Тэд Уильямс
Башня Зеленого Ангела. Том 1

– Разумеется. – Джошуа задумчиво потер подбородок. – Любые новости про Эрнистир имеют громадную ценность, хотя я сомневаюсь, что история Эолейра принесет нам радость.

– Вполне возможно. Однако еще Изорн сказал… – Бинабик придвинулся к нему и заговорил тише: – Эолейр утверждает, будто ему удалось узнать кое-что важное про… – его голос превратился в шепот, – Великие мечи.

– Ого! – удивленно пробормотал Деорнот.

Джошуа мгновение помолчал.

– Итак, – сказал он наконец. – Завтра в День святого Граниса мы, возможно, узнаем, является ли наша ссылка безнадежной или у нас есть шанс. – Он встал, перевернул свою чашу и крутанул ее пальцами. – Тогда – спать. Я пришлю за вами завтра, когда Эолейр отдохнет.

Принц зашагал по каменным плитам зала, и его тень в свете факелов заметалась по стенам.

– Пора в постель, как сказал принц. – Бинабик улыбнулся. Кантака подбежала к нему и подставила голову под его руку. – Мы надолго запомним этот день, Саймон, верно?

Саймон смог только кивнуть в ответ.

2. Разные цепи

Принцесса Мириамель смотрела на океан.

Когда она была маленькой, одна из нянек сказала ей, что море есть мать гор, вся земля родилась из него и когда-нибудь туда вернется, ведь не зря считается, что потерянная Кандия исчезла глубоко на дне моря. Океанские волны, которые методично ударяли в скалы под домом в Мермунде, где Мириамель провела детство, казалось, изо всех сил пытались вернуть их себе.

Другие называли море родительницей чудовищ, килпа, кракенов, ораксов и прочих водных тварей. Мириамель знала, что в черных глубинах действительно полно диковинных существ. Множество раз море выбрасывало огромные бесформенные тела на скалистый берег Мермунда, где они гнили на солнце под испуганными и завороженными взглядами местных жителей, пока море снова не утаскивало их в свои таинственные глубины. Мириамель не сомневалась, что море на самом деле рождало чудовищ.

Когда ушла навсегда мать Мириамель, а отец, Элиас, погрузился в меланхоличный гнев из-за смерти жены, океан стал для нее чем-то вроде доброго родителя. Несмотря на его настроения, такие же разные, как солнце и луна, и капризы, когда ураганы вспенивали поверхность, океан подарил ее детству постоянство. Шум волн укачивал Мириамель по ночам, каждое утро она просыпалась под крики чаек и видела высокие паруса в гавани под замком отца, которые трепетали на ветру, точно лепестки огромных цветов, когда она смотрела на них из окна.

Океан был для нее многим и имел огромное значение. Но до нынешнего момента, когда она стояла у поручней на корме «Облака Эдне» и смотрела на белые барашки волн, окружавших ее со всех сторон, Мириамель не понимала, что он также может стать тюрьмой, гораздо более надежной, чем те, которые построены из камня и железа.

Корабль графа Аспитиса направлялся к юго-востоку от Винитты, в сторону залива Фираннос с разбросанными в нем островами. Мириамель впервые в жизни почувствовала, что океан обратился против нее и держит сильнее, чем когда-либо ее связывали обязательства при дворе отца или его солдаты, окружавшие ее лесом пик. Она ведь сбежала от всего этого? Но как спастись, когда вокруг на сотни миль раскинулось пустое море? Нет, пора сдаться. Мириамель устала сражаться, устала быть сильной. Скалы гордо стоят веками, но в конце концов и они рассыпаются под натиском океана. Вместо того чтобы сопротивляться, лучше плыть по течению, точно упавшее в воду дерево – его тащит за собой вода, и оно постоянно находится в движении.

Граф Аспитис не был плохим человеком. Конечно, он обращался с ней не так заботливо и внимательно, как две недели назад, однако разговаривал дружелюбно – если она делала то, что он хотел. Мириамель решила перестать пытаться что-то изменить и, точно всеми забытое бревно, плыть дальше, пока снова не окажется на земле…

Кто-то прикоснулся к рукаву ее платья, Мириамель подскочила от неожиданности и удивления, а когда обернулась, увидела, что рядом стоит Ган Итаи. Лицо ниски, которое морщины разрисовали так, что получился сложный узор, оставалось бесстрастным, но глаза с золотыми точечками, полуприкрытые от солнца, казалось, сияли.

– Я не хотела тебя испугать, девочка. – Ган Итаи встала рядом с Мириамель у поручня, и они некоторое время вместе смотрели на беспокойную воду.

– Когда не видно земли, – проговорила наконец Мириамель, – легко представить, что ты оказался на краю мира и вот-вот свалишься вниз. Я хочу сказать, что ведь ее вообще может нигде не быть.

Ниски кивнула, и ее тонкие седые волосы окутали лицо.

– Иногда по ночам, когда я сижу на палубе одна и пою, у меня возникает ощущение, будто я плыву по Океану Бескрайнему и Вечному, который мой народ пересек, чтобы попасть в эти земли. Говорят, он был черным как смола, но гребни волн сияли, точно жемчуг.

Ган Итаи протянула руку и сжала ладонь Мириамель. Девушка удивилась, она не очень понимала, что делать, но не сопротивлялась, продолжая смотреть на море. Через мгновение длинные жесткие пальцы Ган Итаи вложили что-то в ее руку.

– Море может быть местом, наполненным одиночеством, – продолжала Ган Итаи, как будто не знала, что сделала ее рука. – Иногда здесь бывает очень грустно. И трудно найти друзей, трудно понять, кому можно доверять. – Ниски опустила руку, которая снова исчезла в широком рукаве плаща. – Я надеюсь, ты сумеешь найти тех, кому будешь верить… леди Мария. – Мимолетную паузу перед фальшивым именем было невозможно не заметить.

– Я тоже надеюсь, – взволнованно сказала принцесса.

– Да. – Ган Итаи кивнула, и в уголках ее губ промелькнула улыбка. – Что-то ты слишком бледная. Может быть, здесь чересчур ветрено и тебе стоит вернуться в каюту?

Ниски коротко кивнула и пошла прочь, ловко ступая босыми смуглыми ногами по раскачивавшейся палубе.

Мириамель смотрела, как она уходит, потом перевела взгляд на румпель, где граф Аспитис беседовал со штурманом. Граф поднял руку, чтобы высвободиться из золотого плаща, который закрутился вокруг его тела. Заметив Мириамель, он коротко ей улыбнулся и сразу же вернулся к разговору. В его улыбке не было ничего необычного, если не считать слишком короткого мгновения, которое она длилась, но Мириамель вдруг почувствовала, как все у нее внутри оледенело. Она крепче сжала в кулаке кусок пергамента, испугавшись, что ветер вырвет его из ее руки и унесет Аспитису. Она понятия не имела, что там такое, но чувствовала, что граф не должен его увидеть.

Мириамель заставила себя пройти по палубе спокойно и не спеша, свободной рукой придерживаясь за ограждение. В отличие от Ган Итаи, ей не удавалось так же уверенно сохранять равновесие.

В полутемной каюте Мириамель развернула кусок пергамента, и ей пришлось поднести его к свече, чтобы прочитать крошечные, неровные буквы.

Я совершил много плохого, —

прочитала она, —

и знаю, что вы больше мне не доверяете, но, умоляю, поверьте, что сейчас я совершенно с вами честен. Я надевал множество разных личин, и ни одну нельзя назвать добропорядочной. Падрейк был дураком, Кадрах – негодяем. Возможно, я стану лучше до того, как умру.

Мириамель стало интересно, где он взял пергамент и чернила, и решила, что, наверное, их ему принесла ниски. Глядя на неровные буквы, Мириамель подумала о закованных в тяжелые цепи ослабевших руках монаха и почувствовала жалость – какую невероятную боль он испытал, когда писал свое послание! Но почему он не может оставить ее в покое? Почему никто не хочет?

Если вы читаете это, значит, Ган Итаи выполнила свое обещание. Она единственная на корабле, кому вы можете доверять… возможно, кроме меня. Я знаю, что обманывал вас и не раз бросал. Я слабый человек, миледи, но в том, о чем вас предупреждал, хорошо вам служил и по-прежнему пытаюсь так делать. На борту «Облака Эдне» вам грозит опасность. Граф Аспитис гораздо хуже, чем я о нем думал. Он не просто позолоченный представитель двора герцога Бенигариса, он слуга Прайрата.

Я множество раз вам лгал, миледи, а также часто скрывал правду. И мне не дано исправить то, что я совершил. У меня уже начали уставать пальцы и болят плечи. Но вот что я вам скажу: на свете нет никого, кто знал бы зло, которым наделен Прайрат, лучше, чем я. И нет никого более виновного в том, чем он стал.

Это длинная и запутанная история. Достаточно сказать, что я, к моему вечному и ужасному стыду, отдал Прайрату ключ от двери, которую не следовало никогда открывать. Хуже того, я так поступил, уже зная, что он превратился в хищного зверя. Я был слаб и напуган, и это самое отвратительное, что я сделал за свою жизнь, наполненную прискорбными ошибками.

Послушайте меня сейчас, миледи. К моему величайшему огорчению, я хорошо знаю нашего врага. Надеюсь, вы мне также поверите, когда я скажу, что Аспитис не только выполняет приказы Бенигариса, но служит Красному священнику. На Винитте это известно всем.

Вы должны бежать. Возможно, Ган Итаи сможет вам помочь. К сожалению, я сомневаюсь, что вас будут не так старательно охранять, как на Винитте, и виной тому моя трусливая попытка сбежать. Отправляйтесь в Кванитупул на постоялый двор, который называется «Чаша Пелиппы». Я уверен, что Диниван отправил туда тех, кто поможет вам добраться до вашего дяди Джошуа.

Мне пора заканчивать, потому что боль стала нестерпимой. Я не прошу вас меня простить, я не заслуживаю прощения.

На краю пергамента осталась полоса крови, Мириамель смотрела на нее полными слез глазами, пока кто-то резко не постучал в дверь. У нее отчаянно заколотилось сердце, но в тот момент, когда дверь распахнулась, Мириамель успела зажать письмо в кулаке.

– Моя драгоценная леди, – проговорил ухмылявшийся Аспитис, – почему вы прячетесь в темноте здесь, внизу? Давайте прогуляемся по палубе.

Пергамент, казалось, жег ей ладонь, как будто она держала в руке раскаленный уголь.

– Я… не слишком хорошо себя чувствую, милорд. – Мириамель покачала головой, пытаясь скрыть, что начала задыхаться. – Я погуляю в другой раз.

– Мария, – не отступал граф, – я вам говорил, что меня очаровала ваша деревенская открытость. Почему же вы становитесь капризной придворной девицей? – Он сделал один длинный шаг, оказался рядом с ней и провел пальцами по ее шее. – Неудивительно, что вы себя плохо чувствуете, сидя в темной каюте. Вам нужен свежий воздух. – Аспитис наклонился вперед и прикоснулся губами к шее Мириамель чуть ниже уха. – Или вы предпочитаете остаться здесь, в темноте? Может быть, вам одиноко? – Его пальцы медленно скользнули по ее щеке, мягкие, точно нити паутины.

Мириамель не сводила глаз со свечи, пламя которой танцевало перед ней, но сама каюта погрузилась в глубокие тени.

Витражные окна в тронном зале Хейхолта были разбиты, потрепанные занавеси мешали снегу попадать внутрь, но не могли остановить жуткий холод. Даже Прайрат, казалось, его чувствовал, и, хотя советник короля по-прежнему ходил с непокрытой головой, теперь он носил красный плащ, подбитый мехом.

Из всех, кто входил в тронный зал, казалось, только король и его виночерпий не обращали внимания на холод. Элиас с обнаженными руками и босиком сидел на Троне из Костей Дракона, но, если не считать ножен с мечом, висевших на поясе, был одет так, будто находился в своих личных покоях. Монах Хенфиск, его молчаливый паж, носивший потрепанную рясу и не сходившую с лица улыбку идиота, чувствовал себя в промерзшем зале нисколько не хуже своего господина.

Верховный король забился в глубину клетки из Костей Дракона и, опустив подбородок на грудь, смотрел из-под нахмуренных бровей на Прайрата. Кожа Элиаса казалась белой как молоко, особенно контрастируя со статуями из черного малахита, стоявшими по обе стороны трона. На висках и худых руках Элиаса проступали голубые вены, набухшие так, словно они вот-вот лопнут.

Прайрат открыл рот, как будто собрался что-то сказать, снова его закрыл и вздохнул, точно эйдонитский мученик, ошеломленный глупой злобой своих преследователей.

– Будь ты проклят, монах, – прорычал Элиас. – Я принял решение.

Советник короля молча кивнул, в свете факелов его безволосая голова сияла, как мокрый камень. Несмотря на ветер, надувавший занавеси, зал, казалось, погрузился в странную неподвижность.

– Ну? – Зеленые глаза короля опасно вспыхнули.

Священник снова вздохнул, на сей раз тише. Когда он заговорил, его голос прозвучал примирительно.

– Я ваш советник, Элиас. Я делаю только то, что вы хотите, иными словами, помогаю вам решить, что для вас лучше.

– В таком случае я считаю, что следует приказать Фенгболду взять солдат и отправиться на восток. Я хочу, чтобы они выгнали из нор Джошуа и его компанию предателей, а потом раздавили, как тараканов. Я и так слишком долго откладывал, меня отвлекла история с Гутвульфом и делишки Бенигариса в Наббане. Если Фенгболд и его армия выступят прямо сейчас, они смогут добраться до убежища моего брата за месяц. Ты алхимик и лучше всех знаешь, какая будет зима. Если я стану ждать, мы лишимся хорошего шанса. – Король принялся раздраженно тереть собственное лицо.

– Что касается погоды, у меня есть некоторые возражения, – ровным голосом сказал Прайрат. – Я могу лишь еще раз поставить под сомнение ваше желание разобраться с братом. Он вам неопасен. Даже с многотысячной армией Джошуа не сможет нас остановить до того, как вы одержите великую, полную и неоспоримую победу. Ждать осталось совсем немного.

Ветер изменил направление, всколыхнув знамена, свисавшие с потолка, точно воду в пруду. Элиас щелкнул пальцами, Хенфиск бросился вперед с чашей в руках. Элиас сделал глоток, закашлялся, затем осушил чашу до самого дна. Окутанная паром черная капля осталась у него на подбородке.

– Тебе легко говорить, – прорычал король, отдышавшись. – Клянусь кровью Эйдона, ты постоянно это повторяешь. Но я и так достаточно долго ждал, я устал, и мне надоело.

– Но вы ведь знаете, ваше величество, что ожидание того стоит.

На лице Элиаса появилось задумчивое выражение.

– Мои сны становятся все более странными, Прайрат. И они такие… реальные.

– И неудивительно. – Прайрат поднял вверх длинные пальцы, пытаясь успокоить короля. – На ваших плечах лежит огромный груз, но скоро все будет хорошо. Вы установите в стране великолепный порядок, какого мир еще не видел, – если только немного потерпите. Такие вещи имеют свое время, как война или любовь.

– Ха! – Элиас сердито рыгнул, к нему вернулось раздражение. – Ты ничего не знаешь о любви, проклятый ублюдок и евнух. – Прайрат поморщился, и на мгновение его угольно-черные глаза превратились в щелки, но король не сводил угрюмого взгляда с меча Скорбь и ничего не заметил. Когда он снова посмотрел на Прайрата, лицо священника выражало лишь бесконечное терпение. – Я никогда не понимал, что ты рассчитываешь получить, алхимик?

– Кроме удовольствия вам служить, ваше величество? – Элиас коротко, резко, точно залаяла собака, рассмеялся.

– Да, кроме этого.

Прайрат оценивающе на него посмотрел, и его тонкие губы искривились в странной улыбке.

– Власть, разумеется. Возможность делать то, что я хочу… должен.

Король перевел взгляд на окно, снаружи сидел ворон и чистил маслянисто-черные перья.

– И чего же ты желаешь, Прайрат?

– Учиться. – На мгновение бесстрастная маска придворного сползла, и появилось лицо ребенка – ужасного и невероятно жадного. – Я хочу знать все. А для этого мне требуется власть, которая является своего рода разрешением. В мире есть тайны, такие темные и глубоко спрятанные, что познать их можно, только если разорвать Вселенную и забраться в брюхо Смерти и Небытия.

Элиас махнул рукой, снова требуя свою чашу. Он продолжал наблюдать за вороном, который приблизился к стеклу и, наклонив голову, посмотрел на короля.

– Ты говоришь странные вещи, священник. Смерть? Небытие? Разве это не одно и то же?

Прайрат злобно ухмыльнулся, хотя что стало причиной, было непонятно.

– О нет, ваше величество. Ни в малейшей степени.

Элиас неожиданно развернулся в кресле и посмотрел мимо пожелтевшего черепа дракона с торчавшими наружу острыми, точно кинжалы, клыками, куда-то в тень.

– Будь ты проклят, Хенфиск, ты не видел, что я хочу получить мою чашу? У меня горит горло!

Пучеглазый монах поспешил к королю. Элиас осторожно взял из его рук чашу, поставил на стол, а в следующее мгновение ударил Хенфиска сбоку по голове так сильно и быстро, что монах повалился на пол, точно в него попала молния. Элиас спокойно выпил окутанное паром зелье, а Хенфиск, который растекся по полу, словно медуза, немного полежал, потом встал и забрал у короля пустую чашу, при этом его идиотская улыбка никуда не делась. Более того, стала шире и еще глупее, как будто Элиас сделал доброе дело. Опустив голову, монах снова скрылся в тенях.

Элиас не обратил на него ни малейшего внимания.

– Итак, решено. Фенгболд возьмет эркингардов, а также отряд солдат и наемников и отправится на восток. И принесет мне самодовольную, вечно поучающую голову моего братца, насаженную на наконечник копья. – Элиас помолчал немного, потом задумчиво проговорил: – Как ты думаешь, норны присоединятся к Фенгболду? Они яростные бойцы, а холод и темнота для них пустой звук.

Прайрат приподнял бровь.

– Думаю, это маловероятно, мой король. Мне представляется, что они не любят передвигаться при свете дня, к тому же предпочитают избегать смертных.

– Союзники, от которых никакого прока. – Элиас нахмурился и стал гладить рукоять Скорби.

– О, от них очень много пользы, ваше величество. – Прайрат кивнул и улыбнулся. – Они нам послужат, когда мы будем по-настоящему в них нуждаться. Их господин – наш главный союзник – об этом позаботится.

Ворон моргнул золотистым глазом, издал резкий звук, и потрепанная занавеска зашевелилась там, где он вылетел в окно на ледяной ветер.

– Пожалуйста, можно я его подержу? – Мегвин протянула руки.

На грязном лице юной матери появилось беспокойство, но она отдала ребенка Мегвин, и та подумала, что женщина, наверное, ее боится – королевская дочь в темном траурном платье и с какими-то странными манерами.

– Я очень боюсь, что он вырастет плохим, миледи, – сказала молодая женщина. – Он плачет целый день, и меня его крики сводят с ума. Он хочет есть, бедняжка, но он не должен плакать в вашем присутствии, миледи. У вас ведь полно более важных забот.

Мегвин почувствовала, как холод, наполнявший ее сердце, начал отступать.

– Об этом не беспокойся. – Она подбросила розовощекого малыша, который явно собрался устроить очередной скандал. – Скажи мне, как его зовут, Кейви.

Молодая женщина удивленно подняла голову.

– Вы меня знаете, миледи?

– Нас теперь уже не так много, – грустно улыбнувшись, ответила Мегвин. – Гораздо меньше тысячи, если взять все пещеры. В свободном Эрнистире не столько народа, чтобы я не могла всех запомнить.

Кейви кивнула с широко раскрытыми глазами.

– Это ужасно.

Мегвин подумала, что она, вероятно, была хорошенькой до войны, но сейчас растеряла зубы и стала невероятно худой, и Мегвин не сомневалась, что большую часть своей еды она отдает ребенку.

– Как зовут малыша? – напомнила ей Мегвин.

– О! Сиадрет, миледи. Так звали его отца. – Кейви грустно покачала головой.

Мегвин не стала задавать вопросов. Для большинства тех, кто спасся, разговоры про отцов, мужей и сыновей оказывались одинаково предсказуемыми. И почти все истории заканчивались на сражении при Иннискриче.

– Принцесса Мегвин. – Старый Краобан до этого момента молча за ней наблюдал. – Нам нужно идти. Вас ждут другие люди.

– Ты прав.

Мегвин кивнула и передала ребенка матери. Маленькое розовое личико сморщилось, малыш приготовился заплакать.

– Он настоящий красавец, Кейви. Да благословят его все боги, а Мирча наградит хорошим здоровьем. Из него вырастет прекрасный мужчина.

Кейви улыбнулась, принялась качать малыша на коленях, и он вскоре забыл, что собирался скандалить.

– Спасибо, миледи. Я так рада, что вы вернулись в добром здравии.

Мегвин, которая уже начала отворачиваться, замерла.

– Вернулась?

Молодая женщина встревожилась, испугавшись, что сказала не то.

– Из-под земли, миледи. – Она указала вниз свободной рукой. – К вам благоволят боги, раз они вернули вас нам из темного места.

Мегвин мгновение на нее смотрела, затем заставила себя улыбнуться.

– Наверное. Я тоже рада, что вернулась.

Она снова погладила ребенка по голове и последовала за Краобаном.

– Я знаю, что разбирать споры в суде для женщины не так весело, как нянчить ребенка, – проворчал через плечо старый Краобан. – Но вы все равно должны это делать. Вы – дочь Ллута.

Мегвин поморщилась, но не позволила себе отвлечься.

– Откуда эта женщина узнала, что я спускалась в пещеры?

Старик пожал плечами.

– Вы не особо старались держать свои походы в секрете, к тому же нельзя рассчитывать, что люди не станут интересоваться, чем занимаются члены королевской семьи. И они склонны болтать языками.

Мегвин нахмурилась. Разумеется, Краобан был прав. Она не думала ни о чем другом и упрямо стремилась исследовать нижние пещеры. Если она хотела держать свои походы в тайне, ей следовало побеспокоиться об этом гораздо раньше.

– И что они думают? – спросила она наконец. – Я имею в виду наших людей.

– Про ваши приключения? – Краобан кисло улыбнулся. – Я полагаю, историй так же много, как костров. Одни уверены, что вы искали богов. Другие – что хотели найти спасение из жуткого положения, в котором мы оказались. – Он бросил на нее взгляд через худое плечо, и когда Мегвин увидела самодовольное, всезнающее выражение у него на лице, ей отчаянно захотелось его как следует треснуть. – К середине зимы они будут говорить, что вы нашли город, полный золота, или сразились с драконом, а может, и с гигантом о двух головах. Забудьте про их болтовню. Разговоры подобны зайцам – только дурак бросается за ними в погоню и пытается поймать.

Мегвин сердито посмотрела на его лысый затылок. Она не могла решить, что ей нравится меньше – то, что люди болтают про нее всякую чепуху, или чтобы они узнали правду. Неожиданно ей отчаянно захотелось, чтобы вернулся Эолейр.

Влюбленная корова, – обругала она себя.

Но ей действительно его не хватало. Мегвин жалела, что не может с ним поговорить, поделиться своими мыслями, даже самыми безумными. Она не сомневалась, что он бы все понял. Или получил очередное подтверждение ее бесполезности? Впрочем, это не имело ни малейшего значения. Эолейр уехал больше месяца назад, и она даже не знала, жив ли он. Она сама прогнала графа, а теперь страдает из-за того, что его нет рядом.

Охваченная страхом, но полная решимости, Мегвин не стала смягчать слова, которые сказала Эолейру в похороненном под землей городе Мезуту’а. За несколько дней, что прошли с тех пор, как они оттуда вернулись, и до самого его отъезда они практически не разговаривали. Мегвин отправила Эолейра с поручением найти лагерь повстанцев Джошуа, о котором ходили упорные слухи.

Эолейр большую часть времени провел внизу, в древнем городе, присматривая за двумя отважными эрнистирийскими писарями, которые копировали каменные карты дварров на более удобные в переноске рулоны из овечьих шкур. Мегвин его не сопровождала; несмотря на доброе отношение дварров, мысли о пустом городе, где разгуливало эхо, наполняли ее мрачным разочарованием. Она ошиблась, когда решила, что боги хотят, чтобы она нашла здесь ситхи. Нет, она не сошла с ума, как думали многие, просто ошиблась. Теперь уже стало ясно, что ситхи потеряны и напуганы и не смогут протянуть руку помощи ее народу. Что же до дварров, бывших слуг ситхи, они почти превратились в тени и не способны помочь даже самим себе.

Когда Мегвин прощалась с Эолейром, ее переполняли раздражение и ярость, и она смогла выдавить из себя лишь сдержанное пожелание успеха. Он вложил ей в руку подарок дварров – блестящий бело-серый кристалл, на котором Йис-Фидри, хранитель Зала Узоров, вырезал ее имя рунами своего алфавита. Казалось, будто она держит на ладони кусочек самого Осколка, только лишенного беспокойного внутреннего света. Потом Эолейр, изо всех сил стараясь спрятать гнев, отвернулся и вскочил в седло. Мегвин почувствовала, как внутри у нее что-то рвется, когда граф Над-Муллаха спустился по склону и скрылся за пеленой падавшего на землю снега. Конечно, она за него молилась, ведь боги должны были ее услышать в столь отчаянные времена. Впрочем, боги не торопились им помогать.

Сначала Мегвин думала, что ее сны про подземный город говорят о желании богов помочь своим несчастным последователям из Эрнистира. Но теперь понимала, что ошибалась. Она надеялась отыскать ситхи, древних и легендарных союзников своего народа, открыть дверь в легенды и привести помощь Эрнистиру – но уже знала, что стала жертвой собственной глупой гордости.

В этом незначительном вопросе Мегвин ошиблась, однако знала главное: какие бы плохие поступки ни совершал ее народ, боги их не бросят. Она не сомневалась, что Бриниох, Ринн, Мурхаг Однорукий спасут своих детей, найдут способ разобраться со Скали и Верховным королем Элиасом, жестокой парой, которая унизила гордый и свободный народ. А если нет, тогда мир ничего не стоит. Мегвин решила, что станет ждать лучшего, более четкого знака, а сама тем временем будет спокойно выполнять свои обязанности… заботиться о народе и скорбеть о тех, кто умер.

– Какие жалобы я должна сегодня выслушать? – спросила она у Краобана.

– Несколько совсем мелких, а также просьба о правосудии, которая не доставит вам удовольствия, – ответил Краобан. – Ее подали Дом Эарб и Дом Лача, живущие по-соседству на границе леса Сиркойл. – Краобан был советником короля еще при ее деде и разбирался во всех причудливых ходах эрнистирийской политической жизни так же мастерски, как кузнец в том, что делают в каждое мгновение жар и металл. – Обеим семьям принадлежала часть леса в качестве гарантии безопасности, – объяснил он. – Единственный раз вашему отцу пришлось объявить на него раздельные права и составить для каждого карту владений, как делают эйдонитские короли, чтобы представители этих Домов не поубивали друг друга. Их переполняет ненависть, и между ними идет непрерывная война. Они не спешили принять участие в сражении со Скали и наверняка даже не знают, что мы потерпели поражение.

Он закашлялся и сплюнул.

– И чего они хотят от меня?

– А вы как думаете, леди? Теперь они сражаются за пещеры… – насмешливо и уже громче сказал он. – Это место для меня, а то для тебя. Нет, нет, оно мое; нет, мое. – Он фыркнул. – Они ведут себя как свиньи, которые дерутся за последнюю сиську, хотя мы укрываемся все вместе, в ужасных условиях и подвергаясь опасности.

– Отвратительная компания. – Мегвин терпеть не могла такую мелкую чепуху.

– Я бы и сам не сказал лучше, – заметил старик.

Ни Дом Лача, ни Дом Эарб не выиграли от присутствия Мегвин. Их спор оказался ровно таким бессмысленным и мелким, как предсказал Краобан. Мужчины из обоих Домов с дополнительной помощью эрнистирийцев из других, менее важных семей, живших в одной пещере, прорыли тоннель на поверхность, который расширили так, чтобы им было удобно пользоваться. Теперь же каждый из враждовавших домов утверждал, что он является единственным хозяином тоннеля и остальные дома, а также все, кто живут в пещерах, должны каждый день платить козьим молоком за возможность проводить по нему свои стада.

У Мегвин вызвала отвращение причина спора, о чем она и сказала. Также она заявила, что, если еще раз услышит мерзкую чушь о «владении» тоннелями, она прикажет оставшимся солдатам Эрнистира собрать всех виновных, вывести их на поверхность и сбросить с самой высокой скалы Грианспога, какую только они сумеют найти.

Дома Лача и Эарб остались недовольны ее решением. Они даже сумели на время отложить свои разногласия и потребовали, чтобы Мегвин сменила на посту судьи ее мачеха Инавен – которая, в конце концов, заявили они, была женой покойного короля Ллута, а не какой-то там дочерью. Мегвин рассмеялась и назвала их хитроумными дураками. Зрители, собравшиеся понаблюдать за судом, а также семьи, которые делили пещеру, криками приветствовали здравый смысл Мегвин, радуясь унижению высокомерных Эарбов и Лача.

С остальными делами Мегвин удалось разобраться достаточно быстро, и она обнаружила, что ей нравится это занятие, хотя некоторые споры вызывали грусть. У нее хорошо получалось, поскольку здесь вовсе не требовалось быть маленькой, изящной или очень красивой. Когда она оказывалась в окружении более привлекательных и грациозных женщин, Мегвин чувствовала, что отца смущало ее присутствие, даже при таком простом дворе, как Таиг. Сейчас же требовался только ее здравый смысл.

За прошедшие недели она обнаружила – к своему огромному удивлению, – что подданные отца ее ценят и благодарны за желание их выслушать и принять справедливое решение. Когда она смотрела на своих людей в потрепанной одежде и с перепачканными сажей лицами, Мегвин чувствовала, как у нее сжимается сердце. Эрнистирийцы заслужили лучшей жизни, чем нынешнее унизительное существование, и она пообещала себе изменить их положение, если, конечно, сможет.

На короткое время ей почти удалось забыть про свою жестокость по отношению к графу Над-Муллаха.

Вечером, когда Мегвин находилась на грани сна, она вдруг почувствовала, что резко падает вперед, в темноту, более глубокую и бездонную, чем освещенная янтарным светом пещера, где она устроила себе постель. На мгновение она подумала, что какой-то катаклизм разорвал землю под ней, но почти сразу поняла, что это сон. Когда она, медленно вращаясь, летела в пустоту, у нее возникло ощущение, будто все происходит слишком стремительно для сна, а с другой стороны, диковинным образом не связано с реальностью, чтобы быть землетрясением. Нечто подобное уже происходило в те ночи, когда ей снился красивый город под землей…

В то время как ее мысли метались, точно испуганные летучие мыши, далеко впереди начали появляться тусклые огни – светлячки, или искры, или факелы. Они спиралями поднимались вверх, точно дым большого костра, направляясь на какую-то невероятную высоту.

Поднимайся вверх, – произнес голос у нее в голове. – Иди к Высокому месту. Время пришло.

Мегвин парила в пустоте, с трудом двигаясь к далекому пику, где собрались мерцавшие огни.

Иди к высокому месту. Время пришло, – требовал голос.

И вдруг она оказалась в самом центре множества огоньков, маленьких, но очень ярких, точно далекие звезды. Ее окружала подернутая дымкой толпа существ, красивых, но непохожих на людей, в одежде всех цветов радуги. Они смотрели друг на друга сиявшими глазами, их грациозные очертания были размытыми, и, хотя они внешне походили на людей, Мегвин почему-то точно знала, что они не более люди, чем дождевые тучи или пятнистый олень.