру некоторых взглядов, либо к упрямому продвижению уже сложившихся, несмотря на противоречия с реальностью, с фактами. Отторжение от немецкой среды произошло против её воли. Она пыталась после бегства из Германии, ареста, заключения в лагере интернированных лиц во Франции «прибиться к еврейскому берегу», сотрудничала с еврейскими организациями, готовила еврейскую молодёжь к эмиграции в Палестину, а во время Второй мировой войны даже призывала создать еврейскую армию. Однако эта попытка была кратковременной и, вероятно, всё же случайной, не отвечающей её духу и взглядам. Сионизм в его классическом виде был ей чужд. В одном из интервью по поводу полемики с её израильским другом, который упрекал её в отсутствии любви к еврейскому народу, она говорила:

…я никогда в своей жизни не «любила» ни людей, ни коллектив – ни немецкого народа, ни французов, ни американца, ни рабочий класс или что-то в этом роде. Я действительно «люблю» только своих друзей, и единственный вид любви, которую я знаю и в которую верю, это в любовь к конкретным людям. Во-вторых, эта «любовь к евреям» показалась бы мне, так как я сама еврейка, чем-то довольно подозрительным… Я не «люблю» евреев и не «верю» в них; я просто принадлежу к ним, как само собой разумеющееся, вне споров или дискуссий.^[39]

При этом Арендт, не отказываясь от своего еврейства как от данности, оказалась «приписанной» к еврейскому сообществу, которого она сторонилась. И вместе с тем практически в каждой её работе совершенно не случайным образом возникала еврейская тема и отголоски судебного процесса над Эйхманом.

Представляется, что, разбирая в том или ином отношении работу «Эйхман в Иерусалиме», не может не возникнуть ощущение того, что эта тема для Х. Арендт имела глубоко личный смысл – и не только в научном плане, а в личностном, затрагивающем проблемы самого автора, ответом на которые в определённом смысле и была эта и другие работы. Во всяком случае, можно увидеть её духовные поиски, которые, вероятно, заключались в её, скорее всего, бессознательной и нерезультативной самоидентификации. Должно быть, ей было трудно примириться, понять или принять то, что она в изгнании, а другие остались. В Германии остались те, кто был родственен ей по духу, науке, мировоззрению. В её судьбе произошло расщепление, с которым она, как можно судить по её трудам, не примирилась. В привычной обстановке, в окружении немецкой интеллектуальной элиты она занималась философской наукой со своими учителями Мартином Хайдеггером [Martin Heidegger]^[40] и Карлом Ясперсом [Karl Theodor Jaspers]^[41]. В иммиграции же её занимали другие проблемы. Будучи философом по образованию, в последние годы своей жизни она так себя не именует. Фактически она пишет работы в области политологии и философские труды, смыкающиеся с психологией. «Эйхман в Иерусалиме» в большой мере является практическим или даже иллюстративным приложением к её фундаментальному труду «Истоки тоталитаризма». Личность Эйхмана для неё во многом подобна лабораторному препарату, который она изучала, не имея адекватных инструментов исследования, разве что кроме собственного разума, опирающегося на созерцание, могущего исказить действительность. Как известно, не только в физике, но и в психологии работает принцип неопределённости Гейзенберга. Речь, по сути, идёт о том, что в процессе психологической диагностики возникает пара «психолог и обследуемый субъект», зачастую опосредованная соответствующими инструментами, или тестами. Взаимодействие в этой диаде неизбежно приводит к взаимовлиянию, т. е. результаты тестирования зависят от названного взаимодействия. В нашем случае Х. Арендт, наблюдая Эйхмана, изучая связанные с ним материалы, так или иначе вносила в своё представление о нём свой личностный контекст.

Скорее всего, Х. Арендт не согласилась бы с таким суждением, но в её позиции по отношению к Эйхману, к еврейскому вопросу в целом проглядывает личная трагедия, связанная с её еврейством. Ведь именно её принадлежность к гонимой нации стала причиной её вынужденной разлуки с Германией, расставания с любимым учителем Мартином Хайдеггером, который был её научным руководителем. Между ними образовалась пропасть, возникшая потому, что он сблизился с нацистской идеологией. Как известно Хайдеггер после прихода нацистов к власти вступил в нацистскую партию, стал ректором своего Фрейбургского университета. После войны Хайдеггера за его пронацистскую деятельность даже на время отстранили от преподавания. Х. Арендт оправдывала своего учителя, рассматривая его сближение с нацизмом как ошибку – иными словами, не как преступление.

~

Многие из тех, кто участвовал в дебатах по поводу книги Х. Арендт, отмечают её сочувственное отношение к Эйхману. Она говорит о юридических ошибках в организации судебного процесса, о том, что Эйхман был неправильно осуждён, что он был неправильно понят, что ему просто «не повезло»… По-видимому, есть нечто, что позволяет говорить о некой связи между этими личностями, столь разными и непохожими, до некоторой степени антиподами. Но также можно предположить, что личностных различий между ними меньше, чем общих черт. Наверно, даже можно было бы обозначить их в одной плоскости как жертву и палача. Понятно, что в этом можно усмотреть намёк на «стокгольмский синдром»^[42], который, кстати, до некоторой степени может служить объяснительным принципом отношения Арендт к Эйхману.

Для Арендт Эйхман являлся простым чиновником, служакой, для которого главным было выполнение приказа, полученного свыше. По её мнению, Эйхману было важно хорошо выполнить то, что ему вменили в обязанность, а содержание того, что он должен был делать, не играло особой роли. Из её заключения, сделанного на основании наблюдений в ходе судебного процесса, следует, что уподобиться Эйхману при определённых обстоятельствах может каждый. Фактически этот вывод был сделан на материале допросов Эйхмана на процессе. Опубликованные протоколы досудебных допросов в ходе следствия (следователь полиции – капитан Авнер Лесс)^[43] говорят о том, что сам Эйхман продвигал именно ту идею, что он человек маленький, винтик в огромной машине и не может нести ответственность за результаты своей деятельности. Настоящим ответчиком за уничтожение шести миллионов евреев в концентрационных лагерях, газовых камерах, замученных, расстрелянных и умерших от голода и болезней, по мнению Эйхмана, является только один человек – руководитель Национал-социалистической немецкой рабочей партии, рейхсканцлер, фюрер и верховный главнокомандующий вооружёнными силами Германии, вождь немецкого народа Адольф Гитлер.

Х. Арендт уклонилась от всестороннего анализа личности Эйхмана, построив своё суждение о нём на весьма зыбкой почве – своём восприятии обвиняемого, сформированном в ходе судебных заседаний и при прочтении протоколов его допросов. Строго говоря, её наблюдение за процессом было поверхностным – большую часть процесса она отсутствовала. Она находилась на первом заседании 11 апреля, а 10 мая была уже в Базеле. Её не было на перекрёстном допросе прокурора Г. Хаузнера. Арендт пропустила дебаты, в которых участвовал Эйхман. Складывается впечатление, что её недолгое присутствие носило необязательный характер. Она отметилась на процессе, вероятно, заранее сформировав своё видение Эйхмана. Разумеется, поведение Эйхмана в ходе процесса менялось соответственно ситуации, что она не смогла увидеть. Её представление об Эйхмане было отрывочным, а недостающие элементы она восполняла своим воображением или даже заранее сформированным образом Эйхмана. При написании отчётов из зала суда Арендт пользовалась стенограммами. Нет сомнения, что живую речь, эмоциональные реакции участников процесса и зрителей не вмещает в себя сухая стенографическая запись. В силу этого, по существу, Ханна Арендт не была свидетелем процесса, наблюдавшим его вживую. Строго говоря, её книга скорее является художественным или философским произведением, а не документальным отчётом о происходящем в зале суда, каковым она и должна была быть.

При описании личности Эйхмана, к сожалению, Х. Арендт не избежала искушения подогнать факты под свои взгляды и представления или же (что также возможно) воспользоваться фальсифицированной информацией, предоставленной недобросовестными источниками. Она, конечно, знала о привлечении психиатров в качестве экспертов к судебному процессу, что было необходимо для удостоверения вменяемости обвиняемого. Однако и ей было важно получить доказательство не столько его пригодности к участию в суде, сколько его нормальности. Эйхман обязан был быть нормальным, чтобы соответствовать тому образу, который вписывался бы в концепцию «банальности зла». Вероятно, этим объясняется её ремарка о том, что полдюжины психиатров признали его нормальным. Один из них, по её словам, воскликнул: «Во всяком случае, куда более нормальным, чем был я после того, как с ним побеседовал!»^[44] В то же время известно, что в ходе судебного процесса Эйхман был в контакте только с одним психиатром, Шломо Кульчаром^[45], который проводил психологическое тестирование. К счастью, каждый эпизод процесса и досудебное расследование были строго документированы, хотя на момент написания книги «Эйхман в Иерусалиме» некоторые материалы и были закрыты для публики. Но всё же это не повод для фантазий, которые не являются столь уж безобидными.

Для Х. Арендт было совершенно ясно, что Эйхман – субъект с весьма скромными мыслительными способностями, которого по ходу изложения она наделяет соответствующими эпитетами: «клоун», «хвастун», «грешил бахвальством», «не способен взглянуть на что бы то ни было чужими глазами», «не способен мыслить», обладал «дырявой памятью». Обращала она внимание и на его низкий интеллектуальный и образовательный уровень. Однако «Критику чистого разума» И. Канта Эйхман читал, да и книгу Т. Герцля «Еврейское государство» – тоже, цитировал наизусть страницы из книги Adolf Böhm «Die Zionistische Bewegung»^[46] [ «Сионистское движение»]. Пытался учить идиш и иврит. Писал методические пособия по еврейскому вопросу для коллег по службе и читал лекции. Как с этим быть?..

Х. Арендт называет Эйхмана ужасающе нормальным! При этом такое определение имеет для неё коннотацию характеристики человека, принадлежащего к низшим классам. Чувствуется даже некоторая брезгливость по отношению к Эйхману, связанная не с его преступной деятельностью, а с принадлежностью к презираемому классу. Понятно, что в рамках своей концепции Арендт не считала и не могла считать Эйхмана чудовищем, евреененавистником, человеком с потенциалом агрессивности, требующим разрядки. Для неё, вероятно, было немыслимым предположение о том, что Эйхман находится на противоположном полюсе по знаку, но не по значимости, – т. е. в некотором смысле является равным ей.

На основании чего Х. Арендт пришла к таким выводам? Она пишет о том, что читала все официальные документы процесса: стенограммы заседаний, распечатки магнитофонных записей досудебных допросов – в начале своей книги она перечисляет десять источников, использованных ею в процессе подготовки^[47]. Свои выводы Арендт строила на материалах, которые судебные власти направляли представителям прессы. Из этих материалов видно, что Эйхман представлял себя в соответствии со своей линией защиты как обычного и даже маленького человека – того, кто выполняет чужую волю. Именно в этом он сумел убедить Х. Арендт, но не суд. Кроме того, Арендт была знакома, как видно из текста её книги, с опубликованной в конце 1960 года в двух номерах американского журнала «LIFE»^[48] историей жизни, рассказанной самим Адольфом Эйхманом, которая лишь в малой степени отвечает аргументам в пользу подхода Х. Арендт.

~

Те материалы, где содержатся высказывания Эйхмана, она подвергла критике. Строго говоря, она им не доверяла, поскольку, по её мнению, он был хвастуном и обманщиком. Кстати, об этом говорили и его бывшие сослуживцы. Однако следует ли делать вывод о том, что Эйхман таковым был и в ходе судебного процесса? Он не мог не понимать, что решается вопрос о его судьбе, жизни или смерти. Разумеется, по всей видимости, он произвольно или непроизвольно пытался произвести хорошее впечатление на судей своей готовностью к сотрудничеству. Основной линией его поведения было стремление убедить всех в том, что он не может быть обвинён в инкриминируемых ему преступлениях, так как только выполнял приказы, которые ему отдавали настоящие виновники тех ужасов^[49], за которые его судят. В своей книге Х. Арендт утверждает, что, кроме желания двигаться вверх по карьерной лестнице, у Эйхмана не было и следов антисемитизма или психологической ущербности личности. Подзаголовок книги отсылает читателя к идее «банальности зла», и это выражение приводится в качестве финальных слов последней главы. Так, Арендт приводит слова Эйхмана, сказанные им во время судебного процесса, которые демонстрируют отсутствие какого-либо пристрастия его к проводимым им преступным деяниям, отсутствие какой-либо меры ответственности за содеянное: ведь он лишь «делал свою работу»; «он выполнял свой долг»; «он не только повиновался приказам, он повиновался закону».