Валерий Есенков
39-й роковой

Ждать ответа оказалось недолго. Не успевает фюрер въехать в безмолвную Прагу в открытом автомобиле, несмотря на лёгкую мартовскую метель, не успевают газеты и радио разнести по миру эту мрачную весть, как Чемберлен, будто падение Чехии ему было известно заранее, выступает в английском парламенте. И о чём же говорит сукин сын? Он информирует невозмутимо, точно речь идет о победителе в гольф:

– Оккупация Богемии германскими вооружёнными силами началась сегодня в шесть часов утра. Чешский народ получил приказ от своего правительства не оказывать сопротивления.

Вот те на: выходит, что враги народа засели в чешском правительстве и что чехи бараны, которых куда угодно можно погнать, было бы кому погонять. Далее выясняется, что сам Чемберлен не более чем лицемер и подлец. Ведь именно Англия гарантирует независимость и неприкосновенность Чехословакии, но именно Англия не собирается обеспечивать эти гарантии ни своим авторитетом, ни тем более своими вооружёнными силами. Почему? А видите ли, господа, потому, что гарантии давались Чехословакии, а где она нынче, эта Чехословакия? Ещё вчера была Чехословакия, и вчера мы были бы обязаны исполнить наши гарантии. Это вчера. А нынче была да сплыла.

– Теперь, однако, положение изменилось, поскольку словацкий парламент объявил Словакию самостоятельной. Эта декларация несёт в себе конец внутреннему распаду государства, границы которого мы намеревались гарантировать, и правительство его величества по этой причине не может считать себя связанным этими обязательствами.

И завершает не моргнув глазом, точно кто-то нуждается в его сожалениях:

– Естественно, я горько сожалею о случившемся, но мы не допустим, чтобы это заставило нас свернуть с нашего пути. Будем помнить, что чаяния народов всего мира сосредоточены по-прежнему в надежде на мир.

От Мюнхена не отрекается, уверяет палату, что политика Мюнхена пользуется полной поддержкой со стороны общественного мнения всего мира, а потому правительство его величества, как и прежде, станет стремиться к разрешению всех споров между державами только мирным путем.

Каков молодец?!

Оппозиция, разумеется, встречает речь премьера в штыки, что входит в обязанность любой оппозиции, это у них такая игра. Интересно, что с его позицией согласны не все консерваторы. Иден, очень неглупый, способный иметь своё мнение, что большая редкость в условиях демократии, предупреждает, что Чехословакией дело не кончится, что за Чехословакией последуют и другие малые страны Европы, и предлагает, во-первых, создать коалиционное правительство, и, во-вторых, вступить в тесное сотрудничество с другими миролюбивыми государствами, имея в виду прежде всего Советский Союз. Получив из палаты нужный сигнал, лондонские газеты яростно нападают на этого выскочку в чине ефрейтора, выражаются, правда, довольно витиевато: «постскриптум к Мюнхену», «чудовищное преступление», «жестокий и брутальный акт подавления», требуют сопротивляться фашизму вместе с Францией, США и СССР и прямо указывают, что следующей жертвой агрессии станет Румыния с её громадными запасами нефти, поскольку нынче без нефти нельзя воевать. Тем не менее журнал «Панч» как ни в чём небывало помещает карикатуру на Джона Буля, который со вздохом облегчения пробуждается от кошмарного сна, а из окошка выпархивает его недавний «страх перед войной».

У товарища Сталина никогда не возникало сомнений, что политика в насквозь прогнивших западных демократиях зависит не столько от собственных убеждений, сколько от курса на бирже и хорошо оплаченных криков газет, но не так же бесцеремонно и резко, как премьер-министр отличается в Бирмингеме. Всего два дня спустя Чемберлен кается в собрании тамошних консерваторов, что был излишне умерен в парламенте, но всего лишь потому, что не располагал всеми сведениями о происшедшем, точно ему было мало знать, что целое государство Восточной Европы вдруг перестало существовать. Глава правительства укоряет германского лидера, за что бы вы думали? Только за то, что тот нарушил слово, данное в Мюнхене, больше никого не захватывать без консультаций с ним и его сотоварищем Даладье, точно сам только что не нарушил собственные гарантии, данные Чехословакии именно в Мюнхене, и с благородным негодованием перечисляет бесстыдные заверения фюрера «это мое последнее территориальное притязание в Европе», «я больше не заинтересован в Чешском государстве и могу гарантировать это», «нам не нужно покорять чехов». Кажется, ясно, что обнаглевшему, никогда не скрывавшему своих целей фашисту верить нельзя, что глава английского правительства так прямо и должен объявить об этом партийным соратникам, во время выборов поддержавшим его. Так ведь нет. Вместо этого Чемберлен предпочитает кликушествовать:

– Я убеждён, что после Мюнхена значительное большинство английского народа разделяло мое искреннее желание проводить ту же политику и дальше, но сегодня я разделяю его разочарование, его негодование в связи с тем, что эти надежды так жестоко разбиты. Как можно примирить события этой недели с заверениями, которые я вам прочитал? Последнее ли это нападение на малое государство, или за ним последует новое? Не является ли это фактическим шагом в направлении попытки добиться мирового господства силой?

Самая мысль, что кто-то помимо Англии, именно силой добившейся мирового господства, смеет силой добиваться власти над миром, приводит Чемберлена в ещё большее и на этот раз искреннее негодование. Чемберлен клянётся, что до последней крайности станет сопротивляться этим попыткам. Каким образом? Не только Англия, вся Европа ждёт на этот самый важный вопрос самого недвусмысленного, самого прямого ответа. Напрасно. Английские политики никогда не дают такого рода ответов, и Чемберлен несёт что-то очень туманное, чего ни один разумный человек не способен понять, а что разумный человек действительно может понять, так это то, что Чемберлен отзывает из Берлина английского посла, естественно, всего лишь для «консультаций», которые ни к чему не ведут.

Товарища Сталина на этой мякине не проведёшь. Он спрашивает, чего ради глава правительства вдруг так решительно опровергает свою речь в нижней палате парламента? Он не может отделаться от предположения, что вновь умиротворительская, вновь подстрекательская речь в парламенте не понравилась не одной оппозиции, но и кое-кому из влиятельных консерваторов, Черчиллю, например, и в парламенте назревало нечто вроде бури в стакане воды, то есть дело дошло до попытки поставить вопрос о доверии правительству и лично Невилу Чемберлену, и Невил Чемберлен поспешил оправдаться, поспешил заверить оппозицию и неких влиятельных консерваторов, что он готов соответствовать, а там, в палате, ничего крамольного он не сказал. Скорее всего, правительство устоит и Невил Чемберлен останется первым министром, что в данных обстоятельствах не имеет большого значения, поскольку главный вопрос заключается в том, изменится ли с падением Чехословакии политика Англии. Его интересует только одно: какие реальные шаги предпринимает правительство его величества, чтобы ни чудовищные преступления, ни акты подавления, ни претензии на мировое господство больше не повторились? Как и следовало, правительство его величества не желает предпринять никаких реальных шагов, в полном согласии с правительствами Франции и США, которые также не желают предпринять никаких реальных шагов, чтобы остановить агрессора, поскольку такая возможность пока ещё есть. Какая это возможность? Именно та, какой воспользовалось правительство Соединённых Штатов Америки против Японии: экономическая блокада. В самом деле, более половины своего стратегического сырья Германия ввозит из английских, французских, голландских колоний и непосредственно из Соединённых Штатов Америки, прежде всего пшеницу и нефть. Правительству его величества, а также правительствам Франции, Голландии и США достаточно прекратить эти поставки, и военная машина Германии остановится сама собой. Вместо этого военной машине Германии предоставляют промышленную базу Чехословакии и как ни в чём не бывало продолжают поставки стратегического сырья, пшеницы и нефти прежде всего. Сам собой возникает вопрос: желают ли эти правительства действительно останавливать агрессора в его устремлении на восток? Ответ очевиден: нет, не желают. И потому товарищ Сталин не удивляется, что правительство его величества рожает всего лишь протест, в котором объявляет открыто, что не имеет намерения вмешиваться в дела, в которых могут быть непосредственно заинтересованы правительства других стран, то есть, господа фюрер и дуче, что хотите, то и воротите, а правительство его величества будет сожалеть обо всех действиях, которые могут привести к нарушению атмосферы растущего всеобщего доверия и сотрясать воздух клятвами, что окажет сопротивление и не допустит ни того, ни сего. На простом русском языке это не может не означать: нас не трогайте, нападайте на Румынию, нападайте на Польшу, нападайте на Советский Союз, мы вмешиваться не станем, а станем во всю мочь сожалеть. И на другой же день правительство его величества не моргнув глазом проглатывает новое оскорбление. Все правительства мира получают уведомление, что отныне внешними сношениями протектората Богемии и Моравии ведает министерство иностранных дел Третьего рейха, а дипломатические миссии в Праге с этого дня не могут существовать и должны быть преобразованы в консульства. Фюрер не то испытывает презренных лавочников, не то потешается над ними: как, мол, они? А они ничего, воле фюрера лавочники покорны и без малейшего возражения преобразовывают дипломатические представительства в генеральные консульства, закрепляя этим актом непротивления злу насилием исчезновение Чехословакии с карты Европы.

Наконец и Шуленбург доставляет Литвинову ноту Третьего рейха. Её русский текст Литвинов передаёт товарищу Сталину. Он читает и поднимает глаза:

– Он что, держит нас за болванов? Разве маленькая Чехия угрожала Третьему рейху? Разве маленькая Чехия способна кому бы то ни было угрожать? Разве может быть опасным народ, который без единого выстрела впускает в свои пределы врага? Такой народ достоин презрения, да, тем не менее право на презрение ещё не дает права на насилие. Нет, не даёт.

Литвинов склоняет голову и вертит в руке карандаш.

Он прищуривается и спрашивает:

– Что вы намерены отвечать?

Литвинов страсть как не любит такого рода вопросов и отвечает уклончиво, что, по его мнению, акт агрессии следует осудить, впрочем, не прибегая к крайностям тона.

Он возмущён:

– Напротив, тон должен быть резким, я бы сказал, даже жёстким. Мы не можем оставаться спокойными, когда многочисленные акты агрессии не вызывают никаких ответных действий со стороны западных демократий. Мы не можем оставаться спокойными, что германский фашизм ни разу не вспомнил о том, что Версальская система отняла у Германии Эльзас и Лотарингию, южный Шлезвиг, Эйпен и Мальмеди, зато постоянно твердит об усечении своих восточных границ. Что это означает для нас? Это означает для нас, что германский фашизм дает буржуазным демократиям знать, что его агрессия направлена на восток. На восток – да, но и на запад тоже, чего буржуазные демократии не желают понять. Но мы понимаем.

– Однако немцы в спешном порядке создают Западный вал, линию Зигфрида, как свойственно им выражаться. Разве это не значит, что они скорее боятся западных демократий, чем собираются на них нападать?

– Значит, но значит в определенном, весьма ограниченном смысле. Немцам линия Зигфрида, я полагаю, нужна в двух отношениях. Во-первых, как демонстрация: мы, мол, на вас нападать не собираемся, мы свою оборону крепим. Во-вторых, они боятся нашего союза с буржуазными демократиями, который положит конец их притязаниям. Они и тогда могут рискнуть и напасть сначала на нас, чтобы получить хлеб, уголь и нефть. А что останется делать французам и англичанам? Французам и англичанам останется штурмовать этот Западный вал. На штурм уйдёт месяца два или три. За два-три месяца фюрер рассчитывает разгромить Красную Армию. Похоже, план Шлиффена всё ещё у него в голове. Человек он хоть и неглупый, но по натуре авантюрист, сам не всегда знает утром, какой приказ придёт в голову вечером. И мы в нашей ноте обязаны прямо сказать, что считаем захват Чехии произвольным, насильственным, то есть актом агрессии. Мы не можем признать включение Чехии и, в другой форме, Словакии в состав Германской империи правомерным, отвечающим общепризнанным нормам международного права и справедливости, тем более принципу самоопределения, который в национальном вопросе для нашей партии всегда был определяющим, первостепенным. Так и скажите. С этими господами на другом языке изъясняться нельзя, им другой язык не понятен. К тому же, нельзя забывать: мы не буржуазная демократия, – это он подчёркивает особенно, для Литвинова, давая понять, что отлично видит его заблуждения. – Буржуазная демократия корыстна насквозь, а потому насквозь лицемерна. Лавочники на всём наживаются, стократ наживаются на войне, Конечно, особенно на чужой, продавая оружие и той и другой стороне, так же и на своей, производя его в несметных количествах для миллионов своих избирателей, которых шлёт на убой за свои интересы под видом защиты отечества. Возьмите хоть Соединённые Штаты Америки. Вполне посредственная страна, с вполне посредственным уровнем производства, как на дрожжах поднимается в мировую войну, у неё и по сей день вся Европа в долгах как в шелках, Англия прежде всего. Мы – советская демократия. Мы на чужих бедах не наживаемся, мы созидаем на свои средства, добытые своими трудами и на благо народа. Нам никакая война не нужна, ни своя, ни чужая, своя, разумеется, прежде всего. Нам нужен мир, желательно, чтобы он был всеобщим и навсегда. В условиях всеобщего мира наши достижения весомей, видней. А потому мы видим вещи так, как они есть. Наше заявление должно быть таким.

Он подошёл к столу, поднял листок и прочитал:

«Советское правительство не может признать включение в состав Германской империи Чехии, а в той или иной форме также Словакии, правомерным и отвечающим общепризнанным нормам международного права и справедливости и принципу самоопределения народов. По мнению Советского правительства действия Германского правительства не только не устраняют какой-либо опасности всеобщему миру, а, наоборот, создали и усилили такую опасность, нарушили политическую устойчивость в Средней Европе, увеличили элементы ещё ранее созданного в Европе состояния тревоги и нанесли новый удар чувству безопасности народов…»

– Текст опубликуйте в «Известиях».

– Я с вами согласен. А как быть с нашим полпредством в бывшей Чехословакии?

– Жду ваших предложений.

Вопрос о полпредстве пока подождёт. А теперь на утреннем заседании начинается доклад товарища Жданова об изменениях в Уставе ВКП (б), может быть, самый важный на съезде. Партия наконец из партии революционной, партии рабочего класса должна стать партией мирного строительства, партией общенародной. Для достижения этой многознаменательной цели предлагается упразднить приём в партию по категориям, то есть по принципу классового деления на рабочих, крестьян и государственных служащих, когда предпочтение отдавалось рабочим, и установить единые права для всех категорий советских граждан, как это закреплено в Конституции. Далее, Жданов предлагает упразднить кооптацию во время выборов в руководящие органы партии и голосование списками, отныне во всех случаях выборы должны стать персональными и при тайном голосовании, тоже в соответствии с Конституцией.

Он всегда, и всегда с болью, помнит, с каким напряжением всех его сил, какими уступками, какими жестокими жертвами членам ЦК, членам Политбюро он сохранил в Конституции статью о тайном голосовании, даже в Политбюро он был тогда в меньшинстве. На этот раз вопрос о тайном голосовании в партии он выносит на съезд. Чем порадуют его делегаты? Многих из тех, кто его жертвы принял, теперь уже нет, многих, однако не всех. Одни известны ему, другие таятся, молчат и, видимо, будут молчать, долго ли? до какого удобного случая? Люди трусоватые, подлые, заливаются соловьями, славят товарища Сталина, но что готовят ему за кулисами? Что?

Жданова, похоже, не тревожат сомнения. Жданов несколько напряжённым, возвышенным тоном продолжает перечислять. Массовые чистки отменяются, что должно служить гарантией от массовых репрессий. Чтобы окончательно выполоть из Устава малейшие признаки революционности и максимализма, предлагается больше не требовать от вступающих в партию досконального знания Устава и Программы партии, то есть прежде всего глубокого изучения марксистко-ленинской науки о социалистической революции, а лишь признания их. Но этого мало. Партия должна не только стать общенародной, партией мирного строительства. Партия должна отделиться от государства. Вернее, государство должно отделиться от партии.

Занятый своими мыслями, он слушает в пол-уха и вздрагивает. Здесь самый запутанный, самый сложный и самый главный узел проблем. Он с тревогой, однако без удивления наблюдает, как руководители партии легко, без зазрения совести превращаются в бюрократов, в касту неприкасаемых, которой и море по колено, и не писан закон, и право дано на любой произвол, единственно потому, что в кармане партийный билет и, конечно, наган. Он тревожится потому, что с торжеством этой касты погибнет социализм, погибнет Советская власть. Он не удивляется, потому что превращения этого рода вполне объяснимы марксистской теорией. В чём тут дело? Дело тут в том, что рост производительных сил, изменение производственных отношений, даже победа социализма не предполагают автоматической перемены сознания. Напротив, с неизбежностью естественнонаучных законов сознание всегда отстаёт не менее чем на два, а то и на три поколения от роста производительных сил, от изменения общественных отношений. Общественное воспитание, правильно поставленное, может тут кое-что изменить, однако отменить естественнонаучный закон невозможно. Тут нужны иные, для него вполне очевидные меры. Руководящие органы партии необходимо лишить права вмешиваться в дела производства и государства. Пусть они занимаются агитацией и пропагандой, пусть развивают теорию дальше, ибо без обогащения теории новыми положениями движение общества вперёд невозможно. Да кто же из этой касты неприкасаемых способен не то что заниматься теорией, а хотя бы пропагандировать уже принятые решения партия? Почти что никто. Им придётся уйти, уступить место другим. Беда именно в том, что в этот узел завязаны маленькие, пошленькие, эгоистические интересики многих людей, которые нынче всё, а завтра, разделись государство и партия, станут ничем. Кто согласится на это? А если и согласится из трусости, кто примирится?

А Жданов тем временем рассуждает:

– Производственно-отраслевые отделы ныне не знают, чем им, собственно, заниматься, допускают подмену хозорганов, конкурируют с ними, а это порождает обезличку и безответственность в работе. Производственно-отраслевые отделы ЦК ВКП (б) должны быть ликвидированы.

Значит ли это, что партия целиком и полностью уходит из производства. В том-то и дело, что вовсе не значит. Руководящим органам власти товарищ Сталин предполагает противопоставить партийные массы. Участие в производственных процессах должно быть перенесено на места. Мысли товарища Сталина товарищ Жданов доводит до съезда:

– За истекший период укрепились первичные партийные организации, являющиеся основой нашей партии, улучшилась их связь с массами, повысилась авангардная роль коммунистов, поднялся уровень партийной жизни. Партийные организации ближе подошли к практическим хозяйственным и культурным вопросам социалистического строительства. Опыт показал, что успешная работа партийных организаций была обеспечена там, где первичные партийные организации сумели сочетать партийно-политическую работу с борьбой за успешное выполнение производственных планов, за улучшение работы государственного аппарата, за освоение новой техники, за укрепление трудовой дисциплины, развёртывание стахановского движения, выдвижение на партийно-хозяйственную работу новых кадров. И, наоборот, там, где партийные организации отошли в сторону от хозяйства, ограничив свои задачи пропагандой и агитацией, или там, где партийные организации приняли на себя несвойственные им функции руководства хозяйством, подменяя и обезличивая хозяйственные органы, там работа неизбежно попала в тупик.

Каста неприкасаемых не сдастся без боя. Она станет использовать и уже использует против рядовых членов партии, которые попытаются указать ей на то, что, вмешиваясь в дела производства, она нарушает партийный устав, тот аппарат насилия, который она всё ещё держит в своих руках:

– Опыт показывает, что в практике права членов партии часто нарушались. Нередки случаи преследования и гонения за критику и самокритику со стороны бюрократических и враждебных элементов. Нередки случаи, когда решение, касающееся деятельности или поведения того или иного члена партии, выносятся в его отсутствие. Известно немало фактов, когда враждебные и бюрократические элементы запрещали членам партии обращаться с тем или иным заявлением в партийные инстанции. Враждебные элементы широко культивировали практику противопоставления служебной дисциплины, как высшей, дисциплине партийной, разлагая тем самым честных работников.

Чтобы пресечь произвол враждебных и бюрократических элементов, рядовым членам партии отныне предоставляются более широкие и более действенные права:

1. право критиковать на партийных собраниях любого работника партии;

2. право избирать и быть избранными в партийные органы;

3. право требовать личного участия во всех случаях, когда выносится решение о их деятельности или поведении;

4. право обращаться с любым вопросом и заявлением в любую партийную инстанцию вплоть до ЦК ВКП (б).

При всей важности именно этого пункта повестки дня, ему всё время приходится отвлекаться, благо все положения доклада Жданова предварительно продуманы, выверены, а потом ещё раз согласованы с ним. Он то покидает президиум, то возвращается. В приёмную комнату его то и дело вызывает Литвинов. Кажется, в Лондоне события принимают неожиданный поворот. На приём к Галифаксу является румынский посол, что необычно уже само по себе. Его сообщение производит сильное впечатление даже на невозмутимого лорда. Видите ли, господин министр, у нас переговоры с Германией по вопросам торговли. На этих переговорах экономическая миссия Германии во главе с советником германского министерства народного хозяйства Вольтата потребовала, чтобы Румыния постепенно ликвидировала собственную промышленность, отказалась от торговли со всеми другими странами, направляла весь свой экспорт в Германию и обязалась только из Германии получать весь свой импорт, в обмен на обещание, что Германия гарантирует наши границы. Это похоже на ультиматум. Если румынское правительство не удовлетворит это требование, Румыния может оказаться в положении Чехии. В результате захвата Чехии при полной пассивности западных держав у нас в Бухаресте создалось впечатление всемогущества Гитлера в Центральной и Юго-Восточной Европе. Ввиду этого румынскому правительству необходимо определить свою линию поведения. Однако, прежде чем сделать окончательный выбор, румынское правительство хотело бы получить от английского правительства, может ли Румыния рассчитывать на поддержку Англии в борьбе за свою независимость. Так вот, господин министр, моему правительству хотелось бы знать, что намерено предпринять правительство его величества в том случае, если Германия нападёт на Румынию? Не находит ли правительство его величества, что объединение усилий Англии и Франции с усилиями Польши, Румынии, Югославии, Турции и Греции может гарантировать безопасность Румынии, а вместе с ней и безопасность в Европе? Другими словами, не министр великой державы, а министр маленькой, слабосильной Румынии предлагает создать широкую коалицию большинства заинтересованных государств. И что Галифакс? После беседы с ним румынский посол рассказывает советскому полпреду в Лондоне, будто бы его сообщение произвело на министра иностранных дел Англии «сильное впечатление». В чем это «сильное впечатление» заключается? Оно заключается в том, что Галифакс пообещал дать ответ на поставленный румынским правительством вопрос через два-три дня, и между прочим особенно интересовался состоянием румыно-советских отношений и даже задал вопрос, какова была бы позиция СССР в случае германской агрессии против Румынии.

Слухи о возможном захвате Румынии, видимо, переполошили наконец Чемберлена, переполошили, скорее всего, новым посягательством на мировое господство, которое Англия не желает отдавать никому. Уже они опровергнуты: ультиматума не было, переговоры только ещё начались, а премьер-министр не приходит в себя, что и понятно. Лавочники, как никто, знают, что такое нефть, как знают, что такое уголь и хлеб. Мировое господство и есть нефть, уголь и хлеб, а потому ради нефти, хлеба, угля они перережут глотки друг другу и уже принимались резать множество раз. Не теряя минуты времени Галифакс рассылает в Париж, Москву, Варшаву, Анкару и менее значимые столицы Юго-Восточной и Восточной Европы запрос, как они намерены реагировать на германскую агрессию против Румынии, при этом подчеркивает, что ответ получить желательно незамедлительно. Запрос провокационный и подлый. Во-первых, ответ требуется скоропалительный, без предварительного обдумывания и консультаций, а во-вторых, в запросе не говорится ни слова о том, как намерена в этом случае поступить сама Англия, тогда как без Англии коллективная безопасность в Европе не может существовать. Тем не менее, с самого утра английский посол добивается встречи с Литвиновым и задает, на этот раз прямо в лоб, беспокоящий правительство его величества вопрос: какие действия возможны со стороны Советской России, если фашистская Германия захватит Румынию? В тот же час, только что не минута в минуту, Галифакс назначает встречу советскому полпреду Майскому и задаёт ему тот же вопрос и допытывается знать, может ли Румыния рассчитывать на советскую помощь, а если может, то чем, только оружием и амуницией, или возможны более активные формы и под конец допытывается, в каком состоянии находятся советские вооружённые силы. Наконец-то! Правда, немногое, но всё-таки кое-что, поскольку вопрос о коллективной безопасности всех вопросов вопрос. Что Румыния? Румыния частность, малое звено в цепи всеевропейских, всемирных событий. Надо ухватиться за него. Возможно, в этом звене залог всеобщего мира, только браться за это звено надо осторожно, с умом. Ведь в самом этом запросе кроется ещё одна подлость. И вторая подлость тоже ясна. В чём в данном случае заинтересована Англия? В данном случае Англия заинтересована в том, чтобы самой заключить с Германией полномасштабный экономический договор и получить в свое распоряжение её внутренний рынок, о чем переговоры с конца прошлого года идут, не успели воротиться из Мюнхена. Чтобы у Германии не оставалось другого выбора, необходимо от неё Румынию оторвать, но сделать это вдвойне выгодно руками России-СССР. Стоит только нам заявить, что мы окажем Румынии военную помощь, Румыния не станет подписывать с Германией неравноправного торгового договора, Германия вынуждена будет в переговорах с Англией пойти на уступки, подписать выгодный для Англии договор и без промедления напасть на Советский Союз, который своим заявлением прямо укажет, что он для Германии не просто враг, но первый враг, готовый к войне. Таким образом, Англия прямо толкает нас на войну, отлично зная, что мы к войне не готовы, что, стало быть, в данный момент Германия нас разобьёт.

Он прищуривается и проверяет наркома:

– Как вы думаете, что нам надо ответить?

– Наши гарантии.

– Если Румыния к нам обратится?

– Это разумеется само собой.

– Румыния к нам не обратится. Её правительство в плену тех же иллюзий, что и правительство Англии, что и правительства малых стран, составляющих так называемый санитарный кордон, состряпанный в Версале против нас и Германии. По моему мнению, на запрос Чемберлена, который именно в этот момент колеблется и не знает, что предпринять, мы во-первых, отвечаем, запросом, что намерено в этом случае предпринять правительство его величества, а во-вторых разъясняем, что проблему безопасности в Европе надлежит решать конференции представителей Англии, Франции, СССР, Турции, Румынии и Польши. Можно с полной уверенностью сказать, что такая конференция отрезвит агрессора верней и скорей, чем вялые протесты тех, кто до сих пор его поощрял. Другой вопрос, надолго ли отрезвит, но всё-таки отрезвит. Потому отрезвит не очень надолго, что Англия и Франция не хотят с ним воевать и станут воевать только тогда, когда он на них нападёт, это понятно нам, надо думать, это понятно и фюреру. А всё-таки отрезвит потому, что объединение усилий трёх ведущих европейских держав в союзе с некоторыми из малых стран Восточной Европы грозит Германии войной на два фронта, а самая мысль о войне на два фронта бросает в дрожь и не особенно храброго фюрера, и наученных горьким опытом его генералов. Думаю, что для большего впечатления конференцию желательно созвать в Бухаресте. Да, вот ещё что имейте в виду. Бывали случаи, когда английское посольство в Москве позволяло не совсем точно, а на деле превратно, толковать наши обращения к правительству его величества. Было бы благоразумно информировать о наших предложениях не только посла Сидса, но и нашего полпреда в Лондоне Майского. Пусть Иван Михайлович побеседует с Галифаксом, так сказать, в частном порядке. В политике, как я её понимаю, ошибки этого рода надлежит исключать.

В тот же день литовский посол сообщает Галифаксу тревожную новость. По его мнению, новость грозит катастрофой. Дело в том, что литовский министр иностранных дел возвращался из Рима и, на свою беду, сделал остановку в Берлине. Его вызвал к себе Риббентроп и прямо в лоб объявил, что между Германией и Литвой существует как спорный вопрос только Мемель, и как только этот вопрос будет разрешен положительно, между обеими странами установится прямо-таки ангельская гармония. Момент для урегулирования этой проблемы как раз наступил: Литва обязана возвратить Мемель Германии. Сбитый с толку министр и без того общипанной Польшей Литвы отвечал, что без промедления доведет точку зрения Риббентропа до своего правительства как только вернётся в Каунас, вынужденную столицу Литвы, и сообщит принципиальный ответ. Риббентроп прервал его грубо и по-военному отрубил: