В. Ф. Романов
Старорежимный чиновник. Из личных воспоминаний от школы до эмиграции, 1874–1920 гг.

Разыскивая статьи об инородцах в различных газетах, начиная с первых дней выхода их в России, я не мог, конечно, удержаться от прочтения заметок о той области, которую я так любил, т[о] е[сть] о театрах. Это дало мне возможность значительно расширить мои сведения по истории наших театров, воочию на протяжении многих десятков лет убедиться, как часто слепа и пристрастна пресса, претендуя на руководство общественным мнением и вкусом: достаточно прочесть разнообразные противоречивые рецензии о творчестве великого русского таланта Чайковского, чтобы понять, как художник-артист должен являться себе высшим судьей и не сбиваться с намеченного пути ни похвалами, ни порицанием газетной критики. Не без волнения перелистывая пожелтевшие страницы старых газет, я читал эстафеты о том, что Наполеон перешел со своими войсками границу России¹³¹ и т. п. Я, так сказать, непосредственно прикасался к нашей старине, к великим моментам нашей истории, и не раз у меня подымалось в глубине души сожаление, что я не пошел по научной дороге, далекой от всяких житейских мелких дрязг, по крайней мере, во время самого процесса работы.

В результате моих работ в Публичной библиотеке получился весьма солидный по объему и, вероятно, удовлетворительный по содержанию, за отсутствием в литературе другого сводного сборника всех источников по инородческому вопросу, труд в несколько сот (около тысячи) страниц, написанных мною от руки; в введении к моей работе я дал исторический очерк русского продвижения в Азии, включительно до позднейшего занятия нами Квантунского полуострова¹³²; литературные данные, с указанием источников, были использованы о каждом, даже самом незначительном инородческом племени Азиатской России, как то об айносах, ороченах, гиляках и т. п.; большой отдел был посвящен миссионерскому делу, в прошлом имеющему несколько блестящих имен, а, в общем, на всем протяжении сибирской истории являющем наиболее темные ее стороны, особенно если сопоставить его приемы и результаты с выдающимися колонизационными способностями самого русского народа. После редакционного просмотра моей работы И. И. Крафтом она была передана Г. Г. Савичу, который остался ею чрезвычайно доволен. В то же время меня ожидал другой деловой успех: я закончил разбор очень сложного земельного дела Кыштымских заводов¹³³; на составленном мною в Сенат весьма пространном рапорте товарищ министра А. С. Стишинский написал весьма лестную для меня резолюцию, в необычных выражениях восхвалявшую автора и просившую сообщить его фамилию. Кстати сказать, одно время Крафт довольно долго уклонялся от составления сенатских справок и рапортов для Стишинского, а поручал это всецело мне, так как был оскорблен его резолюцией: «Что за ерунда?» Он добился-таки, в конце концов, извинения со стороны товарища министра.

Но, несмотря на мои деловые успехи, как ранее мною упоминалось, в это время началось уже раздражение Савича против меня, усилившееся вследствие какой-то сплетни, сущность которой осталась мне неизвестной, но некоторые намеки на которую передавались мне моими друзьями впоследствии. Я испытывал на себе ряд мелких, но раздражавших меня придирок: например, я вызывался к Савичу, который, показывая мне какую-нибудь кляксу или мелкую описку, задавал вопрос: «Что это такое?» или «В какой грамматике вы узнали, что слово “искусство” пишется через одно эс?» Я отвечал, что клякса – это перепечатка невысохшей запятой с другой страницы, что грамматики, требующей неправильно писать слово «искусство», я не знаю и т. д. Спокойствие мое еще более раздражало С[авича]. Меня стали обходить по службе: освободилось восемь вакансий помощника за то время, которое я числился первым кандидатом на эту должность, а я все оставался в прежней должности; мои младшие товарищи меня обходили по службе, но должен сказать, что это нисколько не влияло на наши взаимные приятельские отношения – о ни сами, получая назначение, открыто и громко возмущались несправедливостью; например, добрый и горячий С. Ф. Никитин, будучи назначен на должность, на которую я считался бесспорным кандидатом, расписываясь на приказе о назначении в секретарской комнате рядом с кабинетом Савича, поднял такой крик, что испуганные секретари постарались поскорее выпроводить его.

В один прекрасный день я был приглашен к С[авичу], который торжественно заявил мне, что он, в заботах о моем здоровье и дабы я мог жить поближе к своим родным, говорил обо мне с киевским генерал-губернатором Драгомировым, который согласился на мое назначение мировым посредником в Киевскую губернию. Это была принудительная высылка меня из Петербурга. Я поблагодарил С[авича] за внимание, сказал ему, что я здоров совершенно и климат столицы мне не вредит, что я еще на университетской скамье решил служить в Земском отделе и бросать в нем службу не желал бы. «Да, оставайтесь, пожалуйста, но помните, что дальнейшее движение здесь для вас закрыто». Я добавил: «Только при вас». С[авич] побагровел, должна была произойти бурная сцена, если бы я не поспешил уйти из кабинета начальства.

Нервничанье Савича увеличивалось еще под влиянием слухов об уходе любимого и почитаемого им министра Горемыкина¹³⁴. Когда последний в 1899 году находился в заграничном отпуску, стало известно о замене его Д. Сипягиным; он прислал своим родным телеграмму, не знаю, искреннюю ли, но думаю, что да, судя по характеру Г[оремыкина] – «Поздравьте, наконец меня освободили»¹³⁵. У нас в отделе все, за исключением двух-трех непримиримых правых, были искренно огорчены предстоящей заменой; образованный и корректный во всех отношениях Горемыкин был уважаем и любим. Прощался он с чинами министерства в Большой зале его¹³⁶ близ Александринского театра; зал был переполнен чиновниками; некоторые, в том числе особенно Савич, плакали. С[авич], как живой и умный человек, не мог не давать себе отчета, что если он и удержится при новом министре, то ценою известных сделок со своею совестью, он плакал, несомненно, искренно, теряя честного, знающего и умного начальника.

Новый министр через несколько дней обходил все делопроизводства Земского отдела, как-то подчистившиеся к этому дню и принявшие более парадный вид; делопроизводителям он подавал руку, ему называли номер делопроизводства и род дел, которые относятся к данному отделению; от себя С[ипягин], кроме обычного приветствия, ничего делопроизводителям не говорил, а нас, молодых чиновников, приветствовал только поклоном.

Это был довольно грузный, высокого роста, с большой русской бородой, но с каким-то нерусским, по причине сильно торчащих ушей, лицом, лысый, в общем приветливый, человек – тип богатого барина-помещика; манеры, некоторая величавость и ласковость их не могли укрыть от наблюдательного глаза, что перед ним не деловой и не умный человек. Рассказы моих сослуживцев о посещении Земского отдела следующим министром, назначенным в 1902 году на место убитого Сипягина¹³⁷, а именно В. К. Плеве были совершенно иными. Этот, с очень большими знаниями и опытом чиновник отлично знал, какие дела заслуживают наиболее внимания в каждом делопроизводстве; он был в департаменте¹³⁸ как у себя дома; с каждым почти делопроизводителем беседовал с большим интересом и живостью; с И. И. Крафтом, например, очень долго говорил о дальнейшем распространении на Сибирь Положения о крестьянских начальниках¹³⁹, о башкирских межевых работах и проч. Одним словом, и внешним своим видом, удивительно живыми и умными глазами, и служебным опытом он сильно импонировал чиновникам. Хотя я тогда и не служил уже в Земском отделе, я, интересуясь просто сильной личностью В. К. Плеве, старался собрать от более или менее близких ему людей сведения о нем уже после его смерти 15 июля 1904 г. от руки убийцы-революционера Сазонова¹⁴⁰. И вот, насколько мне Сипягин был неприятен его, выражаясь просто, глупостью, настолько Плеве, как мужественный, сильный волей и умный человек, казался мне интересным, несмотря на все нападки на него во всякой мало-мальски либеральной прессе. И действительно, если сопоставить этих двух представителей правительственной реакции, то получаются, мне кажется, довольно интересные выводы, и образ Плеве, если только отрешиться от партийной предвзятости, вырисовывается далеко не в тех мрачных красках, как рисовали его современники; во всяком случае, он колоритен и интересен.

Сипягин вредил своим неумением и отсутствием какой-либо программы именно тем задачам, которые он должен был по своим взглядам преследовать; он не умел подбирать сотрудников потому, что он не умел разобраться в подготовке и знаниях людей; он позволял себе такие, раздражавшие даже его единомышленников распоряжения, как приказ подшить к делу, без доклада Государю, всеподданнейшие адреса дворянства по поводу дня освобождения крестьян; при нем возможно было появление в ревизионных отчетах о деятельности земских начальников таких бессмыслиц, как заключение одного ревизора-оппортуниста, что такой-то земский начальник слишком большой формалист, т[ак] к[ак] он не дворянского происхождения и т. п.¹⁴¹

Каюсь, при всем моем отвращении к политическим убийствам и духовным их инициаторам, я не мог скрыть чувства радости, получив в театре известие, что Сипягина больше нет. Плеве по всем данным был идеальным олицетворением типа чиновника-карьериста; для карьеры, как говорили о нем, он готов был на все, но и в нем самом для этого, зато, были все данные: мужество, настойчивость, ум и знания. Он понимал прекрасно, что дело обуздания революционного движения не может быть сведено только к чисто механическим полицейским мерам; он был человеком государственной складки ума. Мой приятель, друживший с сыном Плеве – очень хорошим и скромным чиновником, рассказывал мне, с какой гордостью Плеве-отец показывал ему в своей казенной квартире государственного секретаря¹⁴² кресло, в котором работал еще знаменитый Сперанский. «Вот здесь сидел он, если бы хотя бы раз увидеть его», – говорил с почтением В. К. Плеве. Он глубоко ценил знания и способности своих сотрудников, например, о своем товарище министра А. С. Стишинском, тонком юристе крестьянского дела, он говорил при обходе Земского отдела: «Если бы А. С. жил в Риме, ему бы там за его тонкий юридический стиль поставили памятник». Он понимал отлично, что консерватизм не есть возвращение вспять; сам себя реакционером он никогда не считал; требовал от губернаторов работы и знаний; разносил их, увольнял, заменял другими. Понимал значение реформ и говорил иногда: «Запоздали с ними, теперь придется расплачиваться нам»¹⁴³. При нем была отменена, например, смертная казнь за политические убийства¹⁴⁴, и именно его убийца благодаря законопроекту своей жертвы не был лишен жизни; этот факт почему-то всегда замалчивался. И главное – Плеве знал, что за опоздание в реформах расплата близка, он высчитывал, сколько обычно бывает неудачных покушений, и высчитал, что следующее покушение на него будет его смертью. Не проще ли в такой обстановке даже заядлому карьеристу уйти со сцены? Никто, обвиняя Плеве, никогда не подумал, особенно Витте в своих воспоминаниях¹⁴⁵, какие же причины побуждали П[леве] оставаться на своем посту уже будучи приговоренным к смерти. Не следует ли эти причины назвать их настоящим именем – «благородное сознание своего долга»? Ведь если карьерист-воин, дослужившись до высоких должностей, не бежит от службы после объявления хотя бы и гибельной беспобедной войны¹⁴⁶, то он получает к названию «карьерист» еще и эпитет «герой»¹⁴⁷.

Так поступил и Плеве, и за это очень и очень многое должно было бы быть прощено ему, как цельному человеку, даже его непримиримыми врагами.

Смерть Плеве поэтому сильно огорчила меня, хотя я и не работал никогда с ним лично.

Около года я терпел выходки Савича, но потом все-таки вынужден был оставить службу в Земском отделе; это было, по пережитому тогда настроению, самое крупное мое огорчение за всю мою служебную жизнь, первый удар по моему самолюбию, к чему я совершенно не был подготовлен¹⁴⁸. Несмотря на скромное мое положение, прощальный обед, устроенный мне сослуживцами, привлек весь Земский отдел; говорилось много речей, в которых подчеркивалась несправедливость Савича, а бурными криками после тостов за Б. Е. Иваницкого – сочувствие ему за то, что он взял меня в порученное ему недавно Управление водяных и шоссейных сообщений и торговых портов¹⁴⁹.

Вскоре после моего ухода вынужден был оставить службу в Земском отделе и мой гонитель – Г. Г. Савич¹⁵⁰. При Сипягине он еще мог удержаться, но властный Плеве, не любивший притом до крайности людей пьющих, подыскал на должность управляющего Земским отделом своего собственного кандидата – В. И. Гурко, который вскоре был назначен товарищем министра с подчинением ему Земского отдела¹⁵¹. Гурко, вероятно, для того, чтобы сохранить за собою влияние на дело этого Отдела, избрал на должность своего заместителя очень доброго, порядочного, работоспособного, но не яркого человека – Я. Я. Литвинова, особенностью которого в нашей среде был необычайный образовательный ценз: он был врачом, затем увлекся работой в земстве, а позже в крестьянских учреждениях. Савич извлек его из провинциального учреждения, и Литвинов, вероятно, неожиданно для себя, оказался во главе крестьянских дел¹⁵².

Гурко, человек умный, смелый и любящий риск, был оклеветан в общественном мнении по поводу неисправности поставщика Лидваля; если бы последний, при тех низких ценах, которые он предложил на поставку хлеба в голодающие губернии, не провалился случайно, Гурко прославился бы за громадное сбережение государственных средств; риск не удался, и оппозиция воспользовалась этим, чтобы затоптать его в грязь разными сплетнями¹⁵³. Во время процесса Гурко в Сенате тихий провинциал-семьянин Литвинов был очень комичен, когда его допрашивали, не знает ли он такой и такой-то звезды шантанного мира, о котором он имел такое же понятие, как о китайской грамоте¹⁵⁴. После увольнения Гурко Л[итвинов] уцелел на своем месте, настолько он был мало заметен, в особенности после яркой, незаурядной личности Савича¹⁵⁵. К последнему, несмотря на причиненные им мне огорчения, я совершенно, как уже упоминал, не мог питать какого бы то ни было чувства злобы; наоборот, я в глубине души сохранял к нему всегда чувство любви, так тянуло меня ко всему, что не могло быть названо пошлым, мещанским.

Возобновились мои отношения с ним только лет через десять и то на весьма короткий срок. Я работал тогда, уже в Переселенческом управлении, над составлением дальневосточного справочника для переселенцев¹⁵⁶; Савич же, после кратковременного по смерти Плеве возвращения его к активной деятельности на должности помощника начальника Главного управления по делам местного хозяйства, ушел на тихую роль редактора «Сельского вестника»¹⁵⁷. Он по телефону предложил мне отпечатать мой справочник в типографии «Вестника»; был очень любезен, звал к себе зайти поболтать о старых временах, напомнил, что у него еще хранится моя работа об инородцах, что ее следовало бы отпечатать; я заметил, что она уже несколько устарела и что ее надо будет пересмотреть и дополнить; обещал на днях побывать у него. Затем в одном знакомом доме, через несколько недель после моего разговора с С[авичем], где меня удерживали, я сказал, что тороплюсь к С[авичу], к которому давно собираюсь. Хозяйка дома мне с удивлением возразила: «Но ведь уже поздно, восемь часов, а панихида была назначена в шесть». Так и не пришлось мне больше повидаться с моим первым начальником. С[авич] умер так же неожиданно, так же беспорядочно (где-то в гостях, а не у себя дома), как были неожиданны и беспорядочны все его поступки и на службе, и в частной жизни, как живут и умирают очень и очень многие одаренные Богом, но разбрасывающиеся и вечно чего-то ищущие русские люди.

Похороны его ярко подчеркнули весь живой разнообразный склад души и образа жизни покойного. Наряду с высокими придворными чинами, важными генералами и чиновниками видно было много бритых артистических физиономий, были представители и литературы, и мелкой прессы, и даже просто «богемы». Задушевное слово перед выносом сказал священник; он говорил то, что я, а вероятно, и многие другие, всегда думал при моих столкновениях с С[авичем]: говорил, как был одарен покойный, как разнообразно и много работал и т. п., те же недостатки, которые были в нем, то нехорошее, что он мог по свойствам своего характера причинять иногда даже и близким людям – все это нами должно быть забыто; о них состоится праведный и милостивый суд Судьи всего мира.

Большая разношерстная толпа проводила останки С[авича] до его могилы в Александро-Невской лавре.

Свою работу об инородцах я так и не получил из архива покойного: не хотелось беспокоить его вдову.

Комментарии

¹ С точки зрения своего персонального состава Двор (Императорский двор) являлся совокупностью членов Императорской фамилии и лиц, имевших придворные чины и звания, которые символизировали ту или иную степень близости их обладателей к носителю верховной власти. Личный состав Императорского двора включал в себя Придворный штат его величества, царскую Свиту (т. е. носителей военно-придворных званий – генерал-адъютантов, генералов Свиты, или свитских генералов, и флигель-адъютантов), лиц, имевших придворно-медицинские и придворно-духовные звания и обладательниц женских придворных званий. Наиболее многочисленной и важной составной частью Двора был, несомненно, Придворный штат его величества, распадавшийся на носителей чинов и состоявших в должности чинов («чины Двора») и лиц, находившихся в придворных званиях («придворные кавалеры»). Чины Двора разделялись, в свою очередь, на первые (обер-гофмаршал, обер-гофмейстер, обер-егермейстер, обер-камергер, обер-шенк, обер-шталмейстер, а также, при наличии чина действительного тайного советника, – обер-церемониймейстер), эквивалентные общегражданскому чину 2-го класса – действительного тайного советника и военному чину полного генерала, и вторые (гофмаршал, гофмейстер, егермейстер, шталмейстер, обер-церемониймейстер, а также директор Императорских театров), равнозначные общегражданскому чину 3-го класса – тайного советника и военному чину генерал-лейтенанта. К чинам Двора примыкали и церемониймейстеры, т. е. обладатели чина 5-го класса, сменявшегося на 4-й класс, когда церемониймейстеры получали чин действительного статского советника. Подробнее см.: Куликов С. В. Высшая царская бюрократия и Императорский двор накануне падения монархии // Из глубины времен. 1999. Вып. 11. С. 21–28.

² Судя по всему, имеется в виду Большая Морская улица, которая начинается от арки Главного штаба (на Дворцовой пл.), пересекает Невский пр., ул. Гороховую, Вознесенский пр. и Исаакиевскую пл. и упирается в пересечение р. Мойка и Крюкова канала. Возникла в начале XVIII в. в Морской слободе (отсюда ее название). С 1887 г. находится в современных границах.

³ Здание Министерства внутренних дел около Александринского театра было построено в 1834 г. по проекту архитекторов К. И. Росси и И. И. Шарлеманя 1-го.

⁴ Земство (земства) – система местного общественного всесословного самоуправления, действовавшая на основании Земского положения 1890 г., изданного взамен Земского положения 1864 г. К началу Первой мировой войны земство функционировало в 43 губерниях Российской империи (из 94 губерний и областей, не включая сюда губернии Великого княжества Финляндского).

⁵ Под «городским делом» В. Ф. Романов имеет в виду городское самоуправление – систему общественного всесословного самоуправления в городах, которая действовала на основании Городового положения 1892 г., заменившего Городовое положение 1870 г. К началу Первой мировой войны городское самоуправление существовало во всех городах и городских поселениях Российской империи, за исключением губерний Царства Польского и Великого княжества Финляндского (имевшего свою систему городского самоуправления) и областей Туркестанского генерал-губернаторства (Закаспийская, Самаркандская, Сыр-Дарьинская и Ферганская области), а также Карсской области, городских поселений Геокчай и Сальяны Бакинской губернии и г. Закаталы Закатальского округа (Закавказье).

⁶ Хозяйственный департамент МВД, учрежденный в 1819 г., руководил городским хозяйством, организацией снабжения населения продовольствием, усовершенствованием земледелия и других отраслей сельского хозяйства. Данный департамент занимался также организацией переселения и устройством колоний. Состоял из семи номерных отделений. Упразднен 22 марта 1904 г. в связи с образованием Главного управления по делам местного хозяйства и при нем – Совета по делам местного хозяйства.

⁷ Главное управление по делам местного хозяйства МВД было создано 22 марта 1904 г. и курировало местные учреждения, прежде всего – органы земского и городского самоуправления. Состояло из пяти отделов (земского хозяйства, городского хозяйства, народного здравия и общественного призрения, страхования и противопожарных мер и дорожного) и канцелярии. Одновременно с Главным управлением был образован Совет по делам местного хозяйства для высшего руководства, согласования и направления деятельности местных учреждений по удовлетворению хозяйственных нужд населения. Делился на присутствия, соответствовавшие отделам Главного управления. Совет и Главное управление 16 декабря 1917 г. перешли в ведение Наркомата по местному хозяйству.

⁸ Департамент общих дел МВД был учрежден в 1842 г. для управления делопроизводством МВД. Заведовал личным составом ведомства, отчетностью по всему министерству, а также делами, не имевшими отношения к определенному департаменту или управлению, или подлежавшими непосредственному разрешению министра. Являлся ключевым структурным подразделением МВД. Упразднен после Октябрьской революции 1917 г.

⁹ Имеется в виду так называемый новый (реформированный) Государственный совет – верхняя палата парламента Российской империи в 1906–1917 гг. Реформа прежнего Государственного совета произошла 20 февраля 1906 г., когда Николай II подписал Манифест о преобразовании Государственного совета и новое «Учреждение Государственного совета». В отличие от большинства верхних палат в монархиях начала XX в., где их члены являлись наследственными либо полностью назначенными сувереном, Государственный совет был выборным наполовину, его вторую половину назначал император. В 1906–1917 гг. назначенные члены Государственного совета делились на две категории: присутствующих в его Общем собрании и неприсутствующих в нем. Последние 1 января каждого года выводились монархом из категории присутствующих либо изначально назначались им в верхнюю палату без определения к присутствованию в ней. Б. Е. Иваницкий был назначен членом Государственного совета 1 января 1912 г., с оставлением в звании сенатора, и вошел в Группу центра, однако 1 января 1917 г. оказался переведенным в неприсутствующие.

¹⁰ Конногвардейский полк (л.-гв. Конный полк) вел историю от Лейб-шквадрона (личного конвоя А. Д. Меншикова), созданного в 1706 г. В 1721 г. из Лейб-шквадрона, домовой драгунской роты генерал-фельдмаршала Б. П. Шереметева и драгунской роты Петербургского губернского батальона сформирован Кроншлотский драгунский полк, который в 1725 г. преобразован в Лейб-регимент. В конце 1730 г. полк назывался Конной гвардией, затем стал именоваться лейб-гвардии Конным полком. С этого времени принадлежал к числу наиболее привилегированных полков гвардии. Переформирован в 1918 г.

¹¹ Б. Е. Иваницкий поступил на государственную службу, в Земский отдел МВД, в 1884 г., имея 27 лет от роду.

¹² Барон Н. А. Гревениц скончался 7 марта 1898 г.

¹³ Подразумевается утвержденный Николаем II 14 марта 1911 г. по инициативе П. А. Столыпина, в порядке статьи 87 Основных государственных законов 1906 г., Закон «О распространении действия Положения о земских учреждениях на Витебскую, Волынскую, Киевскую, Минскую, Могилевскую и Подольскую губернии». Для обеспечения во вновь создаваемых земских учреждениях интересов русского населения, в противовес польскому, выборы в них базировалось на модифицированной куриальной системе, которая предусматривала деление избирательных собраний и съездов и некоторых уездных земских собраний, а также съездов кандидатов в гласные, избранных волостными сходами, на отдельные национальные, а не цензовые (как в остальных земствах), курии. Текст закона см.: П. А. Столыпин. Программа реформ. Документы и материалы: В 2 т. М., 2003. Т. 1. С. 357–365.

¹⁴ В действительности относительно позиции Николая II В. Ф. Трепов дезинформировал своих коллег по Правой группе Государственного совета. Подробнее см.: Куликов С. В. Столыпин и Николай II: соперничество или сотрудничество? // П. А. Столыпин и исторический опыт реформ в России. К 100-летию со дня гибели П. А. Столыпина. М., 2012. С. 105–107.

¹⁵ Статья 87 Основных государственных законов 23 апреля 1906 г. обосновывала чрезвычайно-указное право и постановляла: «Во время прекращения занятий Государственной думы, если чрезвычайные обстоятельства вызовут необходимость в такой мере, которая требует обсуждения в порядке законодательном, Совет министров представляет о ней Государю Императору непосредственно. Мера эта не может, однако, вносить изменений ни в Основные государственные законы, ни в учреждения Государственного совета и Государственной думы, ни в постановления о выборах в Совет или в Думу. Действие такой меры прекращается, если подлежащим министром или главноуправляющим отдельною частью не будет внесен в Государственную думу, в течение первых двух месяцев после возобновления занятий Думы, соответствующий принятой мере законопроект, или его не примут Государственная дума или Государственный совет» (Государственный строй Российской империи накануне крушения. Сборник законодательных актов. М., 1995. С. 25).

¹⁶ А. И. Гучков сложил с себя полномочия председателя III Государственной думы 14 марта 1911 г., после чего ее председателем 22 марта был избран М. В. Родзянко.

¹⁷ В апреле 1920 г. С. Н. Палеолога избрали первым председателем Белградской русской беженской колонии. Затем Общебеженский съезд русских колоний в Югославии выдвинул его на пост общебеженского представителя, и в августе 1920 г. главнокомандующий Русской армией генерал П. Н. Врангель назначил Палеолога правительственным уполномоченным по устройству русских беженцев в Югославии, а югославское правительство сделало его членом Державной комиссии по делам русских беженцев. В 1921 г. Палеолог создал в Белграде Управление правительственного уполномоченного по устройству русских беженцев в Югославии. В 1922 г. Управление организовало эвакуацию из Константинополя последней крупной партии русских беженцев в 5 тыс. человек. После завершения приема основной массы русских беженцев Управление приступило к решению проблем эмигрантской жизни, в числе которых первое место занимали вопросы подданства и правового статуса лиц российского происхождения, не пожелавших принимать иностранное гражданство. По инициативе Палеолога была образована Комиссия под председательством сенатора С. В. Безобразова, которая разработала Положение о русском беженском суде. Благодаря Палеологу после переговоров с соответствующими структурами Лиги Наций она решила вопрос о международно-правовом статусе русских эмигрантов, не пожелавших принимать гражданства стран их временного проживания, в результате чего появился знаменитый «нансеновский паспорт». Подробнее см.: Хитров А. М. О С. Н. Палеологе (1877–1933) // Палеолог С. Н. Около власти. Очерки пережитого. М., 2004. С. 5–22, 249–320.

¹⁸ Упоминаемый В. Ф. Романовым порядок был установлен согласно статье 17 Учреждения Совета министров, которая гласила: «Предположения начальников ведомств, принадлежащих к общему министерскому устройству, о замещении главных должностей высшего и местного управления поступают на обсуждение Совета министров. Правило сие не распространяется на должности по ведомству Императорского двора и уделов и по управлению армией и флотом, а также на должности дипломатические» (Государственный строй Российской империи накануне крушения. Сборник законодательных актов. М., 1995. С. 148).

¹⁹ Канцелярия Совета министров – созданное 23 апреля 1906 г. на основе Канцелярии Комитета министров учреждение, обеспечивавшее делопроизводство Совета министров. К 1917 г. состояло из девяти отделений, среди которых дела распределялись, исходя из отраслевого принципа. В состав Канцелярии входили также Экспедиция (Инспекторская часть), Архив, Павильон министров при Государственной думе и Хозяйственный комитет. Переименована в Канцелярию Временного правительства 10 марта 1917 г. Что касается ведения Канцелярией формулярных списков губернаторов, то здесь мемуарист ошибается: вплоть до 1917 г. оно сохранялось исключительно за Департаментом общих дел МВД.

²⁰ После В. Ф. Трепова директорами Департамента общих дел МВД были А. П. Рогович (с 1 февраля по 10 августа 1902 г.), Б. В. Штюрмер (с 10 августа 1902 по 3 сентября 1904 г.) и Э. А. Ватаци (с 24 сентября 1904 по 2 февраля 1905 г.). А. Д. Арбузова назначили директором этого департамента только после Э. А. Ватаци, а не В. Ф. Трепова.

²¹ Ср. мнение о деловых качествах Д. С. Сипягина, принадлежащее его ближайшему сотруднику, вице-директору Хозяйственного департамента МВД С. Е. Крыжановскому: «Вопреки ходившим рассказам и анекдотам, рисовавшим его лентяем, кутилой, пустым и бездельным и даже глупым человеком, Сипягин был – по крайней мере, за время своего министерства – на редкость усердным и внимательным работником. Надо думать, что и раньше он много работал, так как в приемах сказывалась прочная привычка к труду и уменье распределять время. Он крайне добросовестно занимался, всюду и во всем стараясь вникнуть в дело и дойти до корня. Труда и здоровья он не жалел. Просиживая до глубокой ночи за письменным столом, он рано утром был уже на ногах, позволяя себе лишний час сна только по воскресеньям. От природы он обладал большим запасом здравого смысла и способностью легко разбираться в обстановке, но образование его было очень поверхностное и отвлеченная или непривычная мысль давалась ему с трудом. В стараниях понять он хмурился, затылок краснел, к лицу приливала кровь, казалось, он сердится; видно было, что мысли, как тяжелые жернова, вращаются в голове. Но вот кровь сбегала, лицо прояснялось – он понял и потом уже твердо держал нить мысли» (Крыжановский С. Е. Воспоминания. Из бумаг С. Е. Крыжановского, последнего государственного секретаря Российской империи. СПб., 2009. С. 166–167).