Уильям Шекспир
Сонеты. Гамлет в переводе Николая Самойлова

сонеты

1

From fairest creatures we desire increase,

That thereby beauty's rose might never die,

But as the riper should by time decease,

His tender heir might bear his memory:

But thou, contracted to thine own bright eyes,

Feed'st thy light's flame with self-substantial fuel,

Making a famine where abundance lies,

Thyself thy foe, to thy sweet self too cruel.

Thou that art now the world's fresh ornament

And only herald to the gaudy spring,

Within thine own bud buriest thy content,

And, tender churl, mak'st waste in niggarding:

Pity the world, or else this glutton be,

To eat the world's due, by the grave and thee.

1

Потомство ждём от перла красоты,

Так роза красоты не умирает;

Когда увянут зрелые цветы –

Наследники их память сохраняют.

Но ты обвенчан взглядом ясных глаз,

Своею красотой любовь питаешь,

При изобилии себя за разом раз,

Как злейший враг, на голод обрекаешь.

Ты – украшенье мира, эталон,

Красот весны единственный глашатай,

Свой милый облик, хороня в бутон,

Как скряга, расточаешь скудной платой.

Не будь обжорой, обижая мир,

С могилой на двоих, устроив, пир.

2

When forty winters shall besiege thy brow,

And dig deep trenches in thy beauty's field,

Thy youth's proud livery so gazed on now

Will be a tottered weed of small worth held:

Then being asked where all thy beauty lies,

Where all the treasure of thy lusty days,

To say within thine own deep-sunken eyes

Were an all-eating shame, and thriftless praise.

How much more praise deserved thy beauty's use,

If thou couldst answer, `This fair child of mine

Shall sum my count, and make my old excuse',

Proving his beauty by succession thine.

This were to be new made when thou art old,

And see thy blood warm when thou feel'st it cold.

2

Когда чело осадят сорок зим,

На поле красоты, воюя с плотью,

Наряд, в котором ты неотразим,

Износится, став жалким, как лохмотья;

Тогда то, если спросят, где сейчас

Великолепье юного наряда

Не говори: «В глубинах впалых глаз».

Ответ сочтут бесстыдной бравадой.

Достойнее сказать: « Я жил не зря,

Вот оправданье старости – ребёнок.

Старался я, в нём копию творя,

Поэтому он мой портрет с пелёнок.

Я, постарев, как будто молод вновь:

Остыв во мне, пылает в сыне кровь».

3

Look in thy glass and tell the face thou viewest,

Now is the time that face should form another,

Whose fresh repair if now thou not renewest,

Thou dost beguile the world, unbless some mother.

For where is she so fair whose uneared womb

Disdains the tillage of thy husbandry?

Or who is he so fond will be the tomb

Of his self-love to stop posterity?

Thou art thy mother's glass, and she in thee

Calls back the lovely April of her prime;

So thou through windows of thine age shalt see,

Despite of wrinkles, this thy golden time.

But if thou live rememb'red not to be,

Die single, and thine image dies with thee.

3

Глянь в зеркало, увидев отраженье,

Скажи: «Пора живой портрет создать».

Обманешь мир, не выполнив решенье,

У девушки отнимешь благодать.

Ведь где же та, которая не рада

Дать девственное лоно распахать?

А может быть любовь к себе – преграда,

Она велит бездетным умирать?

Для рода стать гробницей – вероломство,

Ты – зеркало для матери своей,

Она – в тебе, а ты – в своём потомстве

Вернёшь себе апрель минувших дней.

Но, если ты решил прервать свой род,

Живи один, и образ твой умрёт.

4

Unthrifty loveliness, why dost thou spend

Upon thyself thy beauty's legacy?

Nature's bequest gives nothing, but doth lend,

And being frank she lends to those are free:

Then, beauteous niggard, why dost thou abuse

The bounteous largess given thee to give?

Profitless usurer, why dost thou use

So great a sum of sums, yet canst not live?

For having traffic with thyself alone,

Thou of thyself thy sweet self dost deceive:

Then how, when Nature calls thee to be gone,

What cceptable audit canst thou leave?

Thy unused beauty must be tombed with thee,

Which us d lives th'executor to be.

4

Зачем свою красу – богатство рода

Транжиришь на себя, прелестный мот?

Она не дар, расщедрившись, природа

Её с возвратом щедрому даёт.

Прекрасный скряга, почему ты ссуду

Не поспешишь хозяину вернуть?

Без счёта тратя, задолжал повсюду,

Забыв, что в каждой сделке – прибыль суть.

Хитришь, ведёшь дела с самим собою,

Живя обманом, ты уже банкрот,

Когда судьба отправит смерть с косою,

Где ты возьмёшь приемлемый отчёт?

Делись с детьми своею красотой,

Пока не похоронена с тобой.

5

Those hours that with gentle work did frame

The lovely gaze where every eye doth dwell

Will play the tyrants to the very same,

And that unfair which fairly doth excel;

For never-resting time leads summer on

To hideous winter and confounds him there,

Sap checked with frost and lusty leaves quite gone,

Beauty o'ersnowed and bareness every where:

Then were not summer's distillation left

A liquid prisoner pent in walls of glass,

Beauty's effect with beauty were bereft,

Nor it nor no remembrance what it was.

But flowers distilled, though they with winter meet,

Leese but their show; their substance still lives sweet.

5

То время, что ваяло облик твой,

Таким, что останавливает взгляды,

Расправится с твоею красотой,

Как злой тиран, не знающий пощады;

Неутомимый времени поток

Ведёт к зиме, на смерть от стужи, лето:

Сорвав листву и заморозив сок,

Сады и землю красит белым цветом.

Лишь тот, кто сможет розы аромат

Пленить и заточить в сосуд весною,

Храня в духах, усиленным стократ,

Спасёт от полной гибели зимою.

Теряя плоть, замёрзшие цветы

В духах оставят сущность красоты.

6

Then let not winter's ragged hand deface

In thee thy summer ere thou be distilled:

Make sweet some vial; treasure thou some place

With beauty's treasure ere it be self-killed:

That use is not forbidden usury

Which happies those that pay the willing loan;

That's for thyself to breed another thee,

Or ten times happier be it ten for one;

Ten times thyself were happier than thou art,

If ten of thine ten times refigured thee:

Then what could death do if thou shouldst depart,

Leaving thee living in posterity?

Be not self-willed, for thou art much too fair

To be death's conquest and make worms thine heir.

6

Не дай зиме в тебе испортить лето,

Залей в сосуды жизнь дарящий сок;

Свой облик передай, как эстафету,

Пока не умер красоты цветок.

Так, в рост давая, ты не губишь душу,

Дающий в долг счастливее, чем мот;

Своим потомством, заселяя сушу,

Он прибыль десять к одному берёт.

Кто десять сыновей по десять внуков

Уговорит при жизни подарить,

Тот счастлив будет, смерть опустит руки,

Увидев, что весь род не истребить.

Смири свой нрав, твой облик – совершенство,

Не оставляй его червям в наследство.

7

Lo in the orient when the gracious light

Lifts up his burning head, each under eye

Doth homage to his new-appearing sight,

Serving with looks his sacred majesty;

And having climbed the steep-up heavenly hill,

Resembling strong youth in his middle age,

Yet mortal looks adore his beauty still,

Attending on his golden pilgrimage:

But when from highmost pitch, with weary car,

Like feeble age he reeleth from the day,

The eyes (fore duteous) now converted are

From his low tract and look another way:

So thou, thyself outgoing in thy noon,

Unlooked on diest unless thou get a son.

7

Гляди, как благодатное светило

Встаёт, пылая гордой головой,

Почёт людей величьем заслужило

И повело их взгляды за собой;

Когда на холм небес взошло неспешно,

Как крепкий человек в расцвете дней,

С земли им любовались взгляды грешных,

Но преданных по – прежнему людей;

Пройдя зенит, оно на колеснице,

Как старость, потащилось на закат,

Людей, недавно, преданные лица,

Прочь отвернулись, в сторону глядят.

Не заведёшь в свой полдень себе сына -

Один, как солнце, встретишь час кончины.

8

Music to hear, why hear'st thou music sadly?

Sweets with sweets war not, joy delights in joy:

Why lov'st thou that which thou receiv'st not gladly,

Or else receiv'st with pleasure thine annoy?

If the true concord of well-tun d sounds,

By unions married, do offend thine ear,

They do but sweetly chide thee, who confounds

In singleness the parts that thou shouldst bear;

Mark how one string, sweet husband to another,

Strikes each in each by mutual ordering;

Resembling sire, and child, and happy mother,

Who all in one, one pleasing note do sing;

Whose speechless song being many, seeming one,

Sings this to thee, `Thou single wilt prove none.'

8

Сам музыка – от музыки грустишь?

Приятное – приятному отрада,

Зачем же любишь то, за что коришь,

И рад принять, несущее досаду?

Быть может, оскорбляет струн упрёк,

Пропетый ими слаженно и дружно:

«Напрасно не хотел жениться в срок -

Один ты будешь никому ненужным».

Смотри, как струны дружат меж собой -

Так мать с отцом поют, лаская сына,

Им нравится, и жить, и петь – семьёй,

Единство – светлой радости причина.

Не разделить трёх стройных голосов:

«Один – ничто!» – поют они без слов.

9

Is it for fear to wet a widow's eye

That thou consum'st thyself in single life?

Ah! if thou issueless shalt hap to die,

The world will wail thee like a makeless wife;

The world will be thy widow and still weep,

That thou no form of thee hast left behind,

When every private widow well may keep,

By children's eyes, her husband's shape in mind:

Look what an unthrift in the world doth spend

Shifts but his place, for still the world enjoys it,

But beauty's waste hath in the world an end,

And kept unused the user so destroys it:

No love toward others in that bosom sits

That on himself such murd'rous shame commits.

9

Боишься увлажнить глаза вдовы,

Поэтому живёшь ты одиноко?

О! Оправданья эти не новы,

Бездетностью накажешь мир жестоко.

Он будет вечно скорбною вдовой,

Ему твой образ возрождённым нужен,

Обычная вдова, блеснув слезой,

Утешится, увидев, в сыне мужа.

Когда богатство предков тратит мот,

Оно живёт, попав в другие руки,

Кто детям красоту не раздаёт

Тот, её смертью, множит миру муки.

Не полюбив ни женщин, ни детей

Свой облик убивает, как злодей,

10

For shame deny that thou bear'st love to any,

Who for thyself art so unprovident.

Grant, if thou wilt, thou art beloved of many,

But that thou none lov'st is most evident;

For thou art so possess'd with murd'rous hate,

That 'gainst thyself thou stick'st not to conspire,

Seeking that beauteous roof to ruinate

Which to repair should be thy chief desire:

O change thy thought, that I may change my mind!

Shall hate be fairer lodged than gentle love?

Be as thy presence is, gracious and kind,

Or to thyself at least kind-hearted prove:

Make thee another self, for love of me,

That beauty still may live in thine or thee.

10

Стыдись! Не ври, что ты кого – то любишь,

К себе ты неразумен, словно мот;

Любовью окружённый, ты погубишь

Своей безумной ненавистью род.

Так одержим убийственною страстью,

Что строишь козни самому себе.

Храни свой дом – залог любви и счастья,

О нём забота – главное в судьбе.

О, изменись, чтоб поменял я мненье!

Неужто, ненависть важнее, чем любовь?

Будь милостивым, добрым и влеченью

Продолжить в детях род не прекословь.

Уважь меня: живи на белом свете

Так, чтобы красота досталась детям

11

As fast as thou shalt wane, so fast thou grow'st

In one of thine, from that which thou departest,

And that fresh blood which youngly thou bestow'st

Thou mayst call thine, when thou from youth convertest:

Herein lives wisdom, beauty, and increase,

Without this, folly, age, and cold decay:

If all were minded so, the times should cease,

And threescore year would make the world away.

Let those whom Nature hath not made for store,

Harsh, featureless, and rude, barrenly perish:

Look whom she best endowed she gave the more;

Which bounteous gift thou shouldst in bounty cherish:

She carved thee for her seal, and meant thereby,

Thou shouldst print more, not let that copy die.

11

Пока ты вянешь, расцветает сын,

В нём часть твоя становится сильнее,

А кровь бурлит, как водопад с вершин,

Ты вправе называть её своею.

В отцовстве мудрость, красота и рост,

Безбрачие – мороз и запустенье.

Будь все, как ты – ушли бы на погост

Все люди мира за три поколенья.

Пусть те, кого природа создала

Уродами – погибнут от бесплодья,

Тебе она обильный дар дала –

Делись с детьми и заселяй угодья.

Природою ты создан, как печать,

Чтобы, как оттиск облик повторять.

12

When I do count the clock that tells the time,

And see the brave day sunk in hideous night,

When I behold the violet past prime,

And sable curls all silvered o'er with white,

When lofty trees I see barren of leaves,

Which erst from heat did canopy the herd,

And summer's green all girded up in sheaves

Borne on the bier with white and bristly beard:

Then of thy beauty do I question make

That thou among the wastes of time must go,

Since sweets and beauties do themselves forsake,

And die as fast as they see others grow,

And nothing 'gainst Time's scythe can make defence

Save breed to brave him when he takes thee hence.

12

Когда часы ведут учёт мгновеньям,

Прекрасный день ночь гасит темнотой,

Фиалка отцветает, а старенье

В кудрях всё гуще блещет сединой,

С деревьев листья падают под ноги,

Они стада спасали в летний зной,

Дары полей на дрогах по дороге,

Везут в снопах с колючей бородой.

Тогда грущу, о друге вспоминая,

В урочный час покинет белый свет,

Нас Время не щадит, серпом срезая,

Готовит место для идущих вслед.

Вступить с ним в спор сумеют лишь потомки,

Когда тебя смерть заберёт в потёмки.

13

O that you were your self! but, love, you are

No longer yours than you yourself here live;

Against this coming end you should prepare,

And your sweet semblance to some other give:

So should that beauty which you hold in lease

Find no determination; then you were

Your self again after yourself's decease,

When your sweet issue your sweet form should bear.

Who lets so fair a house fall to decay,

Which husbandry in honour might uphold

Against the stormy gusts of winter's day

And barren rage of death's eternal cold?

O, none but unthrifts: dear my love, you know

You had a father, let your son say so.

13

О, пусть бы ты себе принадлежал!

Владеть собой позволено живому,

Спеши, пока от жизни не устал

Свой милый облик передать другому.

Чтоб люди наслаждались красотой,

Её в аренду взяв, не будь беспечным –

Пусть после смерти милый облик твой

Твои потомки воплощают вечно.

Кто пустит холод в свой прекрасный дом,

Даст смерти привести его в упадок,

Позволит разорить, пустить на слом,

Когда есть силы наводить в порядок?

Один лишь мот! С отцом вы очень схожи,

Пускай и сын твой это скажет то же.

14

Not from the stars do I my judgment pluck,

And yet methinks I have astronomy,

But not to tell of good or evil luck,

Of plagues, of dearths, or seasons' quality;

Nor can I fortune to brief minutes tell,

Pointing to each his thunder, rain and wind,

Or say with princes if it shall go well

By oft predict that I in heaven find:

But from thine eyes my knowledge I derive,

And, constant stars, in them I read such art

As truth and beauty shall together thrive

If from thy self to store thou wouldst convert:

Or else of thee this I prognosticate,

Thy end is truth's and beauty's doom and date.

14

На изученье звёзд ночей не трачу,

Но всё же с астрономией знаком.

Не так, чтобы предсказывать удачу,

Чуму и голод чувствовать нутром;

На каждый миг не в силах дать совета,

Не укажу на дождь и град в судьбе,

Разглядывая звёзды и планеты,

Дела царей не предскажу тебе.

Иная для пророчеств есть причина -

Твои глаза сумели убедить,

Что будет правда с красотой едина,

Когда начнёт твой облик в сыне жить.

А если ты захочешь жить иначе –

О красоте и правде мир заплачет.

15

When I consider every thing that grows

Holds in perfection but a little moment,

That this huge stage presenteth nought but shows

Whereon the stars in secret influence comment;

When I perceive that men as plants increase,

Cheer d and checked even by the selfsame sky,

Vaunt in their youthful sap, at height decrease,

And wear their brave state out of memory:

Then the conceit of this inconstant stay

Sets you most rich in youth before my sight,

Where wasteful Time debateth with Decay

To change your day of youth to sullied night,

And all in war with Time for love of you,

As he takes from you, I ingraft you new.

15

Всё то, что на земле произрастает,

Бывает совершенным только миг;

На сцене мира звёзды управляют

Спектаклем, непонятным для других;

Растенья и людей роднит порядок:

Рост каждого зависит от небес,

В зените начинается упадок,

Забвением кончается регресс.

Итог раздумий – грусть от пониманья:

Мой друг сегодня юностью богат,

Но время, ускоряя увяданье,

Стремится полдень превратить в закат.

Люблю тебя, прийти на помощь рад,

Что время заберёт – верну назад.

16

But wherefore do not you a mightier way

Make war upon this bloody tyrant Time,

And fortify yourself in your decay

With means more bless d than my barren rhyme?

Now stand you on the top of happy hours,

And many maiden gardens, yet unset,

With virtuous wish would bear your living flowers,

Much liker than your painted counterfeit:

So should the lines of life that life repair

Which this time's pencil or my pupil pen

Neither in inward worth nor outward fair

Can make you live yourself in eyes of men:

To give away yourself keeps yourself still,

And you must live drawn by your own sweet skill.

16

Ну почему нет у тебя желанья

Тирана – Время усмирить войной

И защитить себя от увяданья

Надёжнее, чем стих бесплодный мой?

Сейчас живёшь ты на вершине счастья,

Глянь, как просторно в девственных садах,

Они готовы за твоё участье

Твой облик повторить в живых цветах.

Жизнь, этим, обновив его умело,

Точнее чем перо и твой портрет

Покажет людям как душой и телом

Ты был красив в расцвете юных лет.

Отдав себя, ты сохранишь в другом

Себя своим любовным мастерством.

17

Who will believe my verse in time to come

If it were filled with your most high deserts?

Though yet, heaven knows, it is but as a tomb

Which hides your life, and shows not half your parts.

If I could write the beauty of your eyes,

And in fresh numbers number all your graces,

The age to come would say, `This poet lies;

Such heavenly touches ne'er touched earthly faces.'

So should my papers (yellowed with their age)

Be scorned, like old men of less truth than tongue,

And your true rights be termed a poet's rage

And stretch d metre of an ntique song:

But were some child of yours alive that time,

You should live twice, in it and in my rhyme.

17

В грядущем не поверят и странице,

Где похвалой тебе наполнен стих,

Хоть видит небо, что она – гробница

Для половины доблестей твоих.

А если мне поможет вдохновенье

Правдиво описать в стихах портрет,

Потомок закричит от возмущенья:

«Таких красавцев не было, и нет!»

Листая пожелтевшие страницы,

Презрительно он скажет: » Автор лжёт,

Описывая ангельские лица,

Болтун мечты за правду выдаёт».

Что я правдив, своею красотой

Поможет доказать ребёнок твой.

18

Shall I compare thee to a summer's day?

Thou art more lovely and more temperate:

Rough winds do shake the darling buds of May,

And summer's lease hath all too short a date;

Sometime too hot the eye of heaven shines,

And often is his gold complexion dimmed;

And every fair from fair sometime declines,

By chance or nature's changing course untrimmed:

But thy eternal summer shall not fade,

Nor lose possession of that fair thou ow'st,

Nor shall Death brag thou wand'rest in his shade,

When in eternal lines to time thou grow'st.

So long as men can breathe or eyes can see,

So long lives this, and this gives life to thee.

18

Сравнить ли мне тебя с июньским днём?

Ты краше и умеренней при этом:

Май бурей расправляется с цветком,

На очень краткий срок даётся лето;

Порою слишком жжёт небесный глаз,

Но чаще скромно прячется за тучей,

Прекрасное – прекрасно только час,

Капризен и силён в природе случай;

Твоя краса принадлежит векам,

Её не портят ни зима, ни лето,

Таскаясь чёрной тенью по пятам,

Не может смерть убить мои сонеты.

Покуда люди дышат и читают,

Они тебя забыть не позволяют.

19

Devouring Time, blunt thou the lion's paws,

And make the earth devour her own sweet brood;

Pluck the keen teeth from the fierce tiger's jaws,

And burn the long-lived phoenix in her blood;

Make glad and sorry seasons as thou fleet'st,

And do whate'er thou wilt, swift-footed Time,

To the wide world and all her fading sweets;

But I forbid thee one most heinous crime:

O, carve not with thy hours my love's fair brow,

Nor draw no lines there with thine ntique pen;

Him in thy course untainted do allow

For beauty's pattern to succeeding men.

Yet, do thy worst, old Time: despite thy wrong,

My love shall in my verse ever live young.

19

Обжора Время, тигру зубы рви,

Тупи льву когти, убавляя силы;

Плоть Феникса сожги в его крови,

Земле верни всё то, что породила;

Твори в полёте и декабрь, и май;

Что хочешь делай, быстрое мгновенье,

Красоты мира старь и разрушай,

Одно лишь запрещаю преступленье:

Не тронь пером чело моей любви,

От злобы дней огороди барьером,

Старение навек останови,

Пусть будет для потомков он примером.

А, впрочем, навреди, как и другим,

В моих стихах жить будет молодым.

20

A woman's face with Nature's own hand painted

Hast thou, the master-mistress of my passion;

A woman's gentle heart, but not acquainted

With shifting change, as is false women's fashion;

An eye more bright than theirs, less false in rolling,

Gilding the object whereupon it gazeth;

A man in hue, all hues in his controlling,

Which steals men's eyes and women's souls amazeth.

And for a woman wert thou first created,

Till Nature as she wrought thee fell a-doting,

And by addition me of thee defeated,

By adding one thing to my purpose nothing.

But since she pricked thee out for women's pleasure,

Mine be thy love and thy love's use their treasure.

20

Ты с женским ликом создан был природой,

Душой и господин, и госпожа;

Нежнее женщин сердцем, но отроду

Живёшь, лишь постоянством дорожа;

Глаза чисты, в них нет игры обмана,

Любой предмет под взглядом – золотой;

Мужская стать – прекрасней нету стана,

Никто не устоит перед тобой.

Тебя творила женщиной природа,

Но полюбив, мужчиной создала,

Добавив то, что мне не нужно сроду,

Тем у меня навеки отняла.

Прошу её: Дай мне без вероломства

Его любовь, а женщинам – потомство.

21

So is it not with me as with that Muse,

Stirred by a painted beauty to his verse,

Who heaven itself for ornament doth use,

And every fair with his fair doth rehearse,

Making a couplement of proud compare

With sun and moon, with earth and sea's rich gems,

With April's first-born flowers, and all things rare

That heaven's air in this huge rondure hems.

O let me, true in love, but truly write,

And then believe me, my love is as fair

As any mother's child, though not so bright

As those gold candles fixed in heaven's air:

Let them say more that like of hearsay well,

I will not praise that purpose not to sell.

21

Я не из тех, чью музу вдохновляет

Писать стихи фальшивая краса,

Кто прелести любимых прославляет,

Используя в сравненьях небеса.

Не позабыв чудес земли и моря,

Соврёт и про весенние цветы,

Расхваставшись, в безудержном задоре

Причислит к редким перлам красоты.

Позвольте мне быть искренним в сонетах;

Мой юный друг, признаюсь не шутя,

Не так хорош, как звёзды, но при этом

Прекрасен, как для матери дитя:

Но я не буду цену набивать

Тому, чем не намерен торговать.

22

My glass shall not persuade me I am old,

So long as youth and thou are of one date,

But when in thee time's furrows I behold,

Then look I death my days should expiate:

For all that beauty that doth cover thee

Is but the seemly raiment of my heart,

Which in thy breast doth live, as thine in me.

How can I then be elder than thou art?

O therefore, love, be of thyself so wary

As I not for myself but for thee will,

Bearing thy heart, which I will keep so chary

As tender nurse her babe from faring ill:

Presume not on thy heart when mine is slain;

Thou gav'st me thine, not to give back again.

22

Стекло зеркал не убедит, что стар,

Пока ты будешь юности ровесник,

Когда тебя лишат морщины чар,

Тогда придёт ко мне о смерти вестник.

Твоя краса для сердца, как наряд,

Оно – в тебе, твоё – во мне на марше,

Сердца, считая время в такт стучат,

Так как же я могу тебя быть старше?

Поэтому побереги себя:

Сердца у нас с тобой неразделимы,

Твоё в груди ношу я для тебя,

Как нянька, берегу неутомимо.

Но не надейся получить назад,

Когда моё убьёт смертельный яд.

23

As an unperfect actor on the stage,

Who with his fear is put besides his part,

Or some fierce thing replete with too much rage,

Whose strength's abundance weakens his own heart;

So I, for fear of trust, forget to say

The perfect ceremony of love's rite,

And in mine own love's strength seem to decay,

O'ercharged with burden of mine own love's might:

O let my books be then the eloquence

And dumb presagers of my speaking breast,

Who plead for love, and look for recompense,

More than that tongue that more hath more expressed.

O learn to read what silent love hath writ:

To hear with eyes belongs to love's fine wit.

23

Как, оробев, молчит плохой актёр,

Забыв слова давно знакомой роли,

Как вспыльчивый, дав ярости простор,

Себя доводит до сердечной боли;

Так я, робея, клятвы позабыл,

Нарушив тем влюблённых ритуалы,

И кажется любовь теряет пыл,

Подавленная бременем накала.

О пусть заменит красноречье – взгляд,

Пусть сердце говорит с тобой глазами,

Раз о любви взыскующей наград

Сказали больше, чем язык словами.

Учись читать в глазах, ведь у любви

Уменье взглядом говорить в крови.

24

Mine eye hath played the painter and hath stelled

Thy beauty's form in table of my heart;

My body is the frame wherein 'tis held,

And p rspective it is best painter's art.

For through the painter must you see his skill

To find where your true image pictured lies,

Which in my bosom's shop is hanging still,

That hath his windows glaz d with thine eyes.

Now see what good turns eyes for eyes have done:

Mine eyes have drawn thy shape, and thine for me

Are windows to my breast, wherethrough the sun

Delights to peep, to gaze therein on thee.

Yet eyes this cunning want to grace their art,

They draw but what they see, know not the heart.

24

Мои глаза – художники умело

Запечатлели в сердце твой портрет;

Ему живою рамой служит тело,

Для красоты надёжней места нет,

Ведь взгляды глаз учли и перспективу,

В груди располагая образ твой,

Ты помещенье осветил на диво,

Стекля глазами окна в мастерской.

Теперь у глаз взаимные услуги:

Мои – изобразили твой портрет,

Но и твои заботились о друге,

Мне в грудь, как окна, запуская свет.

Жаль, что, рисуя копию с лица,

Глаза не могут постигать сердца.

25

Let those who are in favour with their stars

Of public honour and proud titles boast,

Whilst I, whom fortune of such triumph bars,

Unlooked for joy in that I honour most.

Great princes' favourites their fair leaves spread

But as the marigold at the sun's eye,

And in themselves their pride lies buri d,

For at a frown they in their glory die.

The painful warrior famous d for fight,

After a thousand victories once foiled,

Is from the book of honour ras d quite,

And all the rest forgot for which he toiled:

Then happy I that love and am belov d

Where I may not remove, nor be remov d.

25

Пусть те, кому созвездья дарят счастье,

Имеют деньги, титул и почёт.

Моя Фортуна путь закрыла к власти,

Безвестный рад тому, что жизнь даёт.

При ласке государя фавориты,

Как ноготки, под солнышком цветут,

Нахмурится – и вянет радость свиты,

Блаженство длится несколько минут.

Усердный воин, баловень удачи,

Разбитый, после тысячи побед,

От бывшей славы не получит сдачу,-

Все подвиги забудет тут же свет.

Тобой любимый, рад тебя любить -

Никто не может нас любви лишить.

26

Lord of my love, to whom in vassalage

Thy merit hath my duty strongly knit,

To thee I send this written ambassage

To witness duty, not to show my wit;

Duty so great, which wit so poor as mine

May make seem bare, in wanting words to show it,

But that I hope some good conceit of thine

In thy soul's thought (all naked) will bestow it,

Till whatsoever star that guides my moving

Points on me graciously with fair asp ct,

And puts apparel on my tottered loving,

To show me worthy of thy sweet respect:

Then may I dare to boast how I do love thee,

Till then, not show my head where thou mayst prove me.

26

Прекрасный властелин моей любви,

Я твой вассал, до гроба верный данник,

К письму – посольству милость прояви,

В нём лишь почтенье, острый ум изгнанник.

Он не сумел найти достойных слов,

Посольство встанет голым пред тобою,

За это не гони моих послов,

Согрей в душе своею добротою.

Быть может, путеводная звезда

Проявит милость, выполнит желанья,

Любовь нарядит, докажу тогда,

Что я достоин твоего вниманья.

Осмелившись, любовью похвалюсь,

А до того к тебе не появлюсь.

27

Weary with toil, I haste me to my bed,

The dear repose for limbs with travel tired,

But then begins a journey in my head,

To work my mind, when body's work's expired;

For then my thoughts (from far where I abide)

Intend a zealous pilgrimage to thee,

And keep my drooping eyelids open wide,

Looking on darkness which the blind do see;

Save that my soul's imaginary sight

Presents thy shadow to my sightless view,

Which, like a jewel (hung in ghastly night),

Makes black night beauteous, and her old face new.

Lo thus by day my limbs, by night my mind,

For thee, and for myself, no quiet find.

27

Устав в пути, спешу я лечь в постель,

Сулящую желанный отдых телу,

Коснусь подушки – мысли, как метель,

Мозг утомляя, приступают к делу.

Мечты и думы трогаются в путь,

Летят к тебе, пронзая дали ночи,

Мешая и на миг глаза сомкнуть,

Как два слепца на тьму взирают очи.

Воображение спешит глазам помочь,

Незрячий взор твой призрак видит ясно,

Как бриллиант, он озаряет ночь,

Тьму, делая и юной, и прекрасной.

Так ноги днём, а мысль ночной порою,

Стремясь к тебе, мне не дают покоя.

28

How can I then return in happy plight

That am debarred the benefit of rest?

When day's oppression is not eased by night,

But day by night and night by day oppressed;

And each (though enemies to either's reign)

Do in consent shake hands to torture me,

The one by toil, the other to complain

How far I toil, still farther off from thee.

I tell the day to please him thou art bright,

And dost him grace when clouds do blot the heaven;

So flatter I the swart-complexioned night,

When sparkling stars twire not thou gild'st the even:

But day doth daily draw my sorrows longer,

And night doth nightly make griefs' strength seem stronger.