Владимир Фёдорович Власов
Наш эксперимент
– И что это за мудрости? – поинтересовался я.
– Как говорили древние мудрецы: «Простой смертный имеет восемь знаний, – сказал Егор, – и только человек, достигший определённой святости, постигает четыре мудрости. Первая – это мудрость великого круглого зеркала, отображающая в его душе всю Вселенную, и наделяющего его телом закона, то есть знанием всего, что там происходит. Затем человек постигает универсальную мудрость и его тело знаний наполняется блаженством от понимания всего, что происходило, происходит и произойдёт во Вселенной. Третья мудрость сокровенного открывает перед ним высшие этажи Истины, и человек познаёт все тайны мироздания, и, наконец, наступает время совершенной мудрости, когда тело человеческое трансформируется в свет».
– Как это? Тело трансформируется в свет? – спросил я его с удивлением.
– Очень просто, – ответил он, – это когда на смену «четырём» приходят «три», и свет души разделяется на три ипостаси: свет в глазах, свет в носу и свет в ушах. Это то состояние путешествия, когда душа покидает человеческое тело и странствует в небесных пространствах. Это то путешествие, в которое я хочу отправиться, чтобы повидать весь мир.
– Хорошо, – сказал я, – а когда «три» превратится в «два», тогда что случится?
– Не знаю, – сказал он, – но думаю, что это будет испытание дружбой.
– А когда «два» превратятся в «одно»?
– Произойдёт отказ от самого себя.
– Что это значит?
– Это означает, что мы откажемся от себя, ради служения Высшему благу.
– Теперь всё понятно, – сказал я, – через эту силу мы должны пройти все восемь стадий испытания: добротой, страхом, враждебностью, усердием, мудростью, светом, дружбой и отказом от себя.
– Вероятно, так оно и есть, – согласился Егор.
– Если ты всё это знаешь, так зачем тебе куда-то отправляться? – спросил я с надеждой, что смогу его переубедить.
– Когда эта истина вошла мне в голову и осветила мой разум, – сказал он, – то я перешёл ко второй фазе вторника, сиянию Марса, когда во мне созрел план – побывать за границами нашего мира. Я пришёл к этому убеждению твёрдо и сознательно, и никто меня не сможет переубедить. Поэтому и попросил у тебя помощи.
При этих словах я глубоко вздохнул, и из моей груди вырвался непроизвольный звук сожаления.
– Да пойми, ты, это мне необходимо, – сказал он убеждённо.
– Ты будешь путешествовать шест дней? – спросил я его.
– Да, – ответил он, – я всё просчитал.
– Но почему шесть дней?
– По той же моей системе, – ответил он. – В первый день Луны я вознесусь на небеса и постараюсь осмотреться и всё понять, что там и к чему. Как говорится, наполню свой ум светом. Во второй день Марса я соображу, что мне там делать, и накидаю план. В третий день Меркурия попытаюсь трансформироваться в ту небесную сущность, форму которой посчитаю для себя наиболее приемлемой. В четвёртый день Юпитера облечу всю Вселенную и напитаюсь опытом и знаниями Всемирной Души и Разума, может быть, встречусь с Богом. В пятницу в день Венеры постараюсь свои знания перевести в доступную для понимания землян форму. А в шестой день вернусь на землю с новым багажом знаний.
– И всего-то?! – с иронией спросил я его.
– Да, – ответил он просто. – Для успеха эксперимента я устроил свою лежанку прямо на чердаке под нашим агрегатом на крыше, чтобы общее торсионное поле воздействовало на меня с наибольшей эффективностью. Буду лежать на простом матрасе. Так что, время от времени приходи меня проведать. Но предупреждаю тебя, что бы со мной не происходило за эти шесть дней, ни во что не вмешивайся. Ты мне обещаешь?
Я нехотя пробурчал:
– Обещаю.
– Вот и прекрасно, – обрадовался он. – Если я не вернусь, то эту торсионную тарелку уничтожь, а чертежи, которые лежат в моём письменном столе сожги. Они не должны попасть ни в руки учёных, ни, тем более, в руки военных. Обещаешь?
– Обещаю, – угрюмо ответил я.
– Вот и прекрасно, – сказал он. – И ещё попрошу тебя сказать моей учительнице в классе, что я приболел, и меня неделю не будет в школе.
– Это я сделаю, – сказал я и спросил, – а что скажут твои родители?
– Я им скажу, что поехал на недельку к бабушке, чтобы проведать её.
– А они поверят?
– Да, – сказал он и добавил, – ребятам до конца этого эксперимента ничего не говори. А если я не вернусь, попроси их помочь тебе сжечь моё тело. И не переживай! Если я захочу вернуться с того света, я это сделаю обязательно, вселившись в тело какого-нибудь умершего человека, как это делал уже даос Железная Клюка.
После этого мы расстались, обнявшись по-дружески. Я не смог его переубедить отказаться от этого рискованного эксперимента. Уж очень он был упрямым. Всегда стоял на своём. И чего хотел, того всегда добивался.
На следующий день я сказал его учительнице, что Егор приболел и появится в школе через неделю. Учительница спросила меня, что с ним, я ответил, что у него лёгкая простуда. Не мог же я сказать ей, что у него очередное помешательство. Учительница поверила. Я согласился на этот эксперимент ещё потому, что не очень верил в то, как это он сможет отправиться в путешествие на тот свет. Я думал, что у него ничего не получится. Кажется, в «Божественной комедии» Данте писал о подобном путешествии. И ещё кто-то из древних греков высказывался на эту тему. Но я полагаю, что это были их фантазии. Никому ещё не удавалось путешествовать по иным мирам и возвращаться обратно, как ни в чём не бывало. Ну, – думал я, – поспит этак часов четырнадцать на своём матрасе и проснётся.
В первый же день после школы я поднялся на чердак и нашёл его лежащим на матрасе. Лицо у него было бледное, а тело холодное. Я пощупал его пульс и испугался. Он бился так медленно, что вначале я подумал, что он умер. Я посчитал число ударов в минуту, они не превышали десяти. Я немного успокоился. Если сердце его билось, значит, он был жив.
Я сел рядом с моим другом и попытался медитировать. Погрузившись в отрешённое состояние, я представил луну, как она наполняется светом. Это был именно тот первый лунный день, о котором говорил мне Егор, когда он хотел вознестись на небеса. «Что же он там видит сейчас? – подумал я. – Наверняка, уже общается с ангелами и прочими тонкими сущностями. А может быть, он встретил там наших знакомых даосов, и они знакомят его с небесными правилами?» Но, к сожалению, я не мог проникнуть в тот мир, в котором в тот момент находился Егор. Я вспомнил, как он однажды говорил, что посредством подобного состояния он желает смешать своё природное и человеческое начало, чтобы стать полностью совершенно мудрым. Тогда он даже процитировал мне высказывание из одной даосской книги о том, что несоответствие человека законам природы приводит к порождению зла и вреда. А соответствие человека законам природы достигается тогда, когда он способен «не добавлять к Дао посредством своего сердца, не помогать природе посредством человеческого». Тогда я не совсем понял конец его фразы, но сейчас, когда его сердце почти не билось, мне стало ясно, о чём он говорил. Он сознательно сокращал удары своего сердца, чтобы познать высшие природные тайны и войти в мир иной уже не личностью с человеческим телом, которое находится в живом состоянии посредством биения сердца, а только своей душой, превращённой в свет. И тут я вдруг понял, как могли люди с кладбища прийти в наш посёлок. Все они использовали обратную связь, преобразив свет своей души в материальную субстанцию. Им удалось создать свои прежние тела, которые не были материей, а всего лишь сгустком света, уплотнённым и доведённым до температуры наших тел. Им даже удалось имитировать биения сердец, какое у них было раньше при жизни. Чудеса, да и только!
Я с уважением посмотрел на своего друга, лежащего на матрасе в полумраке чердака. Он был настоящим исследователем и учёным, и шел в своих познаниях до конца. Он решил пойти на встречу тем людям, которые пришли в наш посёлок из мира иного, и проникнуть тем же путём в их мир. Кто ещё из учёных способен на это?! Он добился того, что так овладел своим телом в достижении спокойствия и уравновешенности своей энергии, что открыл дорогу к Высшим познаниям. И я рядом с ним тоже напитывался этой мудростью от него, как луна солнечным светом. Но он брал свой свет напрямую из глубин Вселенной. Его высшее познание в тот момент, полагал я, было напрямую связано с Дао, с Единым Потоком Вселенной, благодаря состоянию «поста сердца», когда слушают ушами, и познают не сердцем, а непосредственно той энергией и тем светом, из которой состоит наша душа, и которую он в тот момент очистил до пустоты. Именно эта пустота – ни что иное, как его готовность к полноценному восприятию, где его энергия становится пустотой, для того чтобы, откликнуться небесным вещам, чтобы путь стекался в эту пустоту. А его ум при этом превращается в своеобразные сети, способные вылавливать из этого Небесного Потока Высшую Истину. Мне такой специфический медитативный приём концентрации на объекте познания, к сожалению, вряд ли удастся.
Я с нежным чувством наклонился над телом моего друга и накрыл его тёплым одеялом, принесённым из моей комнаты. Затем я вернулся к себе и включил компьютер. Кроме ангелов и одного дракона на дисплее никого не было. Все другие тонкие сущности исчезли сами собой. К сожалению, я не мог проникнуть в мир, по ту сторону моего сознания, не мог увидеть и услышать то, что видел и слышал Егор. Мне было ещё не доступно то, о чём говорил даосский учитель Лаоцзы: «Не выходя со двора, можно познать мир. Не выглядывая из окна, можно видеть собственное Дао».
На следующий день, день Марса, я после занятий опять сидел рядом с телом Егора. На этот раз частота его пульса упала до восьми ударов в минуту. Вероятно, он попал уже на небеса и строил планы своего пребывания в этом запредельном эфире. Я вдруг вспомнил, что он тоже дал задания всем нам, решить, кем мы должны стать после школы. Это не значило выбора профессии, потому что можно заниматься одним, а быть совсем другим. Одно другому совсем не мешает в жизни. Наоборот, хобби часто помогает работе. Но речь шла не о хобби, а о том, чему стоит посвятить свою жизнь. Егор открыл передо мной другой мир, мир тонких сущностей и неземных субстанций. Мир, наполненный тайнами и ведущий к постижению Высшей Истины. И я вдруг подумал, а не стать ли мне священником или монахом. Нет, монахом я стать не мог, потому что любил Катю, и ни при каких обстоятельствах отказываться от неё не хотел. Но православные священники имеют жён и свои семьи. Это мне уже подходило. Любовь земную я мог сочетать с любовью к Богу. В день Марса, как говорил Егор, нужно наметить свой план и начать его реализовывать. Но для этого нужно отбросить все сомнения. Я же пока ещё сомневался, вступать мне на этот путь или нет. Но я подумал, что мог бы отдать свои силы строительству церкви в нашем городке, и попробовать через православно-христианскую доктрину постичь Высшую Истину. Так ничего и не решив, я покинул чердак и занялся своими делами.
На третий день в школе меня вдруг спросила Катя:
– А где Егор? Почему я его не вижу в школе?
– У тебя к нему какое-то дело? – спросил я её.
– Нет, – сказала она.
И я увидел, что она немного покраснела. «Что такое? – подумал я встревожено. – Неужели она в него влюбилась?»
Катя ничего не сказала мне больше и отошла в сторону. А в моей душе сразу же поднялся смерч противоречивых чувств. Почему она спросила о Егоре? И почему она при этом покраснела? Значит, она к нему неравнодушна. Она полюбила его за его ум и лидерство в нашей команде. Женщины всегда любят умных и сильных личностей. Может быть, я сильнее Егора, но не умнее. Катя не могла перебороть до конца своё предвзятое ко мне отношение даже после того, как я завоевал в её глазах уважение. Старое вернулось к ней. Такую девушку нужно постоянно завоёвывать, удивлять её. Вот Егор, вероятно, её постоянно удивлял, и кончилось тем, что она его полюбила. Чувства девушек такие непостоянные. Что же мне делать? Я вспомнил, что на чердаке лежит беспомощное тело Егора. Не сжигать же мне его раньше времени, как это сделал ученик даоса, прозванного Железная Клюка. Нет, я этого никогда не сделаю, потому что люблю Егора как самого близкого друга. Лучше уж мне отказаться от Кати. К тому же, разве можно человека лишать его тела. Даже если Егор не вернётся, я не смогу сжечь его. Это очень жестоко. Я не китаец, а православный христианин. Правда, я ещё не решил стать священником, но всё равно в душе я всё равно останусь православным христианином, потому что это моя культура и религия моего народа. А по этой религии нельзя сжигать тело. После шести дней я отвезу его в больницу. Пусть там его оживляют. Если я откажусь от Кати, то ничто мне не помешает стать монахом. Без Кати мне не нужен будет этот мир.
На уроке, сидя за партой в самом дурном настроении, я посмотрел на Катю. Неужели она его полюбила, подумал я. Он же младше её. Но, как говорят, сердцу не прикажешь. После уроков я поднялся на чердак к Егору. Он по-прежнему лежал в той же позе, как и в первый день своего вхождения в нирвану. Пульс его сократился до шести ударов в минуту. День Меркурия. Глядя на него, я подумал: «Может быть, он совершает это восхождение из-за любви к вечной деве Хэ, желая встретиться там с ней».
Как странно, в этой жизни мы, мужчины, всё делаем ради женщины. Но вот только векторы любви всегда разные. Я люблю Катю, Катя любит Егора, а Егор любит вечную деву Хэ, иными словами мифическое создание. Как всё странно! В этот день, вероятно, Егор пытается трансформироваться в какую-нибудь небесную сущность. А может быть, он стал уже ангелом? Интересно у ангелов есть разделения на полы? И если там есть ангелы, будь то мужчины или женщины, то возможна ли между ними плотская любовь? Ведь ангелы, насколько я понимаю, лишены плоти, поэтому и выведены из нашего физического мира. Они представляют собой чистую небесную энергию и состоят из света. Как он там говорил? Свет души в глазах, в носу и в ушах. Три источника света: глаза, нос и уши.
Я прислонил своё ухо к его груди. Егор совсем не дышал. Грудь его не поднималась и не опускалась. Если бы не медленное биение сердца, то я принял бы его за мёртвого. Но если в его груди нет воздуха, тогда, может быть, его грудь наполнена эфиром. Ведь через нос в него входит свет Вселенной, как через глаза – свет вселенских тайн, а через уши – небесные звуки мировой гармонии. Он говорил, что эфир от гнева рассеивается и не возвращается, поэтому его не хватает. Я, как дурак, из-за каких-то подозрений приревновал к нему Катю. Я расстроился и, возможно, в душе испытал гнев. И от этой дурацкой ревности, вместо того, чтобы трансформироваться в какое-то новое высшее существо, опустился ещё на одну ступеньку ниже. Правы, даосы, когда говорят, что если, поднявшись, эфир не опускается, человек становится вспыльчивым. Если же он, опустившись, не поднимается, то человек становится забывчивым. Как мы зависимы это этого эфира и нашей психической энергии. Кто-то из даосов сказал, что «Дао – хозяин дэ, жизнь – это свет от дэ, а характер – сущность жизни». В этом случае Дао – это закон, а дэ – гармония. Интересно, есть ли у меня характер? И какой он? Если я склонен к вспыльчивости, ревности и гневу, то могу ли я достичь той святости, когда перед человеком открывается четыре мудрости. Вероятно, именно сейчас Егор на небе постигает все эти мудрости: небесную великую мудрость, подобную круглому огромному зеркалу, универсальную мудрость блаженства, мудрость созерцания сокровенного и совершенную мудрость, которые все вместе создают новое трансформированное тело. Если Егор вернётся оттуда, то он станет святым, блаженным, полубогом. Я наклонился к нему и благоговейно поцеловал в лоб.
На четвёртый день Катя подошла ко мне и решительно спросила:
– Что с Егором? Почему он не ходит в школу?
– А почему это так тебя волнует? – спросил я её, еле сдерживая дрожь в голосе.
– Уж не влюблена ли ты в него?
– Дурак, – ответила она сердито, – тебе нужно лечиться.
– От чего? – спросил я её, ожидая, что она мне ответит «от глупости».
Но вместо этого она тихо молвила:
– От ревности.
И всё вернулась на свои места. И вновь она стала для меня «моей Катей», и я понял, что у неё к Егору чисто дружеское товарищеское отношение. И что она переживает за человека, с которым, может быть, случилось несчастье. Ведь у женщин интуиция тоньше, чем у нас, представителей мужского пола. И я устыдился своей ревности.
– Извини, – сказал я, – но он просил ничего и никому о нем не говорить. Он должен появиться сам послезавтра.
– Очередной эксперимент? – спросила Катя.
Я кивнул головой.
– И что же это за эксперимент? – настаивала она.
– Не могу сказать, – ответил я, – потому что дал ему слово молчать.
– А этот эксперимент не опасный? – спросила она с тревогой.
– Думаю, что нет.
После занятий я опять поднялся к Егору и смерил его пульс. Сердце билось не чаще четырёх ударов в минуту. Он был ещё жив. «А что, если у него остановится сердце? – в отчаянии подумал я. – Что я буду делать тогда?» Лицо у Егора немного осунулось, и нос заострился. В этот день Юпитера, подумал я, он облетает Вселенную и напитывается опытом и знаниями Мировой Души и Мирового Разума. Может быть, в эту самую минуту его принимает у себя сам Господь Бог и даёт наставления.
Я поправил на нем одеяло и постарался представить, как его движение может происходить на небесах. Я мысленно вообразил Единый поток как нескончаемый ветер во вселенной, в котором перемешана светлая энергия с тёмной. И эта энергия постоянно преобразуется в разные формы, создавая наш физический мир и творя построения в других измерениях. И я вдруг понял, что, то мгновение, в котором проявилась форма, и есть наша жизнь. И что мы должны её беречь и сохранять любыми способами. И от этого видения я содрогнулся и испугался за жизнь Егора. «Что же я делаю? – подумал я, – он-то, дурак, совсем не соображает, что делает. А я-то, вроде бы нормальный, иду у него на поводу, подчиняясь всем его капризам. Так он лишит себя жизни, а я окажусь соучастником этого преступления против природы.
Я вскочил на ноги и возбуждённо заходил по чердаку. Что делать? Мне хотелось кинуться к нему и растормошить, пробудить его ото сна. Но я боялся сделать ещё хуже, усугубить это зловещее положение. Может быть, отключить торсионное поле? Но он сказал, что я могу это сделать только через шесть дней. Иначе он может не вернуться. А может быть, он ошибается? Как же поступить?
Я сел на балку и сжал руками свою голову. Я не знал, что делать. Я пребывал в отчаянии и по-настоящему испугался за жизнь друга. Я ещё раз пощупал его пульс. Он был хоть и медленный, но ровный. Собрать друзей? Посоветоваться, что делать? А что они могут сказать или сделать? Ничего. Кроме волнений, ничего не будет. И я решил подождать ещё одни день.
Пятый день прошёл для меня в кошмаре. Утром Катя опять спросила меня:
– Егор жив?
– Почему ты спрашиваешь? – спросил я её.
– Я видела плохой сон, – призналась она, – мне представилось, что он превратился в метеорит, и летит к земле, но не попадает на неё, а проносится мимо.
Я в отчаянии застонал.
– Да, что происходит? – в испуге спросила она.
– Не спрашивай, – сказал я ей. – Завтра вечером я тебе всё расскажу, и мы решим, что делать.
– А не будет поздно? – спросила она.
Я покачал головой и быстро ушёл.
Как только занятия в школе закончились, я тут же отправился на чердак и первым делом схватил руку Егора. Пульс у него сократился до двух ударов в минуту. Я бессильно опустился рядом с его телом и предался отчаянию. Я вспомнил слова даосов, когда они говорили, что «рождение человека – это скопление эфира. Соберётся эфир, образуется жизнь, рассеется – образуется смерть». Два вздоха в минуту – это очень мало, а вдруг, завтра он вообще перестанет дышать, и его жизненный эфир совсем рассеется. Тогда он умрёт, и это произойдёт в самом расцвете его сил, он унесёт с собой в могилу свой совершенный разум. Но это несправедливо! Вся моя сущность восставала против этого. Но тут я обратил внимание на ровный шум над моей головой работающей на крыше торсионной тарелки. И я вспомнил, как он сказал, что пока держится торсионное поле, в городке никто не умрёт. Эти слова меня немного успокоили. Где же он? И что он там делает. Кажется, он говорил, что на пятый день, день Венеры, он должен был обобщать полученные на небесах знания и переводить их в доступную для понимания человека форму. Этим он и занять сейчас. Быстрее бы он кончал свою работу и возвращался. А вдруг, он не сможет вернуться на землю, и пролетит мимо, унеся свои знания в космос.
Я встал перед ним на колени и тихим голосам сказал:
– Ну, ты, несносный чертёнок, не нужны нам твои знания. Возвращайся сам живым и невредимым. И не вздумай больше нигде задерживаться.
Не в силах больше находиться рядом с ним, я спустился с чердака. В своей комнате я включил компьютер, на экране второго дракона не было. Я одиноко носился по небу среди ангелов, моих друзей, и страдал, ожидая прилёта своего друга из космоса. Я вышел на балкон и посмотрел на небо. Солнце спускалось за горизонт. Мне показалось, что горы на горизонте стали выше, а впадина нашей долины как бы углубилась. Я вспомнил, что Егор предупреждал, что завтра нужно обязательно отключить наш агрегат, а то торсионное поле может захлопнуть наш мир.
На следующий день я не пошёл в школу. Это была рабочая суббота, мои родители ушли на завод. В школе тоже шли занятия. Я был этому рад. В этот день должен был вернуться Егор из дальнего путешествия. Я поднялся на чердак, надеясь, что он уже проснулся, как это всегда случалось по утрам раньше. Но он оставался в той же позе на спине, как и всю прошедшую неделю. На носу у него сидела стрекоза. Я отогнал её, и пощупал его пульс. Биение сердца не прощупывалось. Он умер. Я сидел в оцепенении держа его руку в своей, ничего не соображая, и ни на что не реагируя. Он обещал, что на шестой день вернётся с новым багажом знаний, но вместо этого передо мной лежало его безжизненное тело. Он ни только не принёс нам тайного света знаний из глубин Вселенной, но и оставил весь свет своей души там, далеко от нашей земли. Великая скорбь охватила мою душу. Я потерял лучшего своего друга. А он, ведь, обещал обязательно вернуться к нам, и если не в своём теле, то в теле какого-нибудь умершего создания. Я вспомнил о стрекозе, сидящей на его носу. Может быть, он переродился в стрекозу? Я посмотрел вокруг, но не увидел стрекозы. Она давно улетела, вылетев в проём слухового окна, откуда струился утренний свет. Я выбрался через него на крышу.
Из моих глаз струились слёзы, а сердце сжимала в тиски тоска по утерянному другу и чувство вины и раскаяний за то, что я довёл ситуацию до такого печального конца, и бессилия от того, что я никак не могу исправить это горе и вернуть друга к жизни. Я оглянулся по сторонам и ужаснулся. Толи от слёз, стоявший в моих глазах, толи от необычного преломления свет, мне показалось, что горы и сам горизонт поднялись настолько высоко, а наш городок с заводом опустился в такую глубокую котловину, что небо надо мной выглядело шаром и замкнутым прозрачным куполом, похожим на хрустальный шар. И я тут же вспомнил слова Егора, что этот день торсионное поле должно схлопнуть наш городок с заводом и отделить его от окружающего мира непроницаемой перегородкой, превратив в отдельную непроницаемую сферу в неком новом измерении. Я испугался, что, потеряв дорогого друга, я потеряю также и весь наш мир, которому я привязался и без которого не мыслю своего существования. Я подошёл к торсионному агрегату и отключил его. Летающая тарелка сразу же затихла, словно умерла. Вокруг стояла тишина. Я смахнул слёзы с глаз, и мир сразу же вошёл в свои прежние границы. Мирно светило утреннее солнцу, по скверу гуляли редкие прохожие. Молодая мама катила коляску с младенцем. По улице проехала легковая машина белого цвета. Мир был спасён.
Я спустился на чердак к моему другу, который лежал бездыханным на матрасе, укрытый одеялом. Лицо его было бледное. Я ещё раз пощупал его пульс, который не бился, и спустился с чердака. Дома я переоделся, нацепив тёмный галстук, который никогда не носил раньше, и отправился в школу, чтобы сообщить друзьям печальную новость о смерти нашего друга и учителя. Дождавшись перемены, я собрал всю нашу команду в пустом актовом зале. Узнав новость, Катя и ребята испытали шок. Некоторое время они сидели молча, не произнося ни слова. Затем Катя тихо молвила:
– Ты же сказал, что с ним ничего серьёзного.
– У него остановилось сердце, – в отчаянии произнёс я.
Затем я рассказал им об эксперименте, который он задумал.
– А его никак нельзя оживить? – спросила Катя.
– Не знаю, – ответил я, – насчёт этого он не давал никаких указаний. Он только сказал, что если не вернётся на шестой день, то чтобы я обратился к вам с просьбой помочь мне сжечь его тело.
– Это ещё зачем?! – в ужасе спросила Катя.
– Чтобы в его тело не вселилась чужая душа.
– Ещё чего придумал! – с негодованием воскликнула она.
– Последнее время у него совсем крыша поехала, – заметил Сологуб, – я хотел это сказать, но боялся, что вы неправильно поймёте.
Однако никто ему не ответил.
– Нам надо сбежать всем с урока, пока не прозвенел звонок – сказал Колин, – и пока ничего никому не говорить. Давайте встретимся все во дворе школы. Пойдём к нему и посмотрим, что можно сделать. Всё же мы последнее время кое-чему научились. Не нужно терять ни минуты.
Ребята дружно встали и отправились по классам. Я вышел во двор и стал их ждать. Через некоторое время мы все собрались вместе возле спортзала.
– Веди нас к нему, – сказал Тим.
Мы прошли через пустырь возле котельной и, миновав один жилой дом, подошли к нашему дому.
– На чердаке, – сказал я им.
– По одному, – произнёс Гилёв.
И мы поодиночке, не привлекая к себе внимания, стали через подъезды проникать на чердак. Егор по-прежнему лежал на матрасе, вытянувшись во весь рост, без признаков жизни.
Мы по очереди щупали его пульс, прикладывались ухом к его груди, а Катя поднесла своё зеркальце к его носу. По всем признаком выходило, что жизнь ушла из него.
– А как выводят йогов из такого состояния? – спросил нас Колин.
– Я где-то читал, что их тела согревают, а на голову прикладывают тёплое тесто, сказал Тим. – Затем делают искусственное дыхание.
– У тебя дома есть грелка? – спросила Катя.
– Найду, – сказал я.
– Тогда пошли к тебе, – сказала она, – я приготовлю тесто и согрею воды для грелки.
– И не забудьте захватить с собой побольше тёплых одеял, – крикнул нам вслед Гилёв.
Мы вдвоём отправились ко мне на квартиру. Катя впервые попала ко мне домой. Она нашла в шкафу муку и быстро замесила тесто, затем залила горячую воду в грелку. Я вытащил из антресолей тёплый спальный мешок отца, взял у матери несколько полотенец и сгреб у себя в комнате все тёплые вещи и постельные принадлежности. Со всем этим скарбом мы поднялись на чердак.
– Трупного окоченения нет, – сказал нам Тим, – похоже, что тело ещё живое. А это хороший признак.
Мы обложили всё тело Егора тёплыми вещами и запихнули его в спальный мешок. Затем Катя разложила на полотенце тёплое тесто и замотала им его голову. Как только мы это закончили, то тут же решили делать ему по очереди искусственное дыхание до тех пор, пока он не оживёт. Первым приступил Тим, у него оказалось в этом деле больше всего опыта. Мы, попеременно сменяя друг друга, делали Егор искусственное дыхание, но он не возвращался к жизни. В отчаянии мы сели вокруг него, и я предложил всем соединить свои усилия на ментальном уровне и своей мыслью активизировать в нем жизненны процессы. Это было последнее средство, и все мы это понимали. Мы уселись вокруг его тела, расслабились, закрыли глаза и сконцентрировали все свои мысли и желания на его оживление. Сколько мы так просидели, трудно сказать. Мне друг показалось, что я поднялся высоко в эфир и схватил его за руку.
– Слушай, – вдруг я услышал голос Егора, – нельзя ли полегче?
Я открыл глаза и увидел, что с силой сживаю в своей руке запястье Егора.
– А что это вы все здесь собрались? – спросил он нас удивлённо.
От радости мы все потеряли дар речи. Затем все мы бросились его обнимать и целовать. Он отбивался от нас как от сумасшедших.
– Мы вернули тебя к жизни! – кричали мы и плакали.
– Нам это удалось сделать!
Егор выбрался из моего спального мешка и спросил:
– Кто это меня так тепло укутал? – спросил он. – Я аж весь взмок.
– Мы же тебя вернули с того света! – воскликнул Сологуб. – Ты что же, этого ещё не понял?
– Да что вы себе возомнили? Я же сказал, что на шестой день вернусь к вам сам, – возмутился Егор и обратился ко мне. – Какой сегодня день?
– Шестой, – ответил я, радуясь.
– Так вот, я и прибыл.
– Чёрта два бы ты прибыл без нашей помощи! – смеясь, кричал Чубов, – ты здесь лежал перед нами как самый обыкновенный мертвец.
– И всё равно я бы не умер, – не сдавался Егор.
– Кто его знает, – покачав головой, сказал я, немного успокоившись.
– А что мы здесь сидим? – спросил Егор. – Пойдёмте ко мне, отпразднуем моё возвращение.
– А твои родители? – спросил я его.
– Они на работе.
Ребята приняли его предложение с энтузиазмом. Всей гурьбой стали спускаться с чердака. Я, захватив свои вещи, сказал, занесу их домой и приду на торжество по случаю воскрешения моего друга.
Когда я спускался в свою квартиру, нагруженный тряпками и грелками, то радовался так, как ни радовался, ни разу в своей жизни. Я вернул к жизни моего друга. Разве это не было чудом, перед которым меркли все другие чудеса и радости жизни. Распихав вещи по местам, я бросился в квартиру Егора. Там уже во всю гремела музыка. Ребята танцевали и веселились, наперебой приглашая Катю. Радость была всеобщая.
– Ну что ты там видел? – спросил я, подойдя к Егору.
– А-а, ничего особенного, – ответил он, – но я многое понял.
– Что понял? – спросил я.
– Расскажу потом, но только тебе одному, – ответил он.
– Но ты хоть на шаг приблизился к Истине? – спросил я его, сгорая от любопытства.
– Да, думаю, что на шаг приблизился, – сказал он и тут же быстро спросил меня, бросив взгляд на ребят, – ты отключил тарелку?
– Да, – ответил я.
– Думаю, что ты поторопился, – заметил он, – мне кажется, что из-за этого я и не мог вернуться на землю. Мне что-то мешало это сделать.
– Но вернулся же, – сказал я, улыбаясь, – насчёт точного времени отключения ты мне ничего не говорил. А вот земля наша чуть не свернулась в трубочку, это я видел своими собственными глазами. Поэтому и отключил торсионное поле. Надеюсь, ты больше не включишь этот агрегат.
