Уильям Шекспир
Сонеты. Гамлет в переводе Николая Самойлова

28

Как состоянье счастья мне вернуть,

Ведь благодати отдыха не знаю:

От тягот дня стараясь отдохнуть,

Себя сильнее ночью утомляю?

Хоть день и ночь – враги между собой,

Меня пытая, пожимают руки:

День валит с ног дорожной суетой,

А ночь мешает спать тоской разлуки.

Чтоб угодить, твержу в ненастье: День,

Мой друг сегодня солнце заменяет,

Когда созвездья тучи прячут в тень,

Он вместо них тьму ночи украшает.

Но дни в ответ мои печали множат,

А ночь тоскою всё усердней гложет.

29

When in disgrace with Fortune and men's eyes,

I all alone beweep my outcast state,

And trouble deaf heaven with my bootless cries,

And look upon myself and curse my fate,

Wishing me like to one more rich in hope,

Featured like him, like him with friends possessed,

Desiring this man's art and that man's scope,

With what I most enjoy contented least;

Yet in these thoughts myself almost despising,

Haply I think on thee, and then my state

(Like to the lark at break of day arising

From sullen earth) sings hymns at heaven's gate;

For thy sweet love rememb'red such wealth brings

That then I scorn to change my state with kings.

29

Когда, гонимый злобой и судьбой,

Отверженный и одинокий, плачу,

Тревожа небо жалобой – мольбой,

Напрасно на проклятья силы трачу,

Мечтаю уподобиться всем тем

Чьи доблести людское хвалит мненье,

Завидуя я злюсь, не пью, не ем,

Чем вызываю сам к себе презренье.

Раскаявшись, вдруг, вспомнив о тебе,

Перестаю завидовать и злиться,

Моя душа назло лихой судьбе,

Как птица, в небо с песнею стремится.

Тогда я, мыслью о любви твоей,

Счастливей и богаче королей.

30

When to the sessions of sweet silent thought

I summon up remembrance of things past,

I sigh the lack of many a thing I sought,

And with old woes new wail my dear time's waste:

Then can I drown an eye (unused to flow)

For precious friends hid in death's dateless night,

And weep afresh love's long since cancelled woe,

And moan th'expense of many a vanished sight;

Then can I grieve at grievances foregone,

And heavily from woe to woe tell o'er

The sad account of fore-bemoan d moan,

Which I new pay as if not paid before:

But if the while I think on thee (dear friend)

All losses are restored, and sorrows end.

30

Когда на суд немых, заветных дум

Воспоминанья вызываю снова, -

Горюет о несбывшемся мой ум

И судит за растрату лет сурово,

Тогда глаза, не ведавшие слёз,

Бывают вновь затоплены слезами:

От мук любви стенаю я всерьёз,

Бесценны те, кто были мне друзьями;

Горюя из – за прожитых обид,

Болею тяжко, как болел когда – то,

Печальный счёт страданий не закрыт,

За каждый грех удваиваю плату.

Но стоит мне подумать о тебе,

Как снова благодарен я судьбе.

31

Thy bosom is endear d with all hearts,

Which I by lacking have suppos d dead,

And there reigns love and all love's loving parts,

And all those friends which I thought buri d.

How many a holy and obsequious tear

Hath dear religious love stol'n from mine eye,

As interest of the dead, which now appear

But things removed that hidden in thee lie!

Thou art the grave where buried love doth live,

Hung with the trophies of my lovers gone,

Who all their parts of me to thee did give;

That due of many now is thine alone.

Their images I loved I view in thee,

And thou (all they) hast all the all of me.

31

В твоей груди стучат сердца людей,

Которых не считал уже живыми;

Там царствует теперь любовь друзей,

Лежащих под камнями гробовыми.

Как много горьких, погребальных слёз

Любовь из глаз похитила напрасно,

Я горевал над мёртвыми всерьёз,

Теперь в тебе их лица вижу ясно!

Ты, словно склеп, вмещаешь всю любовь

Моих подруг, и ветреных, и строгих,

Взяв их права, ты собираешь вновь

Те чувства, что растратил я на многих.

В тебе все те, кого любил в былом,

Ты – с ними – мной владеешь целиком.

32

If thou survive my well-contented day,

When that churl Death my bones with dust shall cover,

And shalt by fortune once more re-survey

These poor rude lines of thy deceas d lover,

Compare them with the bett'ring of the time,

And though they be outstripped by every pen,

Reserve them for my love, not for their rhyme,

Exceeded by the height of happier men.

O then vouchsafe me but this loving thought:

`Had my friend's Muse grown with this growing age,

A dearer birth than this his love had brought

To march in ranks of better equipage:

But since he died, and poets better prove,

Theirs for their style I'll read, his for his love.'

32

Быть может, ты тот день переживёшь,

Когда в могилу Смерть зароет кости,

Надеюсь, что найдёшь и перечтёшь,

Мои стихи, горюя у на погосте.

Сравнишь их со стихами молодых,

Найдя в моих трудах несовершенство

Ты всё – же сохрани в архиве их,

В честь нами пережитого блаженства.

Одной лишь мысли удостой меня:

«Будь друг живым – не вышло бы конфуза,

Сегодня, друга за талант ценя,

Держала бы его любимцем Муза,

Но умер он, взошла другая новь,

Я чту их стиль, а в нём – его любовь».

33

Full many a glorious morning have I seen

Flatter the mountain tops with sovereign eye,

Kissing with golden face the meadows green,

Gilding pale streams with heavenly alcumy,

Anon permit the basest clouds to ride

With ugly rack on his celestial face,

And from the forlorn world his visage hide,

Stealing unseen to west with this disgrace:

Even so my sun one early morn did shine

With all triumphant splendor on my brow;

But out alack, he was but one hour mine,

The region cloud hath masked him from me now.

Yet him for this my love no whit disdaineth:

Suns of the world may stain, when heaven's sun staineth.

33

Не раз я видел, как вершины гор

Прекрасным утром чествует светило,

Как на луга, державный бросив взор,

Алхимией потоки золотило.

Уроды – тучи набегали вдруг,

Себя унизить солнце позволяло,

Богоподобный лик за тучей тух,

Невидимым на запад уползало.

Земное солнце блеском дивных глаз

Мой лоб однажды утром озарило.

Увы, оно светило мне лишь час,

Потом от глаз разлука – туча скрыла.

И всё ж любовь его не презирает -

Без пятен даже солнце не бывает.

34

Why didst thou promise such a beauteous day,

And make me travel forth without my cloak,

To let base clouds o'ertake me in my way,

Hiding thy brav'ry in their rotten smoke?

'Tis not enough that through the cloud thou break,

To dry the rain on my storm-beaten face,

For no man well of such a salve can speak,

That heals the wound, and cures not the disgrace:

Nor can thy shame give physic to my grief;

Though thou repent, yet I have still the loss:

Th'offender's sorrow lends but weak relief

To him that bears the strong offence's cross.

Ah, but those tears are pearl which thy love sheeds,

And they are rich and ransom all ill deeds.

34

Зачем ты мне прекрасный день сулил,

Шёл без плаща, беспечный как повеса,

Настигли злые тучи, дождь полил,

Нас разделив, уродливой завесой?

Не похвалю за то, что сквозь туман

Придёшь согреть и ласкою, и лестью.

Ты, как бальзам, спасёшь меня от ран,

Но исцелить не сможешь от бесчестья.

От горя не поможет мне твой стыд,

Убытки не покроют сожаленья,

Когда несёшь тяжёлый крест обид,

Сочувствие плохое утешенье.

Но слёзы, что пролил из состраданья,

Заставили забыть твои деянья.

35

No more be grieved at that which thou hast done:

Roses have thorns, and silver fountains mud,

Clouds and eclipses stain both moon and sun,

And loathsome canker lives in sweetest bud.

All men make faults, and even I in this,

Auth rizing thy trespass with compare,

Myself corrupting salving thy amiss,

Excusing thy sins more than their sins are;

For to thy sensual fault I bring in sense –

Thy adverse party is thy advocate –

And 'gainst myself a lawful plea commence:

Such civil war is in my love and hate

That I an ccessary needs must be

To that sweet thief which sourly robs from me.

35

За старый грех тоской себя не мучай:

У роз шипы, в источнике песок,

И солнце, и луну пятнают тучи,

В бутон забрался гадкий червячок.

Никто не свят, и я в сонетах грешен -

Твоим делам законность придавал,

Оправдывал: Мой друг в словах поспешен,

И грех твой над другими возвышал.

Разумность придавал твоим проступкам,

Как адвокат оправдывал вину,

Себя судил, тебе шёл на уступки,

Любовь и ненависть ведут во мне войну.

Выходит, я невольно помогал,

Тому, кто у меня безбожно крал.

36

Let me confess that we two must be twain,

Although our undivided loves are one:

So shall those blots that do with me remain,

Without thy help, by me be borne alone.

In our two loves there is but one respect,

Though in our lives a separable spite,

Which though it alter not love's sole effect,

Yet doth it steal sweet hours from love's delight.

I may not evermore acknowledge thee,

Lest my bewail d guilt should do thee shame,

Nor thou with public kindness honour me,

Unless thou take that honour from thy name:

But do not so; I love thee in such sort,

As thou being mine, mine is thy good report.

36

Позволь признать, что мы разделены,

Хотя в любви по – прежнему едины,

На мне одном бесчестье от вины,

Тебя пятнать позором нет причины.

В любви у нас привязанность одна,

А зло своё у каждого с рожденья,

Любовь не тронет, слишком уж сильна,

Но украдёт часы у наслажденья.

Чтоб на тебя не навлекать позор,

Не покажу, что мы знакомы лично;

Чтоб честь твою не задевал укор,

И ты не признавай меня публично.

Храни себя, ты всё, что в жизни есть;

Мне дороги и жизнь твоя, и честь.

37

As a decrepit father takes delight

To see his active child do deeds of youth,

So I, made lame by Fortune's dearest spite,

Take all my comfort of thy worth and truth;

For whether beauty, birth, or wealth, or wit,

Or any of these all, or all, or more,

Intitled in thy parts, do crown d sit,

I make my love ingrafted to this store:

So then I am not lame, poor, nor despised,

Whilst that this shadow doth such substance give,

That I in thy abundance am sufficed,

And by a part of all thy glory live:

Look what is best, that best I wish in thee;

This wish I have, then ten times happy me.

37

Как рад старик – отец успехам сына,

Вершащего деянья юных дней,

Так, раненый Фортуной без причины,

Себя утешу верностью твоей.

Ведь красоту, богатство, ум и славу,

Вдобавок ко всему и знатный род

Тебе судьбой дарованы по праву,

Мою любовь прибавь к числу щедрот.

Забуду всё: и бедность, и презренье,

Увидев, как ты счастлив и богат,

От этих благ довольствуясь лишь тенью,

Жить частью твоей славы буду рад.

Всё лучшее, что есть в людской судьбе

Я буду счастлив, находить в тебе

38

How can my Muse want subject to invent

While thou dost breathe, that pour'st into my verse

Thine own sweet argument, too excellent

For every vulgar paper to rehearse?

O give thyself the thanks if aught in me

Worthy perusal stand against thy sight,

For who's so dumb that cannot write to thee,

When thou thyself dost give invention light?

Be thou the tenth Muse, ten times more in worth

Than those old nine which rhymers invocate,

And he that calls on thee, let him bring forth

Eternal numbers to outlive long date.

If my slight Muse do please these curious days,

The pain be mine, but thine shall be the praise.

38

Как может муза медлить хоть мгновенье,

Когда перед глазами образ твой?

Ты так красив, что чувство восхищенья

Не выразит бумаги лист простой.

Благодари себя, когда в сонете,

Найдёшь на что вниманье обратить,

Лишь тот, кто глуп, не сможет стать поэтом,

Ты вдохновляешь каждого творить.

Так стань же музой в десять раз сильнее,

Чем были раньше девять остальных,

Пусть каждый, кто возьмётся, пламенея,

Создаст прекрасный и бессмертный стих.

А если мой сонет заслужит славу,

Отдай мне труд, хвала твоя по праву.

39

O how thy worth with manners may I sing,

When thou art all the better part of me?

What can mine own praise to mine own self bring?

And what is't but mine own when I praise thee?

Even for this, let us divided live,

And our dear love lose name of single one,

That by this separation I may give

That due to thee which thou deserv'st alone.

O absence, what a torment wouldst thou prove,

Were it not thy sour leisure gave sweet leave

To entertain the time with thoughts of love,

Which time and thoughts so sweetly doth deceive,

And that thou teachest how to make one twain,

By praising him here who doth hence remain.

39

О, как воспеть достоинства твои,

Ведь ты же моя суть, моя частица?

Что могут дать тебе хвалы мои?

Как похвалив тебя, не возгордиться?

Для этого придётся врозь пожить,

Пускай отъезд любви уменьшит славу,

Зато смогу я издали хвалить,

Воздать почёт, заслуженный по праву.

Какою пыткой был бы нам досуг,

Тоскою удлиняя дни разлуки,

Когда бы, не имел свободы дух

Мечтами о любви облегчить муки!

Используя полученный урок,

Хвалю того, кто от меня далёк.

40

Take all my loves, my love, yea, take them all;

What hast thou then more than thou hadst before?

No love, my love, that thou mayst true love call;

All mine was thine before thou hadst this more.

Then if for my love thou my love receivest,

I cannot blame thee for my love thou usest;

But yet be blamed, if thou thyself deceivest

By wilful taste of what thyself refusest.

I do forgive thy robb'ry, gentle thief,

Although thou steal thee all my poverty;

And yet love knows it is a greater grief

To bear love's wrong than hate's known injury.

Lascivious grace, in whom all ill well shows,

Kill me with spites, yet we must not be foes.

40

Возьми мои любви, все до одной,

Забрав все страсти, станешь ли богаче?

Ту, что назвал ты истинной, друг мой,

Теперь твоя, другие все, тем паче.

Коль взял любовь, нарушив дружбы лад,

За то, что я люблю – не упрекаю,

Вот если обманулся – виноват

Своим капризным вкусам потакая.

Прощаю твой грабёж, мой милый вор,

Хоть ты присвоил то, чем я владею,

Но все удары ненависти – вздор,

Любовь нас бьёт и злее, и больнее.

В тебе и зло мне кажется добром,

Убей обидой, но не будь врагом.

41

Those pretty wrongs that liberty commits,

When I am sometime absent from thy heart,

Thy beauty and thy years full well befits,

For still temptation follows where thou art.

Gentle thou art, and therefore to be won,

Beauteous thou art, therefore to be assailed;

And when a woman woos, what woman's son

Will sourly leave her till he have prevailed?

Ay me, but yet thou mightest my seat forbear,

And chide thy beauty and thy straying youth,

Who lead thee in their riot even there

Where thou art forced to break a twofold truth:

Hers, by thy beauty tempting her to thee,

Thine, by thy beauty being false to me.

41

В проступках своеволен по годам.

Когда меня вблизи и в сердце нету

Соблазны за тобою по пятам

И днём, и ночью следуют по свету.

Ты юн и добр – уступчивость в крови,

Поэтому тебя и осаждают;

Когда захочет женщина любви,

Кто отказать ей в ласках пожелает?

И ты, мой друг, соблазн не победил,

Беспутна юность в жажде наслаждений,

Ты, буйствуя, две верности разбил,

Когда вершил захват моих владений:

Её – толкнув к измене красотой,

Свою – нарушив дружбы долг святой.

42

That thou hast her, it is not all my grief,

And yet it may be said I loved her dearly;

That she hath thee, is of my wailing chief,

A loss in love that touches me more nearly.

Loving offenders, thus I will excuse ye:

Thou dost love her because thou know'st I love her,

And for my sake even so doth she abuse me,

Suff'ring my friend for my sake to approve her.

If I lose thee, my loss is my love's gain,

And losing her, my friend hath found that loss;

Both find each other, and I lose both twain,

And both for my sake lay on me this cross.

But here's the joy, my friend and I are one.

Sweet flattery! then she loves but me alone.

42

Не вся печаль, что обладаешь той,

Которая в моей груди царила;

Больнее то, что, овладев тобой,

Она в тебе любовь ко мне убила.

Прощая грех, могу вас оправдать:

Ты любишь, зная, что люблю подругу,

Она ещё желанней хочет стать -

Любовью, доставляя радость другу.

Они владельцы двух моих потерь:

Любимый друг в объятиях любимой,

Любимая владеет им теперь,

Один несу, крест боли нестерпимой.

Могу себя утешить лишь одним:

Мы с ним – одно, выходит, я – любим.

43

When most I wink, then do mine eyes best see,

For all the day they view things unrespected;

But when I sleep, in dreams they look on thee,

And darkly bright, are bright in dark directed.

Then thou, whose shadow shadows doth make bright,

How would thy shadow's form form happy show

To the clear day with thy much clearer light,

When to unseeing eyes thy shade shines so!

How would (I say) mine eyes be bless d made,

By looking on thee in the living day,

When in dead night thy fair imperfect shade

Through heavy sleep on sightless eyes doth stay!

All days are nights to see till I see thee,

And nights bright days when dreams do show thee me.

43

Но если тень для них светлее дня,

То образ твой соперников не знает,

При свете солнца ослепишь меня,

Раз сновиденье так во тьме сияет!

Какое счастье было бы для глаз

Тебя увидеть ясным днём воочью,

Коль с наслажденьем в снах, за часом – час,

Разглядывают зыбкий образ ночью.

Пока мы врозь, мне дни темней ночей,

Во сне увижу – ночи дня светлей.

44

If the dull substance of my flesh were thought,

Injurious distance should not stop my way,

For then despite of space I would be brought,

From limits far remote, where thou dost stay.

No matter then although my foot did stand

Upon the farthest earth removed from thee,

For nimble thought can jump both sea and land

As soon as think the place where he would be.

But ah, thought kills me that I am not thought,

To leap large lengths of miles when thou art gone,

But that, so much of earth and water wrought,

I must attend time's leisure with my moan,

Receiving nought by elements so slow

But heavy tears, badges of either's woe.

44

Будь мыслью – плоть, любые расстоянья

Одолевал бы с лёгкостью мечты,

Пронзал пространства, движимый желаньем

Попасть туда, где пребываешь ты.

Мне было б всё равно, какие дали

Нас разделяют в этот миг с тобой,

Ни суша, ни моря б не удержали

Меня от встречи с радостной судьбой.

Увы, к несчастью, плоть моя бескрыла,

Земля с водою составляют суть,

На жалобы и стон давая силы,

Мешают покорить мгновенно путь.

Медлительные, ничего не дали,

Мне, кроме тяжких слёз моей печали.

45

The other two, slight air and purging fire,

Are both with thee, wherever I abide;

The first my thought, the other my desire,

These present-absent with swift motion slide;

For when these quicker elements are gone

In tender embassy of love to thee,

My life, being made of four, with two alone

Sinks down to death, oppressed with melancholy,

Until life's composition be recured

By those swift messengers returned from thee,

Who even but now come back again assured

Of thy fair health, recounting it to me.

This told, I joy, but then no longer glad,

I send them back again and straight grow sad.

45

Помогут лёгкий воздух и огонь -

Другие элементы мирозданья,

Здесь первый – мысль, она резвей, чем конь,

Второй – неуловимое желанье.

Когда они отправятся к тебе

Посланцами моей любви и веры,

Два остальных живут со мной в борьбе,

Замучив меланхолией сверх меры.

Уныние продлится до тех пор,

Пока послы не принесут ответа:

«Твои тревоги обо мне, друг, вздор -

Я жив, здоров и шлю тебе приветы».

Порадовавшись, вновь их отправляю

К тебе назад, сам тут же в скорбь впадаю.

46

Mine eye and heart are at a mortal war,

How to divide the conquest of thy sight:

Mine eye my heart thy picture's sight would bar,

My heart mine eye the freedom of that right.

My heart doth plead that thou in him dost lie

(A closet never pierced with crystal eyes),

But the defendant doth that plea deny,

And says in him thy fair appearance lies.

To 'cide this title is impannel d

A quest of thoughts, all tenants to the heart,

And by their verdict is determin d

The clear eye's moiety and the dear heart's part:

As thus: mine eye's due is thy outward part,

And my heart's right thy inward love of heart.

46

Не вырваться из замкнутого круга,

У глаз и сердца затянулся спор:

Глаза лишают сердце прав на друга,

А сердце этих прав лишает взор.

Оно скрывает образ твой от взгляда,

А взгляд от сердца твой прекрасный лик,

Я понял: прекращать раздоры надо,

Мозг в споры глаз и сердца мигом вник,

Собрал он мысли: проявите волю,

Мне надоело слушать этот вздор,

Разделим милый образ на две доли.

И этим завершим ненужный спор.

С тех пор у глаз и сердца снова лад:

Любовь чтит сердце, остальное взгляд.

47

Betwixt mine eye and heart a league is took,

And each doth good turns now unto the other:

When that mine eye is famished for a look,

Or heart in love with sighs himself doth smother,

With my love's picture then my eye doth feast,

And to the painted banquet bids my heart;

Another time mine eye is my heart's guest,

And in his thoughts of love doth share a part.

So either by thy picture or my love,

Thyself, away, art present still with me,

For thou not farther than my thoughts canst move,

And I am still with them, and they with thee;

Or if they sleep, thy picture in my sight

Awakes my heart to heart's and eye's delight.

47

Теперь у глаз и сердца снова лад,

Услугами друг другу помогают,

Когда глаза от голода грустят

И сердце от тоски изнемогает.

Глаза пируют, глядя на портрет,

И сердце насыщаться приглашают,

Но и глазам отказа тоже нет,

Когда сердечко о тебе мечтает.

Благодаря портрету и мечтам

Ты, находясь вдали, всегда со мною.

Куда бы ни уехал – мысли там,

Я – с мыслями, а значит, и с тобою.

А мысли спят – ты снишься вновь глазам,

Взгляд делит радость с сердцем пополам.

48

How careful was I, when I took my way,

Each trifle under truest bars to thrust,

That to my use it might un-us d stay

From hands of falsehood, in sure wards of trust!

But thou, to whom my jewels trifles are,

Most worthy comfort, now my greatest grief,

Thou best of dearest, and mine only care,

Art left the prey of every vulgar thief.

Thee have I not locked up in any chest,

Save where thou art not, though I feel thou art,

Within the gentle closure of my breast,

From whence at pleasure thou mayst come and part;

And even thence thou wilt be stol'n, I fear,

For truth proves thievish for a prize so dear.

48

Настало время отправляться в путь,

Я спрятал безделушки под запор,

Теперь к ним рук не сможет протянуть,

Тайком пробравшись в дом, нечестный вор.

Все бриллианты пред тобою – хлам,

Был утешеньем, а теперь печаль:

Мне страшно доверять тебя замкам,

И оставлять добычей вора жаль.

Придётся запереть в моей груди,

Где вечно ты, хотя тебя там нет,

Открыты двери, можешь и войти,

А можешь и уйти в любой момент.

Такой трофей любого соблазнит –

Ни честность, ни запор не устоит.

49

Against that time (if ever that time come)

When I shall see thee frown on my def cts,

When as thy love hath cast his utmost sum,

Called to that audit by advised respects;

Against that time when thou shalt strangely pass,

And scarcely greet me with that sun, thine eye,

When love, converted from the thing it was

Shall reasons find of settled gravity:

Against that time do I insconce me here

Within the knowledge of mine own desert,

And this my hand against myself uprear,

To guard the lawful reasons on thy part.

To leave poor me thou hast the strength of laws,

Since why to love I can allege no cause.

49

Когда к тебе придёт прозренья час,

Ты разглядишь души моей изъяны,

Любовь её увидев без прикрас,

Начнёт менять свои мечты и планы;

Решив, что время подвести черту,

Пройдёшь без слов, едва коснувшись взглядом,

И встанешь отчуждённо за версту,

Не пожелав стоять со мною рядом,

Пойму твою холодность и решусь

Сказать себе, что наказанья стою,

Вверх руку подниму и поклянусь,

Что и закон, и правда, за тобою.

Имеешь право уходить виня,

За то, что нет причин любить меня.

50

How heavy do I journey on the way,

When what I seek (my weary travel's end)

Doth teach that ease and that repose to say,

`Thus far the miles are measured from thy friend.'

The beast that bears me, tir d with my woe,

Plods dully on, to bear that weight in me,

As if by some inst nct the wretch did know

His rider loved not speed, being made from thee:

The bloody spur cannot provoke him on

That sometimes anger thrusts into his hide,

Which heavily he answers with a groan

More sharp to me than spurring to his side;

For that same groan doth put this in my mind:

My grief lies onward and my joy behind.

50

Как тяжек путь, когда в его конце

Не праздный отдых с долгожданным другом,

А грустная улыбка на лице

От мысли: мы всё дальше друг от друга.

Конь, чувствуя её, едва бежит,

Устав нести меня и моё горе,

Умножить расстоянье не спешит,

Поэтому не хочет бег ускорить.

Не помогают и удары шпор,

Когда, сердясь, коню в бока вонзаю,

Он тихо стонет, слушая укор,

Я сам сильнее лошади страдаю.

Прошу её: за шпоры не суди,

Ведь радость – сзади, горе – впереди.

51

Thus can my love excuse the slow offence

Of my dull bearer, when from thee I speed:

From where thou art, why should I haste me thence?

Till I return, of posting is no need.

O what excuse will my poor beast then find,

When swift extremity can seem but slow?

Then should I spur though mounted on the wind,

In wing d speed no motion shall I know:

Then can no horse with my desire keep pace;

Therefore desire (of perfect'st love being made)

Shall neigh (no dull flesh) in his fiery race,

But love, for love, thus shall excuse my jade:

Since from thee going he went wilful slow,

Towards thee I'll run and give him leave to go.

51

Я оправдал медлительность коня,

Не испытав за лень к нему вражды:

Друг с каждым шагом дальше от меня,

До возвращенья в спешке нет нужды.

Но как себя он сможет оправдать,

Когда и скорость для меня замрёт?

Готов я буду ветру шпоры дать,

Чтоб он летел ещё быстрей вперёд.

Мысль не догонит самый лучший конь,

Не может плоть желание догнать.

Стремясь к тебе, быстрее, чем огонь,

Любовь коня поможет оправдать:

Бежал от друга, замедляя рысь,

Я мчусь к нему, а ты не торопись.

52

So am I as the rich whose bless d key

Can bring him to his sweet up-lock d treasure,

The which he will not ev'ry hour survey,

For blunting the fine point of seldom pleasure.

Therefore are feasts so solemn and so rare,

Since, seldom coming, in the long year set,

Like stones of worth they thinly plac d are,

Or captain jewels in the carcanet.

So is the time that keeps you as my chest,

Or as the wardrobe which the robe doth hide,

To make some special instant special blest,

By new unfolding his imprisoned pride.

Bless d are you whose worthiness gives scope,

Being had, to triumph, being lacked, to hope.

52

Я как богач, чей ключ благословлён

Открыть пути к сокровищам редчайшим,

На встречу с ними редко ходит он,

Чтоб миг свиданья был всегда сладчайшим.

Торжественные праздники в ряду

Суровых будней всюду исключенье,

Они редки и смотрятся в году,

Как крупные брильянты в ожерелье.

Вот так и время прячет от меня

Тебя, как платье, в чёрный шкаф разлуки,

Поэтому я рад сиянью дня,

Который прекращает мои муки.

Ты даришь мне и праздники свиданий,

И будни бесконечных ожиданий.

53

What is your substance, whereof are you made,

That millions of strange shadows on you tend,

Since every one hath, every one, one shade,

And you, but one, can every shadow lend?

Describe Adonis, and the counterfeit

Is poorly imitated after you;

On Helen's cheek all art of beauty set,

And you in Grecian tires are painted new;

Speak of the spring and foison of the year:

The one doth shadow of your beauty show,

The other as your bounty doth appear,

And you in every bless d shape we know.

In all external grace you have some part,

But you like none, none you, for constant heart.

53

Какою ты субстанцией рождён,

Взгляни вокруг, помимо личной тени,

Имеешь в услуженье миллион

Теней давно ушедших поколений?

Взгляни на бюст Адониса, ты – он,

С тебя, его лепил творец великий,

Красой Елены древний мир сражён,

Но и она – ты в греческой тунике.

Везде, вглядевшись, вижу я тебя:

В весне ты поражаешь красотою,

И в урожае узнаю, любя -

Лишь, он сравнится щедростью с тобою.

Во всякой красоте твоя есть часть,

Ты постоянству не даёшь пропасть.

54

O how much more doth beauty beauteous seem

By that sweet ornament which truth doth give!

The rose looks fair, but fairer we it deem

For that sweet odour which doth in it live.

The canker blooms have full as deep a dye

As the perfum d tincture of the roses,

Hang on such thorns, and play as wantonly,

When summer's breath their mask d buds discloses;

But, for their virtue only is their show,

They live unwooed, and unrespected fade,

Die to themselves. Sweet roses do not so,

Of their sweet deaths are sweetest odours made:

And so of you, beauteous and lovely youth,

When that shall vade, by verse distils your truth.

54

Нам кажется прекрасней красота,

В которой добродетель процветает,

У розы соблазнительней уста,

Когда над ними аромат витает.

Шиповник привлекателен на вид,

Шипы остры, да и растут не реже,

У лепестков не хуже колорит,

Казалось бы достоинства всё те же.

При броскости – цветы обделены

Вниманием, без славы увядают,

А розам, потому и нет цены,

Что запах не напрасно источают.

Его в себе настой духов хранит,

Как мой сонет в строке твой юный вид.

55

Not marble nor the gilded monuments

Of princes shall outlive this pow'rful rhyme,

But you shall shine more bright in these cont nts

Than unswept stone, besmeared with sluttish time.

When wasteful war shall statues overturn,

And broils root out the work of masonry,

Nor Mars his sword nor war's quick fire shall burn

The living record of your memory.

'Gainst death and all oblivious enmity

Shall you pace forth; your praise shall still find room

Even in the eyes of all posterity

That wear this world out to the ending doom.

So, till the Judgement that yourself arise,

You live in this, and dwell in lovers' eyes.

55

Ни мрамор, ни тиранов саркофаги

Не смогут пережить моих стихов,

Твой образ сохранится на бумаге,

Сотрут на камне пыль и грязь веков.

Пускай война и бунт руины множат,

Пусть статуи вождей падут в борьбе,

Меч Марса и пожар не уничтожат

В моих сонетах строфы о тебе.

Они назло пожарам и раздорам

Из века в век твой облик пронесут,

Потомки будут славить его хором,

Пока не остановит Божий суд.

Восстав из мёртвых в страшный день суда,

Узнаешь, что в сонетах жил всегда.

56

Sweet love, renew thy force, be it not said

Thy edge should blunter be than appetite,

Which but today by feeding is allayed,

Tomorrow sharp'ned in his former might.

So, love, be thou: although today thou fill

Thy hungry eyes even till they wink with fullness,

Tomorrow see again, and do not kill

The spirit of love with a perpetual dullness:

Let this sad int'rim like the ocean be