Влад Ростовцев
СХОДНИК-II
Единою он даже угостил ея мясом болотной черепахи, запеченной им в угольях по рецепту своего наставника в сходничестве Осьмомысла. И вкуснотой обернулась та готовка на лоне природы!
Вслед, не утаим, наш скрытный герой без промедления и с пылкостью приступил к иному насыщению…
X
Общеизвестно, что нетленный де-факто Владимир Ильич, хотя де-юре обстоит иначе, аще вспомнить бальзамирующий раствор, нередко пренебрегал в своих основополагающих трудах ссылками на предтеч, равно и артефакты из древней истории. Вот и в статье «Три источники и три составные части марксизма», бессмертной на любой кафедре научного коммунизм, не упомянул он, что у древнеславянских стрел тоже имели быть три источника и три составные части.
Извинительно по отношению к классику, допустимо предположить, что Ильич проигнорировал сей достоверный исторический факт по причине отсутствия в тогдашней Руси пролетариата-гегемона, а стало быть, хронологической невозможности его смычки с примкнувшим крестьянством, овладевавшим марксовым «Капиталом» при свете лучины и на языке оригинала. А все одно огорчительно…
Три же источника древнеславянских стрел вот они: дерево, железо (либо животная кость), птичье перо. А составные части – древко, наконечник (железный аль костяной) и оперение в качестве стабилизатора в полете.
…Отыскав-таки вражью стрелу, а затаилась она в траве-мураве, обильно произраставшей за руинами былого жилья, представлявшего в пору своего процветания полуземлянку с двускатной крышей, покрытой дерном, Молчан приступил к скрупулезному обследованию всех составных частей, не обделив своим вниманием и источники.
И сразу же определил он достоверность своей догадки, что за покушением на него стоял Будимир-подлец, он же Евпатий-подлец, аще величать по старинке, ибо сей негодяй уклонился открыть свое нынешнее именование.
Доказательства представились налицо!
Первое: способ крепления наконечника на древке. Во всей Земле вятичей в просверленное на торце древка отверстие забивался шип, прозываемый черешком.
И токмо в отряде скорого реагирования внешнего сыска Секретной службы предпочитали иное, насаживая на торец, подобно наконечнику копья, из нежелания тратить лишнее время на обмотку у каждой стрелы, для вящей надежности крепежа, ее боевой части.
Будимир начинал свою карьеру во внешнем сыске именно со службы в том отряда, наверняка и остались у него там связи – к примеру, по линии оснащения добротным и хорошо знакомым оружием. Да и хотя бы один из его подчиненных, коих Молчан наблюдал вчера воочию, походил по своим ухваткам на отношение к службе в части специального назначения. И не щуплым Искром был тот, и не Латыней – сей могуч, да явно туповат, а именно Буслаем!
«А еще одного, славно выпекшего к столу пару бараньих ляжек, и не зрел я», – завершил свое умозаключение насквозь честной ловчий, ежели доверять его самооценке.
И тут же, ажно поток яркого света, накатил на его извилины, освещая им верное направление к выходу в мир непреложного! Ведь вспомнил он слова Будимира-Евпатия, невзначай молвленные вслед похвале изготовителю бараньей ляжки, выделенной гостю в личное пользование: «Сей подчиненный мне еще и лучник из первых. Уже с десяток ворогов сразил, а одного за полтораста шагов!». И возрадовался Молчан сему вспоминанию…
Устойчивость летящей стреле, обеспечивая и лучшие возможности для попадания оной в цель, обеспечивало оперение, помещенное на противоположном торце древка, завершавшимся костным насаженным ушком, в кое вкладывалась тетива.
Лучшими перьями для нее – они приклеивались к древку, а для крепежа приматывались конским волосом або нитками, считались соколиные –образцово ровные, упругие и прямые. А мало кто мог похвалиться ими на своих стрелах из-за трудности добычи соколов. Даже у самого Молчана древки были оснащены перьями ястреба-тетеревятника, промышляющего, опричь прочего, зайцами и векшами. Меж тем, улика, чья полировка представлялась подлинно образцовой, была оснащена именно соколиными! Причем, размашисто! – в четыре пера, хотя обычно стрелы вятичей оснащались лишь двумя.
«Где-то уже слыхивал я о таковых стрелах для начальствующих», – подумал Молчан, незамедлительно обратился к памяти и оперативно восстановил. Се Шуй, еже отмечали с ним возвращение из Царьграда, рассказал о задержании служивыми, подведомственными внешнему сыску, обоза с контрабандным товаром, предназначенным для реализации в Киевском княжестве.
Причиной, по коей упомянул он о сем рядовом, в сущности, случае, были соколы – числом под двадесять, скрытно вывозимые для зело прибыльной продажи их арабским купцами, ведь богатенькие из арабов обожают соколиную охоту.
Понятно, что столь перспективных птиц арестовали вместе с остальным товаром, однако пока наверх дошло извещение об оном задержании, сулившем немалые выгоды при распродаже сего конфиската богатеньким уже из вятичей, было принято положительное решение и высланы – для приемки и сопровождения, два бывалых сокольника, пернатые невольники уж подчистую откинулись, хотя и пытались кормить их.
И во избежание наказания за проявленную халатность, тушки были ощипаны, а пригодные перья были переправлены для ублажения тех начальствующих, кои обожали лучную охоту.
«Уверен, что знатное оперение злодейской стрелы, чуть не упокоившей мя, из того отправления начальствующим. Ведь организатор покушения близок к начальствующим во внешнем сыске, да и сам он не из последних там, а чином повыше срединного», – небезосновательно рассудил Молчан.
Да и не охотничьей была стрела, а боевой, имевшей наконечник с широким лезвием и острым пером. Стало быть, и лук предназначался не для охоты на пушного зверя либо оленей с косулями. Оружие таковой стати и немалой цены могло принадлежать лишь умельцу, промышляющему двуногих! Сие еще раз указывало: за покушением стоит давний соратник по Тмутаракани…
И картина теракта предстала пред ним во всей ее неприглядной наготе, ибо последняя пригожа лишь у девиц и женок, а на прочее, включая и у совокупного мужского пола, срамно даже подглядывать! Ворог неизвестного ноне именования, а в прошлом, безусловно, Будимир и Евпатий, опасаясь доложить своим вышестоящим о наглом ультиматуме им, решил срочно устранить Молчана, сославшись на неизвестных убивцев и переложив на недоработки внутреннего сыска, антипатичного скрытному сыску Секретной службы.
Подлейшее намерение сие предполагалось реализовать посредством меткого в стрельбе подчиненного, коему был вручен добротный лук со стрелами высшего качества. А прежде не встречался он со своей будущей жертвой, оттого и подведен был на место преступления главным злоумышленником. А тому было точно известно не токмо о встрече Молчана с Борзятой, а и о месте ее и времени. Узнать же о них он мог лишь от Базулы, понеже…
И тут прервал его мысленное расследование недружелюбный оклик: «Эй, паря, почто вертишь стрелу в руце? А лук твой где? Пропил?».
Мигом подняв взор, узрел он шагах в шести-седьми двоих ханыг – неопределенного возраста, в драных лаптях и таковой же одежке, вельми походившей на лохмотья, оба с дубинками самодельного устройства, явно затаивших намерение добычливого гоп-стопа, спровоцировав бытовой конфликт.
«Не иначе, таились в окрестных развалинах, поджидая одиночного. Не на того нарвались! – озлился в душе Молчан, искренне сожалея, что лишен возможности поочередно засадить стрелой в гузна данных лиходеев из-за необходимости сохранения в полном комплекте базовой улики. Ведь наконечник и надломиться мог при последующем извлечении из чуждой мякоти!
Посему вынужденно ограничился тем, что переложил в шуйцу стрелу, намереваясь при обострении ситуации поражать ей ворогов, аки сулицей в ближнем бою, одновременно заключив в десницу нож, выхваченный из ножен, прикрепленных к поясу. И предложил тому, кто выглядел закоперщиком:
– А не хошь нюхнуть потрошки свои из собственной утробы, сим ножом вспоротой? Мигом взрежу! Другана же твово проткну чрез печенку, и до небес взвоет! Вон отсюда рвань, допрежь не осерчал я!
И проводив взором дернувших прочь горе-налетчиков, продолжил он мысленное расследование, начав с прерванного:
«…Узнать о том он мог лишь от Базулы, понеже никто не мог подслушать нас – исключено! А уведомить ли Борзяту? Повременю! – взятый мной за шкирку Базула, а ждет его в случае разоблачения неминучий конец, в ноги падет мне и полезен будет. Аще ж Борзята сообразит сам, запрещу прикончить того, немедля… Либо все же вложить, подлеца, не откладывая? Решу, погодя!
И сколь основательно подготовились злодеи! Загодя выбирая место для засады, рассчитали, елико будет от него до вяза, и выбрали самую подходящую стрелу – с оперением ближе к торцу с ушком, ведь таковая надежнее иных для попадания с ближней и средней дистанции. Что до выявленного златника – редкостной монеты в наших краях, явно выпал тот из кошеля заказчика, предназначаясь для дальнейшего расчета с исполнителем. И ведь в немалую цену определили мя! – за златник любой наемный убивец с великой радостью упокоит аж троих… А слабоваты нервишки у того, кто заварил всю кашу! Узрев промах и осознав, что может столкнуться с двумя серьезными мужами, кои не пощадят, когда поймают, сразу и убег с сообщником. Будь же на его месте я, точно приказал пустить вторую стрелу, невзирая на риски…».
Молчан обдумал бы и боле, да уж, почитай, уткнулся в останки покойного частокола, за коими ответственный работник внутреннего сыска земли вятичей осматривал преступные следы в надежде на дополнительные улики.
Заслышав поступь сотоварища, Борзята выгреб навстречу, ступая на хрустевший хворост. Причем, с вельми довольной рожей!
– Ужель еще нарыл? – живо полюбопытствовал Молчан.
– Не ошибся ты! – с заметной гордостью подтвердил Борзята. И предъявил раскрытую длань десницы с новыми извлечениями из бурьяна. – Зри сам!
И Молчан узрел костяной гребень для вычесывания брады, а к нему и некую серебряную бляшку сердцевидной формы.
– Бляшка та сорвалась с наборного пояса при падении, гребень же явно выпал из разорванного кошеля, когда боком пал на корягу его владелец, – пояснил удачливый изыскатель. – Да ты на главное глянь!
И с теми словами бережливо снял он с гребня двумя перстами шуйцы и приблизил к зенкам Молчана безусловно рыжий волос, добавив:
– Вем я отныне, какового цвета была злодейская брада!
– Токмо бы не просек он до поры, чье оное, – мысленно понадеялся Молчан, разом вспомнив, что наборный пояс рыжебородого Будимира-Евпатия был украшен именно таковыми бляшками. И еже, по ходу застольной беседы – еще на стадии дружелюбия, он справился, елико их, хозяин, явно рисуясь дорогостоящим декором на пузе, поделился, что ровно тридесять шесть…
XI
«А и ловок Тимошка!» – вывел Радислав, покачиваясь в седле.
Поелику, вслед за словами Шадра, что пробудился сей, добычливый в охоте представитель торгового цеха, а по совместительству и нештатный скрытник при исполнении возложенного Центром задания, мигом глянув в ту сторону, сразу же и установил: подопечный отставного киевского ловчего вставал не с того места, где дрых, когда Радислав ходил за хворостом, а много ближе! Явно подслушивал!
Все ж, удостоверившись в хитрости прыткого юнца, Радислав и не подумал уведомить его наставника. «Не стану встревать! – рассудил он. – Повременю, продолжив наблюдение, однако не вникая всецело. Есть дела и особливой срочности!».
Главное из тех особливых дел заключалось в выполнении наказа Путяты: не считая главным своим заданием, а при случае – мало ли ?! – выведать наиважнейшие сведения об особенностях конструкции ромейского сифона-огнемета, представлявшего медную трубу с раструбом. Понеже зачем «греческий огонь», именуемым и «жидким пламенем», аще не из чего сжигать им?
Из достоверных сведений, с превеликими трудами добытых резидентурой в Царьграде, Центр был осведомлен, что пред боевым использованием того огня его подогревали, доводя до необходимой кондиции в наглухо закрытом котле, куда посредством насоса нагнетался воздух.
При достижении требуемого подогрева открывался кран и чрез сопло сифона выбрасывалась в чуждый корабль горячая струя! Причем, в любом направлении – с носа, бортов и кормы ромейского дромона…
И едва запаливали ее, оная с ревом вспыхивала, сжигая все на своем пути, сопровождаясь грохотом и дымом и оставляя за собой огненные хвосты! Возгоралась даже вода на поверхности, а в сухопутных сражениях начинали пылать и камни!
Боле всего занимала Центр конструкция упомянутого крана-вентиля. Увы! – к лету 1009-го еще никому из сходников-вятичей не удалось добыть ее, ввиду режима строжайшей секретности, равно и эффективности ромейских спецслужб. А те навсегда пресекали скрытных героев из многих иноземных разведок, кои себе на погибель изловчались приблизиться к тайнам технологии «греческого огня» и механизма выбрасывания его из котла с нефтяной смесью с загадочными добавками к ней. И доселе не раскрыты они, елико веков ни пытались, на полторы тыщи лет предвосхитив напалм во Вьетнаме от заведомо подлых и агрессивных янки, разжиревших на бесконтрольном печатании баксов и тщащихся гегемонить, а есть у нас оружие гиперзвукового возмездия!
Правду бая, что не вполне применительно к Радиславу, бывшему правдивым отнюдь не всегда, а чаще всего – вельми редко, ибо лжа для разведчика функционально необходима, аки жабры и плавательный пузырь для рыбы, прибыв в Тмутаракань, вовсе не напрягался он с реализацией наказа старшего родича. Хватало и собственных забот!
Армейскими же и флотскими делами занимался в тмутараканской резидентуре иной – ему и флаг в руце!
«Поди, не станет он помогать мне, аще придет срок кражи амфор. А мне-то с чего выручать его с огнеметом?» – резонно рассудил Радислав, не стремившийся порадеть общему делу в ущерб своекорыстным интересам и пренебрегая коллективными началами в пользу сугубо эгоистичных. Не больно рискнешь с таковым индивидуалистом на танки с шашками и нагайками! – может и послать батяню-командира, куда подальше…
Тем паче, уверенно полагал он натуральным бредом всю затею Центра с «греческим огнем»! – от начала и до конца.
А намедни окончательно уверился в том, еже, следуя в кильватерной струе за плывущим впереди, в Тмутаракань прибыл с визитом вежливости военно-морской ромейский отряд в главе с патрикием – носителем одного из высших титулов в Ромейской державе.
Одинаково со знаменитым стихотворением Александра Александровича Блока, сочиненном 1005 лет спустя, число военных судов в кильватерной колонне, зашедших в допрежь сонную гавань, составило четыре.
Во главе – дромон линейного класса из полутора сотен гребцов – полста на нижнем ярусе с одним веслом каждый и сотни на верхнем с двумя гребцами на каждом весле, усиленных полусотней морских пехотинцев; при необходимости, совокупная численность экипажа и морпехов доходила до трехсот. За ним следовали три памфила, представлявшие дромоны срединного класса с меньшим экипажем и вооружением.
Все корабли были оснащены не токмо установками «греческого огня» и катапультами для метания дротиков и кувшинов с зажигательной смесью, равно и баллистами, метавшими на дальнее расстояние каменные ядра, а и башнями на корме и носу для стрельбы из луков. При абордаже подключались и гребцы верхних банок, прекращавшие греблю при столкновении с вражеским флотом, вооружившись и облачившись в доспехи.
И не отверзая уста свои, гневно отчитал Радислав вышестоящих в Центре кипевшим разумом своим, возмущенным, однако не рвавшимся в смертный бой, предлагавшийся в небезызвестном гимне виртуально заклейменным голодным и рабам. Торговец же из вольной Земли вятичей плотно насытился пред тем в заведении с достойными блюдами – особливо, мясными и сырными.
«Установи мы на каждой из своих ладей хоть по десятку огнеметов, не добраться ни одной из них даже до дромона срединного типа! – будут уничтожены еще на дальнем подходе. Аще ж, неким волшебством, дойдет-таки до абордажа, погибель вятичам на воде! Не устоять им супротив морской пехоты, укрепленной гребцами верхнего яруса! И к чему же сия канитель с изысканием огнеметных секретов?!».
По ассоциации вспомнил он и о споре с Путятой насчет украденных тем в Киеве чертежей новейшей ромейской катапульты. Ведь решительно незачем были они стратегам Земли вятичей! Ибо, ежели изготовить их, что представлялось абсолютно невозможным из-за отсутствия технологий, потребных материалов, производственных мощностей и умелых мастеров такового профиля, не имелось даже внятной цели использования! Понеже ни в руководстве Секретной службы, ни даже и в Совете старейшин, понятия не имели, на кого обращать сии метательные орудия особливой мощности…
Сколь взвился тогда Путята, ложно заподозрив, что Молчан умаляет его разведывательный подвиг! Однако не смог, даже вспотев, доказать целесообразность хищения тех чертежей. И исчерпав все прежние аргументы, кои скептический Молчан-рационалист легко разбивал контрдоводами, выпалил старший родич:
– Да носишь ли ты в себе наставления, кои дали мне в Секретной службе, егда впервые отправлялся я сходником? Уже и забыл, поди? А ведь вразумлял тя, в самый канун добычи тура! – подразумеваю Булгака…
– Ношу! И содержу для сохранности в леднике своей памяти, в самой его глуби, – эмоционально возразил Молчан, мигом и процитировав:
«Будь на виду, однако не высовывайся. Бди сам, и скрытно оглядывай бдящих за тобой! Всегда бери верный след, а прочих – облазните…».
– Не переврал! – изобразил похвалу Путята. – Пришло время открыть тебе и новую скрытную мудрость – превыше и тех трех! Зрю: ты уже дозрел для ее восприятия. Вот, что еще наказали мне мои бывалые наставники:
«По прибытии на место, затаившись, а все же освоившись, изымай все, что плохо лежит у чуждых, однако послужит пользе Земли вятичей! Не страшись перебрать, напрягаясь! Тащи, елико осилишь! И привечен будешь!».
– Нес и несу службу свою, добычливую на секреты ворогов, по сему завету, достойнейшему! И всегда был в чести даже у Совета старейшин, отмечаясь не токмо наградами! – завершил старший родич на пафосной ноте.
– И ко всему, изловчился ты не заполучить грызь, волоча те секреты, не устрашившись перебрать в числе их, равно и тяжести, при том, что изнемогал! – подхватил младшой, словно одобряя. А вслед услышал слова сугубо бранного свойства…
XII
Вовсе не секрет, что хребет верблюда способна переломить сущая соломинка перевеса. И она же может стать базовой уликой, аще следствие ведет знаток…
Изготовляя мнимого Радислава в дальний путь, уполномоченные на то ответственные сотрудники внешнего сыска ясно осознавали: не мог обойтись сей без сопровождающих его самого и товара на продажу, понеже линейку оного составляли ювелирные изделия.
Ибо на перспективное добро запросто могли недостойно позариться в пути следования, не исключая и подлого смертоубийства хозяина под видом несчастного случая! – к примеру, будто бы вышедшего на палубу оправиться по малой нужде и ненароком выпавшего за борт по личной неосторожности.
А не перевелись еще в ту пору злыдни кровавых криминальных наклонностей в славной Земле вятичей!
Вследствие чего, скрытному сыску, являвшемуся второй по важности составной частью Секретной службы, было доверено подыскать самых достойных кандидатов в сопровождающие, без пятен в биографии – то бишь, родичей в иноземье, презренного пребывания во вражьем плену, вызывающего глубокие подозрения, и криминального прошлого с пребыванием в местах заключения; необходимой являлась и безупречность по «пятому пункту».
А социальное происхождение и не рассматривалось! Ведь не существовало тогда интеллигенции, вечно рефлексирующей и заведомо склонной к преступному инакомыслию, равно и состраданию к «униженным», по ее предположениям, и «оскорбленным», в качестве гигиенической прокладки меж аналогично отсутствовавшим пролетариатом и селянством. Тем паче, что последнее еще не приступило расслаиваться на три базовых категории: зажравшихся кулаков-мироедов; инфицированных собственническими инстинктами середняков; потенциально революционную голытьбу, коей нечего было терять, опричь прохудившихся лаптей.
Так подыскали троих из отдаленных округ, где никто не мог бы опознать в Радиславе натурального Молчана. Дале уже самому надлежало побывать там, якобы по торговым надобностям, и пригласить приглянувшихся присоединиться к нему в крутой маршрут до неведомой, а заманчивой Тмутаракани.
И согласились все кандидаты, подсказанных скрытным сыском! Двое из них предназначались в секьюрити Радислава в пути и на месте, равно и подсобниками на тмутарканском торге, приглядывающими там за товаром. Третий же, высмотренный на торжище в граде Муроме, именем Борщ, означающим ботву, избран был по коммерческой части, предполагаясь полномочным помощником Радислава по непосредственной торговле в пункте прибытия; века спустя его обозначили бы старшим приказчиком.
С ним-то и лопухнулись скрытные сыскари из Мурома, нерадивые и небрежные! Ибо не взяли в соображение, что любой овощ характерен не токмо легко обозримой ботвой, а и корешками, затаившимися в глуби, вне надзора. А Борщ, относившийся к изрядному племени тайно прощупывающих, вынюхивающих, подглядывающих, подслушивающих и опробующих, уже осьмой год нелегально состоял на прямой связи с муромским отделением внутреннего сыска под секретным наречением: Шиш.
Ибо смешливый куратор Борща подразумевал двойное обозначение сей клички. А именно: не токмо нечистую силу, а и кукиш в качестве двусоставного невербального намека, образно обещавшего некое силовое проникновение в того, кому адресуется, не в пример примитивности демонстративно выставляемого одиночного перста, наволящего на подозрения о массовом латентном эксгибиционизме у заведомо недостойных западников мужского пола и тотальной приверженности оных патологии публичного самоудовлетворения. И оба обозначения от того куратора равно сулили недоброе всем муромцам, выявляемым для выполнения плановых показателей по изобличению и задержанию, предписанных вышестоящими!
И еже агент Борщ уведомил своего куратора, поднявшегося за время их интенсивного взаимодействия до второго по значимости чина в муромском отделении, о заманчивом предложении некоего заезжего купца, удачливо распродавшего привезенные по бросовым ценам изделия ювелирного промысла, тот не сразу же определился с решением, отпускать своего самого ценного агента на долгий срок, або воздержаться. Ведь мог оголиться важный участок оперативной работы! И пришлось назначить иную встречу, взяв время на размышления. Назавтра – понятно, затемно, ибо конспирация! – молвил куратор уже в самом начале, не талдыча вокруг да около:
– Душевно жаль, что придется отпустить тя, ведь лучший ты в моем подчинении, скрытном. Отходя вчера ко сну, посчитал, и сам пришел в изумление! Шестьдесять ворогов изобличил я по твоим наводкам, а еще седмьнадесять отошли, не успев признаться по полной форме, ибо не выдержали первых же допросов с пристрастием.
Чахлый народец, и не жаль таковых! – ведь вместо укрепления здоровья и отказа от вредных привычек, а дожили бы тогда и до отправки в узилища, занимались на торжище подрывной деятельностью, отказываясь делиться с органами их безопасности от возможных татей. Все ж, убрав сих, общим числом седмьдесять седмь, зачистил я торжище от нежелательных элементов, в чем и твоя заслуга! И будет не хватать тебя в моих оперативных разработках! А не счел я правильным пресечь твой временный отъезд. Разрешаю его! Кати, не опрокидываясь! Плыви, не утонув! И обогащайся, елико сможешь, за счет нанимателей! Не тя учить торговому шельмовству!
Однако присоветую, ради твоей же выгоды! От купцов, бывавших в Тмутаракани, ведаю: вельми хороши там вина, кои соглашусь отведать я, в удобных при перевозке больших глиняных сосудах. Дивны паволоки, привозимые из Царьграда, особливо шелковые аксамиты с золоченой нитью. А любимые мной златые поделки дешевше там, неже у нас, где почти одно серебро, поднадоевшее столь, что и глядеть на него ленюсь!
«Да уж, серебра у тя, лихоимца, вдосталь! Бесчестно и скрытно сбирая со всего торжища, вопреки прежним обычаям и предписаниям от вышестоящих, кои взимают в свои кошели строго по соответствию своему месту, нахапал выше всяких пределов, будто глава всей округи! Не по чину сие!» – нелицеприятно подумал тайный осведомитель. А воздержался огласить.
– Запоминай, и делай верные выводы! – присовокупил куратор. – Не огорчи мя по возвращению! Ведь и тебя порадую. Ибо намереваюсь возложить сбор с торжища на тебя, а двадесятая доля твоей будет! В силу войдешь, и возрадуется жена твоя, осиянная добродетелью!
«Она и ноне возрадуется! – живо отреагировал в мыслях Борщ, он же Шиш, для коего не были секретом шашни его жены с куратором. – И согласился ты на мое убытие, вопреки своему служебному долгу, не токмо
из-за будущей мзды, а и ради утоления презренной похоти! Шалава же, и есть шалава! Отъеду, и по руце пойдет…».
Впрочем, и сам мысленный обличитель не был праведником. Ведь многократно ловчил мимо супруги, растрачиваясь на стороне! А сестра ея даже родила от него, приписав зачатие своему мужу. Хотя и тот был вовсе не промах по линии высоких чувств к иному полу, наделенному непохожими на мужские, телесными достоинствами, активно промышляя на стороне…
По прибытии на место, Борщ шустро освоился. И начал мало-помалу злоупотреблять доверием беспечного хозяина, боле занятого, на его взгляд, охотой и блудежом – в прямой убыток коммерции. И удивлялся недавний Шиш таковой нерадивости.
«Держи сей торговое место в Муроме, убыл бы вспять в рубище!» – определил он, пребывая в полном неведении, что истинные задачи Радислава в Тмутаракани не определяются извлечением торгового барыша, а направлены на подрыв обороноспособности Ромейской державы – стратегического союзника чуждого Киевского княжества!
Ясное дело, промышлять сбытом ювелирных изделий – иное, чем мясопродуктами на развес, шельмуя с пересортицей, да и покупатели тут – не всегда обделены хотя бы житейским разумом. А все ж, аще напрячь извилины, можно преуспеть и в боле изобретательном обмане.
Во избежание нареканий от Роспотребнадзора, чреватых и денежными исками за разглашение конфиденциальной информации, вынужденно воздержимся от скрупулезного изложения торговых шалостей тайного агента с муромской пропиской. И упомянем лишь об одной – самой примитивной, ибо о ней ведают даже многие из не вполне еще законченных лохов. В отсутствие Радислава, отпускал он товар по завышенным от определенного тем предела, а разницу непристойно зажуливал в собственный кошель, за что позор ему, общественное порицание и гневная укоризна в книге жалоб и предложений!
И ладились дела его! Уже и развернул, втайне от доверчивого Радислава, манкирующего добыванием прибыли, ведь то и дело убывал из стольного града по сугубо праздным надобностям, собственную торговлю иного, чем ювелирсбыт, профиля.
А именно: скрытно закупая мясомолочную продукцию на торгах в отдаленных тмутараканских поселениях, с выгодой перепродавал на главном рынке регионального центра, конспиративно арендовав место и наняв продавца из местных.
Однако столкнулся он и с очевидной помехой в реализации своих коммерческих планов, именуемой Леонтием.
Оный был рекомендован Радиславу в помощь Борщу его конспиративным контактом в Тмутаракани Евпатием, в детстве, отрочестве, юности и ранней зрелости – безусловным Будимиром. А характеристика прозвучала так: «Смышлен, прилежен, расторопен и в меру честен».
Последняя из перечисленных добродетелей особливо впечатлила Радислава, ибо, применительно к рядовым профессионалам торговли и их коммерческой нравственности, оценка «в меру честен» означает, в переводе на школьные отметки, пять с тремя жирными плюсами!
Отчасти смущало его, что Леонтий – неопределенного возраста и без особых примет, имел не вполне ясную родословную, попеременно представляясь то сыном ромея от армянки, то сыном армянина от ромейки. А при высказываемых недоумениях по сему поводу неизменно ссылался на провалы в памяти по причине контузии еще в малом возрасте от бодливого козла, коего опрометчиво рискнул оседлать.
Меж тем, Борщ, основательно приученный своим муромским куратором к непрерывной бдительности, давно уж вывел: «Сомнителен сей армяно-ромеец, а допускаю у него и иные примеси!». Впрочем, Евпатий, отвечая на недоумения Радислава по поводу противоречивого происхождения обретенного им помощника, успокоил, что Леонтий надежен даже в глазах местного сыска. Понеже не доверили бы аборигену с подозрительным прошлым присматривать за торговым гостем из Земли вятичей и регулярно докладывать о нем!
Крайне задевало Борща, что Радислав уподоблялся многим жуирующим бездельникам, щедрым на одобрения тем, кто за них пашет. И не раз отличал вслух полу-ромейца, неполноценного пред муромцем в третьем поколении!
Ведь ревновал Борщ, никогда не жаловавший конкурентов ни в открытой своей деятельности, ни в конспиративной! Невзирая, что Радислав не обделял и его устными благодарностями, в чем, сам того не ведая, повторял практику муромского куратора, предпочитавшего, взамен наградных, одаривать тайных своих агентов моральными поощрениями, исходя, что и они дорогого стоят, укрепляя сыскной дух, сыскной нюх, сыскной слух и сыскную зоркость!
Огорчительнее же всего оказался выявленный факт скрытного надзора Леонтия за уроженцем славного Мурома, стоящего на аналогично достойной Оке. Подозрения зародились вскоре от прибытия, дале они лишь прибывали и укреплялись. Ведь отнюдь не прост был секретный осведомитель с образцовым опытом выявления всех подозрительных и неугодных его куратору на обираемом тем торжище – для последующей зачистки оных по месту заключения; те же, кто в присутствии агента Шиша непочтительно осуждали поборы и прочие отступления от нравственности сыскного правопорядка, обычно не доживали и до препровождения их в узилища, испуская дух еще на допросах.
А не предполагал сей Леонтий, хотя, не исключено, что вовсе не Леонтий он, а к примеру, Евдоким, Макарий, Онисим, або Прокл, что замахнулся на матерого ловкача, представлявшего с виду немногословного пригожего молодца с ясным взором, любезностью в общении и учтивыми торговыми манерами, вызывавшими приязнь даже у покупателей, загодя недоверчивых к труженикам розничных продаж. Оттого и допускал оплошки в тайном догляде. Одна из них и оказалась провальной…
В очередное отсутствие Радислава, Борщ наметил заполучить решающее подтверждение злокозненности жертвы бодливого козла, ежели существовал тот наяву. И обратился к Леонтию, заметно смущаясь, а отчасти и заискивая:
