полная версия

Виктор Елисеевич Дьяков
Дорога в никуда

15

Иван и Полина, родившиеся и росшие в Усть-Бухтарме, потом учившиеся, он в Омске и Оренбурге, она в Семипалатинске… Они, по большому счету, никогда не жили в по настоящему больших городах, хотя и ему стотысячные Омск и Оренбург и ей пятидесятитысячный Семипалатинск казались в сравнении с родной станицей очень большими городами. Но когда они оказались в Харбине, городе насчитывавшем свыше трехсот пятидесяти тысяч жителей, половина из которых были русскими…

Харбин, город в северо-восточном Китае, в Маньчжурии на берегу реки Сунганри, спроектированный и построенный русскими на рубеже 19-го и 20-го веков, во время строительства КВЖД. В двадцатых годах вся жизнь здесь шла по «регламенту», имевшему место в дореволюционной России. Постоянное русское население, рабочие и служащие КВЖД, а так же те граждане России, осевшие здесь по коммерческим и прочим надобностям еще до революции, сейчас составляли не более трети всего русского населения. Остальные две трети – спасшиеся от большевиков беженцы. Здесь они нашли относительно безопасный осколок старой России, где можно было остановиться, отойти от пережитых страхов, от голода и болезней. Но все это при условии, если они убежали из родного дома не налегке, а вывезли какие-нибудь драгоценности, или запрятали в нижнем белье определенную сумму в золоте и серебре. Увы, у подавляющего большинства беженцев: чинов белой армии, всевозможных интеллигентов, членов их семей, таких денег и ценностей либо не имелось вовсе, либо имелось крайне мало. Из бумажных же денег здесь ценилась только иностранная валюта.

У Ивана и Полины не было валюты, но у них имелось золото и серебро, ну и конечно завещание, скрепленное подписью и печатью купца Хардина. Но с «обналичиванием» завещания в Русско-Азиатском банке, несомненно, возникло бы много вопросов, и вообще надо было сначала осмотреться и обустроиться в городе. Они, даже не отдавая себе в том отчета, более всего жаждали отойти от пережитого, пожить спокойной мирной жизнью, наконец, вдоволь наесться и отоспаться, никуда при этом не спеша, не стремясь. Ну и, конечно, пожить жизнью большого города, о которой всегда мечтали, но которой фактически им еще не приходилось жить: кинематограф, театры, рестораны, встречи и разговоры по интересам со старыми и новыми знакомыми. Война, жестокость, зверство, кровь, грязь, тиф… и все прочие мерзости остались там, позади, и уже не касались их непосредственно. Но прибывавшие в город новые беженцы из России не давали забыться, также как и заголовки местных русских газет.

В городе имелось сибирское казачье землячество, что выжило при отступлении колчаковских войск вдоль Транссиба до Забайкалья. Ивана как аннековского офицера активно агитировали идти в Приморье и продолжить вооруженную борьбу с большевиками. Большинство вместе с ним приехавших анненковцев именно так и поступили. Но Иван на этот раз подавил уже не очень громкий приступ совестливости и предпочел остаться в Харбине, перейти к мирной жизни, благо здесь имелось много как чисто русских коммерческих фирм, организаций, предприятий, так и со смешанным капиталом.

Супруги сняли довольно хорошее жилье, и если для Полины жизнь с удобствами не была внове, она у Хардиных так жила, то Иван впервые жил в квартире с центральным отоплением и ванной. С электрическим освещением они оба уже жили, он в опять же в Омске и Оренбурге, она в Семипалатинске, но в Усть-Бухтарме такового не было. После того, как с конца 1920 года в Харбин нахлынула волна белых, отступавших из Забайкалья, большая часть сдаваемого внаем жилья оказалось занято, но это в основном коснулась только относительно дешевых квартир без удобств и канализации. Что же касается дорогостоящих квартир, которые в свое время строились для руководящего и инженерного состава КВЖД, они оказались по карману весьма немногим беженцам, в основном всевозможным купцам и чинам интендантских служб белой армии, сумевших в своей тыловой деятельности «сделать» определенный капитал. Потому, когда Решетниковы, вдруг, сняли хоть и небольшую, но благоустроенную квартиру в престижном районе, так называемой Пристани, на фешенебельной Китайской улице, это вызвало у прибывших вместе с ними анненковцев немалое удивление. Ведь те в основном осели в дощатых хибарках Зеленого базара, прибежище всевозможной нищеты, или в лучшем случае нашли пристанище в частных домах поселка Модягоу, где жили железнодорожные служащие среднего звена.

То, что Полина не сразу пошла в Русско-Азиатский банк и не предъявила завещание Ипполита Кузмича… Это объяснялось рядом причин. Все-таки идти с завещанием на такую крупную сумму ей, до того никогда не сталкивавшейся с банковскими операциями, все равно, что лезть в воду, не зная броду. Где-то только месяца через полтора, немного обжившись и чуть привыкнув, Иван с Полиной решились, наконец, что-то делать в этом направлении. Здесь большое значение имела личность Петра Петровича Дуганова, ведь к нему перед своей смертью советовал обратиться за помощью и советом Ипполит Кузмич. Именно от него в значительной степени зависело возможность признания завещания банком и объявление Полины наследницей вложенных в банк капиталов купца Хардина. Жив ли Дуганов, живет ли в Харбине и по-прежнему служит ли в банке?

На этот раз судьба благоволила Ивану и Полине. Дуганов по-прежнему жил в Харбине и служил в Русско-Азиатском банке. Был он там, правда, не бог весть какой шишкой, рядовой служащий, но супруги очень обрадовались… Иван окольными путями выяснил, где живет Дуганов, и в один из воскресных дней июля 1921 года, Полина, одев новое, недавно купленное платье пошла по указанному адресу. Иван ее сопровождал, но она оставила его на улице перед домом…

Дугановы, сорокатрехлетний глава семейства, его жена и сын, учащийся харбинского коммерческого училища, представляли из себя семью русских харбинцев среднего достатка. Они снимали трехкомнатную квартиру в так называемом «Новом городе». Петр Петрович, конечно, не узнал Полину, ведь он помнил ее девочкой-гимназисткой. Впрочем, и она вряд ли бы признала в этом обрюзгшем с устало-одутловатом лицом господине, того моложавого с ловкими движениями, услужливого приказчика Ипполита Кузмича, некогда вызывавшего живейший интерес не только у семипалатинских дам, но и многих молоденьких барышень. Нечто вроде недоумения возникло, когда Петр Петрович открыл дверь, а Полина смотрела на него и, не узнавая, спросила, может ли она видеть господина Дуганова…

– Я, Дуганов, – отвечает Петр Петрович, в домашней пижаме, шлепанцах, с пенсне на мясистом носу.

На лице Полины непроизвольно нарисовалось такое удивление, что в ответ Петр Петрович даже несколько растерялся, стал себя оглядывать, все ли у него в порядке с внешним видом, не видна ли «из под пятницы суббота», но так и не понял, чем он вызвал такое изумление этой молодой видной дамы. Неловкую сцену разрешила жена Дуганова. В своей семипалатинской жизни она частенько с мужем удостаивалась быть приглашенной к Ипполиту Кузмичу на всевозможные семейные торжества и праздники и там…:

– Господи, Петя, ты что же не узнаешь, кто это!? Это же Поля, подруга Лизы Хардиной. Помнишь, она жила у них в доме, когда в гимназии училась? Как вырасла-то, какая стала! Проходите, проходите пожалуйста! Петя, что же ты стоишь, возьми у Полины шляпку, – женская память на внешность, как правило, более изощренная и жене Дуганова не составило труда в образе нынешней Полины узнать девочку-гимназистку, которую она в последний раз видела восемь лет назад…

– Ну, что ж поделаешь… такова судьба… Да жалко Ипполита Кузмича и семейство его… хорошие были люди. Надо бы службу за упокой заказать. Я ведь ему очень многим обязан, и здесь в Харбине я благодаря его рекомендации оказался…– качал сокрушенно головой и вытирал выступившие слезы Петр Петрович.

Опознав, наконец, с помощью жены Полину, Дуганов стал ее расспрашивать… и узнал о страшной судьбе семьи своего благодетеля. Когда же он стал искренне сокрушаться, и многократно упоминать, что если бы Ипполит Кузмич избежал гибели и тоже добрался до Харбина, то здесь бы такой человек не пропал с его умом, энергией и опытом, к тому же имея такой счет в Русско-Азиатском банке… Полина тактично выдержала скорбную паузу, согласилась сесть за стол, который по такому случаю быстро накрыла хозяйка. После того, как помянули Хардиных и хозяин вновь проронил слезу… тут Полина решилась:

– Петр Петрович, у меня к вам дело… очень серьезное. – Она специально решила перейти к основной цели своего визита вначале изрядно разжалобив Дуганова, после чего достала из сумочки предсмертное письмо Ипполита Кузмича к Дуганову, а когда тот его прочитал, подала и завещание…

Петр Петрович сразу помрачнел, собрал морщины на лбу, и на несколько минут задумался. Он как никто осознавал, какое это нелегкое дело доказать подлинность завещания, а фактически объявить живую наследницу немалого вклада, который, а руководство банка на это очень надеялось, уже никогда не будет востребован вкладчиком, как и множество прочих вкладов, чьи владельцы бесследно сгинули в гиенне гражданской войны. Понимал он и что единственным поручителем за Полину, который может удостоверить и подпись и печать на завещании, является он и только он. Нет, Петр Петрович безоговорочно верил Полине и ничуть не сомневался в подлинности завещания… Он просто боялся, боялся, что если он засвидетельствует это завещание… Это может не понравиться нынешнему руководству банка, где ведущая роль уже принадлежала не русским, а французам, и тогда под любым незначительным предлогом его просто могут лишить места, то есть куска хлеба. Рисковать он не хотел, но в то же время голос совести хоть и несмело, но взывал. И еще, чего Петр Петрович опасался, пожалуй, более всего, он не сомневался, что если он откажется помогать Полине, его просто до смерти запилит, или даже проклянет жена, которая боготворила Хардиных, а Полина сейчас являлась едва ли не олицетворением той семьи…

– Ну что ж Полина Тихоновна… нелегкое это дело, дасс. Но в память об Ипполите Кузмиче, да и с батюшкой вашим мне тоже приходилось иметь дела… Так вот, я конечно, помогу вам, всем чем смогу, но сразу предупреждаю, дело это очень и очень нелегкое. Сейчас наш банк осаждают много всевозможных наследников наших вкладчиков, которые не могут подтвердить свои права на наследство, то что эти вкладчики погибли, хоть и утверждают это устно. Понимаете, среди этих людей есть и те, кто говорит правду, и обыкновенные мошенники. Потому процесс доказательстьва ваших прав на наследство, это очень долгое и муторное дело. Хотя я вам, конечно, верю, и вы предоставили вроде бы все нужные документы, даже справки из анненковского госпиталя о смерти Ипполита Кузмича и гибели его жены и дочери. Все это должно помочь, но пока лучше этих бумаг в банк не носить и не предъявлять. А я в ближайшее время осторожно попытаюсь узнать, кто конкретно этими наследственными делами занимается и с чего нам лучше начать, так сказать, прощупаю почву. Понимаете меня?

– Понимаю… Спасибо вам Петр Петрович. Я еще вот что хотела вам сказать, – Полина понизила голос, так чтобы не услышала отошедшая на кухню жена Дуганова. – Если все устроиться, я обещаю, мы вас отблагодарим, хорошо отблагодарим, не сомневайтесь.

Дуганов с интересом, чуть прищурившись взглянул на Полину. Он не был ни сволочью, ни бессеребреником, он был обыкновенным человеком всю жизнь считавшим большие деньги, не свои деньги. Но, видя их в больших количествах, никогда не взявший чужой копейки, он не мог не мечтать, что бы и у него завелась хотя бы малая их толика.

– Ну что ж, об этом после поговорим, когда я все конкретно выясню и прикину шансы на успех,– поспешил ответить нейтрально Петр Петрович, видя, что жена возвращается из кухни. Ее он решил пока не ставить в курс появившихся у него с новым «партнером» отношений. – А пока что давайте-ка я введу вас в курс финансовых взаимоотношений в Харбине. Очень они непростые сударыня, да-да. Кстати, у вас есть средства на ближайшее время? – Дуганов спрашивал, глядя на хоть и не очень броское, но достаточно дорогое платье Полины, делая соответствующие выводы.

– Да, у нас есть некоторая сумма в золоте и ассигнациях. На ближайшие полгода должно хватить,– достаточно уклончиво ответила Полина, не желая раскрывать тот факт, что у них с Иваном имеется достаточно крупная сумма.

Но Петр Петрович искренне обрадовался, что его гостья не стеснена в средствах и нет необходимости давать ей в долг. Потому уже в несколько приподнятом настроении он выпил еще одну рюмку «Жемчуга», фирменной харбинской водки и стал посвящать Полину в тайны местного «уличного» рынка:

– В городе, как и во всей Манчжурии в ходу очень много различных денег. Но все сравнивают либо с золотым царским рублем, либо с валютой наиболее мощных иностранных государств. Особенно надо быть осторожным при наличии у вас старых российских бумажных денег. Николаевки, керенки, колчаковки или местные хорватки, это самая малоценная валюта, которая дешевеет с каждым днем, потому от нее лучше как можно скорее избавиться, так же как от семеновких «голубков», или владивостокских «буфферок». К сожалению банки, в том числе и наш, не производят обмен этих малоценных денег. Потому в городе полно китайских менял, вам уже наверняка приходилось сталкиваться с ними. Каждый меняла устанавливает свой курс и пытается содрать с клиента как можно больше при обмене. Но вы должны твердо усвоить, что керенки всегда вдвое дешевле николаевских, а колчаковки вдвое дешевле керенок. Это при любом «дрейфе» рыжика, то есть золотого царского рубля и валют основных иностранных держав. Сейчас, например, курс золотого рубля таков, он равен 75 американским центам, 63-м николаевским рублям в ассигнациях и, как нетрудно подсчитать, 126 керенкам и так далее…

16

Иван, как только они с Полиной немного обжились в Харбине, стал посещать офицерское собрание, где постоянно встречал как офицеров-анненковцев, так и знакомых по службе в 9-м казачьем полку, однокашников по юнкерскому училищу и кадетскому корпусу. Там можно было в интересном общении провести вечер, услышать новости с покинутой родины. Так Иван узнал о подробностях Большенарымского восстания летом 1920 года, об участии в них брата. Но о дальнейшей судьбе Степана, как и о том, что творится в Усть-Бухтарме, о родителях, своих и жены, он так ничего и не выяснил. В то же время ходило множество вроде бы достоверных слухов об Анненкове. Арестованный после ухода его основных сил, атаман так и сидел в китайской тюрьме, и несмотря ни на какие усилия эмигрантских лидеров, освободить его пока не удавалось.

Полина, в отличие от Ивана интересовалась новостями из России постольку-поскольку. Она, конечно, сильно переживала за родителей, за брата, судьбы которых ей были совершенно неведома, но в то же время… Полина была молода, и попав в большой город, живущий множеством интересов, в кипучем ритме, соблазном магазинов, парикмахерских и всевозможных развлечений, она, выросшая на глухой периферии Российской Империи, с гимназических лет мечтавшая о центральных имперских городах, Петербурге, Москве… Но Империя рухнула и теперь Харбин предстал прототипом той империи, той жизни. Первое время она несколько стеснялась, но увидела, что как она и ожидала, среди местных белоэмигрантов действительно немного представителей высшей русской аристократии, и то, что она всего лишь жена казачьего офицера и дочь станичного атамана, вовсе не является здесь клеймом принадлежности ко второму сорту. Полина довольно быстро адаптировалась к харбинской жизни, и вскоре была уже вхожа, как в дома некоторых высших служащих КВЖД, так и местного казачьего сообщества, видных деятелей эмигрантских политических кругов, как военных, так и гражданских. Тут не последнюю роль сыграли и деньги, которые они с собой привезли, и, конечно, ее внешность.

Те выходные платья, которые Полина, несмотря на все перипетии судьбы привезла с собой, пребывали не в лучшем состоянии. Да и мода не стояла на месте. После окончания мировой войны только Россия продолжала воевать сама с собой, а цивилизованный мир зажил своей естественной жизнью, и Париж, забывая ужасы Соммы и Вердена, вновь стал привычно функционировать как законодатель мировой моды. И в Харбин добрались ультрасовременные платья, шляпки, прически… А так как женщин среди эмигрантов было много, то бывшие москвички, петербурженки, екатеринбурженки, омички, иркутянки… а ныне харбинки с жадностью принялись утолять естественную женскую «жажду», которая копилась в них все эти невзгодные годы: одеваться, завиваться, краситься-душиться, красоваться, танцевать на балах, ходить на праздники, спектакли, оперы, в оперетту, кинематограф, кокетничать, влюбляться… жить. Хоть и потеряли они родину, но жизнь-то сохранили.

Изголодавшиеся по мирной жизни, развлечениям русские эмигранты все это нашли в Харбине в самом широком «ассортименте». Здесь легко находили приложение своих «талантов» как любители покутить, так и театралы, поклонники цирковых представлений, библиофилы. Та же библиотека железнодорожного собрания имела фонд, насчитывавший 14 тысяч томов, а всего в городе имелось 25 русских библиотек и читален. В Харбине постоянно работали два цирка, где гастролировали труппы со всего мира. Для тех, кто приехал сюда с детьми, функционировали русские начальные школы, гимназии, лицеи, коммерческое училище. Имелась возможность даже получить высшее образование в пяти русских ВУЗах, в том числе в знаменитом Харбинском политехническом институте, имевших, как костяк своих старых преподавателей, так и профессуру эмигрировавшую в ходе гражданской войны. В городе выходили русские газеты и журналы. Наличие большого числа залов и сценических площадок, и бегство сюда из воюющей России многих крупных артистов и музыкантов, а также наличие публики жаждущих видеть и слышать этих артистов и музыкантов… Это способствовало бурному развитию искусства, открытию множества музыкальных и балетных школ, школ пения и танцев…

Будучи по составу населения наполовину русским, наполовину китайским городом, Харбин в то же время был открыт всему миру. Здесь имелось, аж целых пятнадцать консульств, находились отделения крупнейших иностранных банков, страховых компаний, множество экспортно-импортных контор. Русских беженцев не могло не поражать огромное количество автомобилей на улицах города. До революции в России только Москва и Петербург имели более или менее значительные «автопарки», а в большинстве мелких городов, не говоря уж о сельской местности, автомобили являлись или большой, или относительной редкостью. А здесь даже наладили прокат автомобилей. Активно действовали в городе французские фирмы, поставлявшие прямо из Франции парфюмерию и разнообразные вина, магазины швейцарских фирм по продаже часов…

Открытый миру Харбин имел едва ли не все промышленные новинки и продовольственные деликатесы. После разбитой, разграбленной, голодной России, это изобилие не могло не поражать. Счастливы были те русские, кто находил работу в иностранной фирме. Впрочем, в Харбине имелось предостаточно и предприятий принадлежащих чисто русскому капиталу, как тех, что существовали с дореволюционных времен, так и созданных эмигрантами, сумевшими вывезти с собой достаточные средства и ценности. Наиболее крупным частным русским предприятием в городе и во всей Маньчжурии считалась фирма «Чурин». В Харбине этой фирме принадлежали табачная, колбасная, чаеразвесочная фабрики, лаков и красок, пивоваренный, кожевенный, мыловаренный и водочный заводы, мастерские дамского и мужского платья и шляп, три универсальных магазина…

Именно в чуринском универсальном магазине Полина решила по возможности приодеться по моде. Впрочем, даже когда она жила в Семипалатинске и регулярно с Лизой посещала тамошние магазины готового платья, живо интересовалась всеми веяниями моды… Даже тогда она имела возможность отслеживать моду лишь с опозданием на несколько лет, ибо именно такой временной путь мировая мода, законодателем которой испокон являлся Париж и его модельеры типа Поля Пуаре… Так вот, не менее года мода преодолевала «путь» от Парижа до Петербурга и Москвы, даже если ее инициаторами были те же русские артисты и художники, герои и героини знаменитых дягилевских «русских сезонов». Ну, а от центральных городов империи до Семипалатинска та же мода шла уже никак не меньше трех, а то и более лет. Потому, когда тот же Поль Пуаре уже давно «изничтожил» корсеты, в Семипалатинске дамы еще во всю в них щеголяли, уверенные в их незыблемости. Полина по малолетству корсетных мук так и не познала, тем не менее, то что она видела перед войной на состоятельных семипалатинских модницах и чему пыталась подражать, на самом деле было модой конца первого десятилетия века. За время войны и ее жизни в Усть-Бухтарме она еще более отстала, и сейчас в Харбине, вдруг, иной раз видела дам в таких одеяниях!… Потому она и решила посетить чуринский магазин и переговорить на эту крайне интересную ей тему в отделе готового платья. Ей удалось пообщаться не только с продавцами, но даже с начальницей отдела, которая сразу определила в ней не бедную покупательницу, и постаралась как можно подробнее ввести ее в курс современной женской моды:

– В последнее время в моду вошли платья с косым подолом… Вот извольте, посмотрите… Ткани самые разные джерси, муслин, кашемир… На вашу фигуру и размер вот рекомендую эти модели, сшиты здесь в наших харбинских пошивочных мастерских, но по выкройкам разработанными в салоне самой Мадлен Воские…

Полина жадно всматривалась в эти, доселе неведомые ей платья с «косым подолом», которые сразу после мировой войны вошли в моду в Париже и… не находила в них ничего привлекательного, уж очень они ей казались неестественными, сглаживающими, совершенно не подчеркивающими особенности женской фигуры.

Начальница по выражению лица Полины определила ее мысли:

– Вам они кажутся чересчур свободного покроя? Понимаю, при вашей фигуре, конечно, лучше более облегающее, но ничего не поделаешь это мода, а ее очень часто диктуют люди не любящие пышных женских форм… Впрочем, у нас здесь не копируют слепо Европу. Ведь многие русские дамы примерно так же как вы реагируют, и мы создали свой компромиссный стиль… Вот посмотрите, подол такой же косой, но остальное, особенно сверху, как раз то что более по вкусу нашим клиенткам с хорошо развитыми формами.

Начальница показала Полине несколько «компромиссных» платьев, которые той понравились куда больше, хоть и не вызвали однозначного восторга. Еще больше Полину поразило модное белье. Все что женщины носили, казалось, совсем недавно, все эти пышные панталоны, и прочее кружевное и объемное, все безвозвратно ушло в прошлое. Белье минимизировали до короткой комбинации, коротких исподних штанишек и пояса для чулок! Нет, она пока просто не готова была все это одеть, но и покупать имеющееся здесь же, сшитые по довоенной моде платья, белье и прочее, тоже не стала.

Начальница неожиданно поддержала ее:

– Я вас понимаю, правильно делаете, что не торопитесь. Служащие нашей фирмы и их жены, что бывают в Европе, утверждают, что в ближайшее время грядет сильное изменения в женской моде. Уж не знаю верить или нет, но длина юбок сильно укоротится и чулки будут совсем другого цвета.

– Что чулки… а какого же они будут цвета? – изумленно спросила Полина, не допускавшая мысли, что чулки могут быть иного цвета чем общепринятый черный.

– Телесного, – негромко, но едва ли не торжественно произнесла начальница. – На выставках уже представлены первые образцы, и мы ждем, что вот-вот завезут и к нам. Их делают из вискозы.

– Телесного… о, ужас это же ноги будут смотреться как голые! – не смогла сдержать негодования Полина.

– Ну и что? – с улыбкой произнесла начальница. – Это пусть те, у кого ноги кривые или тощие переживают, но, поверьте, ваши ноги от этого только выиграют…

После того разговора Полина долго размышляла о новой моде, прикидывала выиграет лично она или нет от укорачивания юбок и ношения телесного цвета чулок… После того, как окончательно пришла к выводу, что начальница отдела чуринского универсального магазина совершенно права, Полина успокоилась и постепенно, не спеша стала «прибарахляться».

Тем не менее, беспокойство о родных, нет нет, да и ввергало ее в глубокую депрессию. Особенно долгой таковая случилась, когда однажды, придя из офицерского собрания, Иван сообщил ей, что Омский кадетский корпус еще в 19-м году эвакуировали и сейчас он находится во Владивостоке… Целых полторы недели, пока Иван ездил на поезде во Владивосток, нашел там на острове Русском нынешнюю дислокацию корпуса и все выяснял, Полина жила во «взведенном» состоянии, надеясь что Иван приедет не один, а с братом… Но, увы, Иван вернулся один, и кроме того, что Володя не эвакуировался с корпусом, а остался в Омске, ничего сообщить не мог.

Надежда на наследство Ипполита Кузмича после посещения Полиной Дуганова получила новый мощный импульс. Тем не менее, на скорое урегулирование всех «формальностей» рассчитывать не приходилось. Потому, ничего не оставалось, как поскорее истратить имеющиеся у них бумажные деньги… и даже залезть в «НЗ» потратити некоторую толику золотых империалов. Полина обегала едва ли не все магазины города, пока не приобрела у того же «Чурина» сразу несколько платьев, туфель, шляпок, белья впрок, приглядела кое что и из зимней одежды. Все это так ее захватило, что она, казалось, на время вычеркнула из памяти свое недавнее прошлое. «Прибарахлившись», она могла уже быть «принята», например, в доме у бывшего главнокомандующего войсками Колчака генерала Дитерихса, других видных деятелей эмиграции. Полину не могли не заметить, и Решетниковых все чаще стали приглашать на всевозможные званые обеды и ужины. Иван сначала сопровождал жену в форме, но ее состояние тоже оставляло желать лучшего, потому и ему пришлось прикупить и одеть цивильный сюртук.

На все эти застолья, заканчивавшиеся обязательными танцами под граммофон, Иван ходил с неохотой. Он не мог не видеть, что его приглашают потому, что у всех этих поиздержавшихся высоко и просто превосходительств возник интерес к видной и по всему каким-то образом сумевшей вывезти из России немалые деньги жене есаула. Полину часто приглашали танцевать. Ивану, конечно, это было неприятно, хоть он и знал, жена надеялась, что именно на таких «мероприятиях», он подыщет себе подходящее место работы. Предложения были, но они его не устраивали, какие-то коммивояжеры, мелкие чиновники в управлении КВЖД с мизерной оплатой и «на побегушках». В конце-концов работу ему тоже нашла Полина. После одного из туров вальса с очередным «важным» кавалером, она подошла к Ивану и зашептала ему на ухо:

– Ваня, есть вакантная должность приказчика в фирме у самого Чурина…

Иван и тут согласился не сразу, но так как испытывал все более сильные угрызения совести от того, что фактически живет за счет жены, и из своих денег не может ей даже купить подарок на именины… Полина же более всего опасалась, что Иван не выдержит столь длительного безделья и, поддавшись на уговоры своих знакомых в офицерском собрании, решит ехать в Приморье, или еще куда-нибудь воевать. Ведь бывших офицеров на все лады агитировали вступать, как в вооруженные силы белого Приморья, так и в китайскую армию. Здесь, в Китае тоже назревала большая война. Полина, сама того не осознавая, полностью прониклась мыслями своего отца, что надо не воевать, а просто ждать, и тогда Бог даст, они живыми и здоровыми вернутся в свое отечество, и заживут старой, устоявшейся, привычной жизнью. Уже осенью 21 года, она нашла и для себя место. То была хоть и мало оплачиваемая, но почетная должность воспитательницы в пансионате «Очаг», приюте для девочек-сирот, дочерей погибших офицеров. Этот пансионат учредила супруга генерала Дитерихса и пригласила работать в нем Полину. Иван же начал свою службу у Чурина.

Иркутский купец Иван Яковлевич Чурин открыл отделение своей фирмы в Харбине в 1898 году, то есть одновременно с закладкой самого города. Да 17 года фирма в основном торговала здесь мануфактурой и другими товарами русской промышленности. Но в ходе гражданской войны магазины и предприятия Чурина в России были «экспроприированы» советской властью и харбинское отделение срочно было преобразовано в промышленное товарищество. Взамен потерянных российских поставщиков фирма нашла новых, в основном в Европе. Также самым тесным образом она была связана и с манчжурским рынком, местными поставщиками и покупателями. Фирма «Чурин» на своих предприятиях дала работу сотням русских беженцев, спасла от голода и обеспечила их семьи. До 90 процентов служащих фирмы составляли выходцы из бывшей Российской империи.

После собеседования, произошедшего в двухэтажном здании правления фирмы, Ивана определили в сельскохозяйственный отдел, приказчиком в отделение автомобилей и сельскохозяйственных машин. Иван, будучи кавалеристом, имел об автомобилях весьма смутное представление, но что касается сельхозмашин, он как сын хлебопашца, выросший в зернопроизводящем районе разбирался неплохо. Руководство фирмы дало три месяца в качестве испытательного срока, в течении которых Ивану надлежало изучить устройство импортных, в основном немецких сенокосилок и веялок, молотилок и прочих сельхоз машин. Пришлось вспоминать, изучаемый им в кадетском корпусе и юнкерском училище, «deutch», чтобы читать и переводить техническую документацию. Далее ему предстояло ездить по Маньчжурии рекламировать и продавать те сельхозмашины в различных, желательно крупных хозяйствах, коих тогда там было немало, в том числе и русских…