Валентина Гусева
Последняя крестьянка
Этот симпатичный с тихим приятным голосом дяденька оказался жильцом комнаты, где Любка убиралась. И очень обрадовался, узнав об этом. Попросил сменить полотенце. Любка сменила и… осталась у него ночевать. Потому что «ну куда же вы пойдете так поздно, да и тетку вашу тревожить нехорошо – спит уже». Да и то правда. Да к тому же так дурманяще пахло от него сигаретами, когда он доверительно наклонялся к ней, шепча на ушко комплименты и нежно поправляя ее волосы. У Любки голова кружилась от запаха этих явно дорогих сигарет. На следующую ночь Любка снова осталась у него. И еще на следующую, пока не закончилась у Виталия командировка. Договорились перезваниваться. Тетка очень не довольна была ночевками Любки у «подруги». Видимо, догадывалась. «Не по той дорожке пошла, племянница», – сурово говорила она ей. Но Любке не до теткиных слов было: телефон-то Виталия оказался «недоступен». И имени такого в гостиничном списке не оказалось. А фамилию не спросила. Подруга Света успокаивала ее: «Брось ты переживать из-за него, мне он сразу не понравился. Да и стар он для тебя. Не влюбилась же ты в него». А Любке казалось, что влюбилась. Но время шло, и образ интеллигентного Виталия стал стираться из памяти Любки. Она, было, решила уже сесть за учебники, да помешал дружок Светкиного дружка, который явно влюбился в Любку и буквально не давал ей прохода. На танцы в клуб вчетвером стали ходить. Здорово, оказывается, Дима танцует и до теткиной квартиры такую даль не ленится проводить. И постепенно привыкла к нему Любка. Пожалуй, полюбила. И все бы хорошо, да через какое-то время почувствовала она себя какой-то нездоровой. Тошнить ее от еды стало. «Так ты хоть не беременная ли?», – догадалась тетка. Так оно и оказалось. Димка сразу слинял – зачем я чужого ребенка буду воспитывать. «Да твой он, – пыталась урезонить Диму Светка, – мы точно знаем. Жениться тебе на ней надо». Но рассудительного Диму как ветром сдуло в другой город.
Осталась Любка одна. Аборт делать тетка отсоветовала, сказала, чтобы ехала домой – пусть твоя мама с малым нянчится. А то, я вижу, совсем они тебя забросили и от безделья спились. Наверное, действительно так, потому что через некоторое время после этого разговора позвонила мать чтобы приезжала – умер отец. Выпил что-то не то, и сердце не выдержало. Любка очень переживала смерть отца, хоть и выпивал он, но любила она его. Подолгу летом жила в его деревне. Подальше от крикливой матери. За ягодами, за грибами по лесам, по болотам много километров проходили. Лучше отца никто не знал местные леса. И Любка любила лес.
Глава 4
П
охоронив отца, она в областной город не вернулась, на работу устраиваться не стала, так как подходило время рожать. Договорились с мамой, что рожать она будет у тетки, ребенка оставит в роддоме. «Не хочу, чтоб с таких лет ты матерью – одиночкой стала. Кому ты будешь с ребенком нужна?» – сказала мама. Любка, уяснив, что мать с ребенком возиться не будет, согласилась. К тому же, она скучала в их захолустном городке и хотела еще пожить в большом городе. И не оставляла мысль об учебе. Родив Сашу и оставив его в роддоме, Любка хотела пожить у тетки, но та воспротивилась, и племянница вынуждена была вернуться домой. В институт поступить она опоздала, надо было устраиваться на работу. Но горничные в их городке не требовались, к другой работе ее не тянуло и в ожидании приличной работы жила пока у матери, а время проводила у подруги Гали, которая также не имела постоянной работы и жила на подвернувшиеся халтуры. Расставшись с гражданским мужем, Галя вела не очень серьезный образ жизни. Этот образ жизни напомнил Любке прежнюю ресторанную жизнь, о которой она часто вспоминала, скучая дома и выслушивая надоевшие нотации матери. Освободившись от сына, Любка почувствовала свободу и какую-то легкость, легкость стрекозы или бабочки, которая, выпорхнув из тесной темноты куколки и расправив красивые крылья, перелетает с цветка на цветок, не зная, где ей остановиться и какой цветок предпочесть. Таинственные соблазны ресторанной жизни привлекали Любку, и она, как та бабочка, стала перелетать с цветка на цветок, от одного к другому, из ресторана в ресторан, увязая тонкими лапками все глубже и глубже в этом ядовитом нектаре.
А время шло, проходил год за годом, одну временную работу Любка сменяла, другой, но и та ей не нравилась, она переходила на другую и все реже и реже думала об учебе. Когда она за столиком кафе познакомилась с Игорем, ее легкие изящные крылышки были уже не так легки и изящны, их, только ей присущий рисунок, потускнел, они потяжелели и стали бесцветными. Другие бабочки опережали ее в полете, мотыльки больше не оборачивались на нее с восхищением, и, попадая в стайку красивых бабочек, она уже ловила насмешливые взгляды и слышала презрительное «моль». Да еще с эпитетом «драная». Им с подругой надо было уже прилагать немало усилий, чтобы их пригласили за столик. Игорь пригласил. Месяца за два до этого Любка серьезно поссорилась с мамой.
Как-то вечером она вызвала такси, чтобы доехать до ресторана, где ожидал ее новый очень перспективный знакомый. И просил не опаздывать. Деньги на такси Любка выпросила у матери, та вынуждена была их дать, но с таким грязным напутствием в дверях, что дочь, выходя, ударила матушку замком по голове. «Замочек-то был маленький, алюминиевый», – убеждала полицейских потом дочка, ибо мать утром вызвала полицию. Дочь поместили на двое суток в изолятор, а мать стала оформлять документы в дом престарелых, причем в другой город, подальше от распустившей руки дочери.
До зимы она жила одна, а к зиме перешла к Игорю.
Глава 5
П
осле гибели котенка Любка резко изменилась. Она снова начала пить. Но пила не так как раньше – за столом, с закуской, с друзьями. Пила равнодушно, где придется, как придется – дома или у кафешек, где выпрашивала вино и курево у пьяных посетителей. Полиция не раз подбирала ее, лежащую пьяной на улице и доставляла в вытрезвитель, где держали ее по двое суток, и где ей даже нравилось – чистая постель, накормят, и даже добродушный дежурный милостиво даст ей покурить, и где нет Игоря, от участившихся побоев которого сильно болела голова и который заставлял ее работать. Но внаклонку работать она уже не могла. Когда поспели ягоды и они, как и раньше, уехали в деревню на заготовку клюквы, Любка не могла наклоняться за ягодой. Даже Игорь понял это и только ворчал, видя, как она неподвижно, равнодушно сидит на кочке с полупустой корзиной у пояса. Бесполезную в деревне, Игорь отправил ее домой, но равнодушие не оставляло ее и дома Она уже не боролась со страстью к алкоголю, уже не беспокоил ее беспорядок в доме, она жила как бы по привычке, ничего не хотела, кроме того, чтобы напиться и чтоб ее оставили в покое.
Кроме того, неразборчивость в выборе ресторанных, вернее, уже околокафешных партнеров не осталась безнаказанной и привела не только к головным болям от самосуда Игоря, но и ко все более ощутимому Любкой разложению тела, что было уже заметно на лице и вызывало брезгливое отвращение окружающих и захлопнутые двери сердобольных соседей, к которым она, уже ставшая беззастенчивой, нагло обращалась за солью, спичками, растительным маслом, стиральным порошком, хлебом, которые «забыла» купить.
Так прошло лето, а за ним и сентябрь.
В октябре Любка пропала.
На нее наткнулся в лесу грибник. Возвращаясь с корзиной грибов по заросшей лесной тропинке, что вилась вдоль городского кладбища, он увидел впереди себя что-то непонятное: то ли трухлявый обломок упавшего дерева, или развалившийся мешок с мусором, или кучу тряпья. Хотя солнце еще не село и освещало осенним неярким светом верхушки деревьев, в лесу уже стало темнеть, Близорукий грибник не сразу рассмотрел, что перед ним, и, ворча на нерадивых горожан, принесших мусор в лес, с негодованием пнул препятствие ногой. С удивлением ощутив что-то странное и уже почти догадавшись, что это, мужчина наклонился, всмотрелся, повернул ногой то, что лежало перед ним, смахнул с лица уже напавшие на труп осенние листья и… узнал Любку. Он знал ее, хотя и жил не очень близко от ее дома. Да и кто не знал Любку в этом районе. Из потревоженного тела исходил трупный запах, перебиваемый запахом спирта. Рядом у пня валялся облепленный муравьями, кусок белого хлеба, рядом же пустая бутылка.
Вечерний солнечный луч прорвался сквозь крону деревьев, на мгновение осветил серое, распухшее с провалившимся носом, мертвое лицо Любки, отразился желтым светом в ее остановившихся полуоткрытых глазах. По лицу прополз муравей. Вероятно, Любка очень замерзла перед смертью. Ее руки и ноги были прижаты к животу. То есть, она лежала в той позе, в какой лежат младенцы в утробе матери. Завершая свой неудачный жизненный цикл, она как бы вернулась в исходное состояние. Вернее, вернулось ее тело. А душа? Куда вернулась ее душа? К богу, в которого она не верила? Или так же страдает, ищет счастья, понимания, сочувствия, которых искала в своей бестолковой, побежденной зеленым змием, земной жизни слабая Любка, но так и не смогла найти? Кто знает?
Декабрь 2014 г.
Красная Шапочка и Серый Волк. Не сказка
«…в результате замены государственной системы здравоохранения на страховую… среди врачей часто встречается синдром «выгорания» – от принуждения делать бизнес на страданиях людей: проводить ненужные обследования, выполнять непоказанные операции, назначать излишне дорогие лекарства и т. д.»…
д. м. н. профессор Гундарев И.А.
Глава 1
П
о длинному ярко освещенному коридору областной клиники быстро и уверенно идет доктор. Полы его белого халата развеваются и почти касаются ожидающих его приема больных. Больные с робким почтением и надеждой провожают доктора глазами. Он распахивает одну из многочисленных дверей и скрывается за ней. На двери табличка – хирург-онколог Воронов Виктор Алексеевич.
Доктор подходит к столу, на мгновение задумывается, проходит к огромному, почти во всю стену окну, до предела раздвигает светлую штору. За окном внизу ему видна автобусная остановка, на которой толпа людей протискивается в утренний автобус. Проводив глазами переполненный отъезжающий автобус, доктор осматривает далеко видимый с третьего этажа пустырь. За пустырем на горизонте синяя полоска леса. Каждый раз, подходя к окну, доктор мечтает попасть туда. Он вздыхает, переводит взгляд на мужчину, ежедневно выгуливающего собаку, смотрит на северное утреннее небо и решительно возвращается к столу.
Сегодня прием больных. Воронов подвигает к себе телефон и через минуту вызванная медсестра кладет перед ним порядочную стопку медицинских карточек, садится за другой стол и вопросительно смотрит на доктора. Он кивает. Медсестра нажимает кнопку вызова больных. Начинается прием.
Область работы Воронова – хирургия щитовидной железы. У основной массы больных определяется зоб и узлы разной степени развитости, как показывает анализ – доброкачественные. Причин заболеваний щитовидной железы много, главной из них считают – малое содержание йода в их местности. Требуется лечение и наблюдение. Но встречаются и злокачественные новообразования, требующие операции.
Сегодня онкобольная только одна.
– Плохо… Или хорошо? Воронов усмехается, – конечно, хорошо. А для него – плохо. Меньше операций – меньше заработок. Вчера также одна операция, правда, на той неделе – четыре, причем одна сложная. Но он мог бы сделать и больше. Слава Богу, десять лет оперирует щитовидную железу, семь лет в этой клинике. Уже нет прежнего нервного напряжения, спокойная сосредоточенность, движения уверенные и быстрые без единого лишнего жеста, скальпель как будто сливается с рукой. Уверенность передается восхищенным ассистентам. Вот уже пора накладывать шов. Если обычный – быстро, редкими стежками. По заказу, – т. е. менее заметный – подольше, зато выгодно – за плату. Ассистент предварительно опрашивает больных, оговаривая цену. Но это, конечно, мизер. Другое дело, операция. Благодаря недавно вышедшему постановлению, согласно которому зарплата хирурга зависит от количества операций, это основной заработок.
Из задумчивости его выводит медсестра.
– В коридоре еще двое, – говорит она. Воронов еще раз открыл отложенные им после предварительного осмотра две карточки. Обе больные – женщины. Одна из города. Биопсия показала злокачественный характер ее опухоли. Вторая из района, Синицына А.П. , узел средних размеров, доброкачественный… Но в его практике были случаи, когда доброкачественный узел превращался в злокачественный, следовательно, нужно лечить, наблюдать… Воронов листает ее карточку – пенсионерка, 68 лет… Смотрит на единственную отложенную карточку и… присоединяет карточку Синицыной к первой. Сердце здоровое, операцию выдержит… Итак, не одна, а две операции.
– Приготовьте корвалол, – обращается он к медсестре, – и все прочее, вдруг пригодится. И вызывайте больных.
Реакция на сообщение об онкозаболевании (Воронов преднамеренно не произносит слово «рак») у большинства больных стандартная – первоначальное неосознание того, что он им сообщил, своего рода шок. Доходит потом, в коридоре, или по пути домой, или через несколько дней. Поэтому эксцессов у него в кабинете почти не бывает и валерьянка и корвалол или успокаивающий укол требовались редко.
Вот и последняя больная.
Надо сказать, что доктор Воронов давно уже, принимая больных, привык не смотреть им в глаза. Да это и несложно. Все сведения о больном давала история болезни. Пол, возраст, место жительства, все находил он в этих пухлых карточках, и, разговаривая с больным, добавлял новые данные, назначал лекарства, консультации других врачей.
Он мельком взглянул на вошедшую женщину, задал ей несколько незначащих вопросов, сообщил диагноз, назначил время операции. Она переспросила, что с ней, поблагодарила доктора и торопливо вышла. Правда, через некоторое время, когда Воронов уже выходил, он столкнулся в двери с молодой женщиной, которая оказалась дочерью Синицыной. Доктор уверил ее в необходимости срочной операции матери, попросил медсестру накапать расстроенной женщине успокоительного и на этом рабочий день его завершился. Облегченно вздохнув, он спустился к машине.
По пути домой Воронов заехал в магазин – вечером к нему зайдет институтский товарищ, приехавший в город на региональную конференцию кардиологов. Работал Андрей в одном из районных городов севера. Не виделись несколько лет.
Андрей оказался точным. – Узнаю друга, – улыбнулся Виктор, открывая дверь.
После обоюдных расспросов о личной жизни друзья естественно перешли к разговору о работе, о проблемах мировой медицины. Не забыли поинтересоваться и зарплатой друг друга. У обоих не густо. Хохотнули.
– Надо взятки брать, – пошутил Андрей.
– А я и беру, – серьезно сказал Виктор. Только я воспринимаю это не как взятку, а как вознаграждение, как знак признания моего хирургического мастерства. И видя, как вдруг изменилось лицо Андрея, добавил:
– Я же не вымогаю, сами дают. Дают, значит, заслужил, значит, понимают, что не так просто хорошо сделать операцию. А я делаю хорошо, ко мне и другие хирурги учиться приезжают.
Но Андрей прервал его:
– Зачем ты говоришь о своем хирургическом мастерстве, я еще в институте понял, что ты будешь умелым хирургом. Но речь-то идет о наших моральных устоях. Ты же знаешь, что в нашей профессии важно не только – какой ты специалист, но и – какой ты человек. Только тогда тебя будут уважать люди, а, главное, ты сам будешь уважать себя.
– Я согласен с тобой, но, к примеру, вспомни нашу студенческую поездку в Египет. Помнишь, в каком красивейшем престижном районе Каира живут их врачи. А как изумила нас, будущих врачей, их зарплата, в разы превышающая зарплату наших врачей. Какие мысли возникают после этого?
– Ну и иди, например, в торговлю, там заработаешь больше. А я люблю свою хоть и низкооплачиваемую работу. Я считаю ее очень важной, очень нужной и почитаю за честь спасти или сохранить жизнь человека. Ты в институте так же считал.
– Я и сейчас так считаю. Но все же, все же, все же… Все же когда я выхожу из своего задрипанного «Жигуленка», приобретенного с помощью родителей жены и вижу, как он «блестяще» смотрится среди «Мерсов», БМВ и прочих иномарок моих больных, то как ты думаешь, что я, уважаемый доктор, при этом чувствую? А что чувствует моя жена? А мой сын Мишка, который заявляет – папа, давай купим машину «Лексус», как у папы Никиты.
Вот и приходится брать предлагаемые деньги, делать вместо одной – двух операций за смену три, а то и четыре. Иногда с операцией из осторожности можно бы и повременить, понаблюдать больную, а я, бывает, оперирую, так как зарплата наша зависит от количества операций.
– А ты здорово изменился, – сказал Андрей. – Видно, большой город испортил тебя.
И в голосе его Виктор Воронов почувствовал разочарование. Это его рассердило. Он допил стопку и зло сказал:
– У меня хоть «Жигули» есть, нынче мебель сменил – он обвел взглядом комнату, – а ты из своей тьму–таракани на поезде ехал, да и костюмчик пора бы сменить, – он насмешливо глянул на простецкий пиджак Андрея.
Андрей сразу посерьезнел, очень внимательно посмотрел на Виктора и тихо сказал:
– Я так низко никогда не упаду. А денег мне хватает, жене – тоже. А в отношении количества операций я напомню тебе латинское изречение, которое ты забыл: «Не тот хирург, кто сделал блестящую операцию, а тот, кто воздержался от ненужной операции».
Андрей ушел. Видимо, навсегда. Слова друга, теперь уже, вероятно, бывшего задели Виктора, особенно то уверенное достоинство, с которым они были сказаны. Настроение испортилось. Он налил в свою стопку водки, хотел выпить, но вдруг передумал. Вместо этого с силой стукнул кулаком по столу. Посуда вздрогнула.
– Я тоже уважаю себя, и меня уважают! Я – маэстро! А еще неизвестно, какой докторишка ты, – крикнул он в дверь вслед ушедшему другу, хотя понимал, что на региональные научные конференции с приглашением иностранных врачей плохоньких докторишек не посылают.
– И не я один… – попытался успокоить он себя. Но паршивая заноза в сердце осталась. Он посмотрел на свои длинные пальцы, пальцы хирурга, поиграл ими. Это его немного успокоило.
– Я тоже люблю свою работу, – продолжил Виктор Воронов свой мысленный разговор с другом, – и делаю ее добросовестно. А люди говорят – талантливо.
Он походил по комнате, зашел в спальню.
– Сейчас мне надо уснуть, завтра трудный день. Он позвонил жене, гостившей с сыном у своей матери, убрал со стола, принял душ, включил телевизор. Но телевизор не смотрелся, выключил его. Наконец, улегся и долго ворочался, вспоминая Андрея и его полный презрения взгляд. Поэтому утром, когда Воронова разбудил будильник, он не почувствовал себя выспавшимся и долго разминался на балконе.
После встречи с товарищем прошло несколько дней. Из прессы Воронов узнал, что конференция закончилась. Значит, Андрей перед отъездом не нашел нужным ему позвонить, не говоря уже о том, чтобы встретиться. Это задело Воронова, все же он надеялся на встречу и мысленно выстраивал доводы, которые позволят Андрею понять товарища, ведь понимали же они в институте друг друга.
А с другой стороны Воронов понимал, что ему пришлось бы оправдываться перед Андреем, значит, признать себя неправым. Так что, может, и к лучшему, что они больше не встретились. Но все же какие-то нехорошие чувства, похожие то на обиду, то на вину, то на зависть нет-нет да и возникали в душе Воронова при воспоминании об их разговоре.
А дни, наполненные обычными заботами врача, шли своим чередом. Завтра у него день операций. Накануне операции Воронов имел обыкновение навещать больных, подлежащих операции. Сейчас он вспомнил, как зайдя в палату Синицыной (он запомнил ее) поразился перемене, происшедшей с ней. Вместо моложавой, немного даже беззаботной женщины, какую он увидел на приеме неделю назад, на кровати сидела старуха со взглядом… Что-то знакомое напомнил ему ее взгляд. «Да, – вспомнил он, – это был взгляд старой подыхающей собаки, которую он видел утром на пустыре. Только усталая безысходность бездомного животного при виде доктора сменилась мгновенно тревожной надеждой и ожиданием. Ему не захотелось разговаривать с ней.
– Завтра с утра операция, – бодрым голосом сказал Воронов и вышел.
Перед нами операционная. Яркий свет сверху льется на покрытую простыней больную. Она спит. Подходит доктор. Он уже готов к операции. Операционная сестра откидывает простыню.
– Скальпель, – произносит доктор…
Через час с небольшим операция успешно завершена. Доктор снимает перчатки, дает последние распоряжения медсестре. Сегодня у него еще операция, сейчас отдых. Но вот закончена и вторая операция.
Хотя две операции были для Воронова немного и прошли они без осложнений, все же он ощутил большую усталость и, пройдя в кабинет, долго, задумавшись, сидел у окна, всматриваясь в синюю полоску леса на горизонте. Радости от успешно проведенных операций не было. Его мысли прервала осторожно открывшая дверь медсестра:
– Виктор Алексеевич, я свободна? Он посмотрел на часы… Пора и ему домой. Завтра выходной день. Он выходит из больницы. Надо заехать за сыном. Сын из-за вечной занятости родителей очень много времени проводит у бабушки, иногда и ночует у нее.
– Проведу выходной день с сыном, – решает Воронов и разворачивает машину. Захватив счастливого Мишку, он останавливает машину у книжного магазина – решили купить Мишке новую книжку. Мишка выбрал про «Красную Шапочку и Серого Волка». Перед сном почитаем, довольные выбором, решают они.
Читая вечером сказку, Воронов наблюдает реакцию сына, который слушает, затаив дыхание. Он переживает, волнуется, то хмурится, то улыбается. Отождествляет происходящее в сказке с действительностью, задает вопросы.
– Папа, а в нашем лесу бывают Волки?
– Да, сынок, – усмехается папа, – бывают. Бывают хитрые голодные Волки и доверчивые Красные Шапочки. И говорит это доктор Воронов больше себе.
– А есть другой лес, без Волков? – с надеждой спрашивает сын.
– Конечно, есть, – со вздохом отвечает папа и перед его глазами снова встает загадочная полоска леса, наблюдаемая Вороновым из широкого окна кабинета.
– А почему Волк съел Красную Шапочку, ведь она ему ничего плохого не сделала?
– А он был очень голодный, вот и съел.
– А если волка накормить, он не съест Красную Шапочку?
– Спи, Мишенька, не съест.
– Значит, волк не плохой, – решает сын.
– Да, нет, сынок, Волк он и есть Волк, он всегда найдет, кого съесть.
– Тогда я вырасту и убью Волка!
– Мы вместе его убьем, Миша. Спи.
Миша закрывает глаза. Отец укрывает сына одеялом, подходит к окну, открывает его. Тугая струя воздуха врывается в комнату. Воронов вдыхает свежий воздух, долго стоит у окна. На душе неспокойно.
– Что за ерунда, – усмехается он, – даже в Мишкиной сказке я чувствую себя виноватым. Он снова подходит к кроватке сына, поправляет одеяло, всматривается в его спокойное лицо, осторожно целует. «Расти, Мишка, честным человеком», – шепчет он и проходит в свою комнату.
Глава 2
Р
езкая боль в правой нижней стороне живота распрямила Анну Петровну, отвлекла от копки картошки. Что это со мной? – с неудовольствием подумала она – вроде ничего такого за обедом не ела. Она отставила ведро, с трудом доплелась до скамейки. Села. Но схваткообразная боль не утихала. Анна Петровна глянула на соседний огород, где за забором мелькал белый платок ее соседки тетки Тани, бывшей медсестры. Тетка Таня, выслушав ее и отругав – надорвалась видно – предложила вызвать «Скорую», а пока принесла ей но-шпу. Выпив но-шпу и посидев некоторое время на скамейке, она почувствовала себя лучше, поэтому «Скорую» вызывать не стала, тем более, что нужно было взять из садика внучку Машу. Анна Петровна жила одна, а когда у дочери семейная жизнь разладилась, то дочь с внучкой переехали к ней. Дочь продолжала работать в магазине канцелярских товаров, а вечером ходила на компьютерные курсы.
– Теперь без этого нельзя, – пояснила она матери, обеспокоенной постоянным отсутствием дочери дома. Воспитание внучки легло на плечи бабушки, что ее как бывшую учительницу начальных классов, не очень-то и волновало. Наоборот, она с усердием взялась исправлять изъяны в воспитании издерганного семейными неурядицами ребенка.
Сейчас она должна привести внучку из садика. Глухая боль в боку не помешала ей сходить за Машей, приготовить ужин и поработать еще чуть-чуть на огороде. Сейчас боль вернулась, стала нестерпимой. Анна Петровна с трудом дождалась дочь, которая и вызвала скорую.
– Потерпи, все будет хорошо, – сказала ей дочь, сажая в машину, – к Сергею Павловичу едешь. И мать успокоилась.
Сергей Павлович, известный врач не только их поселка, но и всей области, имел две особенности. Первая – он ходил слегка прихрамывая. О происхождении его хромоты рассказывают следующее. В юности, катаясь на лыжах, он сломал ногу. В больнице ему ногу срастили, но неправильно. Родители отказались повторно ломать ногу, и мальчик заканчивал школу на костылях. После школы вместо института Лесгафта, о котором мечтал, поступил в медицинский и стал хирургом. Еще будучи студентом, он каким-то известным только ему да преподавателю, которому он помогал, способом разработал ногу, забросил костыли и, к удивлению медиков, ходил, лишь слегка прихрамывая. Таким он и приехал в их поселок. Вторая особенность Сергея Павловича состояла в том, что он совершенно не терпел подношений, ни в каком виде. Как ни хочется иногда какой-нибудь старушке в знак благодарности всучить ему, например, баночку меда или десяток яиц, но с тем же обескураженная и уйдет она домой, очень вежливо, но безоговорочно выведенная Сергеем Павловичем из кабинета. Любили люди этого врача не только за мастерство хирурга, но и за его человечность, отзывчивость к чужому горю, за его благородное доброе сердце.
Вот у такого доктора и оказалась Анна Петровна. Осмотрев ее, Сергей Павлович установил, что в почке был камешек, теперь выходит.
– Скоро выйдет, не прозевай, – успокоил он встревоженную женщину. И, действительно, к утру в туалете камешек величиной с неровную горошину звонко стукнулся в подставленную кружку и, удивленная точным диагнозом врача, и, успокоенная, что все обошлось, Анна Петровна могла уже готовиться к выписке. Сергей Павлович при выписке объяснил, что она, раз уж ей угораздило попасть к нему в лапы, как он выразился, была обследована полностью, здоровье ее, несмотря на почтенный возраст, признано отменным, только вот «узи» щитовидной железы показало в правой ее половине небольшой узелок. Скорее всего, доброкачественный, но все же он рекомендует провериться в областной клинике. Для порядка.
– Я уверен, что все будет хорошо, – успокоил Сергей Павлович расстроенную было женщину.
Прошло несколько дней. Внучку Анна Петровна доверила соседке, и они с дочкой выехали в город и вот уже ожидают приема в длинном коридоре областной клиники. Очередь к врачу продвигалась медленно, и они имели возможность получить богатейшую информацию от ожидающих приема больных о многом. Большей частью ненужную, но некоторые, выслушанные ими разговоры, оказались интересны. Например, они узнали, что доктор Воронов Виктор Алексеевич, к которому их направили, очень опытный врач, онколог и хирург, блестяще делает операции.
– Так что вам повезло, – подытожила характеристику доктора очень общительная соседка по очереди, которой, как она доложила, год назад была удалена «щитовидка» и вот сейчас она «сидит» на таблетках и периодически наблюдается у врача.
– Смотрите, какой незаметный шов у меня, – похвасталась больная, задрав голову и показывая действительно мало заметный разрез на шее.
– Правда, за такой шов надо дополнительно платить. Я платила, – добавила она.
– Нам это все не нужно, – хмуро заявила ей дочь Анны Петровны, мы на консультацию.
– Все мы сначала на консультацию, – отпарировала ей женщина, – а потом оказывается – рак.
Экология у нас плохая, йода мало в воде, – просветила она наших провинциалок, – поэтому кругом – рак. Посмотрите, сколько народу к онкологу и все по «щитовидке».
Анна Петровна и сама знала, что в их местности мало содержится йода, поэтому вместо обычной соли часто покупала йодированную, заботясь скорее не о себе, а о дочери и внучке. Но причем тут рак? Поэтому она сидела в очереди спокойно, даже, пожалуй, беспечно и думала не о болезнях, а о домашних делах, о внучке, о не докопанной картошке, не забудет ли тетка Таня кота накормить и о прочих повседневных делах их провинциальной жизни.
После прохождения биопсии Анну Петровну попросили еще некоторое время подождать в коридоре.
– Вас вызовут, – сказала медсестра.
Очередь шла, доктор входил и выходил, а ее все не вызывали. Так и на автобус опоздаем, – начала волноваться Анна Петровна. Ее вызвали последней. Доктор ей понравился. Невысокого роста, подвижный, с короткой стрижкой, довольно молодой, но, как сказали, уже много лет работает здесь, специализируется по болезням щитовидной железы.
– Синицына, – открыв дверь кабинета, позвал ее сам доктор, – садитесь.
Он мельком взглянул на нее, полистал ее медицинскую карточку, задал, как ей показалось, несколько ненужных вопросов. Ее насторожил вопрос о родственниках – были ли среди них онкозаболевания.
– Бог миловал, уверенно ответила вдруг атеистка Анна Петровна. Она не вспомнила ни одного ближайшего родственника с подобными болезнями, но что-то заставило дрогнуть ее сердце. Продолжая смотреть в медицинскую карточку, доктор сказал:
– У Вас, Анна Петровна, злокачественный узел в правой части щитовидной железы, требует срочной операции. Как соберете необходимые анализы, снова сразу ко мне. И протянул ошеломленной женщине листок с перечнем необходимых анализов для предстоящей операции.
Анна Петровна взяла листок, спросила что-то, потом пыталась вспомнить – что, но не вспомнила, попрощалась с доктором и вышла в коридор. Все услышанное как-то прошло мимо ее сознания. Выходя из кабинета, она заметила бутылочку корвалола на столе медсестры.
– А вот мне и не надо, – подумала она. В голове была какая-то легкая пустота и небольшое кружение. Дочь ждала внизу в гардеробе. На ее вопросительный взгляд назвала диагноз.
– Что ты сказала? – замерла дочь.
– Рак у меня, – повторила глухо мать. Они уже выходили из клиники, как дочь остановилась:
– Жди меня здесь, – и рванула обратно.
– Зачем она, – равнодушно подумала Анна Петровна, – теперь ничего не изменить. И потихоньку стала осознавать свой диагноз.
Жизнь ее как-то сразу переменилась. То, что было до… отошло далеко назад. Как все было хорошо и просто. А теперь началось что-то другое, непонятное и нехорошее. Дочь вернулась бледная и решительная. Сегодня на автобус, завтра будем сдавать анализы. Все будет хорошо, врача хвалят.