Валерий Есенков
39-й роковой

Глава вторая
Надо спешить

Из этого следует, что товарищу Сталину необходимо спешить, пока несговорчивость Варшавы, Рима и Токио оставляет надежду не втянуться в мировую войну. России во все времена её исторической жизни, Советскому Союзу, где средства производства и власть принадлежат трудовому народу, тем более никакая война не нужна, ни большая, ни малая. Её уделом всегда была политика добрососедства и оборона в случае нападения с запада или с востока, недаром говаривал ещё грозный царь Иоанн, что нам чужого не надо. Для добрососедства и обороны необходима сильная армия, чтобы её и без войны страшились враги, без сильной армии военная, финансовая или экономическая интервенция не может не быть неизбежной.

На первый, поверхностный взгляд, Советский Союз имеет почти самую сильную армию в мире. Она насчитывает более двух миллионов бойцов, тогда как у Германии около миллиона двухсот тысяч, а Франция не дотягивает до восьмисот, сорок три тысячи артиллерийских орудий, почти восемьдесят тысяч выстрелов в минуту, у Франции шестьдесят тысяч, у Германии немногим меньше шестидесяти, восемнадцать тысяч танков и десять тысяч самолетов. Однако нынче этого мало. Нынче нужна новая армия, вооружённая новой техникой, которая превосходит все армии мира, и столь гибкой тактикой боя, какой пока что в других армиях нет.

Уже ясно, что позиционной, окопной войны больше не будет. В предыдущей войне артиллерия обрушивала на передний край неприятеля снаряды десятками, сотнями тонн, тогда как солдаты, пользуясь сетью ходов сообщения, уходили далеко в тыл, но возвращались, когда пехота врага поднималась в атаку, и срезали её ружейным и пулемётным огнем. В атаках этого рода гибли сотни тысяч солдат и ни на шаг не продвигались вперёд ни на Ипре, ни на Сомме, ни под Верденом. Для стратегии того времени позиционная война была тупиком.

У нас в период интервенции и гражданской войне действовали конные массы. Корпуса Мамонтова и Шкуро уходили в прорыв, сметая цепи красных бойцов, прорывались к Туле, устремлялись к Москве. В противовес им бывший семинарист товарищ Сталин и бывший вахмистр товарищ Будённый создали Первую Конную. Тачанки срезали пулемётами наступающего противника, конница обрушивала на него такой силы удар, что противник бежал. Первая Конная опрокидывала и Мамонтова и Шкуро, а Добровольческая армия в боях под Орлом и Воронежем потеряла половину состава, сократившись до корпуса, чтобы бесславно раствориться на подступах к Новороссийску.

Однако всякий раз успех конницы был кратковременным. Она уходила вперед, а в её тылу оставался недобитый противник, который приходил в себя, собирал расстроенные полки и наносил удары коннице во фланг или в тыл. Кроме того, конница достигала успеха только тогда, когда противник не успевал закрепиться и организовать хотя бы подобие обороны из цепи окопов и двух-трёх рядов заграждений из проволоки. Тогда из окопов конницу встречали ружейным и пулемётным огнем, бойцы гибли, кони на колючку не шли. Нужна была новая тактика, и Красная Армия новую тактику создала.

Товарищ Сталин был представителем Реввоенсовета при штабе Южного фронта. Как ни странно, на здравую мысль навел его Пушкин, только Пушкиным вновь осмысленный опыт Петра. У Пушкина сказано:

 
Волнуясь, конница летит,
Пехота движется за нею
И тяжкой твёрдостью своею,
Её стремление крепит.
 

Он предложил придать Первой Конной стрелковую дивизию, в составе трёх бригад, в каждой бригаде по три полка, а для успеха наступательной операции перевозить пехоту следом за конницей на крестьянских телегах. Предложение одобрил Егоров, подкрепив его новаторским опытом генерала Брусилова, с которым к тому времени товарищ Сталин ещё не был знаком. Теперь, когда конница прорывала оборону и уходила в прорыв, за ней шла пехота и поистине «тяжкой твёрдостью своею» добивала ошеломлённого, разрозненного, наполовину разгромленного врага.

Правда, подобная тактика имела успех не всегда. Если противник успевал создать линию обороны, конница оказывалась бессильна. Тогда она менялась местами с пехотой. В таких случаях уже пехота, после артподготовки, уходила в прорыв, а конница довершала то, что достигалось её тяжкой твёрдостью.

Позиционная война сменилась маневренной. Тем более маневренной должна стать предстоящая мировая война. Танки и авиация отодвигают конницу на второй план. Авиация может наносить по обороне противника более мощный, более точный удар. Танки способны смести заграждения из проволоки, прямой наводкой подавить ДОТы и ДЗОТы, перепахать окопы и подавить волю к сопротивлению укрывшихся в них бойцов. Пехоте остается добить тех, кто уцелел под ударами пушек, самолётов и танков.

Что может остановить продвижение танков? Река и вовремя взорванные мосты. Танки останавливаются на том берегу. Артиллерия расстреливает их с безопасного расстояния. Пехота наступающей армии вынуждена выдвигаться вперёд, чтобы под огнём противника наводить мосты или форсировать реку вплавь, неся при этом большие потери.

Приблизительно так рисуется ему будущая война. К такой войне Красная Армия ещё не готова, бои в Испании показали это со всей очевидностью. Замороченные Троцким, его ставленники всех родов войск Красной Армии бредили и продолжают бредить мировой революцией. Они рассчитывают вести наступательную войну. Наступательная война должна стать только молниеносной войной. Молниеносную войну начинают внезапно, в любой подходящий момент, главные силы противника уничтожают в приграничном сражении, дезорганизуют его мобилизацию, бросив на Европу десять, двадцать, лучше пятьдесят тысяч танков, непрерывными бомбардировками стратегической авиации разрушают жизненные центры его военной и экономической мощи. Почти для всех генералов и командиров результат очевиден: навстречу стальной громаде краснозвёздных машин поднимется, во главе с пролетариатом, весь угнетённый народ, стало быть, мировая революция победит без пехоты, даже без артиллерии и авиации поля боя, как это ни странно, если не преступно, звучит.

В этой обречённой на провал, странной, если не преступной стратегии якобы современной войны товарищ Сталин вовремя увидел плохо переваренное, плохо понятое наследие Гражданской войны. Что имели и красные командиры и белые генералы в Гражданской войне? И красные командиры и белые генералы имели в Гражданской войне винтовку и пулемёт, мало артиллерии и практически не имели ни самолётов, ни танков, самолётов и танков, пригодных для массированных атак. По этой причине Гражданская война не была настоящей, тем более современной войной. Тухачевский, Уборевич, Якир, несчастные детища Троцкого, их сторонники, их многочисленные ученики, так до конца и не поняли ограниченность опыта, который они тогда получили, почти полную невозможность его применения в условиях современной войны. В Гражданской войне побеждала не сила оружия, но сила духа, они и накануне современной войны были убеждены, что в ней победит сила духа, а какая же армия мира превосходит силой духа нашу славную Красную Армию? Они не понимали, одни по беспечности, другие по малости знаний, третьи от посредственности ума и все по приверженности утопической идеологии уже разгромленной, однако продолжающей гнездиться в сознании оппозиции, что способы ведения войны, формы войны не всегда и не везде одинаковы, что они постоянно меняются в зависимости от условий развития общества, прежде всего от условий развития производства. Они не задумывались и не задумываются о том, в чём состоит искусство современной войны, тогда как искусство каждой современной войны, во времена Чингис-хана так же, как и в середине ХХ века, состоит в том, чтобы овладеть всеми формами войны, всеми достижениями современной науки и техники и разумно использовать их. Умело сочетать их, своевременно применять ту или иную форму в зависимости от обстановки и условий войны. Точно так же организация армий, роды и виды войск должны быть приспособлены к формам и способам ведения современной войны. Задача военного искусства состоит в том, чтобы обеспечить за собой все роды войск, довести их до совершенства и умело сочетать их действия. Товарищ Сталин не имел оснований считать, что Тухачевский, его соратники, их многочисленные ученики и последователи вовсе не понимали, что в предстоящей войне новая, подчас решающая роль будет принадлежать пушкам, самолётам и танкам. Нет, они понимали, но понимали, всё ещё исходя из опыта Гражданской войны, где почти не было пушек и почти не было самолётов и танков. Иначе он не мог себе объяснить, что у нас происходило с вооружением Красной Армии, когда Тухачевский был заместителем председателя Реввоенсовета республики и начальником вооружений. Чем можно ещё объяснить его упорное требование создать гибрид зенитки и дивизионной пушки 76 мм? Чем можно ещё объяснить такое же упорное требование заменить во всей армии обычные орудия с поясковыми снарядами на орудия с полигональными и нарезными снарядами? Чем можно ещё объяснить упорное стремление создать какую-то небывалую во всем мире универсальную пушку и этой небывалой пушкой заменить всю артиллерию Красной Армии ещё до того, как эта пушка была разработана и пущена в производство? Чем можно ещё объяснить его упорное требование всем заводам страны выпускать только безоткатные пушки Курчевского, исключив из производства пушки других, по крайней мере не менее талантливых конструкторов артиллерийских систем? Чем можно ещё объяснить его указание полностью отказаться от разработки миномётов и автоматического оружия, тогда как немцы использовали миномёты ещё в прошлой войне, а автоматическое оружие имеет даже далеко не первоклассная финская армия? Конечно, всё это можно объяснить неизжитым опытом Гражданской войны, нежеланием учиться, неспособностью видеть новое даже тогда, когда оно уже появилось, к сожалению, может быть даже больше, вредительством, преступным намерением подвести Красную Армию под поражение в предстоящей войне и в условиях поражения, подобного поражению царской армии в германской войне, совершить государственный переворот и свергнуть Советскую власть.

В итоге пришлось пустить в переплавку около пяти тысяч полностью небоеспособных пушек Курчевского. Кое-как удалось спасти от погрома, исподтишка проведённого Тухачевским, его соратниками и учениками, две отличные пушки 76 и 122 мм и многофункциональную пушку-гаубицу 152 мм, способную превратить в груду лома любой танк ныне известных как советских, так и зарубежных конструкций. Правда, противотанковая пушка 45 мм всё ещё очень слаба, её необходимо усовершенствовать, увеличить дальность стрельбы, дать более мощный снаряд. Слово за товарищем Грабиным.

Помнится, Тухачевский на пушки товарища Грабина даже смотреть не хотел. Товарищ Грабин, смелый, самостоятельный, творческий человек, пожаловался в ЦК. Товарищу Сталину пришлось самому знакомиться с данными пушки и ехать на полигон. Ну, устроил товарищу Грабину пристрастный допрос. Что интересовало его? Понятно, что дальность стрельбы, действие всех видов снарядов по цели, пробиваемость брони, вес, подвижность, число орудийной прислуги, справится ли она на позиции. Товарищ Грабин отвечал без волнения, точно и коротко. Уверенность в себе ему нравилась в людях. Он подошёл к амбразуре и разрешил начинать. Пушки, как ему показалось, стреляли прилично. Сказав «всё», он вышел из блиндажа и прикидывал вслух:

– Пушки хорошие, но иметь их надо как можно больше, а некоторые вопросы ещё не решены. Решать их надо быстро, но не допустить при этом ошибки. Главное, теперь у нас появились новые кадры, правда, очень ещё молодые, но они у нас уже есть. Эти кадры надо растить. И появились заводы, способные изготовить любую пушку, однако необходимо, чтобы они не одну только пушку сделать могли, а много пушек сделать могли, это задача не на день, не на два.

Он шёл между Грабиным и Махаловым, тоже конструктором, артиллеристом. Они молчали. Он вдруг обнял их за талии, улыбнулся лукаво и предложил:

– А ну, товарищ Махалов, покритикуйте пушки товарища Грабина.

Махалов не растерялся, подумал, наморщив лоб, и сказал:

– О пушках Грабина ничего плохого сказать не могу.

Тогда он сказал:

– Ну что ж, товарищ Грабин, тогда вы покритикуйте пушку товарища Махалова.

Грабин помедлил, но отбросил сомнения:

– Универсальная пушка имеет три органических недостатка. Каждый из этих недостатков приводит к тому, что без коренных переделок пушка для службы в армии является непригодной.

Тогда он попросил, чтобы проверить, каков перед ним человек:

– Теперь свои пушки тоже покритикуйте.

Грабин не растерялся и тут, не опустился до лжи:

– У них тоже есть недостатки, эти недостатки нужно и можно устранить, и мы знаем, как их устранить, но даже при этих недостатках они к службе пригодны, а устранение недостатков сделает их ещё лучше.

Глядя в раскрасневшееся, внезапно покрывшееся потом лицо, он ободрил конструктора:

– Похвально. Покритиковали вы хорошо. Ещё лучше, что, создав пушки, вы видите, как их можно улучшить. Это значит, что ваш коллектив способен двигаться вперед. Да ещё, какую же из ваших пушек вы рекомендуете принять на вооружении?

Грабин молчал. Пришлось спросить ещё раз. Тогда Грабин твёрдо ответил:

– Сначала надо ещё раз испытать, рекомендации дадут испытания.

Этот человек нравился ему всё больше и больше. Он нашёл нужным напомнить:

– Учтите, мы должны торопиться. Времени много ушло, а нас время не ждёт.

Взглянул пристально:

– А всё-таки какую нам на вооружение взять?

– Ф-22.

– Почему не другую?

– Она лучше, чем Ф-20.

– Почему она лучше?

– Ф-22 мы проектировали позднее, учли и устранили те недостатки, какие нашли.

– Это правильно. Мы сделаем так: отправим вашу пушку в Ленинград. Пусть там военные её испытают. Я правильно понял вас, что в ней нет ничего заграничного?

– Да, товарищ Сталин, она создана нашим КБ по нашей собственной схеме, изготовлена полностью из отечественных материалов и на отечественном оборудовании.

– Это – замечательно!

– Никогда ещё не бывало, чтобы опытный образец не давали на полигон.

– Ну и что? Не бывало, так будет.

На совещании в Кремле он подтвердил:

– Одинаково все вопросы универсальная пушка не может решить. С этого дня вы, товарищ Грабин, занимайтесь только дивизионными пушками, а вы, товарищ Махалов только зенитными. Пушку товарища Грабина испытать надо срочно.

Слишком поздно, как ему представлялось в связи с уже близкой угрозой войны, ему попались на глаза разработки Шевырина. Товарищ Шевырин предлагал начальнику вооружений рассмотреть первые образцы миномётов 50, 82 и 107 мм и вооружить ими Красную Армию. Начальник вооружений и слышать о них не хотел. Начальник вооружений считал миномёты суррогатом обычных артиллерийских орудий, самым категорическим образом отказал Шевырину в продолжении его чрезвычайно важной работы и не допускал даже мысли о возможности их производства. Теперь миномёты Шевырина поступают в Красную Армию, но их ещё очень мало, тогда как миномёты должны быть в каждой роте, это десятки, сотни тысяч единиц, десятки миллионов мин, а времени для их производства уже почти нет.

В соответствии с бредовой военной доктриной отвечавший за вооружения Тухачевский, первый заместитель наркома обороны и начальник вооружений, заказывал промышленности главным образом легкие танки поддержки пехоты и быстроходные танки глубокого проникновения в тыл противника, а также бомбардировщики дальнего действия, не помышляя ни о радиостанциях для танкистов и лётчиков, ни о новой оптике для артиллерии, ни о самолётах-корректировщиках огня и разведчиках, ни о бронетранспортёрах для пехоты, ни о самоходной противотанковой артиллерии: мол, тяжёлая авиация своими налётами парализует тылы, а быстроходная техника с такой скоростью устремится вперёд, что её никто и ничто не сможет остановить.

Однако в ходе испанских сражений его танки, его самолёты столкнулись с немецкими средними танками, истребителями и пикировщиками и не только не устремились вперёд на всех скоростях, но уступили им поле боя по всем показателям. Хуже всего было то, что в поединке брони и снаряда победа досталась снаряду. Броню всех типов пробивала как немецкая пушка калибра 37 мм, так и наша пушка калибра 45 мм. Военные теоретики были в унынии. Им представлялось, что разработка на картах глубоких операций с применением танков была ошибкой, что на вооружении может остаться лишь лёгкий танк поддержки пехоты. Таким образом, военные теоретики предлагали поменять всю стратегию предстоящей войны, в связи с чем все танковые корпуса распустить и передать танки пехоте мелкими группами.

На первый взгляд они были правы. Лучший наш легкий танк поддержки пехоты Т-26 имеет пушку 45 мм, два-три пулемёта 7, 62 мм, лобовую броню от семи до пятнадцати мм, бортовую броню и броню башни до пятнадцати мм, бензиновый двигатель, скорость по хорошей дороге до тридцати километров, с запасом хода двести двадцать и сто пятьдесят километров. Лучший наш танк прорыва БТ-7 имеет пушку 45 мм, пулемет 7,62 мм, броню от пятнадцати до двадцати двух миллиметров, бензиновый двигатель, который легко горит при любом попадании, скорость на колесах до семидесяти километров в час по хорошей дороге, а на гусеничном ходу до пятидесяти, тоже по хорошим дорогам, по проселкам не более тридцати пяти, с запасом хода триста пятьдесят и сто шестьдесят километров, хорошие дороги, как известно, только в Европе, куда товарищ Сталин, не помышлявший учреждать мировую революцию броней и штыками, не собирался и не собирается без нужды наступать, у нас чаще всего бездорожье или просёлки, это ещё хорошо, а по просёлкам не более восемнадцати, запас хода соответственно двести двадцать и сто пятьдесят километров. К тому же, если бы даже и собирался товарищ Сталин наступать по дорогам Европы, до тех дорог ещё надо дойти своим ходом, а прежде этим танкам придётся держать оборону по нашим родимым колдобинам или вовсе по целине под огнём фугасных снарядов полевых и бронебойных снарядов противотанковых пушек.

Немецкий средний танк уступает нам в скорости и по шоссе, и запас скорости имеет не более двухсот километров, зато лобовая броня и броня башни до пятидесяти, а бортовая до тридцати миллиметров, два пулемёта и, по данным разведки, уже пушка 75 мм и два пулемета 7,92 мм.

То же и в авиации. Истребитель И-16 ещё превосходит, имея четыре пулемёта 7, 62 мм и максимальную скорость триста шестьдесят пять километров в час, устаревший Ме-109 с его двумя пулемётами 7, 9 мм и скоростью триста пятьдесят километров в час, но уже уступает этому истребителю серии Е-1 с двумя пулемётами того же калибра и, по данным разведки, двумя пушками 20 мм, при крейсерской скорости 477 км/ч.

Само собой, он не может, не имеет права забыть, что немецкие истребители и этой серии Е-1, встречаясь в небе Испании с нашими «илами», несмотря на свои очевидные преимущества, избегали открытого боя, однако не потому, что боялись наших машин, а потому, что боялись героизма и мастерства наших лётчиков. Это обстоятельство в душе его вызывает гордость и грусть. Русский воин снискал себе вечную славу именно мужеством да несгибаемым упорством в бою, только на одном мужестве и упорстве в бою нынче далеко не уедешь. Нынче к мужеству и упорству в бою необходимо вооружение новейших систем, а их только ещё предстоит создавать.

По его предложению на Старой площади в здании ЦК партии созывается совещание. Подбирает людей Каганович. Совещание ведет Ворошилов. Товарища Сталина приглашают присутствовать. Бесшумный лифт поднимает его на четвёртый этаж. Совещание уже началось. Он выходит из боковой двери своей неторопливой мягкой походкой, стараясь быть незамеченным, и садится в президиуме на то место, которое на всякий случай всегда оставлено для него. Вместительный зал наполнен битком. Он обводит ряд за рядом пристальным взглядом. Почти всех присутствующих он знает в лицо. Конструкторы, руководители предприятий, известные летчики, воевавшие в небе Испании, получившие ордена в боях за Хасан, командиры лётных соединений. Он не любит таких совещаний: слишком много народу, не всегда способного подать дельный совет, не всегда в курсе проблемы, которую мало обсудить, которую надо решить, обсуждать у нас каждый горазд, а решать то и дело приходится ему одному. Говорят о недостатках истребительной авиации, говорят долго и с пафосом, дельного ничего не слыхать. Он наклоняется к Кагановичу, спрашивает негромко и ясно:

– Яковлева не вижу. Не звали?

Каганович опускает глаза, будто припоминает, тоже спрашивает, задумчиво, чуть запинаясь:

– Какого?

Он вспыхивает, но сдерживает себя:

– Александра Сергеевича.

У Кагановича, видать, гора с плеч:

– Ах этого. Так ведь он не занимается истребителями.

Он отворачивается, но произносит спокойно:

– Не занимается, так займётся, если понадобится. Найти, привезти, доложить.

Проходит часа два пустой, но восторженной болтовни. Докладывают: Яковлев ждет. Он выходит в приёмную комнату. Яковлев стоит растерянный, бледный: умеют у нас пригласить. Он подходит с улыбкой, пожимает руку, справляется о здоровье. Здоровье в порядке. Оно и было бы странно, если бы не в порядке для тридцатидвухлетнего мужчины в полном соку.

– Да что ж вы стоите? Присаживайтесь. Как успехи с СБ?

Яковлев мнётся, запинается, не знает, что отвечать, оробел человек. Он садится напротив него, задаёт несколько наводящих вопросов, указывая на слабые места тяжёлого бомбардировщика дальнего действия. Яковлев оживляется, отвечает, что бомбардировщик этого типа улучшить нельзя, особенно скорость повысить, тогда как скорость решает исход операции, к тому же бомбометание неприцельное, беспорядочное, при высоте десять-одиннадцать тысяч метров никакой прицельности достигнуть нельзя, а на низких высотах он беззащитен.

Товарищ Сталин начинает издалека:

– Александр Сергеевич, как вы думаете, почему на истребителях «Спитфайр» англичане ставят мелкокалиберный пулемет, а не пушку?

С Яковлева слетают остатки смущения, сразу видать, что человек говорит со знанием дела, говорит о своём:

– Да потому, что авиапушек они не имеют.

– Я тоже так думаю. Но ведь мало иметь авиапушку. Под установку авиапушки надо приспособить и двигатель. Верно?

– Верно…

– У англичан и двигателя такого ведь нет?

– Нет.

– А вы знакомы с работой конструктора Климова, с его авиационным двигателем, на который можно установить двадцатимиллиметровую пушку Шпитального?

– Знаком.

– Как вы расцениваете эту работу?

– Работа интересная, очень полезная.

Он находит человека подготовленным, момент подходящим и наконец заговаривает о том, ради чего пригласил:

– Правильный ли это путь? Может быть, путь англичан более правильный? Не взялись бы вы построить истребитель с мотором Климова и пушкой Шпитального?

Яковлев снова растерян:

– Я никогда истребителями не занимался… Но это было бы для меня большой честью…

– Подумайте над этим.

Тотчас поднимается, берёт конструктора под руку, отворяет дверь, вводит в переполненный зал, усаживает в президиуме рядом с собой, продолжает вполголоса разговор и прислушивается к тому, что говорят выступающие. Говорят о недостатках СБ, почти то же, что думает Яковлев, а что делать, никакого решения по-прежнему нет, слушать – только время терять. Они выходят. Он предлагает конструктору фрукты и чай, спрашивает неожиданно прямо:

– Так как же, возьмётесь за истребитель?

– Подумаю, товарищ Сталин.

Ему это нравится, и он соглашается:

– Ну, хорошо. Когда надумаете, не стесняйтесь, звоните. Жду звонка.

И когда Яковлев поднимается, подходит к дверям, бросает смеясь:

– А всё-таки дураки англичане, что истребители выпускают без пушек.

С танками те же проволочки, те же беспредметные совещания. Танк Т-34 нравится всем. Как не нравиться! Пушка 76 мм, два пулемета 7, 92 мм, лобовая броня и броня башни 45 мм, бортовая 40–45 мм, причём лобовые и кормовые листы большого наклона, что сильно увеличивает эффективность брони, двигатель дизельный, скорость по хорошей дороге до четырёхсот километров, по проселочной двести пятьдесят километров. Кажется, конструкторы в этом танке достигли гармонии качеств необходимых в бою: огневая мощь, бронирование, подвижность, огонь может вести в движении и с остановки, двигатель неприхотлив и вынослив, приземист, округлость башни увеличивает защиту от снарядов любого типа, как бронебойных, так и фугасных. Клим уже приготовил решение, остается одобрить производство первого образца. Он читает решение: общие фразы. Тогда он задаёт простейший вопрос начальнику отдела по танкостроению:

– Не могли бы вы объяснить, какие тактико-технические преимущества имеет новая башня?

Федоренко изъясняет очень толково, что для штамповки башен требуются мощные прессы, тогда как новые башни льют прямо в цехе.

Он страсть как не любит, когда не умеют ответить на прямые вопросы и начинает сердиться:

– Я вас спрашиваю, какие тактико-технические преимущества имеет новая башня, а вы говорите о технологии. Кто у вас занимается техникой?

Занимается генерал Лебедев и слово в слово повторяет начальника.

Он готов взорваться, но только хмурится, тем не менее спрашивает сердито:

– Вы где служите: в армии или в промышленности? Я третий раз задаю вопрос о тактико-технических преимуществах новой башни, а вы мне говорите о том, какие возможности открываются перед промышленностью. Может быть, вам лучше перейти на работу в промышленность?

Ясно: людей не знают, дела не знают, гнать надо всех к чёртовой матери, и прогнал бы, да смены не видно, работать-то с кем? Он уже готов разорвать подготовленное решенье в клочки и уйти, но тут поднимает руку конструктор, фамилия Кошкин. Он повторяет вопрос и получает твёрдый ответ:

– Я об этом и хочу сказать, Иосиф Виссарионович.

– Вы что, военный?

– Нет.

– Что же вы хотите сказать?

Ничего, не теряется, подходит, вынимает из кармана результаты обстрела, объясняет толково:

– У старой башни, сваренной из отдельных деталей, имеются уязвимые места – сварные швы. Новая – монолит. Она равнопрочная. Вот результаты испытаний обоих типов на полигоне.

Он смотрит с недобрым выражением на лице, возвращает, раздумчиво говорит:

– Соображение серьёзное.

Прохаживается, спрашивает от дальней стены:

– А как изменится положение центра тяжести танка при переходе на новую башню? Конструктор машины здесь?

Конструктор поднимается:

– Если и изменится, товарищ Сталин, то незначительно.

Танк строят, а рассуждают, точно играют в куличики. Он недовольно и жёстко:

– Незначительно – это не инженерный термин. Вы считали?

– Нет, не считали.

Хорошо хоть не врёт, но он не находит нужным смягчить тон:

– А почему?! Ведь это военная техника! Надо знать, как изменится нагрузка на переднюю ось.

– Незначительно.

– Что вы твердите всё время: «незначительно» да «незначительно»! Скажите прямо: расчёты делали?

– Нет.

– А почему?!

Не дождавшись ответа, кладет на стол листок с готовым решением:

– Предлагаю отклонить предложенный проект постановления как неподготовленный. Указать товарищам, чтобы они с такими проектами на Политбюро не выходили. Для подготовки нового постановления создать комиссию, включить Акопова, Федоренко и… товарища Кошкина.

Не меньше самолётов и танков его беспокоит винтовка. Как ни верти, а пехота была и останется навсегда царицей полей. Самолёты отбомбятся и улетят, танки расстреляют в упор и смешают с землей всё, что смогут расстрелять и смешать, но рано или поздно следом за ними пойдёт в атаку пехота. И тогда из окопа приподнимется уцелевший солдат и откроет огонь по врагу. Из чего? Трехлинейка знакома ему с Царицына, с Орла и Воронежа, с Киева. Надёжна и проста в обращении. Такие вещи ему нравятся больше всего: чем проще, тем надёжней, тем лучше. К сожалению, давно устарела. Её пытались улучшить в 1930 году и немного улучшили, однако остался нетронутым её главнейший порок: после каждого выстрела боец должен передёрнуть затвор, отчего рассеивается внимание, теряется время, теряется цель. Он требует от оружейников самозарядной винтовки. Оружейники соглашаются. Они люди, бесспорно, талантливые, только видят одну техническую сторону дела и предлагают вместо самозарядной винтовки автоматическую. Его приводит в негодование узость их кругозора. Сдерживая себя, он указывает на психологию солдата в окопе. Его бомбят, его давят танками, в него стреляют из всех видов оружия, он приподнимает голову чуть выше бруствера, если ещё сохранился бруствер, и видит прямо перед собой батальон бегущих и оголтело орущих от страха, нередко ещё и пьяных врагов. Его нервы взвинчены до предела. Что сделает он? Нажмет на крючок и не отпустит, пока не расстреляет весь магазин, истратит уйму патронов, а в цель попадет едва ли один. Зато боец с самозарядной винтовкой стоит десятерых: ему не надо менять положение корпуса, рук, головы, после каждого выстрела цель перед ним, он видит, поразил её или нет, после выстрела у него есть несколько мгновений подумать, поправить прицел, в то же время он тратит минимум сил, уже не передергивая затвор, а только нажимая на спуск, и так двадцать-двадцать пять раз. А прицельность стрельбы из автоматического оружия, даже если боец в хорошо отрытом окопе и не напуган бомбёжкой и артиллерийским огнем? Сто пятьдесят метров, двести – это предел. Между тем из самозарядной винтовки можно попасть в цель за полтора километра. Сколько нужно времени пехотинцу с полной выкладкой и в сапогах, чтобы пробежать эти полтора километра? Самое меньшее – десять минут. За десять минут хороший стрелок из винтовки перебьёт десяток, если не больше врагов. Вывод: боец с винтовкой стоит не меньше, чем взвод автоматчиков. С ним соглашаются и всё-таки предлагают изготавливать запасную деталь, что-то вроде переводчика на автоматическую стрельбу, точно боец станет таскать эту штуку в кармане и не соорудит автомат. Его вопрошают с некоторым даже высокомерием: разве армии не нужны автоматы. Он отвечает: нужны. Вопрос: для кого, для чего нужны? Нужны для разведки, для ночного боя нужны, нужны, чтобы в тыл попасть, шум там поднять, панику, ужас там учинить. Вот для кого, для чего автоматы нужны. Есть у нас такой автомат? У нас есть ручной пистолет-пулемет Дегтярёва, это и есть автомат. Тухачевский и слышать о нём не хотел, заказал всего триста штук, почему-то для командиров, точно командиры ходят в разведку или сеют панику по тылам, а в серийное производство не допустил.

Вот оно – наследие славных героев Гражданской войны. Разнообразие на любой вкус, а куда ни кинь – ограниченность, бестолковость, безразличие к делу, неодолимая косность ума. На каждом шагу натыкаешься, что Тухачевский, омрачённый идеей мировой революции, идеей наступательной молниеносной войны, по слабости образования или сознательно, вместо победного шествия по Европе, о котором кричал на всех перекрёстках, готовил Красную Армию к поражению и потому оставил её с бесперспективными танками, с бесперспективными самолётами, с трехлинейкой царских времен да заодно предложил отказаться от ствольной артиллерии, а вместо ротных миномётов применять в пехоте фантастические ручные мортиры, которых до сей поры никто в глаза не видал.