Владимир Фёдорович Власов
Будда и Моисей

– Хорошо, – согласился я, – когда это нужно сделать?

– Сегодня вечером, как раз, мы собираемся в городке на богослужение.

Услышав моё согласие, отец Гонгэ сразу же повеселел.

– А знаете, что, – сказал он мне, – у вас прорезался дар, вам ни в коем случае нельзя его терять. У меня есть предложенье к вам. Воспользуйтесь нашей методикой просветления. Так или иначе, вы сможете с нами, взаимодействуя, просветлиться и укрепить ваш дар. Я не знаю, как в Православной церкви приходят к святости, но если у вас пока нет своего опыта, попробуйте использовать наш. Ведь он помог моим монахам Мосэ и Хотокэ обрести этот дар виденья будущего. Мосэ будущее видит во снах так же, как американский провидец Кэйси, а Хотокэ, как Шакьямуни, получает небесные откровения в медитации. Вчера они у меня выпросили разрешения присоединиться к американцам с целью помочь им в постижении понимания тонких сущностей, проникающих в наш мир через тысячелетние деревья. Но сегодня я поставлю перед ним условие, чтобы всё это время они постились. Как только они прервут пост, то будут обязаны вернуться в храм. Может быть, и вы попоститесь с ними?

– Было бы неплохо, – согласился я.

– Они вам помогут овладеть практикой очищения и просветления. Вы ближе познакомитесь с буддизмом, разговаривая с ними. И станете настоящем провидцем будущего, понимая шелест листвы деревьев. Но кроме этого вы приобретёте ещё массу качеств и способностей, которые и не снились мирянину.

– Например, какие?

– Пока я вам этого не скажу, всё будет отрываться в вас по степени вашего приближения к совершенству. Но обещаю вам, что вас ждут на этом пути приятные неожиданности. Но никто из посвященных о них не говорит. Все эти качества – их тайна, которую лучше всего не разглашать. Вам, как моему единомышленнику, я открою свою тайну, для того чтобы укрепить вас на этом пути. В жизни я играю роль некого болтливого простачка, и таким образом отвожу от себя всякие подозрения, но я хорошо понимаю птичий язык, и через него узнаю много небесных откровений. Я никому этого не говорю, а так, намёками, когда это нужно, оповещаю о грядущих событиях своих прихожан. Кто мудрый, тот это понимает, а глупцу и говорить этого не стоит, потому что он всегда поступит с точностью наоборот. Ведь если человек не способен понимать того, что скрывают слова, или что недосказано, а также, что срыто меж словами или между строками священных писаний, то он никогда не обретёт мудрость, а если случайно и обретёт её, то со временем её всё равно потеряет. Это и есть секрет проницательности и интуиции. Я всегда говорю всем о своих птичках Ричике и Чарли, и меня уже все, наверное, считают за помешанного, или выжившего из ума старика, впавшего в детство. Но посредством этих рассказов я говорю собеседнику или приходу некоторые небесные тайны. Понимающий это услышит, а кто этого не понимает, тому этого и знать не обязательно.

– Это почему? – удивился я.

– Есть такая еврейская притча. Один раввин знал птичий язык. Его прихожанин очень хотел научиться понимать птиц, и попросил раввина обучить его этому языку. Раввин вначале отказывался, но тот так приставал к нему, что, наконец, уговорил его. Хотя раввин и предупреждал: «Как бы раскаиваться тебе не пришлось после этого». Прихожанин освоил этот язык. Как-то дома, сидя во дворе на скамеечке, он услышал, как воркуют голуби: «Сегодня к нашему хозяину ночью залезут воры и обокрадут его». Хозяин расставил по дому слуг и заставил стеречь добро всю ночь. Воров не было. На другой день он опять слышит воркование голубей: «Сегодня ночью сгорит дом нашего хозяина, жаль бедолагу». Опять хозяин на ночь расставил слуг с вёдрами воды. Пожара не случилось. На третий день слышит, как воркуют голуби: «Как жаль нашего хозяина. Бог решил наказать его, вначале посылал к нему воров, но те не смогли пробраться в дом, затем решил устроить пожар, но и этого не вышло. Тогда он решил забрать его сына. Этой ночью сын должен умереть». Так и случилось, у хозяина умер сын, из-за знания птичьего языка хозяин уклонился от лёгкого наказания и принял тяжёлое. Так что не всем всё положено знать, чтобы избежать большей беды, и не навредить своей судьбе. Нужно следовать пути Недеянья, и принимать все невзгоды жизни стоически.

Рассказ отца Гонгэ произвёл на меня впечатление. Поэтому я спросил его:

– Значит, не все должны знать правду жизни?

– А лучше всего вообще не знать будущего, – признался он, – потому что это такое тяжёлое бремя, и жить даже становится неинтересно, когда всё наперёд знаешь. Я молю небо, чтобы он отнял у меня этот дар, но, к сожалению, обретаемый дар уже никуда не исчезает. Так что, прежде чем утвердиться на пути обретения дара, трижды подумайте, а нужен ли он вам. Оставаясь простым человеком, вы будете намного счастливее.

– Нет, – сказал я, – если передо мной возникает какая-то цель, я уже не могу остановиться. Иду к ней, пока её не достигну.

– Сейчас перед вами два пути, – сказал отец Гонгэ, – один путь – это соединиться со своей женой и дочерью и стать обыкновенным счастливым человеком, другой путь – идти дорогой духовного совершенствования и обретать небесные дары.

– Откуда вы знаете о моей дочери?! – воскликнул я и, кажется, побледнел.

– Извините, – сказал отец Гонгэ, – я невольно выдал ещё свой один дар – проникать в мысли собеседника. Но я никогда не выдаю чужих секретов. Так что, успокойтесь и хорошо подумайте, какой вам путь выбирать.

– Но неужели их нельзя совместить?

– Можно, – ответил настоятель, – но вы столкнётесь с массой трудностей, и в конечном итоге везде потерпите поражения. Я вам советую подумать, стоит ли вам возвращать свою бывшую жену. Сейчас у неё уже совсем другая жизнь, а ребёнка своего вы даже не видели. Дочь ваша не знает о вашем существовании, считает своим отцом американца. Сможете ли вы дать ей то, что способна дать его семья? Не будет ли потом она вас упрекать, что вы поломали её жизнь и изменили судьбу? К тому же, если вы встанете на путь духовного совершенствования, то не сможете посвятить себя этому целиком, имея семью.

– Но я люблю свою жену и буду любить её всю свою жизнь, и думаю, что она меня – тоже.

– Любовь – это благородное чувство, но и опасное, страстная любовь часто переходит в страстную ненависть. Жизнь и отношения между мужчиной и женщиной всегда очень сложны, вам предстоят суровые испытание. И если вы пройдёте через них и сохраните любовь, то вы всё равно никуда друг от друга не денетесь. Так что я предлагая вам пройти испытание временем.

– Так, наверное, и будет, святой отец. Но сейчас я должен достичь совершенства и укрепить свой дар. Вы поможете мне на этом поприще?

– Помогу, потому что только так вы обретёте свет, – ответил отец Гонгэ, – вы решили отправиться в путешествие вместе с моими подопечными монахами. Во время их пребывания с вами не удивляйтесь их экстраординарным способностям, вы не всегда сможете за ними поспевать.

– Как это? – удивился я.

– Они способны перемещаться по воздуху на далёкие расстояния, это – одно из даров нашего «Шестиугольного учения». Но вы будете всегда знать, где они находятся и следовать за ними вашим эфирным телом. В ваших снах я буду являться к вам и подсказывать, что нужно делать и делиться с вами информацией. Отсюда из храма я буду видеть каждый их шаг. Но об этом вы никому не говорите, даже вашей возлюбленной, хотя и говорят, что у влюблённых секретов нет. Как только вы скажете кому-либо о наших возможностях, я прерву с вами духовный контакт. Это – моё условие.

– Согласен, – сказал я, не раздумывая.

Отец Гонгэ посмотрел на тёмное небо. На востоке горизонт чуть посветлел багровым отблеском.

– Извините – сказал он, – мне пора на медитацию, а то мои ученики меня уже заждались.

Я ему поклонился. Он прошёл несколько шагов и, оглянувшись, сказал:

– Может быть, вы примете участие в нашей медитации?

Я с готовностью согласился.

По дороге к главному строению Храма «хондзан» отец Гонгэ продолжал говорить:

– В жизни всегда кто-то кого-то любит, но все любят друг друга не одинаково. Чаще всего нет взаимности в любви. Обычно мужчина любит женщину, женщина любит ребёнка, а ребёнок любит своего щенка или попугайчика. Очень часто человек любит то существо, которое зависит от него, и о котором он заботится. В тот год Ричик потерял свою подругу Чарли. Чарли заболела в начале лета, когда цвели одуванчики. У неё начал закрываться глаз. Вначале мы с сестрой не поняли, что с ней происходит, и решили, что Ричик в драке ей поранил глаз. Это предположение вызвало у нас негодование, и даже гонение на Ричика. Моя сестра пыталась его отсадить в другую клетку. Но он упёрся, и не пошёл. Он был очень гордой натурой. Мы просто закрыли клетку с Чарли, а он вынужден был ночевать несколько ночей на клетке. Я видел, что Ричик страдает и не понимает, что происходит. С каждым днём Чарли становилось всё хуже. Вместо глаза уже образовался чёрный нарост, она потеряла свою подвижность и весёлость, даже голос у неё изменился, из звонкого стал писклявым. Мы очень жалели её, но ничем помочь не могли. Последние дни она больше сидела в углу и ни во что не вникала. Ричик проявлял к ней жалость, он, так же как и раньше, чистил ей пёрышки и щекотал шейку. Идя домой со школы, я срывал с газонов цветущие одуванчики и развешивал на клетке, но Чарли это уже не радовало. Потом мы с сестрой поняли, что она болела какой-то своей болезнью, из-за которой птицы умирают, и раскаивались, что зря наказывали Ричика. Однажды, придя домой, мы нашли Чарли лежащей на полу клетки возле кормушки мёртвой, вся спина её была выщипана, повсюду – перья, а Ричик в страхе забился в угол клетки. По-видимому, когда она упала возле кормушки, он пытался её поднять и оживить. Он не мог поверить в её смерть, не знал, как он будет жить без неё, боялся будущего. И потом, когда я уже похоронил её возле нашего дома, Ричик долгое время не мог прийти в себя. Он всё ещё её ждал. Тогда он ещё не понимал, что такое смерть. А позднее он сам погиб. Если бы я в последний день закрыл его в клетке, то такого бы, наверное, не случилось. Последний день я почувствовал его нервозность, он громко чирикал, как будто ругался, и бегал по подоконнику. Возможно, он предчувствовал свою смерть. А может быть, решил, что такая жизнь ему не нужна, и сам бросился под ноги моей сестры. Жаль его! Бедный он, бедный. Сестра мне тоже сказала, что Ричика ей было жальче, чем Чарли, возможно, потому, что она стала причиной его гибели, а может быть, что он в жизни был какой-то несчастный и обделённый.

Слушая его рассказ о попугайчиках, я уже воспринимал его совсем по-другому, чем раньше, помня предыдущие слова об иносказательности его рассказов.

Вдруг отец Гонгэ заговорил напрямую о своих монахах:

– Рано или поздно мои монахи тоже откочуют в мир иной. Это случается с каждым смертным человеком. Но что касается переселения в мир иной Хотокэ и Мосэ, то они видят в этом уходе смысл своей жизни, трактуя его так: смертный час – это рождение праведника в новом, более «высоком» облике. Для них лозунг монаха Мудзю священен: «Если ты учишься ради того, чтобы отойти от мира и постичь бодхи, тебя ждёт великое воздаяние. Если ты учишься ради того, чтобы достичь известности и выгоды, тебя ждёт великое несчастье».

С этими словами мы вошли в зал мудрости богини Каннон. Там уже сидели Хотокэ и Мосэ в сосредоточенно-отрешённых позах и медитировали. Мы с отцом Гонгэ заняли места на дзабутонах и тоже погрузились в медитацию.

После богослужения и медитации отец Гонгэ вдруг выступил с неожиданным даже для меня заявлением:

– Эти ваши странствия закончатся для вас плохо, вы ещё не подготовлены для тяжёлых испытаний. Поэтому я передумал, и не даю вам моего согласия на участие в эксперименте американцев.

Я видел, как вытянулись лица монахов.

– Можете идти.

Они поклонились учителю и молча удалились. Я же продолжал сидеть на дзабутоне и думать: «Что это всё значит»?

Отец Гонгэ посмотрел на меня и улыбнулся.

– Вы, в самом деле, решили их не отпускать? – спросил я его удивлённо.

Он вздохнул и ответил:

– Всё равно они уйдут в это странствие, которое может стать последним в их жизнь. В том-то и дело, что я никак не могу помешать им. Так уж предопределено судьбой. Но всё же последний раз я хочу попытаться их отговорить. Если они проявят твёрдость, то отпущу их.

Я поблагодарил настоятеля за проявляемое ко мне внимание и терпение и, спросив разрешения посмотреть старинные свитки в библиотеке, удалился.

В библиотеке уже сидела Натали, склонившись над древним манускриптом. Увидев меня, она улыбнулась и спросила:

– Ну как?

– Всё в порядке, – ответил я и сел рядом с ней.

Некоторое время мы разбирали свитки по буддийскому канону и делились друг с другом мнениями. Но всё это время у меня не шёл из головы разговор с отцом Гонгэ, состоявшийся утром. Я с интересом смотрел на Натали и удивлялся, как она быстро прочитывает свитки на старо-японском языке и буддийские тексты. За семь прошедших лет она очень продвинулась в своих знаниях и понимании жизни. Она уже была не наивной девушкой, когда-то смотревшей мне в рот и ловившей каждое моё слово, а выглядела зрелой женщиной со своим сложившимся мировоззрением и довольно высокой внутренней культурой. Но от того, что она повзрослела, внешне нисколько не изменилась, оставаясь такой же симпатичной и притягательной. Может быть, только к ней добавилась некая женственная обаятельность, смягчившая её угловатость девушки-подростка. Моё сердце опять кольнула ревность. Сейчас она уже принадлежала не мне, а какому-то ублюдку из Америки, новому реформатору мира, который ставит рискованные эксперименты с природой, и даже здесь, в далёкой восточной стране, распоряжается всем, как у себя дома. В душе я ненавидел его, хотя и согласился с ним сотрудничать из-за Натали. Но как она относится к нему?

– Ты любишь своего мужа? – спросил я её.

Она отвела взгляд от свитка и посмотрела на меня своим проникновенным взором.

– О чём ты говоришь?! – обиженно воскликнула она. – Мне казалось, что мы всё уже выяснили с тобой о нём. Зачем ты возвращаешься к этому разговору?

– А он тебя любит? – спросил я.

– Может быть, – сказала она, не отводя своего взора от моего взгляда. – Но что это меняет? Ведь я его не люблю.

– Но ты же семь лет жила с ним.

– По привычке. Почему ты начал об этом разговор?

– Сегодня утром отец Гонгэ заметил, как я выходил от тебя. Мне пришлось ему сказать, что ты являешься моей бывшей женой, и что мы расстались с тобой по недоразумению, и что цель всей моей жизни сейчас – это соединиться с тобой.

В её взгляде блеснула искорка радости и благодарности.

– И что он сказал?

– Он сказал, что мне следует подумать, так как у тебя уже устроенная жизнь, а дочь меня даже не знает, и считает своим отцом американца. К тому же вряд ли я смогу по своим возможностям дать вам то, что даёт твой муж. Дочь ждёт блестящее воспитание и образование, а тебя – карьера.

Натали от этих слов усмехнулась.

– Какой же ты глупый, – сказала она, улыбнувшись, – ты совсем не понимаешь души женщины. Какие возможности?! Какая карьера?! Всё это – второстепенно, если я люблю тебя. Карьеру и возможности я сама себя организую, но с тобой я буду счастлива. И ты же не хочешь, чтобы твоя дочь выросла американкой?!

– Это только в страшном сне может присниться.

– Вот видишь, и я так считаю. Я очень скучаю по России. Я готова жить с тобой в любом городе, в любой деревне. И дочь в России будет здоровее и умнее, чем на Западе. В нашей стране есть сила, и для русских жить за границей – большое несчастье, через полгода уже всё там надоедает и раздражает, какой бы прекрасной жизнь не была. Впервые я почувствовала в Америке, что такое ностальгия.

– Но дочь? Она же там родилась.

– Дочь привыкнет к России и полюбит её. Я путешествовала по многим странам, пока жила там, и уверяю тебя, нет лучшей земли на свете для русского человек, чем его родина. Можно ко всему привыкнуть, можно даже постараться забыть всё, что связано с родиной, но свою русскую душу, вряд ли кто-то сделает американской или французской. Помнишь, как я изучала у тебя французский язык? Некоторое время мы с мужем жили в Канаде. В Квебеке я только о тебе и думала, мне стало там невыносимо, и я попросила мужа вернуться в Штаты. Если бы мы с тобой не встретились ещё двадцать лет, то ещё бы двадцать лет я мучилась, и не находила бы себе места, пока бы в конце концов не вернулась бы в Россию и не нашла тебя.

Я обнял её за плечи и прижал к себе. С этой поры у меня даже не возникало мысли расстаться с ней.

Ближе к обеду я решил ещё раз поговорить с отцом Гонгэ, но меня опередили монахи. Они зашли в Зал Мудрости богини Каннон, мне же пришлись присесть в уголке галереи, откуда я хорошо видел их всех и слышал каждое слово.

Когда оба монаха вошли в зал и уселись напротив него на дзабутонах в позе лотоса, настоятель некоторое время молчал, разглядывая их, как будто видел впервые. Взгляд его был по-отечески ласковым. Со стороны казалось, что он собирался спросить их: «Ребятки, что вам здесь нужно? Что вы от меня хотите?» В эту минуту он напоминал китайского божка доброты, простоты и смирения. Но если бы кто-то проник в его мозг, то удивился бы глубине его мысли, настолько он обладал мудрой проницательностью.

Глядя на своих учеников, Гонгэ думал: вот один из них будет святым, а другой – учёным. Оба они мудрецы, но специалисты в разных областях. Деятельный Мосэ ни минуты не может посидеть спокойно, вечно находится в какой-то суете. Совсем не буддистская черта, всегда взболтан как мутный стакан воды. И мысли бегут у него как кони, и желания суетятся как обезьяны. Но из него получится хороший проповедник, отличный дипломат, мудрый политик, и выдающийся государственный деятель. Недаром у него мать была еврейкой, которую ещё его бабушка вывезла в своей утробе, спасаясь от нацистского истребления. Во внуке её чувствуется предприимчивая натура, еврейская кровь, хотя его дед и был японцем. Правда, он не видел ни отца, ни матери. Мать умерла при родах, а отец сразу же пропал без вести. Мальчик воспитывался в сиротском доме. Но гены везде остаются генами. Всё в его характере приспособлено к работе, к деловым отношениям. И полная его противоположность – Хотокэ. Прекрасный воспитанный японский юноша с манерами самурая, выдержанный, спокойный, проницательный, склонный к рефлексии. Это – философ. Он великодушен и обладает абсолютным самообладанием. Остроумен и даровит. Из него получился бы истинный святой, учёный или писатель. Он может часами сидеть в одной позе, созерцая какую-нибудь внутреннюю грань некой скрытой в нём реальности. Или оттачивает свою мысль до абсолютного совершенства. Этот умет ждать и замечать в нужное время и в нужном месте то таинственное, что скрыто от умозрительного восприятия других. Его остроумие может блистать подобно самурайскому мечу. Зигзаг молнии и – вот уже готова идея, повержен враг, или решена задача. Да, оба они стоят друг друга, дополняя друг друга, и обоими ими мне нужно дорожить.

Мосэ от долгого сидения и молчания не выдержал, заёрзал и нарушил тишину зала:

– Учитель, – молвил он. – Вчера я видел небожителя.

– Во сне, – тут же добавил Хотокэ.

– Нет, наяву, – настойчиво заявил Мосэ, кивая на Хотокэ. – Я его видел и разговаривал с ним вот так же, как вижу и разговариваю с вами.

– Почему же я ничего не видел? А ведь мы были вместе, – заметил Хотокэ.

– Ты дрых без задних ног.

– Когда я проснулся, ты тоже спал.

– Я не спал, а лежал с закрытыми глазами.

– И кричал во сне: «Подождите! Я забыл у вас спросить…»

Как дети, но оба они избранные, подумал Гонгэ, один другому никогда не уступит, их удел – спасение мира. Им обоим будут тяжелы поражения. Ни один из них не смирится с тем, чтобы быть в жизни на вторых ролях. А жизнь их кончится гибелью или полной победой. Ничего в них нет от истинных буддистов. Даже Хотокэ теряет самообладание, когда спорит. Нет в них той мудрости, которая остужает спорящих.

– Мосэ, – прервал их перепалку Гонгэ, – скажи мне, я хорошо к вам отношусь?

– Да, учитель, – удивлённо ответил тот. – Почему вы меня об этом спрашиваете?

– Я был с вами строг?

– Не всегда, учитель.

– Я ограничивал вашу свободу?

– Нет, учитель.

– Тогда почему вы меня так не уважаете?

– Мы вас уважаем, учитель! – в один голос воскликнули Мосэ и Хотокэ и склонились в низком поклоне.

– Не думайте, что я за вами не наблюдаю, – строго сказал Гонгэ, – хотя я и завален делами по горло. Каждый ваш шаг мне известен. Я знаю о вас больше, чем вы сами о себе. Но вот сделать из вас настоящих буддистов я никак не могу. Хотя вы проводите дни в аскезе и ограничениях, но по природе своей продолжаете оставаться мирянами со всеми их недостатками и грехами. Оба вы заносчивы и высокомерны. Ваше высокомерие не имеет границ. Вы считаете себя центром земли, на самом деле вы – жалкие мошки (ёвамуси), слабаки. Что вы о себе мните?

– Но учитель, – возразил Мосэ, – вы к нам несправедливы. Все дни мы проводим в учении, а по ночам усердно читаем сутры.

– Ты хочешь сказать, что вы овладели высшей мудростью?

Оба ученика молчали, низко склонив головы. Гонгэ посмотрел на их бритые затылки и, вздохнув, молвил:

– Преподобный Соо-осё тоже полагал, что овладел высшей мудростью. Он упорно, истово молился у Трёх Порогов на реке Кацурагава, требуя от бога-стража Фудо, чтобы тот вознёс его на райское небо Тушита пред очи бодхисатвы Мироку. И хотя бог-страж Фудо прямо сказал монаху, что «дело это трудное», Соо-осё сломил его своим упорством. И тогда Соо-осё зачерпнул воды в реке, вымыл себе чресла и взгромоздился на шею Фудо. Но когда прибыли на небо Тушита, оказалось, что попасть во Внутреннюю обитель дело непростое, и одного упорства мало. В ворота может пройти лишь тот, кто умеет продекламировать сутру Лотоса. А Соо-осё в этом не преуспел. Глянув вдаль, Соо-осё сказал: «Читать-то я эту сутру читаю. А вот декламировать – никак». Бог-страж сказал: «А вот это стыдно. Такой уж порядок, иначе не пройдёшь. Возвращайся домой. Выучишь сутру, тогда и приходи». Посадил его на шею и доставил обратно на реку Кацурагава. Соо-осё безутешно плакал. Пришлось ему выучить сутру, и тогда уж он осуществил свою мечту.

Монахи переглянулись.

– Вот и с вами может такое случиться. Если вы читали «Предисловие к запискам мудреца» – «Когансёдзё» священника XVII века Кэйтю, то знаете, что есть три главных пути к дворцу солнца: это – синто, Путь Богов; это – буддизм, учение Будды; и это – конфуцианство. На каком из этих трёх пути вы преуспели?

Монахи молчали, не поднимая голов.

– Вы оба мне симпатичны, – грустно сказал отец Гонгэ, – но когда я умру, ни один из вас не сможет заменить меня, стать настоятелем этого храма, потому что вы оба не готовы к этому.

– Но, учитель, – поднял голову Мосэ и опять смело возразил ему, – я как раз хотел поговорить с вами о том, что я смогу раздобыть свитки сутр об «Учении шести углов», утерянных двести лет назад.

Отец Гонгэ с удивлением посмотрел на него и спросил:

– И как ты собираешься это сделать?

– Для начала мне нужно съездить в Ибусуки.

– Зачем это ещё?

– Чтобы встретиться с Повелителем Светлого и Тёмного Пути, профессором Онмёо-но-ками, по прозвищу Красная Птица.

– Какую ещё ты блажь затеял? – недовольно молвил отец Гонгэ. – Эту легенду я уже где-то слышал. «Уберечься от огня Красной Птицы, от меча Чёрного Воина, от клыков Белого Тигра, от объятий Синего Дракона, чтобы поразить цель». Так повторяли лётчики камикадзе, идя на таран американских авианосцев.

– Я уже разговаривал с Синим Драконом, – настойчиво заявил Мосэ, – он-то и посоветовал мне встретиться с Красной Птицей.

При этих словах Хотокэ засмеялся и состроил гримасу, однако Гонгэ отнёсся к заявлению своего ученика серьёзно. Он спросил его:

– Где ты видел Синего Дракона?

– В саду храма, вчера. Мы с ним говорили, а затем он улетел.

Гонгэ, немного подумав, сказал:

– Если даже это приснилось тебе во сне, то есть причина, по которой это тебе приснилось. И отмахиваться от неё, как от назойливой мухи, не стоит. Многие прорицатели получают во сне откровения. И идя этой дорогой, свершают благие дела. Может быть, пришло время открыть вам кое-какие тайны.

Хотокэ смотрел на своего учителя широко раскрытыми глазами.

– Не знаю, стоит ли мне говорить вам об этом, но раз вы сами вышли на этот разговор, то мне необходимо дать вам кое-какие пояснения. Когда я был молод, как вы, то тоже стремился отыскать пропавшие свитки «Учения о шести углах» – «Роккакурон». Но чем больше я приближался к цели, тем больше понимал, что лучше этого учения не касаться. Как говорят, не буди лиха, пока оно тихо. Сообщений о тех событиях, которые произошли во второй год императора Тэммэй, вы не найдёте в анналах истории сёгунского дома Токугава, правившего тогда Японией. Его специальные агенты секретных служб – химицукэрай выжгли упоминания об «Учении шести углов» из памяти народа огнём и мечом. Все свитки были уничтожены, храмы сожжены, те священники, которым не удалось скрыться, зарублены. Тогда все дела в политике решались просто: взмах меча – и дело улажено. Наверное, поэтому это событие начало обрастать легендой о якобы имевшем место изгнании чертей из страны Синим Драконом. Власть сёгуната распространению этой легенде не мешала, потому что легенда не отражала сути вещей. Сказка и есть сказка. А суть вещей была намного опаснее, я бы сказал, зловещей. Она угрожала устоям нашего государства и нашей нации. С возвращением императора к власти во время революции Мэйдзи в 1870 году наш храм отстроили вновь, но восстановили только символ, герб храма, само учение нигде отыскать не удалось. В то время на волне прогрессивных веяний, новое правительство делало всё, чтобы не отстать от Запада. Всё, что было запрещено домом сёгуната Токугава, возрождалось. Но когда учёные познакомились где-то с этим учением, то пришли к общему мнению, что оно вредно для Японии. Особенно для её самобытности. И сделали всё от них зависящее, чтобы не дать ему распространиться.

– Но почему, учитель? – воскликнул Мосэ, у которого от рассказа учителя глаза загорались каким-то внутренним огнём. – Что в этом учении было опасным? И кем были эти священники, исповедавшие его?

– Да потому, что наше буддистское учение несовместимо с этим учением.

– Как это? – спросил Мосэ.

– Чтобы это вам объяснить, нужно начать с очень далёкого прошлого, – пояснил учитель, – с того времени, когда наше государство только создавалось.

– Две тысячи лет назад? – спросил Хотокэ.

– Нет, – покачал головой Гонгэ. – Рескриптом императора заявлено, что наша империя возникла две с половиной тысячи лет назад. Так вот, приблизительно в то время и начался спор между двумя великими учениями: буддизмом и иудаизмом. Но иудаизм, как вы знаете, был древнее буддизма. В то время не было ещё ни христианства, ни ислама, а те религии, которые возникали в образующихся государствах, быстро умирали с самими государствами. Одним словом, кроме варваров, существовало две сильных духовных цивилизаций: восточные волхвы и западные мудрецы с идеей Единого Всемогущего Бога.

– Евреи?! – воскликнул Мосэ.

– Да, – кивнув головой, ответил Гонгэ. – Опасаясь влияния единобожия, восточные мудрецы договорились с евреями, что те не будут распространять их мировоззрение на Востоке, а в свою очередь восточные мудрецы дали обещание не проповедовать на Западе. Запад оставался западом, а восток был Востоком. Две философии не смешивались, две религии развивались в своих границах. Восточная философия трансформировалась в буддизм и распространялась из Индии в Индокитае, на Малайском архипелаге, в Поднебесной, Кореи и Японии. Евреи же жили в своей Земле Обетованной, то теряя её, то обретая вновь, пока окончательно не рассеялись под ударом римлян, который сожгли их Иерусалимский Храм. И вот с этого времени началась агония Запада. Евреи, потеряв свою родину, вынуждены были скитаться по другим странам. От их религии зарождались новые агрессивные религии: христианство и ислам. Эти эрзац иудейские религии захватывали мир, насаждали свою культуру. Евреи были везде гонимы. Потом они стали посредниками между Востоком и Западом, но уже не могли влиять на соблюдение договора древних мудрецов. И вот тогда они пытались создать мировую цивилизацию, примирить всех, объединить все культуры в единый конгломерат. Но разве можно органически соединять противоположности? От такого соединения произойдёт взрыв, катастрофа, что приведёт к концу всю мировую цивилизацию. Началу этого конца мы являемся свидетелями.

– Но, может быть, мы этим путём и спасём мир? – вырвалось из уст Мосэ.

– Очень сомневаюсь, – покачав головой, ответил Гонгэ. – Когда я был молодым, я тоже верил, что соединением Востока и Запада можно спасти мир. Но, увы, это оказалось утопией, потому что на почве этого заблуждения возникает война не культур, а идеологий. Одна система взглядов не способна инкорпорироваться в другую, она может только поглотить её, или быть поглощённой ею. Это и есть вечная борьба духа. Когда в Германии возник Третий Рейх, Тибет сразу же понял, что может спасти Восток, и чтобы разрушить Запад, тибетцы стал помогать Гитлеру. Три тысячи тибетских монахов до последнего вздоха защищали ставку Гитлера. Япония тоже примкнула к Стальному пакту по той же самой причине.

– Но тогда почему так много евреев было спасено Японией во время второй мировой войны? – спросил Мосэ.

– Я думаю, по гуманитарным соображениям. В то время евреи не имели какой-либо влиятельной силы в мире. У них не было своего государства. Да и синтоистская вера в японском народе была как никогда сильной. Ведь наших традиционных религий две: синтоизм – для жизни, а буддизм – для смерти. Всё гармонизировано и взвешено. Так что иудаизм в Японии в то время не представлял никакой опасности. Опасен был марксизм.

– Но Япония не начала войну с Советским Союзом, как хотела этого Германия, – заметил Хотокэ.

– Это была месть Японии Германии, – ответил Гонгэ. – Когда перед началом второй мировой войны Япония напала на Монголию и просила помощи у Германии начать военные действия против Советского Союза, та вместо помощи заключила с её врагом пакт о ненападении.

– И всё же, я бы хотел найти свитки «Учения о шести углах», – упрямо заявил Мосэ.

Гонгэ усмехнулся кончиками губ и подумал: «Вот и проявляется его еврейская кровь, кровь предков, переданная по женской линии. Моисей, ищущий следы своего народа в пустыне Востока. Моисей, затерявшийся в этой стране. Такого фанатика ничем не остановишь, он дойдёт до своей цели. Не буду ему мешать».