Ульяна Михальцова
Перепутье. Мистическая драма
Эпизод 2 (7). РИТА.
Из двери выскакивает девушка, захлопывает дверь, упирается в нее спиной, раскинув руки в стороны, чтобы дверь с обратной стороны не открыли.
РИТА: Что? Кто? Как? (оглядывается, замечает бармена) А где эти двое? Ты кто?
БАРМЕН: Я бармен.
РИТА: Откуда бармен? Мы из бара давно ушли!
БАРМЕН: Налить вам что-нибудь?
РИТА (пугаясь): Не надо! У меня и так уже бак под завязку, по самое "не проливайся". Ты как здесь оказался?
БАРМЕН: Я здесь был. Тебя ждал.
РИТА (хватает стул, направляет ножками к бармену): Ах ты, гнида! Ты с ними заодно, да?!
БАРМЕН: Нет, я сам по себе. Я здесь работаю.
РИТА: Где здесь? Мы на хате были! Ты на хате что ли работаешь?
БАРМЕН: Я бармен.
РИТА: Да я вижу, что не топ-менеджер. Я спрашиваю, откуда ты взялся? Куда твои дружки делись?
БАРМЕН: Те двое, что вас мучили, мне не дружки. Я их знать не знаю и предпочел бы не встречаться.
РИТА: Я тоже… предпочла бы. Свиньи! Гады! Козлы! Убл…
БАРМЕН (протягивает стакан): Воды хотите?
РИТА (защищается стулом): Не подходи!
БАРМЕН: Меня можете не бояться. Я ничего вам не сделаю. Те двое остались там. Где и были.
РИТА: Так ты меня спас? Я не помню ни черта. Я отрубилась.
БАРМЕН: Неудивительно. У вас болевой шок.
РИТА: Какой такой болевой шок?
БАРМЕН: Такой, от которого умирают.
РИТА: А ты меня, значит, спас, и я не умерла.
БАРМЕН: Пока не умерла. Но я вас спасти не могу. Могу только налить чего-нибудь, что хотите.
РИТА: Я что-то не пойму ничего. Вот она я. Вот он ты. Хмырей этих больше нет. Я жива живехонька, а ты говоришь…
БАРМЕН: Ну, здесь не совсем вы. Не вся. Душа только. Наверное, можно так сказать. Вы в душу верите?
РИТА: Запутать меня хочешь? Мозги мне запудрить? Как те двое? Девушка, можно вас угостить, хорошо проведем вечер. Подпоили меня чем-то, притащили куда-то. По-доброму же можно было. Извращенцы хреновы! И ты мне тут про душу заливаешь!
БАРМЕН: Можете назвать это иначе. Только тело ваше осталось там (показывает за дверь). С теми двумя. И они продолжают делать то, что делали. С вашим телом. Еще живым. Вы дышите еще. Но у вас шок. Болевой. Поэтому вы здесь. Вы либо умрете от всего происходящего, либо очнетесь. Когда все закончится. Когда-нибудь же это закончится. Их же только двое.
РИТА: Ты хочешь сказать… Я на том свете, да?
БАРМЕН: Не совсем. Еще нет. В предбаннике, так сказать. На перепутье.
РИТА: И что мне тут делать? Лясы с тобой точить, пока не окочурюсь?!
БАРМЕН: Как вариант. А можно назад в жизнь вернуться. Она там, за этой дверью.
РИТА: Куда вернуться? К ханурикам этим? К садистам-извращенцам? Лучше помереть! Где у вас тут помирают? Кто крайний? Я следующая! (садится на стул)
БАРМЕН: Тогда это вам вон в ту дверь.
РИТА: А там что? Очередь на тот свет?
БАРМЕН: Нет, сразу тот свет. Без очереди.
РИТА: Вот это сервис! Это я понимаю! Можно я еще у тебя здесь посижу? А то кто его знает, что меня там ждет. Я вечно в переделки попадаю. Невезучая я. Вот, жизнь прожила, а счастья не нажила. И порадоваться не успела.
БАРМЕН: Вы еще живы.
РИТА: (долго смотрит на бармена) А подонкам этим ничего не будет? За меня? Скажут, сама виновата, пьяная была? Не пойдешь ведь в милицию, скотам этим рассказывать, что и как с тобой делали. Спасибо, не надо. Уже проходили. Показания собирают, как грибы в лесу. И это им расскажи, и это еще раз. А кто это может подтвердить? А почему вы не кричали, не звали на помощь? А я кричала и звала, но не одна сука не пришла. И сейчас тоже. Я думала ты меня спас, а ты… просто бармен.
БАРМЕН: Я не просто бармен. Я волшебник. Могу налить тебе настойку забвения. Выпьешь, вернешься в свою жизнь и ничего помнить не будешь. Один бокал – из памяти уйдет день, два – год, три – вся предыдущая жизнь.
РИТА: Плохо у тебя с арифметикой.
БАРМЕН: Настойка сильная. Повторное употребление усиливает действие многократно. Заинтересовало?
РИТА: Нет. Меня интересует, где взять тряпку, чтоб твою физиономию из картины моей жизни стереть. Ты чего такой противный? Стоишь тут, пялишься, умничаешь. Ты же такой же, как они, как все мужики! Вы все одинаковые!!! Сначала притворяетесь людьми, а потом бац – и опять скотина! Все! До единого! (мечется между двумя дверьми) А я молодая еще! Я жить хочу! Но как на свете жить, когда кругом одни скоты?! А ты можешь сделать так, чтобы я не просто туда вернулась, а вернулась – и там у меня нормальная, счастливая жизнь началась?
БАРМЕН: Нет, не могу. Это не от меня зависит.
РИТА: А от кого?
БАРМЕН: От вас самой. Как решите, так и будет.
РИТА: Дурак ты! (смеется) Хоть и умный. Ты думаешь, я что, сама себе такую жизнь выбрала? Сама всего этого захотела? Сама так решила? Мразь ты последняя, если так думаешь. Ненавижу тебя. Их ненавижу. Всех ненавижу! Всю жизнь мне отравили!
БАРМЕН: Сок морковно-яблочный, свежевыжатый (протягивает стакан).
РИТА: Что?
БАРМЕН: Сок, говорю. Морковно-яблочный.
РИТА: Ты на деда моего не похож.
БАРМЕН: Куда мне до него?!
РИТА: Да, мировой был мужик! (берет стакан, пьет). И вкус очень похож. Август. Конец каникул. Дед сам все в огороде сажал. И яблони у него были огромные. Ветки от тяжести яблок ломались. Он их рогатинами подпирал. От яблочного сока у меня желудок болел. Дед яблочный сок любил, консервированный. Кислятина, не приведи господи! А для меня специально делал морковно-яблочный: вкусно, и желудок не болит. Жаль, рано умер дед. Участок родители мои продали. Деньги пропили. Что стало с яблонями, не знаю. Мы в деревню больше не приезжали. Почему батя мой не в деда пошел? Почему у меня теперь вся жизнь – яблочный сок, от которого живот сводит? Это ведь так легко: быть бережным, заботливым, нежным, говорить хорошие слова, любить, верить. А я уже не умею верить! Нет! Нет! Умею! Я ведь и этим двоим поверила! Снова! А ведь они чьи-то дети. Их же тоже женщины родили. Что ж за твари их растили, если они так поступают?! Как они могут делать такое с женщиной?! Ты не знаешь?
БАРМЕН: Не знаю.
РИТА: И я не знаю.
БАРМЕН: Сока еще налить?
РИТА: Налей. Дед мой хорошим человеком был. Великую отечественную прошел. Ранения, ордена, всё такое. Дом сам построил. Яблони посадил, груши. Всем с ним было хорошо. Интересно, а сейчас такие мужики еще остались?
БАРМЕН: Ровесники деда твоего, прошедшие войну?
РИТА: Нет! Такие же хорошие, порядочные, работящие.
БАРМЕН: Конечно. Такие всегда есть. Только получше присмотреться надо. Может, не в барах. А где-то в других местах поискать.
РИТА: А что, к тебе такие не захаживают?
БАРМЕН: У меня всякие бывают. Но у меня же бар необычный. На перепутье стоит.
РИТА: И не одиноко тебе здесь одному? Баба хоть есть у тебя?
БАРМЕН: Мне не одиноко. У меня всегда посетители. Или почти всегда. Есть даже одна, которая специально находит способы, чтобы меня навестить.
РИТА: Ну вот, только присмотрела мужика хорошего, а он уже занят!
БАРМЕН: Что ж, так тоже бывает. Но отчаиваться не стоит.
РИТА: Стоит, миленький, стоит. Отчаяние очень дорого стоит. (поет). Как думаешь, найду я себе мужика нормального? И такого, что примет меня, полюбит, со всем моим дерьмом жизненным, со всем вот этим, что сейчас там?
БАРМЕН: Если ты сейчас не очнешься, не позовешь на помощь, тебя убьют.
РИТА: Как убьют? За что убьют? Нет, я не согласна! Я им глаза выцарапаю! Вот этими руками! Что мне делать?
БАРМЕН: Дверь там!
РИТА: Если эти сволочи к тебе попадут, яйца им поотрывай, зажарь и яичницей следующих посетителей угости. Скажи: "От Риты пламенный привет!“ А я еще стану счастливой! Обязательно стану!
Выбегает за дверь.
Эпизод
3 (8). ВЕНИАМИН.
В дверь входит очень болезненного вида мужчина, оглядывается по сторонам.
ВЕНИАМИН: Тоже неплохо (проходит к барной стойке и садится на стул). Чаю, милейший. Хорошего, крепкого чаю. И сахара ложки три положите. С горкой. Я люблю очень крепкий и очень сладкий чай. В последние дни у меня всё время горечь во рту. Это от лекарств, наверное. И мне постоянно хочется сладкого. Но сладкое тоже горькое. Вот несправедливость! Может, у вас будет иначе.
БАРМЕН (ставит перед ним чашку): Вот, пожалуйста.
ВЕНИАМИН (пьет): Благодарю. За чай и за то, что ты такой молчаливый. И чай вкусный. Сладкий! У вас здесь очень уютно. И тепло. В прошлый раз я попал в какую-то мерзкую комнату с противными чавкающими лягушками. А перед этим был погреб, холодный и сырой, со вздутыми банками, которые грозили вот-вот лопнуть. Ещё раньше был чулан, в котором я спрятал пакет с шоколадными конфетами и никак не мог найти. И чердак с летучими мышами был. Они срывались с балок, хлопали своими резными крыльями по воздуху. От этого противного звука у меня закладывало уши. И собеседники у меня уже были. Очень болтливые собеседники. Как и в жизни. Ты первый молчаливый.
БАРМЕН: Ещё чаю?
ВЕНИАМИН: А какао у тебя есть?
БАРМЕН: Конечно.
ВЕНИАМИН: Только послаще.
БАРМЕН: Разумеется.
ВЕНИАМИН: Вообще мне сейчас очень кофется.
БАРМЕН: Кофется?
ВЕНИАМИН: Да, это значит, хочется хорошего кофе, крепкого, с коньячком. Заваренного в джезве, разлитого по маленьким чашечкам, дымящегося, сладкого, вкусного. Но мне нельзя. Категорически и абсолютно.
БАРМЕН: Здесь можно. Вот ваш кофе из джезвы.
ВЕНИАМИН: И ничего не будет?
БАРМЕН: Ничего не будет.
ВЕНИАМИН: Первый раз я в таком волшебном месте. Обычно в страшилки какие-то попадаю, а здесь кофе наливают! (пьет) Вкусно! Давно мечтал. Всё-таки мечты сбываются, нужно только найти правильное для них место.
Звучит сюита N1 для виолончели Баха.
БАРМЕН: Вы слышите музыку?
ВЕНИАМИН: Конечно. Этим она и пользуется.
БАРМЕН: Она?
ВЕНИАМИН: Да, есть у меня заноза в ягодице. Приходит ко мне, как к себе домой, включает своего Баха или Чайковского. Это Бах, кажется. И ждет, когда я очнусь. И ведь знает, что я обязательно очнусь, потому что мне интересно. Повадилась она читать мне романы Агаты Кристи. Хорошо читает, в лицах. Жестикулирует мало, а характеры передает хорошо. И всегда останавливается на таком месте, что умирать жалко, хочется узнать, в чем же там дело. В прошлый раз читала мне роман «Бремя». Ты читал?
БАРМЕН: Нет. У меня здесь бар, а не библиотека, к сожалению.
ВЕНИАМИН: Да, жаль. Но ты почитай. Хорошая книга. Там за лежачим больным ухаживает жена, он уже не встанет и постоянно третирует жену всякими придирками, а сестра жены даёт ему лишнюю дозу лекарств, и он умирает. И сёстра живёт с этим бременем всю жизнь.
БАРМЕН: Захватывающая история!
ВЕНИАМИН: Но так не бывает. Я в эту сказку не поверил. Бремя – это больной, но почему-то не умирающий человек. Я же сейчас на его месте. Я знаю, что умираю. Неоперабельная опухоль в головном мозге. Боли такие, что мне колют наркотики. Всё законно. Я, наверное, уже наркоман. Но какая разница, в моём-то случае? Всё равно скоро конец. Или он уже наступил?
БАРМЕН: Пока нет. Музыка ведь слышна.
ВЕНИАМИН: Ты тоже её слышишь?
БАРМЕН: Слышу. Красивая музыка.
ВЕНИАМИН: Настоящая. Так Рада говорит: «Бенджамин, это настоящая музыка. Она вернет тебя к жизни!». Она любит называть меня на английский манер Бенджамином, хотя все остальные зовут меня просто Веня. Хотя нет. Лечащий врач обращается ко мне исключительно по-деловому: Вениамин Севастьянович…
БАРМЕН: «Вы опять пропустили процедуры!»
ВЕНИАМИН:. Глупо, правда? Будто от того, что он произнесет моё имя своим мерзким голосом, у меня анализы улучшатся. Я просил его никого ко мне не пускать. Сбагрили в хоспис для умирающих, так чего микробов ко мне носить? И мать, и сестры только плачут, делают вид, что им меня жалко. Жалуются на то, что не могут предоставить мне какой-то там должный уход.
БАРМЕН: Может, у них денег нет? На лекарства и прочее?
ВЕНИАМИН: Может, и нет – на меня. Когда я работал и деньги им на всё давал, то всё было хорошо. Почти ослеп за этим компьютером. Но ведь у меня семьи нет, куда мне столько денег, а вот другим они нужнее. (передразнивает) «Венечка, милый, мы у тебя в неоплатном долгу». Но лежа на больничной койке, я всех своих должников распугал, никто мне должный уход обеспечить не может.
БАРМЕН: А как же Рада?
ВЕНИАМИН: Рада мне всегда рада. Но это только потому, что я её не сильно привечаю, жить с собой не позволяю. Она же давно у меня в ухажерках. Как заболел, она так обрадовалась! Получила повод и возможность трепать мне нервы, прикрываясь заботой и участливостью. Тьфу! Ненавижу таких. У них все вокруг прекрасные, жизнь сама прекрасна, ты прекрасен, даже если пукаешь громко и при всех. Любит она тебя любого: толстого, худого, лысого, волосатого, бородатого, с плохим запахом изо рта.
БАРМЕН: Но ведь любит!
ВЕНИАМИН: Что это за самоуничижение?! Любить увечного человека?! Разве нормальная женщина может любить мужчину, который уже ничего из себя не представляет и ничего мужского не может? Это патология какая-то? А зачем мне любовь сумасшедшей? Мне и нормальных женщин любови не сильно-то были нужны. Одни проблемы от их любовей. Лучше проще: пришла, всё сделала, ушла. Ну, там цветочки подарить, конфеты, вино хорошее, в театр сводить, на выставку, на экскурсию вместе съездить – это я могу. Мог. Это хлопотно, конечно, но вполне мне под силу. А любовь здесь причем? Чего на ней все помешались?
БАРМЕН (пожимает плечами): Ещё кофе?
ВЕНИАМИН: Нет, хорошего понемножку. Да и всё равно во рту горчит.
БАРМЕН: У меня тут есть холодненький компот из алычи. Может, хотите?
ВЕНИАМИН: Из алычи? Холодненький? Обязательно! Из алычи я люблю.
БАРМЕН: Вот (ставит стакан перед Вениамином).
ВЕНИАМИН (пьёт): Такой бабушка моя варила. А саму алычу ей соседка давала. Внучка соседки, Вика, приносила нам целый таз. Мы потом сидели вместе и перебирали алычу. Мыли, по банкам раскладывали. Вика любила моей бабушке помогать. Или она просто со мной побыть хотела. Нравилась она мне. Очень. Я даже ей стихи писал. Глупые такие, восторженные. «У тебя глаза глубже, чем небеса. У тебя коса – не коса, полоса, что уходит вдаль. Догоню, обниму. Я тебя одну не отдам никому».
БАРМЕН: И что потом?
ВЕНИАМИН: Она сказала, что стихи хорошие, я хороший, но целоваться не умею. Я ей всё лето доказывал, что умею целоваться. Я тем летом целовался лучше всех. Я только этим и бредил. Мне такие сны снились! Мне больше никогда столько таких снов не снилось. А потом всё случилось. Только как-то быстро слишком получилось. Слишком быстро, понимаешь?
БАРМЕН: Не очень. Но стараюсь.
ВЕНИАМИН: Стыдно было ужасно. И ей, и мне. Приходить к нам она перестала. Я тоже не пытался с ней объясниться. Что я мог ей сказать? Что в моем возрасте и при силе моего желания иначе быть не могло? Что она должна меня понять, простить и дать второй шанс?
БАРМЕН: Как вариант.
ВЕНИАМИН: Так я тогда всего этого и сам не понимал, и поговорить было не с кем. Я просто решил, что влюбляться вредно, писать стихи – вообще зло, а мечтать о девушке слишком долго нельзя категорически. Ни одна женщина дольше полугода рядом со мной не задерживалась. Я всех тихо из своей жизни выпроваживал. Почти всех. Одна или две ушли с криком. Но вот эта Рада пришла, уселась на стул и сидит при мне уже два года. И зовет меня этим дурацким английским именем…
БАРМЕН (изображая Раду): Бенджамин.
ВЕНИАМИН: Я, когда хочу её позлить, говорю: «Женщина Рада вышла из ада. Темная сила всех искусила». Вот, строчки начал рифмовать. Это плохой признак. А она сидит и сидит. Надоела мне до чертиков.
