полная версия

Виктор Альбертович Сбитнев
Совсем другая история

Мало кто будет спорить с тем, что наиболее талантливо и достоверно воссоздал войну участник кровопролитной Севастопольской кампании поручик ещё николаевской армии Лев Толстой. В своё время на изучение его эпопеи «Война и мир» в девятом классе я, как учитель литературы, потратил едва ли ни целую четверть. Причём, более всего часов у нас ушло на такие важные для советской школы темы, как «Истинный и ложный патриотизм в романе» и «Дубина народной войны». О, сколько было потрачено душевных сил! И знаете, встреченные мною ученицы той поры в разговоре признались, что не любят нынче смотреть по вечерам основные каналы российского телевидения, потому что там один патриотизм, а недовольного народа нет. Как говорится, получили прививку на всю оставшуюся жизнь. Но сам автор романа, через много-много лет заболев публицистикой, пошёл ещё дальше. В своей статье 1900 года «Патриотизм и правительство» он не сказал в адрес патриотизма вообще ни одного доброго слова! Для полной адекватности восприятия давайте используем при цитировании один из испытанных приёмов современной режиссуры. Так, в «Сибирском цирюльнике» Никита Михалков весьма легко погрузил зрителей в эпоху Александра Третьего. А мы попытаемся произвести обратное: представим, что Лев Толстой написал «Патриотизм и правительство» только что, скажем, для президента Путина, Медведевского кабинета министров, патриотично настроенного окружения и кучки обласканных властью журналистов типа Соловьёва и Брилёва. Итак:

– Патриотизм и последствия его войны (пропаганды – В.С.) дают огромный доход газетчикам и выгоды большинству торгующих (Сечину, подрядчикам Керченского моста и т.п.). Всякий император, король тем более приобретает славы, чем более он предан патриотизму.

– В руках правящих классов войско, деньги, школа, религия, пресса. В школах они разжигают в детях патриотизм историями, описывая свой народ лучшим из всех народов и всегда правым; во взрослых разжигают это же чувство зрелищами, торжествами, памятниками, патриотической лживой прессой. Главное же, разжигают патриотизм тем, что, совершая всякого рода несправедливости и жестокости против других народов, возбуждают в них вражду к своему народу и потом этой-то враждой пользуются для возбуждения вражды и в своём народе.

– Возбудив же к себе ненависть других народов, а в своём народе патриотизм, правительства уверяют свой народ, что он в опасности и нужно защищаться.

– Правящие классы (не одни правительства с их чиновниками, но и…капиталисты, журналисты…) могут удерживать своё исключительно выгодное в сравнении с народными массами положение только благодаря государственному устройству, поддерживаемому патриотизмом. Имея же в своих руках все самые могущественные средства влияния на народ, они всегда неукоснительно будут поддерживать в себе и в других патриотические чувства, тем более, что эти чувства, поддерживающие государственную власть, более всего другого награждаются этой властью.

– Всякий чиновник тем более успевает по службе, чем он более патриот…

Как видим, последнюю формулу Толстой вывел как будто специально, чтобы исчерпывающе объяснить мотивы поведения чиновника Мединского и художников Михалковых в качестве опять-таки чиновников от литературы и кино. И, конечно же, – всех генеральных менеджеров российских телеканалов, главных редакторов государственных печатных и электронных СМИ и т.п. Поведение – да, объясняет, ибо тут, как говорится, назвался груздем – полезай в кузов! Но не оправдывает ни этическую, ни нравственную, ни в самом конкретном смысле интеллектуальную подоплёку выбора (полезать в кузов или не полезать?), который на определённом этапе своей карьеры и судьбы делает каждый Человек и Гражданин. Перед режиссёром Михалковым, по крайней мере, такой выбор в своё время стоял. Но если за какими-нибудь Соловьёвым или Брилёвым и нет в сущности ничего, кроме итальянского именьица да дома в Великобритании, то относительно Михалкова – извините! Там – галерея запоминающихся художественных образов, цепь эстетических новаций, ставших незыблемой частью русской культуры. А говоря предельно просто, – частью русского менталитета. Поэтому и возникает феномен бесовщины, ибо авторитетному, признанному народом художнику во сто крат легче достучаться до аудитории, чем кому бы то ни было ещё… в своём Отечестве. И аудитории у крупных режиссёров и известных деятелей культуры куда обширней и определённей, нежели у, так сказать, рядовых госагитаторов. Их работа с сознанием народных масс напоминает мифологический розжиг костра: подходили по очереди около десятка дюжих разбойников, шумно топтались и ругались, чиркали-чиркали кресалами – не горит у них, хоть плачь. Подошёл тщедушный охотник, склонился бесшумно, поколдовал перед собой с минуту, и разом занялись весёлым пламенем все разложенные перед ним дрова. Поэтому сам собой встаёт вопрос о гражданской ответственности художника перед своим народом, который от него столь зависим. Карьера и личное благосостояние априори не могут считаться достойными главной цели творца! И поэтическая формула «поэт в России больше, чем поэт!» возникла в Отечестве не на пустом месте. Ещё очень многие россияне хорошо помнят бурные дебаты по всему СССР вокруг новых романов Бондарева и поэтических сборников Вознесенского, публицистических песен Высоцкого и сатирических программ Аркадия Райкина, театральных премьер Георгия Товстоногова в БДТ и музыкальных новаций Рыбникова в «Октябрьском». Искусство и литература существенным образом влияли на жизнь страны и в значительной степени поддерживали эстетический тонус её граждан. Сегодня как движение всей страны, так и отдельное проживание каждого из россиян происходит вне когда-то объединявших всех нас эстетического, этического и политического потоков. Третий – политический я, разумеется, приткнул к первым двум с натяжкой, как досадный рудимент социализма, как абсолютно неконтролируемый тормоз. В результате с утверждением третьего (неконституционного!) срока Путина мы окончательно затормозились! В течение майской кампании 2018 года как минимум каждый второй из проголосовавших за Путина на вопрос «а почему именно за него?» отвечал почти с отрепетированной интонацией: «А за кого же ещё? Больше не за кого…» И это тоже результат работы Михалкова и его многочисленных, менее заметных в общественном сознании коллег. Ну, казалось бы, как это не за кого? В том же кинематографе у нас есть и Герман, и Звягинцев, и Шахназаров, и Сакуров, и Данелия, и Михалков, а в большой политике – никого, только Путин. Что за мазохистская логика? Ведь если больше «не за кого», то в этом повинны только фильтры власти и стоящий во главе её президент, которого опять, в который уже раз, раскормленная им верхушка тянет на то же самое «выборное» место, чтобы длить и длить до самозабвения ставшее для России судьбой «состояние дурной бесконечности». По Гегелю, это когда событий вроде много, но ничего не меняется. Именно в таком промежуточном состоянии мы пребывали весь 2018-й год: и не империя, и не национальное государство, и не диктатура, и не демократия. И как результат – жаждущий конкретных ответов на тьму накопившихся вызовов НАРОД на последней итоговой пресс-конференции не услышал от Путина НИ-ЧЕ-ГО! Да, простят меня уважаемые коллеги, но отобранные в регионах на встречу с президентом работники СМИ всем нам не коллеги, а некие сформированные, согласно артикулам «Единой России», колонны, пригнанные в Кремль для показательной демонстрации всенародного единства. И это тоже печальный результат грубой феодальной пропаганды, превратившей ещё совсем недавно самую совестливую и активную часть общества – журналистов в квёлое, корыстное сборище послушных исполнителей с яркими безвкусными фантиками пошлых зазывалок. Ну, как тут не вспомнить нашу журналистскую практику конца восьмидесятых – первой половины девяностых годов?

Вот передо мной лежит памятное заключение призывной комиссии костромского военкомата, куда меня вызвали на излёте советского времени, хотя срочную я к тому времени уже давно отслужил. Но тут дело особое! Я тогда опубликовал в «Северной правде» цикл откровенных материалов о незаконных деяниях руководителей облисполкома и глав областных управлений, и меня, как «заинтересованного организатора несвоевременной полемики, способствующей развитию нездоровых тенденций в советском обществе», решили призвать через райисполком по месту жительства на военные сборы, а там – в Карабах. Быстро смекнув что к чему, я сослался невропатологу (кстати, совершенно обоснованно) на недавнее сотрясение головного мозга и периодически возникающие в связи с этим приступы сильного удушья. Тот, озадаченно почесав за ухом, написал в карте обследования рекомендацию: «психо – неврологический диспансер, амбулаторно». Когда же я подошёл с этим резюме к председателю призывной комиссии, тот грубо перечеркнул его и размашисто вынес сверху свою резолюцию: «Психбольница. Стационар!» Я любезно поблагодарил и, аккуратно свернув документ, пошёл писать ещё одну скандальную статью, на сей раз об умышленной попытке советских чиновников отправить неугодного журналиста в «дурдом». Вспоминается и обочина шоссе из Костромы в Нерехту, на которую мы с нерехтским предпринимателем Андрющенко сливали из бака его иномарки подозрительный бензин, который, как мы поняли уже в дороге, залили туда ночью неизвестные «доброхоты». Я тогда вплотную подобрался к разгадке убийства его родственников и неприглядной роли в этом местной милиции, и мы просто испугались сгореть заживо на пустынной дороге. Кстати, примерно через полгода этого Андрющенко за что-то всё-таки упрятали в ИВС, и я долго добивался при помощи разных медсправок его перевода из холодной камеры изолятора в тёплую палату областной психбольницы, где потом я его не раз навещал. Случалось мне и расследовать историю вывоза льняных тканей по заниженным ценам в Данию, и «прокачивать» английские поставки ферросплавов под видом дисков к автомобилям, и заниматься необъяснимыми смертями в районной больнице, и писать, а затем и судиться по поводу незаконной охоты с БМП в таёжных районах области представителя первого президента России. Но самого Бориса Ельцина, тем не менее, мы встречали на площади в Костроме, как гостя, и моей жене-телеведущей легко удалось спросить его о перспективах вовлечения оппозиции в процесс управления страной. Вот в такой журналистике я работал и одно запомнил до конца своих дней: настоящий журналист никогда не должен обслуживать власть! Тем более, двуличную и недееспособную, удерживающую общество в состоянии необратимой стагнации.

…ни в какую провинцию после той пресс-конференции Путин, конечно, не поехал, и никакие местечковые страсти – мордасти его особо не взволновали, ибо наши люди, как подданные, согласно исследованиям ведущих психологов и специалистов по коммуникациям, реально интересуют руководителя уровня президента или премьера максимум десять лет! Именно поэтому – и всякий, кто хотел, тот это явственно видел – Путин, утомлённый двадцатью годами власти, гораздо больше, чем людьми, интересуется гиперзвуковыми носителями с ядерными боеголовками! Некоторые из «внутренней идейной фронды» так и написали в своих отчётах о мероприятии: «говоря о наших смертоносных изобретениях, он просто начинает весь светиться». Но, может, Мединский заговорил о фронде просто из боязни? Выложил же Песков в Интернете откровение от 17 января, что де от некоторых слов Путина всё внутри тебя начинает стынуть! Испуг в России всегда буквально инкубирует патриотов! Поэтому не лишне будет предположить, что всё усиливающаяся пропаганда патриотизма (войны – по Толстому) вполне может стать причиной возникновения в одной из «горячих» точек Мира предвоенной ситуации. Этот механизм так же прост, как ребячья свара на школьном дворе. Вот как описывает его Лев Толстой:

«Всякое увеличение войска одного государства (а всякое государство, находясь в опасности, ради патриотизма старается увеличить его) заставляет соседние тоже из патриотизма увеличивать свои войска, что вызывает новое увеличение первого.

– А я тебя ущипну!

– А я тебя кулаком.

– А я тебя кнутом!

– А я тебя палкой.

– А я из ружья!

Так спорят и дерутся только злые дети, пьяные люди или животные. А, между тем, это свершается в среде высших представителей самых просвещённых государств, тех самых, которые руководят воспитанием и нравственностью своих подданных… Положение всё ухудшается и ухудшается, и остановить это ведущее к явной погибели ухудшение нет никакой возможности».

Именно этот последний блок толстовских умозаключений позволяет весьма определённо ответить на поставленный выше вопрос: почему автор подчёркнуто национальных романов и повестей стал с годами столь враждебен патриотизму? Думаю, причина в том, что в аккурат к началу 20-го века автор «Войны и мира», будучи прежде всего гениальным провидцем, явственно уловил в мировом эфире «Предчувствие войны». И упрямее всего остального к ней вела вскармливаемая огромными деньгами самых богатых стран мира работа с массовым сознанием, то есть пропаганда: «…и остановить это ведущее к явной погибели нет никакой возможности»!

В самом деле, как можно переубедить Мединского или Михалкова, если они, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, прекрасно понимают – чем и во имя чего заняты. Министр Мединский, полагаю, вообще шибко не «парится» ни за свои дела, ни за свои слова, поскольку великодушно освобождён от принятия каких-либо важных самостоятельных решений. Вполне возможно, что где-то там, в кулуарах российской власти, в редкие минуты вдруг нахлынувших сомнений слышит он сверху нечто долгожданное и успокоительное в уже хорошо знакомой по прежним остротам стилистике: «Да, ладно, не бери в голову, Володя! Правильно, пусть кулак держат, а будут борзеть, вообще перекроем финансирование». Режиссёр Михалков, думаю, временами ещё «парится», но, впав на склоне лет в состояние обаяния властью, пускает этот пар, увы, не на разгон маховика творческого процесса. К сожалению, и как режиссёру, и как личности, ему по этой причине так и не удалось до конца пройти отпущенный всякому русскому художнику путь: от «я» к «мы». Метался-метался кожаным генералом в потоке простых людей, но так и не стал середь них своим («Утомлённые солнцем -2»). А дальше, увы, как горьковский уж-индивидуалист: соскользнул вниз, «но не разбился, а рассмеялся!». То есть принялся изгонять бесов из не оценивших его метаний сограждан.

А про рядовых бойцов этой «войны» мне и сказать особо нечего. Эти зарабатывают дензнаки – и только. Показателен ответ журналиста Соловьёва блогеру Навальному от 22 января – на находку последним в Италии ещё одной «журналистской» усадьбы: Ну, и что? Я много зарабатываю и горжусь тем, что приношу российскому телевидению хорошие деньги. Но я не госслужащий, плачу налоги. Захочу – куплю и ещё что-нибудь! Подчёркиваю ещё раз: так уже привык рассуждать независимый журналист! Исключительно по Толстому: «патриотические чувства, поддерживающие государственную власть, более всего другого награждаются этой властью». Так, за что награждаются журналисты, подобные Соловьёву? Судите сами. Вот три главных «новости» подконтрольного российской власти утреннего интернета двадцатого января 2019 года:

1/ «Украинский эксперт назвал условия начала войны с Россией»;

2/ «в Эстонии предложили направить ракеты на Петербург»;

3/ «МИД предупредил россиян об отмене более тысячи авиарейсов в США».

«Эксперт назвал», «в Эстонии предложили», «МИД предупредил»… Это, даже по самому нестрогому экспертному определению, не новости. Это современный российский патриотизм, то есть – в сумме – примитивная пропаганда неприязни к иным государствам, в данном случае – к Украине, Эстонии и Соединённым Штатам.

Но остановить эту «явную погибель» пока ещё можно. Для этого нам должно учиться жить, то есть просто радоваться самому процессу проживания в своём климатическом поясе, в своём городе или селе, в родном доме или на даче среди полей и лесов. Надо просто вспомнить про учительницу Анну, которая предпочла учить детей, а в свободное время – заниматься собой любимой. Вместо того, чтобы, повинуясь агрессивному настрою пропагандистских шоу, копить в себе ненависть к Украине, Штатам, Польше, Англии, а теперь вот ещё и к Белоруссии, ибо её парламентарии тоже приняли решение о полной замене наших телепрограмм белорусскими, поскольку российские, по их твёрдому убеждению, насаждают межнациональную рознь. Причём, после этого глава братской республики посоветовал подданным постепенно отвыкать от русского языка, как средства внутринационального общения. И если не президенту Белоруссии внимать нам, так давайте прислушаемся хотя бы к старейшему политику России Николаю Травкину, который тоже не вдруг заговорил о «самих себе»: «Нам бы в зеркало вглядеться. Задуматься, что же в нас не так, что за уродство отпугивает от нас, и все от нас шарахаются?»

Кто спасёт Машеньку?

«Мой товарищ, в смертельной агонии

не зови понапрасну друзей!

Дай-ка лучше согрею ладони я

над дымящейся кровью твоей.

Ты не плачь, не стони, ты не маленький,

ты не ранен, ты просто убит -

дай на память сниму с тебя валенки,

нам ещё наступать предсто

(Ион Деген, долго считавшийся сгоревшим в танке)

В последние годы некоторые независимые телеканалы – такие, как «Виасат – Хистори», – активно показывали россиянам западные научно-популярные ленты о том, как развивались боевые действия во время второй мировой войны на Тихом океане и в Юго – Восточной Азии, на Средиземноморье и в Северной Африке – словом, там, где Красная Армия не воевала. Напомню, что как советские, так и российские военные историки неизменно уделяли действиям наших союзников весьма скромное внимание и оценивали их, как нерешительные и неадекватные наступлениям советских войск конца войны. Но ниже предлагаю сосредоточиться на другом. Во время демонстрации английских и американских материалов меня, привыкшего к нашей военной хронике, поначалу, мягко говоря, смущали комментарии типа – «союзники уже подошли к Риму, но их стремительное продвижение было остановлено испортившейся погодой, дождями и начавшейся распутицей». Или – «американцы бомбили и обстреливали остров из крупнокалиберных орудий более двух суток, но в связи с налетевшим штормом и высокой приливной волной десантирование морской пехоты было отложено…». Какая распутица, какая ещё волна, если перед тобой злой и коварный враг, который пришёл убить тебя и твоих близких?! Но, постепенно отстранившись от сформированных предыдущим опытом стандартов, я сначала с грустью, а затем и с ощущением некой досады стал понимать, что союзники по антигитлеровской коалиции просто иначе, чем мы, воевали. И, в первую очередь, их командиры выполняли главную директиву своих правительств: беречь людей, то есть своих экипированных в военную форму СООТЕЧЕСТВЕННИКОВ!

Кстати, комментарии эти полностью подтверждаются и кадрами богатой кинохроники той поры. И в Африке, и на океанических островах, и после высадки в Нормандии солдаты союзных армий даже перемещаются по полю боя иначе. Вот американцы атакуют немецкие укрепления. Делают они это небольшими группами и прерывистыми перебежками, укрываясь буквально за каждым бугорком и постоянно постреливая из своих автоматических винтовок. Вот, наконец, приблизившись к доту или просто траншее на достаточно близкое расстояние, они надёжно укрываются за холмом и начинают «поливать» неприятеля из огнемётов или из уже имевшихся у них в ту пору базук (гранатомётов). И почти ни разу не видел я на кадрах западной хроники падавших под неприятельским огнём «осторожных» солдат союзных армий. Их не гонят в рост комиссары и «заградотрядники», и почему-то не вьются над их головами боевые знамёна. Как говорится, ребята «наелись» штыковыми атаками ещё в первую мировую. А наши? А наши даже под рейхстагом потеряли десятки танков и положили прорву молодого, сумевшего уцелеть за годы жестокой войны народа. Хотя могли превратить это чёртово «логово» из катюш и с лёгких бомбардировщиков в цементное крошево! По понятным причинам, не стану развивать мысль о водружённом знамени Победы, но замечу, что в аккурат сейчас (я слышу это из соседней комнаты) возмущённый голос сообщает, как во Львове местным «строителям» ценой неимоверных усилий удалось-таки снести двадцатиметровую(!) стелу Памяти погибшим здесь в 1944-ом бойцам и командирам Красной Армии.

Больно всё это слышать, но куда больнее писать о причинах многих происходящих сегодня в мире перемен. Да, часы безжалостны не только в отношении априори обречённой на старение людской плоти, но, увы, и людской памяти о вроде бы устоявшихся в обществе понятий и традиций. Вот только в этом ли главная причина столь стремительного забвения ещё вчера, казалось бы, неоспоримых истин? В самом деле, почему и по прошествии двухсот лет с времён изгнания Наполеона из Москвы и оккупации союзниками Франции, никто не переименовал в Париже русских бистро и более чем лоялен к русскому духу на Сен-Женевьев – де – Буа? И почему французы до сих пор ухаживают за могилами русских солдат на Сент-Илер-ле-Гран, погибших в Шампани ещё в первую мировую? Какое им, право, дело до какого-нибудь вольноопределяющегося Русского Экспедиционного Корпуса Егора Колесова, мещанина Сергаческого уезда Нижегородской губернии? А вот ведь тратят своё время и средства и на то, чтоб подновить проржавевшую ограду и могильную плиту на просевшем грунте, и на живые цветы у входа, и на поминальную молитву в православной часовне. Понять сие предельно просто: «за всё добро расплатимся добром, за всю любовь расплатимся любовью»! Просто в 1917 году русские солдаты под Реймсом закрыли собою Париж. А вот с последней, самой кровопролитной в истории человечества войной отчего-то всё гораздо сложней, противоречивей и, на самом деле, больнее…

Впервые я обжёгся об эти больные противоречия в конце восьмидесятых годов прошлого века, когда попробовал оценить наши потери в Великой Отечественной войне с точки зрения здравого смысла. Помнится, я посчитал их не вполне оправданными, досадными и достойными не только благодарности павшим солдатам, но и осуждения виновных в этом военачальников. Разгорелся спор с так называемыми старожилами военных тем, и в пылу полемики я употребил тогда выражение «Пиррова победа», то есть Победа, достигнутая посредством чрезмерных, губительных для победителя жертв. Дело в том, что уже в ту пору среднерусская деревня очевидно умирала: в родном селе закрыли и сломали молочный завод, чайную, лесничество, восьмилетнюю школу, деревянную 18-го века церковь, клуб, фельдшерско-акушерский пункт, мастерскую, а потом и развалили колхоз. Вместе с тем, более всего в глаза приехавшим бросались стремительно растущее кладбище и памятный обелиск павшим во время последней войны, на котором значится более двухсот имён молодых мужиков, некогда проживавших на улицах этого скукожившегося до размеров чахлой деревеньки крупного приходского села. Последняя война забрала едва ли не всех молодых мужиков и парней, оставив нетронутыми не годных либо по болезни, либо по возрасту. Например, моего деда забрали на фронт уже в 1941-ом от жены, трёх малолетних дочерей и больной матери. Двое его братьев погибли, оставив вдов и детей-сирот, а двое – в семнадцать и восемнадцать лет. И вообще, с войны если кто и вернулся, то либо умирать от полученных на ней ран, либо без ног и рук, либо – пить горькую по погибшим друзьям и от счастья, что не погиб сам. После войны прошло ещё примерно двадцать лет, и дееспособных мужиков в селе не осталось ни одного! Для меня, выходца из этого села, факт Пирровой победы в войне с немцами был неоспорим. Но в городе, где дули несколько иные ветры, такое моё мнение, даже во времена горбачёвской перестройки, вызвало стойкое непонимание как некой общественности, так и обвешанных юбилейными медалями ветеранов. Меня стали сначала порицать, потом – клеймить, а затем, как водится, и разоблачать. Но самое ценное, что я из всей той, сволочной, ситуации вынес, – это острое предвидение неприятных, и прежде всего, для самих же ветеранов перемен! Сосущее чувство несправедливости всколыхнулось в груди: кого и за что вы разоблачаете? Такого же, как вы, русского мужика, только усомнившегося даже не в правоте, но всего лишь в однозначности ваших установок? И то сказать, а кто разоблачители? Пожилые осторожные дяденьки с латунными медальками, о которых трижды горевший в танке поэт Ион Деген презрительно отозвался, как … не буду говорить о чём. Но скажу, что ни мой научный руководитель Юрий Чумаков, носивший в себе три немецких пули и хромавший до конца своих дней, ни оставшийся без ног Лёня Раменский, прототип героя моей повести «Тринадцатый апостол», ни многочисленные изуродованные войной земляки, о которых я бессонными ночами писал свои фронтовые очерки, никогда не винили меня в категоричности суждений и поспешности выводов. Почему? Думаю, прежде всего, потому, что почти никто из них юбилейных медалек не носил. Да, и двухметровый дедушка мой, когда с него, никогда не надевавшего наград, в какой-нибудь очереди требовали предъявить удостоверение инвалида войны, с простодушной улыбкой поднимал перед собой страшную, жутко искорёженную разрывной пулей правую ладонь. И наступала тишина. Разные люди живут среди нас сегодня, разными они были и в годы Великой Отечественной войны, на которую гребли всех без разбора: и смелых, и трусливых, и совестливых, и корыстных, и сталинистов, и евангелистов. Но после войны наши всегда равнодушные к своему народу власти наладили жизнь так, что, как писал всё тот же Деген, «сравнялись по критериям морали: и те, кто блядовали в дальнем штабе, и те, кто в танках заживо сгорали». Вот в этом, собственно, и состоит основа того болезненного предчувствия, которое появилось во мне тогда, в «сволочной» атмосфере горбачёвской перестройки. Истинные защитники Родины, как водится, ушли до срока. Остались, главным образом, те, из «дальних штабов»… Именно они учили жить Европу после войны и, в значительной мере, олицетворяли собой как сам Советский Союз, так и тот жизненный уклад, которым он упрямо пытался осчастливить весь мир: от ГДР и Польши – до Вьетнама и Эфиопии и от Индонезии и Афганистана – до Кубы и Чили. Кривым зеркалом такого обучения стала Кампучия, руководители которой за весьма короткий срок успели истребить треть населения своей страны.

Не уверен, что отношение к своим гражданам, как к «человеческому материалу», «придумали» большевики, хотя гнусный термин сей проник в соцреалистическое искусство, разумеется, от аванпостов советской республики Троцкого, Бухарина и их коллег по антигуманистическим экспериментам над «людскими массами». «Призрак коммунизма», как известно, сначала «рыскал» по Европе, но, получив там по носу от буржуазных правительств и стремительно эволюционировавшего капитализма, обосновался в царской России. В ней, в отличие от Европы, по-прежнему господствовало общинное миросозерцание, которое, с одной стороны, превозносило царя, как отца народа, а с другой – так сказать, благословляло царя-императора и его имперское окружение относиться к своему народу, как к «материалу империи». Так, изобретатели первой в мире автоматической винтовки – гениальные русские инженеры получили от Николая Второго странный ответ: дескать, давайте оставим в войсках трёхлинейку, чтобы мои тупые детушки не жгли понапрасну так много пороху, больше полагаясь на «Ура!» да на штык-молодец. Но уже через несколько лет вихревой поток событий повернул так, что эту царскую «мудрость» взяли на вооружение большевистские маршалы Ворошилов и Будённый. Мой дед рассказывал, как уже в декабре 1941-го им выдали автоматические десятизарядные винтовки, но пользовались ими красноармейцы неумело, быстро доводя новое оружие до состояния «нестреляния». Между тем, немцы считали такую добытую в бою русскую винтовку самым желанным трофеем. Заметим, что существенная часть наших бойцов гибла в траншее именно во время передёргивания затвора трёхлинейки, стрельба из которой велась в разы медленней и хаотичней. После каждого прицельного выстрела бойцу приходилось забывать про поле боя и склоняться над затвором оружия. И так пять раз на каждую обойму, вставлять которую приходилось сверху, через казённую часть, специально при этом до упора отодвигая затвор. Это совершенно выключало стрелка из боя, делало его удобной мишенью для наступающего неприятеля. В то же время, изучая некоторые военные материалы, я обратил внимание на то, что отдельные американские пехотинцы (не снайперы!) успевали из своих автоматических винтовок во время одного скоротечного боя поразить до тридцати-сорока немцев или японцев, сами при этом находясь практически в неуязвимом положении. То есть, как видим, даже идеология пехотной войны у нас и у европейцев (американцев) была разной. Они, прежде всего, заботились о своей скорострельности и неуязвимости, а мы – об экономии пороха (патронов) и, так сказать, кличе «Ура!». Результаты настораживали ещё в Финскую, но стали удручающими для наших военачальников в первые два года Великой Отечественной! Своеобразной «Кампучией» этой войны можно назвать растянувшееся почти на полтора года наступление на маленький Ржев, под которым погибло и умерло от ран порядка двух миллионов человек. А равно боям под Воронежем и в Мясном Бору, под Демьянском и Старой Руссой, под Киевом и в Крыму…Сотни тысяч, миллионы погибших, не вынесенных с поля боя раненых, пропавших без вести, попавших в плен или расстрелянных своими же заградительными отрядами за трусость и нарушение сталинского Приказа «Ни шагу назад!». Напомним, что по приказу всё того же Сталина и его бдительных порученцев типа Мехлиса в апреле-июне 1941-го могли расстрелять (и расстреливали!) за ответную реакцию на постоянные провокации со стороны фашистов и вообще за поддержание в состоянии боеготовности приграничных войсковых частей. В результате уже в первые дни войны была сожжена на аэродромах почти вся наша авиация, уничтожено большинство танков, артиллерии, пунктов связи, складов с боеприпасами, горючим и продовольствием, а в плен попало около трёх миллионов (!) солдат и офицеров! Напуганных, растерянных, жалких. Немецкую хронику той поры до сих пор стыдно смотреть… Получается, что их отобрали у русских деревень только для того, чтобы они – своими телами – удобрили поля современных Украины, прибалтийских государств и Молдавии, где сейчас уничтожают даже крохи памяти о некогда пребывавших там воинских контингентах СССР. И это не пресловутая пропаганда анти – патриотизма, это упрямая историческая правда!