Влад Ростовцев
СХОДНИК-II
– Напугал! – ажник задрожал я. А не изменился ты за седмьнадесять лет: доныне горазд на кривду и лживый нахрап! Зело горазд! Однако привычен к таковым наш внутренний сыск. Не проведешь! – отреагировал Борзята без видимых признаков беспокойства, к внутреннему сожалению Молчана.
– Разумею: не растолковал тебе твой Базула, во что ты вляпался и его втянул, посягнув на полномочия тех, у коих исключительные права. Зрю: понапрасну предупреждал я. Душевно жаль! – нахмурился Молчан и сокрушенно покачал главою. – Одно лишь утешно: не придется тебе долго мучиться! Ведь скор на расправу с преступниками скрытный сыск нашей Секретной службы: утром заарестуют, а к вечеру уж обезглавят. Даже не сомневаюсь в том!
– Лжу несешь, виляя! Не Базула я, коего столь запугал ты, что толком и объяснить не смог, – возразил Борзята, однако уже без прежней уверенности.
– Не оспариваю и прерываюсь. Доживай, ажно сможешь! Надейся, и жди, что повяжут тя не днесь, лишь завтра поутру, – огласил Молчан со зримым прискорбием от чувствительности сердца его. – На память же о тебе, скорбную, доведу, отчего случился тот бой седмьнадесять лет тому, еже четверо наших упокоились, да и мы с тобой на волосок были. Се затеял внешний сыск, к коему причастен и я, тайный его сходник под прикрытием ловитвенного промысла с общей выслугой в двадесять лет и два года…
А старший в той группе скорого реагирования, равно и помощник его, доселе живой, оба являлись моими знакомцами – давними и боевыми, соратниками при выполнении того задания особливой секретности. Ты и сам мог бы догадаться еще тогда, умей соображать, в чем не уверен я…
Открываю же тебе о том – без опаски, что проговоришься, понеже не успеешь ты передать ворогам Земли вятичей! Ибо, едва твой Базула предал тя, назвав по имени, состоишь ты под наблюдением скрытного сыска Секретной службы, ибо влез в сокровенные тайны. Не прощают они такового!
И ведь пытался предостеречь я. Да истинно скудоумен Базула тот! А ты даже не проявил благодарности за сие попечение. Затеял запугивать, усомнился в честности! И даже намекнул на мою измену Родине! – никому не простил бы оное. Все ж, превозмогая себя, прощу тебе, завтрашнему покойнику, ведь напоследок и навсегда! Мог бы и еще пожить ты, да сам и выбрал…
Возблагодари пред казнью начальствующего над тобой Твердилу! Втянул в беду, а сам в кустах! – еще и вывернется, переведя на тебя, аки главного виновника, и сдав с печенкой, почками и прочими потрохами. А ты ему верил!
Однако пора мне! Не то заподозрит служба тайного надзора, что избыточно долго талдычу. К тому же, без толку. Ведь не осознал ты, не открылся! Не использовал остаточную возможность…
И повернулся Молчан, изображая намерение отчалить.
– Погодь! Да погодь же ты! – воззвал ему в спину Борзята, струхнув не на шутку. Поелику вспомнил обстоятельства того лесного боя, да и еще многое. И сопоставив, уверовал. Осталось одно лишь сомнение.
– Чего тебе еще? Сказал ведь: опасаюсь я тайных подглядывающих. И не ищу себе приключений на собственные чресла, – выразил Молчан неудовольствие, не став и оглядываться.
– Да ведь скрытный сыск и попросил нас заняться тобой!
– Не цепляйся за сию соломинку! Пустое! – хмыкнул Молчан. И повернувшись, продолжил, шагов с трех взирая Борзяту анфас на фоне вяза. – Попался Твердила на мелкий крючок! Сам ведаешь, сколь ловок скрытный сыск на придумки для преумножения своих подвигов пред вышестоящими.
Кого всего боле в застенках предварительного задержания при нем? Не явных изменников, а тех, кто засмеялся, услышав ехидство о Совете старейшин, и поленился мигом донести, куда надо. А кто высказывает то ехидство, состоя на разовых выплатах и оставаясь целехонькими? То-то же!
Проверили вас на глупость, испытывая к внутреннему сыску давнюю ненависть и вожделея стереть в муку самого мелкого помола всех начальствующих в нем, заменив своими людьми. Ибо главная мечта любой силовой службы, равно и основное занятие: вытеснить схожее с ней ведомство с лучшей кормовой поляны. Ведь меж любых пищевых ниш всегда бывает самая добычливая! Вот и приходится зачищать лишних на той делянке, не выбирая средств…
Понеже тем, кто проиграл, остаются лишь обглоданные кости.
Теперь же вы вляпались, преступно посягнув на чужие прерогативы, о коих упоминал вначале, взяв в разработку мя – доверенного человека внешнего сыска с изрядными заслугами пред Землей вятичей, не имея на то ни команды от Совета старейшин, ни даже допуска к секретным материалам, и чем оправдаетесь при пытках раскаленным железом? Просьбой вслух? А где доказательства, что была она? Стало быть, добавят вам и извет.
На дыбе же признаетесь и в том, что выполняли подлое задание Киева по выявлению лучших сходников из вятичей, начав с мя. За разгром такового гнезда, вражьего, каждого из начальствующих скрытного сыска столь вознаградят старейшины, что не удивлюсь и поместьям в дар! А дабы попались вы, допрежь наговорили на мя сущую ерунду. Немедля огласи ее с целью моего к тебе доверия! – не то заплачешь, когда соврешь…
– Наговорили, что от разбойника Цукана выведал ты, где зарыты клады их банды, и утаил в свою корысть, – ответствовал Борзята, уж побледневший.
– А крючок-то для вас оказался еще мельче, неже подозревал я! – воскликнул Молчан, выведав-таки, на чем решил заарканить его внешний сыск, прибегнув к посредничеству скрытного. – Ведь расспрашивал я Цукана при достоверном свидетеле. А вслед вы его замучили на первом же допросе. Посему пришьют вам, что намеренно порешили сего лиходея, выпытав у него о кладах, дабы воспользоваться самим! Скорблю об усекновении твоей главы!
Поторопился ты доложить, что вышел на мя, Твердиле скудного ума!
– Еще не докладывал я! А послан был его помощником, – вскричал Борзята, ощутив махонькую надежду.
– Не успел? Тогда счастливец ты! Можешь и выкрутиться, аще рискну тебе помочь по старому знакомству. Ведь не раз порешить пытались и мя, а зри: цел и пред тобой стою! – молвил вдохновенный импровизатор. – Хотя почто мне подставлять собственную выю взамен твоей? Не стоишь ты того!
Аще и отважусь на чудо твоего спасения, то лишь за самые достоверные ответы о преступных элементах меж начальствующих внутреннего сыска и тайных осведомителях, ваших, во всей округе. Согласен ли на оное?
– Согласен! Спрашивай! Все открою! – пылко заверил Борзята, соглашаясь на измену служебному долгу, однако лелея мечтание отмстить при случае наглому вербовщику своему за подобное унижение.
И тут же, в отдалении, послышался некий треск. Резко извернувшись по подсказке инстинкта, Молчан засек боковым взором, что в прорехе обветшалого частокола – шагов за седмьнадесять, мелькнуло явно чуждое движение.
«Се лучник!» – вмиг просек он!
И не гадая, кто тут мишень, прыгнул – в попытке спасения для обоих, в ноги Борзяте, рванув того за лодыжки…
VI
Доколе не очухался Борзята, а серьезное дело – с размаху шмякнуться плашмя на ровном месте, надлежало резво прикинуть: что стряслось и посредством чего выкручиваться? Еще падая, Молчан успел заметить стрелу, мелькнувшую над ними на уровне их плеч або чуть ниже, зацепившую край ствола и устремившись дале. «Полмига не хватило гаду!» – профессионально определил он, сам матерый лучник, разивший обычно наверняка. И стало ему не по себе…
Вслед услышал он новое потрескивание со стороны того увечного частокола, и предположил: ворог рванул вспять и не рискнет добивать лежащих. Да и попасть в живую цель, лежащую, куда затруднительнее, чем в полный рост. Тем паче, утрачен эффект неожиданности, а покуситься на двоих, готовых к нападению, совсем иной расклад, неже пускать стрелы в беззащитную спину!
В том же, что мертвяком наметили именно его, Молчан и не сомневался. Даже успел предположить, кто стоял за сим злодейством.
А не намеревался он посвящать Борзяту в свою аналитику! Поелику тот предполагался для использования в полном подчинении путем запугивания и стало быть, подлежал обману.
Ведь великие задумки не воплощаются честным образом! Не на облаке живем! Куда ни плюнь, прохвост на прохвосте! – включая и ответственных работников репрессивных органов из числа оборотней.
Дабы обезопаситься, надлежало срочно укрыться за могучим стволом древа-ветерана. Ибо ворог мог остаться-таки на месте, и из вредности своей, бесчестной, наново натянуть тетиву. Да и очнулся, вроде бы, былой Избор…
– Ты чего деешь-то?! – с трудом ворочая языком, проскрипел сей, пребывая чревом – горе, а тылом – долу. – Ведь запросто мог я разбить главу, пав от твоей подсечки! Всю спину ломит! В затылке отдает! А обещал чудо…
За причинное место вздернули бы в нашем сыске такового чудотворца!
– Замолкни! Не до того! Быстро переворачивайся на пузо, и – стрекачом за вяз! Вслед и я дерну… Подстерегли нас! – пронзительно прошипел Молчан.
И до Борзяты разом дошло: не шутят с ним! Перевернувшись, в один рывок исполнил, аки велено. За ним и Молчан рванул. Когда же укрылись они за стволом в два обхвата, бывалый ловчий вразумил бывалого сыскаря:
– Не завали я тя, неблагодарного, рухнул бы со стрелой в грудине! А за причинное место мое, оскорбленное, взыщу, ежели выживешь, тройную цену!
– Да будет тебе! – сгоряча я сморозил. Винюсь! – воззвал Борзята к уже безусловному, по его соображению, спасителю. – Ты лучше подскажи, где лучник таился и куда делась стрела …
Вытянув выю, Молчан с осторожкой глянул в сторону той засады. Все походило на то, что ворог уже слинял. Однако представлялось не лишним чуток повременить с выходом – для вящей уверенности. Борзята выглянул с противоположной стороны, аналогично соблюдая бдительность.
– Веди взор ошуюю, – подсказал Молчан. – Зришь пять-шесть бревен от старого частокола, а меж ними – проем? Его место! А стрела снесла кусок коры – успел я заметить то, еже падал. Раз пущена была в твой рост, зацепив за ствол, далече ей не улететь! Сыщем, и легче будет добраться до хозяина…
Самый знатный охотник во всей округе имел основания для подобной надежды. Ведь вельми разбирался в стрелах! И всегда сам ладил древки. Березовую древесину для них подбирал с первым снегом – тогда в ней всего мене влаги. Выбирал старые дерева: их древесина плотнее. После основательной просушки заготовок из комлевых чурок строгал их, подгоняя под нужные форму и размер, скоблил и полировал до полной гладкости. Едва же древко породнялось с наконечником, вставлявшимся в просверленную часть торца и укреплявшимся обмоткой, наступала пора оперять. Молчан с великой радостью пользовал бы лишь соколиные перья, кои всех лучше, да слишком редкостна удача сбить сокола на лету. И приходилось обходиться ястребиными…
– А точно ли в мя целили? – вдруг усомнился Борзята. – Нас-то двое…
– Точно двое. Однако ноне зело потребен я начальствующим. И никто не осмелиться покуситься, поелику главы не сносить! А почему сие – не спрашивай, ибо не отвечу. Секретно задание оное, и спокойнее тебе не ведать о нем!
Ты же, по недомыслию Твердилы, приблизился ко мне вплотную. Вот и опасаются: не выведал ли лишнего! К тому же, прохожу по ведомству внешнего сыска, и нет резона скрытному охотиться за мной. Ведь оба состоят в одной Секретной службе под началом самого вышестоящего.
Главную же причину, по коей ваш внутренний сыск поджидают большие печали, ибо на крючке он, я огласил еще до подлого покушения на твою жизнь, сыскную. Явно, что для наконечника стрелы назначен именно ты. Видать, суждено тебе! Загодя прими мои соболезнования… Дело – ясное, а неясно лишь, кто направил на тя убивца? Ведь многим будет любезна твоя бездыханность!
– А может, то тайный надзор? Сам ведь ты баял о нем, – предположил Борзята, явно не обрадованный досрочным сочувствием Молчана.
– Не смеши мясных мух! Никогда не оснащается он при выходе на слежку таковой важности луком и тулом, полным стрелами. Не его ремесло – «мокруха», и не станет совмещать без дополнительных выплат, изрядных! Уверен: отслеживает нас издали, а и не высунется! И на выручку не придет…
– Так кто же направил убивца?
– Без разумения! А подозреваю сразу три службы. Сначала – скрытную, вслед – мою, коя терпеть не может, когда к ее особливо ценным кадрам подползают чуждые, норовя укусить, аки гадюки, насмерть, и понятно, твою.
– Мою? Что несешь-то?! – вскинулся однозначно чуждый, хотя, аще строго по правде, не подползал он к раритетному кадру, дабы изловчиться вонзить в него ядовитые зубья, а до поры таился в ветвях, будто невинная пташка. Не бая уже, что свиданку под древом ему и назначил сам особливо ценный.
– То и несу, что было вложено в разум мой свыше – от Стрибога! Тем и ценен для многих, еще и уважаем. И не дергайся! Не то накликаешь и вторую стрелу, а не успею я… Рассуди сам. Кому ж еще и прикончить тебя, ежели не собратьям по сыску? Раз Твердила допер, что зазря поддался просьбе скрытников из Секретной службы и вот-вот угодит в заготовленный для него капкан, зачем ты ему живым? Вовсе без надобности!
На бывшего же подчиненного, ставшего мертвяком по приказу начальствующего, легко списать любую собственную промашку, ведь не разоблачит он гнусный поклеп на самого себя. И впредь – все улики в омут!
Дале давай прикинем, кому он прикажет срочно расправиться с тобой. Тому, кто днесь рядом! – продолжил Молчан морально прессовать бывшего курсанта Избора, понеже заподозрил, что тот попытается уклониться от обещания раскрыть сокровенные тайны своей службы. – А кто у нас рядом, пребывая главным твоим подручным по самым черным делам? Так ведь Базула, коему доподлинно известно, где встречаемся мы, и когда!
Уверен ли ты, готов ли поклясться, что откажется он выполнить преступный приказ Твердилы, не став убивать тебя из любви и личной преданности?
Определяйся сам! Однако не приметил я ни любви, ни преданности в нем. Ведь легко, а показалось, и с радостью, выдал мне твое скрытое от иных имя, равно и зловещую должность … Не метит ли сей прыщавый на твое место?
Однако, волен ты и заподозрить, что высказываю извет на твоего вышестоящего – праведного, точно ягненок у овечьей сиськи, равно и подчиненного, мечтающего о погребальной урне в недрах могильного кургана, где будут храниться твои косточки, аки героя, погибшего при исполнении. Ежели полагаешь сие, дозволяю оспорить…
День выдался жарким, да и вечер уступал ему лишь ненамного. И все же сильно смахивало на то, что бисеринки пота, изрядно проступившие на челе Борзяты, образовались отнюдь не по климатической причине.
– Зря связался с тобой, рискуя семью свою обездолить! Все же, аще послушным будешь, ничего не утаив от мя, исполню, что обещал. И защищать буду! – в силу неимоверной приязни к тебе… Однако пора нам направиться к частоколу, – резюмировал Молчан, предваряя переход от слов к делу…
VII
– Справедливо не мог я нарадоваться на Тимошку, аки ученика свово в ловитвенном промысле, удивляясь его смышлености и прыти. На лету хватал любую мою подсказку! А настал день, еже крепко выручил наставника, – молвил Шадр, переворошив уголья. – Ибо приключилась со мной неприятность и вознамерились выпереть из Киева в дальнюю глушь – на выселки нашего княжества, с запретом выезда оттуда до смертного моего часа.
И се – невзирая на многие заслуги мои пред князем и редкостные охотничьи подвиги! Вовек не прощу!
– И куда ж, аще не секрет? – полюбопытствовал мнимый Радислав, поддерживая рассказ ветерана ловитвы с богатым жизненным опытом.
– В Полоцк, где Владимир-князь сильничал тамошнюю княжну Рогнеду, девства лишив ея, и поначалу шибко сопротивлялась та, о чем сказывал мне доверенный человек из очевидцев, уже седой, ажно лунь, а тогда – едва за двадесять. И поведал, что не он один, а и все присутствовавшие дружинники неутомимого Владимира, сделавшего аж три захода с малыми перерывами, солидарно облизывались на таковую сласть, ведь и сами были не прочь полакомиться той Рогнедой.
А не судьба! – ведь не по чину возмечтали… Стало быть, пришлось «оттянуться» им вслед на девицах и женках из нижних сословий.
Зело удручался я предстоящей опалой. А допер-таки, посредством чего избежать ее!
Не стану утомлять тебя подробностями, открыв главное: выручить мог лишь добытый мной барсучий жир. Однако прежде надо было добыть вельми упитанного барсука.
И здесь возникли сложности, понеже сей ночной зверь наделен редкостным чутьем, особливым нюхом и неизменной подозрительностью ко всем обитателям леса, не бая уже об охотниках.
Взял я в помощники Тимошку и отправились мы на место, где точно предполагались барсучьи норы. Добрались, выявили немало нор, а не могли понять, каковые из них посещаемые. Елико не пытались, без толку!
Было, уж закручинился я. Ведь понимал: без барсучьего жира и последующего излечения им ушной хвори у некоей зело знатной особы, а я и в лечбе сведущ, отправляться мне в Полоцк, и навсегда!
Тут-то и пособил мне Тимоха, высмотрев у одной из нор отхожее место. Ибо любят оправляться барсуки недалече от главного входа в обустроенные ими подземелья. Прибыв туда за полночь, устроили мы засаду с подветренной стороны, таясь, елико могли. Едва же, с началом рассвета, вернулся он к тому входу и замер, вслушиваясь и внюхиваясь, сразил я его первой же стрелой! И вдосталь оказалось в нем при разделке потребного мне жира – и нутряного, и наружного…
– Получается, барсучье сало и выручило тебя от вечной ссылки? – справился слушатель, уже позевывавший украдкой.
– Точно оно! И столь была оценена заслуга моя, ведь излечил им знатную особу на выданье, что разрешили мне отправиться вместо Полоцка в Тмутаракань сию, хотя и с запретом на возвращение.
«Жестокую «ответку» получил Щадр за преступную дерзость с княжеским оленем, мясом оного и рогами! – мысленно рассудил Радислав, вспомнив информацию к размышлению от внутреннего гласа. – А все же не ему изображать из себя страдальца!
Чуждая он сущность истинно благородной ловитве, хищная! Тать супротив природы! – не в пример достойным, вроде мя. Ведь соблюдая охотничью честь и присущее благородство помыслов и деяний, никогда не промышлял я в заповедных лесах, предуготовленных для охот токмо наших старейшин, боле одной косули за раз. А мельче она оленя! Да и продавал ту косулятину соседям, ведь не было поблизости торга, и за полцены. Рогов же и не вырезал, бескорыстно оставляя на месте… Что до провозглашенной ненависти к Киеву, обнадеживает она!».
И разжигая сие агрессивное чувство, обратился он к униженному и оскорбленному ловчему:
– Никогда не бывав в Киевском княжестве, недоумеваю зверству, учиненному супротив тебя! Изгнать заслуженного мужа из стольного града со всеми удобствами в зачуханную провинцию без удобств, лишив любимого дела и привычных радостей в уюте от знакомых женок, что может быть бесчестней?! Выбросили тебя, надругались и подвергли позору пред сослуживцами! Прав ты: невмочь простить таковое! Вороги, и те не глумятся столь!
И выслушав тебя сей миг, утвердился я, что не праведен ваш Владимир-князь, обесчестивший злосчастную Рогнеду и продолжающий бесчинства над нижестоящими! Не ценит он своих верных слуг, забывчив к их подвигам! И наносит душевные увечья, пребывая в полной уверенности, что никто не отважится отмстить за них! А ведь никто из оскорбленных киевлян и не отважился! Хотя даже Рогнеда – слабая силами девица, не струсила отбиваться от злодея в полном вооружении его.
И никому не спустили бы таковое в нашей Земле вятичей! В Киеве же, зрю, иные понятия – опасливые… При том, что не отмстить сторицей, означает простить злостное! Тут полностью согласен я с истинными мужьями, доблестными, что всепрощение – удел трусов, недостойных носить порты!
– Напрасно заподозрил ты, что смирился я. Высказал же: вовек не прощу! – энергично оспорил Радислава обидчик киевского князя.
– Эх, имей я годов, вдвое мене, уж я бы, – выдохнул он вслед с очевидным прискорбием. И надолго замолчал…
– Да что же было бы? – прервал Радислав затянувшуюся паузу.
– Точно поверил в твое сочувствие! Не повезло тебе с моими годами. Попусту накручиваешь!
«Провел мя старый притвора! Аки карася, подсек! Вот и верь таковым!» – подумал Радислав, огорчаясь нравственному несовершенству Шадра. Вслух же высказал:
– Вельми обидно выслушать подобное недоверие! Ничем не заслужил я… И в чем же, любопытно мне, корысть накручивать тебя?
– В том, что мылишься вовлечь в свои дела – тайные и явно недобрые!
Давно уж приметил я, что подкатываешься ко мне, набиваешься со мной на охоту и заискиваешь с виду. Еще и лыбишься до самых ух, подобострастно. А зенки твои остаются неулыбчивыми и холодными, точно волчьи! Да и ноне елико льстил, разливаясь в пять ручьев!
Зачем бы сие? Не иначе, имеешь скрытный умысел! И ежели вспомнить, сколь отвратен всем вятичам княжий Киев – за выплату ему дани и перемену им прежней веры, нетрудно догадаться о многом. К примеру, сообразить, что прислан ты в Тмутаракань под видом торговой надобности явно с иными намерениями…
Счастие твое, что знаком с кровным моим побратимом, дважды подряд – в ночном бою и поутру, спасшим мя от смерти. А второе твое везение: точно мечтаю я поквитаться! И в том – союзники мы.
Однако запомни наперед: аще ворон ты из матерых, так и я – не ворона, ощипанная! Посему, когда возникнет надобность, излагай прямо, и не крути! Не то – живо получишь от ворот поворот…
Внял? Не слышу ответа…
– Обдумаю, погодя и отвечу, – отреагировал Радислав, нахмурившись.
– Ну, годи! Торопить не стану! – расплылся в улыбке хищник, чуждый добродетельной ловитве, аще бывает таковая, далекий от истинной охотничьей чести, по разумению фальшивого коммерсанта. И не скрывал он самодовольства тем, что ловко перехватил инициативу, и уже диктует…
VIII
А и тяжела была доля криминалистов в первой четверти одиннадцатого века! Ведь не приходилось им рассчитывать на злодеев, оставляющих на месте преступления сотовые телефоны различных модификаций, паспорта – допустимо и заграничные, банковские карты – допустимо и платиновые, страховые свидетельства, медицинские полисы, пенсионные удостоверения, сберкнижки на предъявителя и ключи от квартир, где лежали деньги, добытые заведомо бесчестным путем.
Не имели они возможностей оперативно «пробить» номера телег, равно и экипажей для комфортного летнего выезда, саней и возков на полозьях, включая и иноземных марок, понеже в те допотопные времена еще отсутствовала нумерация на транспорте, облегчающая работу следователей и личные накопления владельцев тех средств передвижения.
Ничего не ведали даже о дактилоскопии!
И вынуждены были уповать разве что на органолептику – из собственных ощущений по части пяти традиционных чувств: зрения, обоняния, слуха, осязания и вкуса. Причем, отнюдь не всегда испытывали нетрадиционное чувство высокого удовлетворения – к примеру, при поштучном обследовании содержимого мусорных свалок неаккуратного коллективного пользования.
Не относилось к традиционным и «чувство зуба», вышедшее ныне из широкого применения. К нему обращались в ту пору для проверки золотых монет на подлинность.
Ежели при надкусывании края монеты, непременно сопровождаемом характерным хрустом, образовывалась лишь неглубокая вмятина-карбь, она являлась достоверно золотой не токмо на пригляд.
Аще ж не наблюдалось ни хруста, ни вмятины, либо последняя была, а глубокой, становилось очевидным: се – продукция недостойных фальшивомонетчиков!
И едва в шаге от выявленных следов бегства преступного лучника Молчан и Борзята практически одновременно заметили монету желтого цвета – примерным размером в двухрублевое достоинство, отчеканенное из медно-никелевого сплава на монетном дворе нынешней Российской державы, специалист по розыску и дознанию не побрезговал поднести ко рту сию находку.
– Ужель попробуешь? – справился Молчан с явным осуждением.
– Не премину, – буркнул Борзята, весь в сыскном раже.
И не преминул…
Отродясь не сподобился бы на подобное благородный Молчан! Ведь сей кругляшок представлял с виду златник ненавистного ему Владимира Киевского с изображением оного князя на обратной стороне – по пояс, с крестом в деснице и шуйцей, прижатой к груди.
Иное дело – хорошо знакомые Молчану по Царьграду ромейские солиды с изображением императора Василия Второго, с коих и была содрана композиция златника, да и его параметры!
Не испытывая к ним брезгливости – и патриотической, и гигиенической, достойный ловчий неоднократно прибегал к указанной проверке.
Киевские же златники, кои попадались ему лишь изредка – не боле трех раз, а большинство из его соплеменниеов их никогла и в зенки не зрило, он презирал с таковой силой, что наотрез отказывался принимать их в качестве оплаты, торгуя в Земле вятичей продуктами своего охотничьего промысла! Аналогично относился и к сребреникам, отчеканенными в Киеве…
Протестировав антипатичную для его сотоварища монету, Борзята, сплюнул, ибо не был совсем уж чужд гигиене ротовой полости.
– Точно златник! – констатировал он. – А драпали-то, похоже, двое. Один из них запнулся, тикая, а упав, зацепил боком за корягу поперек хода. Вот и разодрал свой поясной кошель, не заметив впопыхах, что из него выпало.
Прореживая бурьян, продолжу осмотр, не исключая новых находок…
– А и ловок ты! – воздал должное Молчан. – Истинно мастер! На ходу стрижешь подметки!
– Подметки стригут иные. Я же отлавливаю сих! – возразил по существу Борзята не без законной гордости за свое антикриминальное совершенство.
– Пожалуй, пора отличиться и мне, – рассудил Молчан вслух. – Отправлюсь на поиск стрелы… Не боишься ли одному остаться? Вдруг вернутся вороги за столь дорогой уликой?
– Обижаешь! – нахмурился его сотоварищ. – Видать позабыл, что я и в бою не плошал. А кистень-то у меня с собой! Да и нож с ним…
Справлюсь и один. Не впервой!
Да и не отважатся оные, раз уж вдвоем рванули, не прибегнув и ко второй стреле.
– Засим пойду. А ежели что, все же кликни! – предложил Молчан
– Благодарствую. Обойдусь и сам! – недружелюбно отозвался Борзята, злопамятно затаивший за обидные слова, насмешки, угрозы и шантаж.
И прекрасно осознавая сие, Молчан, замолкнув, удалился…
IX
И отправились они в обратный путь на трех меринах с добычей из шести зайцев.
Впереди следовал Шадр, сообразно старшинству своему в ловитвенных умениях и по возрасту, за ним – торговец ювелирными изделиями в умеренную цену; замыкал Тимошка – то ли перезрелый отрок, то ли скороспелый юнец, и не разберешь!
Не тратя времени попусту, и не сопереживая жене своей Драгомире о поздних сроках брюхатости, понеже подлинная его половина во супружестве прозывалась Доброгневой и охранили ее небеса оказаться на сносях в третий раз при вынужденной отлучке мужа, представитель торгового цеха предался в мыслях своих актуальному анализу и аналогичному синтезу.
По всему выходило, что доселе он действовал целенаправленно, отвлекаясь лишь на прелюбы с прекрасной хазарянкой, и дело его, скрытное, мало-помалу продвигается к достойному завершению.
От скончания весны до средины лета немало успел он! Обследовал всю территорию Тмутараканского княжества под началованием князя Мстислава, в кою еще не входили тогда восточный Крым и Керчь. Побывал даже в селении Фанагории, бывшем некогда знаменитым градом, где пребывал изгнанный из Ромейской державы василевс Юстиниан Второй, пригретый своим зятем – хазарским каганом Ибузиром Гляваном.
Мнимому Радиславу и привидеться не могло, что спустя тыщу лет с махоньким лишком правитель иной державы, неже Ромейская, погрузившись в воды Таманского залива в непосредственной близости от фанагорийских руин, выйдет на брег пред телекамерами, по случайности оказавшимися поблизости, аки рояль в кустах, держа в намозоленных штурвалом государственного управления руце две уникальные амфоры из шестого века нашей эры. Причем, в полнейшей сохранности и даже заботливо отполированные, о чем и не мечталось профессиональным археологам!
Се неопровержимо удостоверило примат высшей исполнительной власти над наукой, далекой от подобной удачливости и не располагающей подразделениями подводного спецназа с новейшей аппаратурой для изысканий на морском дне, равно и ушлой пресс-службой, прытко изобретающей информационные поводы для новых и новых воспеваний, включая и навигаторство для стерхов-первогодков – на мотодельтаплане и во главе птичьего клина, явно подсказанное словами известной песни: «Ушло тепло с полей, и стаю журавлей / Ведет вожак в заморский край зеленый…».
Обзавелся он двумя оборотистыми помощниками, коим доверял торговать, егда отлучался – порой и не на един день, по тайным своим надобностям, включая не токмо разведывательные, а и амурные. Ибо всегда во благо чередовать полезное с приятным! Заслужил репутацию добычливого охотника, второго за Шадром в Тмутаракани. А еже изловчился с выдрой и болотной рысью, а вслед и порадовал ими княгиню Анастасию, акции его в общественном мнении поднялись еще выше, и не зря возревновал Шадр! Наладил постоянно действующий контакт с урожденным в Киеве Евпатием, начальствующим над двумя стражниками на главном тмутараканском торге, коего допрежь ведал Будимиром из отряда скорого реагирования внешнего сыска Секретной службы Земли вятичей. Разведал подходы к складам, где хранилась заключенная в глиняные амфоры нефть – для нужд Ромейской державы и ее морских огнеметов, непременно подлежащая ночной краже. Хотя еще не определился с алгоритмом оного хищения.
Завязал шапочные знакомства с местными контрразведчиками и младшим тиуном над ними, неизменно настороженными в своем неустанном бдении. Ведь не было во всей Тмутаракани того, кому они вполне доверяли бы по долгу службы своей – охранно-политической.
Все же снисходили принимать от него куропаток и перепелов, не брезгуя, под настроение, и утками. Ибо невежливо отказывать тем, кто презентует сотрудникам спецслужб от самого сердца, по обыкновению выдаваемое за чистое, а елико стерильно оно на самом деле, не выявить иначе, чем на допросе с особливо строгим пристрастием. Впрочем, у ревнителей внешней и внутренней безопасности в Тмутаракани и окрест еще не было серьезных показаний на Радислава, а исходя лишь из подозрений, не посадишь на кол! Чай, правовое княжество, а не Чухлома! – далекая географически, равно и в плане демократии…
Появились у него заделы и для представления Мстиславу-князю – понятно, по протекции любимой жены его. А случись оное, открылись бы таковые перспективы, что дух захватывает!
А в довершение всего, успел сблизиться с неимоверно пригожей Чичак, допрежь говевшей по причине долгого отсутствия мужа, убывшего по торговым делам и неспособного к зачатию, в полное противоречие с именем своим Эфраим, означающим «плодовитый». Вместе побывали не в одном конном выезде по ознакомлению с местными достопримечательностями, включая и долину лотосов на водной глади, представлявшую неимоверное число розовых цветов с огромными зелеными листьями. И любование ландшафтами не отделяли от любования друг другом!
