Вера Дмитриевна Таюрская
Жила на земле Любовь
– Надо же, какая цаца! Да за моего Кольку кто хошь пойдет. И Любка пойдет, и хрен ты им помешаешь, – с вызовом произнесла Ольга в полной тишине и, пошатываясь, вышла вслед за Аннушкой.
После этой сцены в деревне только и разговоров было, что про любовь между Любашей и Колей и про то, как Вологжины ненавидят Кудиновых. Братья Любе совсем продыху не давали, и в школу ее провожали, и со школы, чтобы она, значит, с Колей совсем не общалась. А как им не общаться, если они за одной партой сидят? Смотрю, девочка совсем сникла, осунулась, на золотую медаль шла, а тут съехала по всем предметам. Решила я с Аннушкой поговорить, выяснить, что случилось. Пошла к ним домой. Аннушка меня сначала радушно встретила, а как узнала, о чем речь пойдет, сразу переменилась, как ежик колючки выпустила. С большим трудом, но удалось мне ее разговорить. И выяснилось, что Колин дед, Харитон Кудинов, семью Аннушки раскулачивал. Ей тогда всего три года было, но детская память – штука загадочная. Она ни имен, ни лиц не помнила, а все, что в тот день произошло, до мельчайших подробностей. Как приехали к ним во двор уполномоченные, как суетился один из них и все кричал: «Ищите старательнее, у Мирончика все есть!» Как бросилась Анина мать на него, когда тот последний мешок с зерном из амбара выносил, и кричала: «Хлеба! Хлеба оставьте! Чем же я ребят кормить до весны буду?!» Как ударил ее один мужик прикладом в грудь, и она сразу осела, задохнувшись. Как отец бросился на ее защиту и на него накинулись несколько уполномоченных, избили, связали и увезли с собой. Больше отца Аннушка не видела, и никаких вестей о нем не было, как в воду канул. Мать же ее долго после этого болела и к весне умерла. Их с сестрой на воспитание взяла бездетная дальняя родственница.
– Я бы так и не знала, кто были те люди, если бы мы не переехали на центральную усадьбу. Седьмого ноября в клубе торжественный вечер был, и мы с семьей пошли. Там я и услышала рассказ Харитона Кудинова про то, как он с товарищами мужественно кулаков раскулачивали, как в соседнем Новоселово у одних сильно много добра набрали, а кулаки жадными оказались и хотели все обратно отобрать. Так он бабу прикладом утихомирил, а мужика ее связали и в НКВД свезли. Так я родом из Новоселово! – вытирая слезы, с болью произнесла Аннушка. – Это он про моих родителей рассказывал! Я еще тогда хотела ему в глаза его подлые вцепиться, спасибо, Митя не дал, домой увел.
После рассказа Аннушки мне стало понятно, почему она так резко отреагировала на Ольгины слова тогда, в магазине. Но я постаралась примирить их с Кудиновыми, не с дедом, так хоть с Виктором и Ольгой.
– Нет, не смогу я через себя переступить, – подвела итог всем моим уговором Аннушка. – Не смогу я простить убивцу моих родителей. Их уж сколь лет нет, а эти живут, небо коптят. Тетя Нюра говорила: «Голодранцами были, голодранцами и остались». Вы же на их дом, на их двор посмотрите: все засрано, все бурьяном заросло. Не впрок им отнятое добро пошло. И Витька с Олькой не зря пьянствуют, это они Харитонов грех искупают.
– Но ведь Коля в грехах деда не виноват, хороший мальчишка, ему-то за что ты смерти желаешь? – я сделала еще одну попытку к их примирению.
– Николаю я смерти не хочу, а Любочку свою за него не отдам. Костьми лягу, а не отдам, – решительно сказала Аннушка. – Чтобы я да с убивцами моих родителей породнилась? Не бывать этому! До скончания века не бывать. – Произнесла она, словно кому-то невидимому клятву дала.