Тина Вальен
Русская сага. Дорога без конца. Книга четвёртая

Дизайнер обложки Роман Батуев

Корректор Оксана Уразгалиева

© Тина Вальен, 2020

© Роман Батуев, дизайн обложки, 2020

ISBN 978-5-4496-6461-7 (т. 4)

ISBN 978-5-4496-6462-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Посвящается тебе, моя любимая внучка.

Прочти…

…как достоверный исторический роман,

где есть местами романтический туман,

но неизменно пробивает себе путь

реалистическая соль его и суть.

(Левитанский Юрий)

А где предел? Предела нет.

На белом свете нет предела.

Душа летит, покинув тело,

И тает звук и тает след.

Но станет слышен звук другой,

И новый след – он будет длиться,

Весна придёт – и лист родится

На каждой веточке нагой.

(Лариса Миллер)

Волшебный мир

На маленьком плоту, сквозь бури, дождь и грозы, взяв только сны и грёзы, и детскую мечту…

(Лоза Ю.)

«Моя душа родилась маленькой чистой и пустой, постепенно наполняясь неосознанной любовью к родителям, медленно впитывая окружающий мир и осознавая себя в нём. Первыми друзьями стали сказки, очаровывая волшебством, пугая злом и радуя добром. С них началось заселение её маленького пространства. Почему-то первым солидным гостем стал ранний Максим Горький и раскидал по этому невидимому миру идеалы красоты и романтики. А потом пошло-поехало. Сегодня маленький мир в душе кажется бескрайним, и я могу бесконечно бродить по нему, наслаждаясь зримыми образами, накопленными всей моей жизнью.

Маленькая деревенька среди буйной природы – оазисы детского романтизма. Сельские дороги, журчащие весёлыми весенними ручьями и пыльные летом, вдоль которых за околицей раскинулись бескрайние поля пшеницы или ржи с синими васильками на обочинах. Суровые снежные зимы с искрящимися на солнце сугробами, цветущие сады весной и пение соловья, заглушаемое хором квакающих на болоте лягушек.

Дурманящий аромат распустившейся черёмухи под окном и перекличка петухов на рассвете. Перелески с мшистыми грибными полянками, залитые солнцем. Заросшая ивами речушка с тихими заводями, покрытыми жёлтыми кувшинками и белыми лилиями. Пёстрое разнотравье летних лугов со смешенным ароматом смолки, медуницы, ромашек и многими другими скромными цветами. Слепые дожди, весенние грозы, зимние вьюги и сказочные, покрытые инеем сады Снежной Королевы – это всё останется в детской душе. Навечно.

Я приближаюсь к удивительному месту. Здесь оживают картины незабываемых приключений: индеец Оцеола поднимает на дыбы своего скакуна, за ним тенью проплывает всадник без головы, вдали бескрайний океан несёт на своих волнах пиратские корабли, а я вместе с героем ищу таинственный остров с сокровищами.

Картинка меняется, и я вижу безлюдный берег океана, фрегат, выброшенный штормом на песок с порванными ветром парусами. В те далёкие времена я знала названия всех корабельных снастей, мачт и парусов. Сегодня многое забылось, и всё-таки почти вся библиотека приключений и фантастики живёт в этом пространстве и не даёт скучать душе.

Рядом с ними море Жалости из слёз, пролитых над погибшей Му-Му, детьми подземелья, некрасовскими зайцами, много позже его наполняли реки страданий героев мировой классики. Над морем белая птица расправляет крылья и летит по радуге к солнцу, и мне хочется лететь следом за ней к радости побед над всеми жизненными стихиями. Мои крылья ещё не подрезали, и я уверена, что преодолею любые преграды.

Перехожу в сад путешествий, по которому можно бродить часами из одного города в другой, и наслаждаться новыми проспектами или древними улочками с булыжной мостовой, ощущая дыхание времён. На закате дней посетив Париж, я словно вернулась в забытый, но родной город, о котором когда-то читала в далёкой юности в романах французских классиков, где моё воображение захватили религиозные войны, тайны королевских дворов и кружева интриг, в которых можно запутаться. Много было разных городов, родных и иноземных, воспоминания о которых не дают скучать.

Куда бы я ни пошла по извилистым тропинкам волшебного мира, я не могу пройти мимо зачарованных садов любви, которые начинаются с первого маленького нежного и светлого садика, словно нарисованного акварелью. В нём растёт молоденький кустик мимозы, напоминающий мне о самой первой любви, которая, как и её листочки, съёживается от любого грубого прикосновения.

Из этого садика можно пройти по заросшим тропинкам в другие сады: из хрустальных слёз, из тихого смеха, туманов и камней, роз и можжевельника. Там слышатся то звуки поцелуев, то страстный шёпот, то печальные голоса поэтов. Моя последняя любовь уже случилась и живёт в самом красивом саду волшебного мира.

Иногда я упираюсь в тупик со склепом почти забытых земных страстей, ключ от которого потеряла и даже не пыталась его искать, пока к нему не стал приходить мужчина с огромной связкой всевозможных отмычек и настойчивым неутомимым желанием открыть запертую дверь. И она всё чаще сдаётся перед его желанием и открывается. Происходит удивительная метаморфоза, склеп вечной памяти превращается в дом воскресшей памяти земных удовольствий. Мужчина живёт иллюзией моей вечной молодости, а мне остаётся только благодарить его за это. Я покидаю эти места, переполненная до краёв чувствами всех оттенков, сопровождаемых музыкой из «Времён года».

Впереди центр моей вселенной, который воскрешает во мне сонм противоречивых чувств. Перед глазами цветущий луг, уходящий за горизонт, с белыми аистами на нём. Но я-то знаю, что дальше за этой притягательной картиной семейного счастья скрываются непроходимые топи пережитых обид и слёз. Я обойду стороной обывательское болото брака и погуляю по лугу, по которому бежит ко мне навстречу маленькая девочка с большими серыми глазами, наполненными детским восторгом. Она бежит ко мне и к папе, чтобы разделить с нами свою радость.

Я сжимаю детскую ладошку в своей руке и скрываюсь от всех в самом святом оазисе под названием «Материнство». В нём я живу как в воспоминаниях, так и наяву. Стоит только закрыть глаза, и взрослая дочка превращается в пухленькую малышку, в моё самое дорогое сокровище и самую большая радость, перемешанную с постоянной тревогой, без которого материнское счастье не существует.

Осенний сад. Вот над кустом уже увядших хризантем роняет слёзы Тургенев, в другом уголке среди багряно-жёлтых клёнов вопрошает к Господу Ходасевич: «Почему на склоне лет хочется ещё любить и любимым быть? – Но с последним опавшим листом успокаивается, – Жизнь хоть и зовёт последними обманами, больше нет соблазнов – не вернусь». Я ухожу от них туда, где мне подарит хоть каплю оптимизма Александр Сергеевич, для которого осень не только унылая пора, но и очей очарованье!

Осенний сад… Сад, в котором я – учитель, но ещё так хочется побегать учеником на бесконечном поле чьей-то Мудрости, чтобы узнать главную Тайну. Увы, пока ни философия, ни физика с метафизикой так и не открыли занавес перед его величеством – смыслом нашего бытия. Расщепили атом, а истина осталась сокрытой, единой и неделимой. Я оставляю себе надежду на веру и бессонными ночами брожу по пустыне вместе с теми, кто ищет землю обетованную, потом присоединяюсь к тем, кто ищет Шамбалу и Беловодье. Мне очень хочется найти дорогу к единой вере, объединяющей всех. А пока её нет, я буду её искать, ибо вера – последнее пристанище души.

Я чувствую, что нечто, похожее на неё, уже живёт где-то и в моем внутреннем пространстве, но оно похоже на некую фантасмагорию в туманном облаке, которая шаманит, гадает и молится одновременно, морочит голову и путает сознание. Это, конечно, не вера, это скорее морок. Я часто засовываю голову в эту туманную неопределённость, пытаясь что-то разглядеть и разгадать в проявляющихся нечётких образах, но ничего не разгадав, выныриваю из него, насыщенная мистическим настроением.

Впереди хорошо утоптанная и широкая дорожка к дому, похожему на замок. В нём поселился не совсем чистоплотный и не совсем добрый Опыт, сын Ошибок. Моих. Опыт живёт один в своём королевстве и общается со всеми, кроме нечисти. У меня с ним давно подписан договор о нейтралитете, но при каждой нашей встрече он начинает давать советы, промывать мозги, натягивать поводки комплексов, считая себя моим гуру. Я пытаюсь говорить с ним на равных и вовремя останавливать его припадки рационализма и индивидуализма под знаменем современного циничного времени. Мы давно нашли золотую середину при нашем общении.

Жаль, что стала подводить память, она забывает о самых далёких и чудных местах моего волшебного мира. Пора почистить все дорожки и аллеи, освободить некоторые уголки от хлама и мусора. Я оставлю в нём самое главное: светлую память об ушедших родителях и всех тех, кто дарил мне своё тепло и любовь, всё прекрасное, что вызывало во мне восторги и радость. А обиды, ошибки, несбывшиеся мечты и утраченные иллюзии заточу в подземный бункер, захлопну дверь и потеряю ключ.

Я нарисую солнце в одном краю неба и ласковое море под ним, в другом краю – поля, леса, реки, деревеньки и города под звёздным небом. Я сохраню родительский домик в ещё молодом саду, а рядом с ним построю беседку для друзей, песочницу для внуков, и сказочный волшебный мир будет ещё долго жить в моей душе. С ним я не чувствую себя одинокой. А придёт время, и я тихо уплыву, взяв его с собой».

Ина давно не прикасалась к саге. Недавно перечитала последнюю запись и поняла, что сегодня так уже не написала бы. Пришла пора закончить столетнюю историю семьи уже на новом витке абсолютно изменившегося мира последней книгой «Дорога без конца», а для этого надо снова пережить то, что невозможно пережить, надо снова упасть в пропасть и увидеть, как сердце разбивается вдребезги, окрашивая острые камни в красный цвет. Если бы она знала, что с началом написания первых строк саги взваливает на себя такой неподъёмный груз, никогда бы не притронулась к перу.

А начиналось всё легко. Она посчитала, что отдала долги родителям, семье, детям, стране и на последней миле жизни решила отдать долг самой себе: научиться жить с удовольствием и писать книги. И жизнь ей подарила почти десять таких лет. Тогда ей казалось, что воспоминания будут в основном радостными, но жизнь распорядилась иначе…

Где теперь взять силы для завершения семейной саги, если внутри неё пустыня? Только поэтому она снова окунулась в далёкое детство и в тот волшебный мир, который создавала всю жизнь, чтобы в дни испытаний он наполнял её энергией. И на этот раз она не изменила себе, а он не изменил ей. Теперь надо вернуться в две тысячи восьмой год…

Ищи гармонию в себе

Вечерние часы жизни могут быть самыми прекрасными,

как последние распустившиеся лепестки цветка…

(Смайлс С).

На Ину напал коварный грипп. Этот безжалостный бандит гуляет по всей Москве и штабелями укладывает народ в кровати. Он отбил ей аппетит и все желания, кроме одного, которое затаилось и молится, чтобы враг сгинул, оставив её в живых.

— А ты снова загляни в свой волшебный мир, который ты так красочно расписала, – ехидно посоветовал кураж.

– Больной, а сил посмеяться над хозяйкой хватило. Спасибо за «поддержку». Как-то не хочется ползать по нему полураздавленной гусеницей и портить сказку, в которой я волшебница.

Мрачные и светлые мысли воюют друг с другом. Ина лежит пластом, и, если побеждает армия мрака, думает о конце пути. Она думает о том, что всё труднее и труднее группироваться, когда стремительно катишься под горку. Всё больнее и больнее удары. Всё труднее улыбаться.

С трудом вспоминается заливистый смех детства, безудержный хохот юности, ироничная улыбка взросления. Зато первый удар без правил свеж, как последний поцелуй гриппа: лицо по асфальту, и стёрта радость жизни и обман самоуважения. Хорошо, что юность была способна быстро подняться с колен и снова улыбаться миру, и зрелость уже давно научилась отбивать внешние удары, выставляя выстроенную внутри защиту.

Ина давно ко всему готова, но она никак не ожидала удара изнутри. Солдаты внутренней защиты так устали, что уже не в силах сдержать удар самого страшного врага – времени. Они доблестно сражались на поле битвы уже более полусотни лет, но сейчас сдают позицию за позицией перед превосходящей их вражьей силой. Это самое неожиданное из всего, чем огорошила реальность.

Как жить? «Только угрюмо воспарить» – мягко шутит ирония. Она права. Лучше парить угрюмо, чем не парить никак. И Ина, обескураженная коварством времени, хоронит погибших героев, а потом, превозмогая боль, побеждает захватчиков уже наёмной армией солдат-роботов в виде таблеток. Таблетки не дороже здоровья и жизни.

И вот она снова учится улыбаться миру через силу. Губы не слушаются, уголки рта опущены и не хотят подниматься вверх. «Улыбнись!» — приказывает она себе. – Пока притворись, потом понравится, а потом поселится в тебе навсегда простая и всем известная истина, каким хочешь видеть этот несовершенный, но единственный мир, в котором тебе посчастливилось родиться, таким он и станет для тебя.

Посиди на берегу реки жизни и расслабься, дай солдатам внутренней армии отдохнуть, пожить в покое. Пусть глаза перестанут искать угрозу и начнут искать красоту. Пусть звуки музыки усладят слух. Пусть мужская ладонь всего лишь погладит твоё тело, но оно удивительным образом вновь наполнится энергией жизни. Береги её, ведь она не бесконечна.

Найди равновесие между желаниями и возможностями своего нового статуса… и господа присяжные вынесут тебе оправдательный приговор. Ищи гармонию в себе, и вечерние часы жизни ещё смогут порадовать тебя.

Иссяк родник из слёз

Неудовлетворённая потребность в слезах – самое жуткое страдание.

(Москвин Г.)

В новом году страна обещала быть спокойной и стабильной, тревожили лишь вести с мирового рынка. По гороскопу звёзды обещали каждому радости и горести, победы и поражения, наказывали беречь здоровье и тратить капиталы разумно. Алёна носила в себе новую жизнь. Все были счастливы. В январе она тоже переболела гриппом, а в конце месяца позвонила Ине и сообщила: «Мама, малыш во мне умер… еду на операцию…»

Все померкло, почернело. Дочь, как когда-то и Ина, до судорог хотела второго ребёнка, но у неё он рос бы без отца, поэтому и не появился, а у дочкиного второго ребёночка были бы и папа, и дедушки с бабушками. Обидно и очень горько, что он не родился. Врач сказал дочери, что гриппозная инфекция не дала развиться плоду: удалили уже просто мёртвое семя, в чём нет греха.

В душе всё равно мрак. Тут ещё мировой рынок уже явно входит в коллапс. Накопления Ины за годы работы в Москве могут растаять в который раз на её веку. Угроза их потери и желание переехать ближе к дочери требовали действий: её приближающаяся старость совсем скоро будет нуждаться в пригляде.

У Ины есть друг, который очень хорошо к ней относится, но она даже сейчас не позволяет ему видеть себя больной, а постаревшей и больной не позволит никогда. Да, они планируют жить вместе, но планы планами, а жизнь жизнью. Ина знала, что время всё расставит на свои места, а пока надо неспешно начинать поиск вариантов обмена жилья на Западный округ.

В воскресенье Ина приехала к дочке, чтобы посочувствовать, погулять с ней в парке и поговорить. Дочь подавлена. Говорит, что сватья даже плакала, когда узнала, что внука не будет. Прямой укор ей, матери. Ехала домой и переживала. У сватьи остались слёзы, у неё – нет. Иссяк родник из слёз, который смывал приходящие обиды и горе.

Ина мечтала о втором ребёнке, и через полтора года после рождения Алёнки она забеременела. Но именно в это время врач определила у неё опухоль щитовидной железы. Лекарства надо было пить три года, начиная с горсти таблеток в день. Рожать ребёнка она запретила. Ина проплакала два дня и пошла на операцию. На третьем этаже роддома каждый день до тридцати женщин проходили через неё без всякого обезболивания. По блату или за взятку можно было получить местную анестезию, но у Ины не было ни блата, ни лишних денег. Так и прошла впервые через эту экзекуцию. И снова слёзы…

Вспомнила, как лежала на том же третьем этаже, когда у неё буквально через год обнаружили уже внематочную беременность. В палате лежали беременные женщины на сохранении, и тут же через стенку – женщины после ежедневных абортов. Ина помнила, как услышала перед сном тихий плач ребёнка, слабеющий, словно он устал плакать. Чудится? Не выдержала, пошла по пустому коридору, прислушиваясь. Звук из туалета! Кабинка для уборщиц закрыта, тихий плач оттуда. Ина метнулась к ночной медсестре.

– Там ребёнок, еле пищит, значит умирает!

– Не выдумывай! Иди спать!

Ина сама не верила, что там может плакать ребёнок. Неужели показалось? Она легла и затихла. Снова еле слышный писк.

– Ты слышишь? – спросила Ина соседку, которая тоже не могла уснуть.

– Слышу, спи!

– Как тут заснёшь?!

Оказывается, никто из женщин в палате не спал, и все заговорили разом:

– Мы тут мучаемся годами, пытаясь стать матерями, а кто-то своего, уже родившегося принимать отказался.

Соседка Ины тяжело вздохнула и объяснила:

– Я узнала, что вечером малолетка родила очень слабенького ребёнка, он вроде бы не дышал, поэтому его оставили до утра в туалете, а он ожил, видимо…

У Ины от услышанного волосы встали дыбом, к горлу подкатил ком, удушающий ком из жалости, возмущения и протеста: как можно спокойно лежать в своих кроватях, когда умирает ребёнок?! Она такого выдержать не могла, снова пошла к медсестре и потребовала позвонить врачу, сообщить, что малыш выжил и зовёт! Она говорила так убедительно и эмоционально, что под конец не выдержала и разрыдалась. Нервы из-за больной щитовидки были ни к чёрту. Сестра всё-таки пошла за ключами. Открыли двери: на голом кафеле лежал малыш, прикрытый тряпкой, уже посиневший, но ещё живой.

– Довольна? Иди теперь спать!

Утром все заметили суету по выхаживанию ребёнка, его несчастная душа спаслась, а душа Ины помертвела от цинизма врачей, хотя каждый в отдельности считал себя «врачом спасающим». К Ине подошла соседка и спросила:

– Считаешь себя героиней по спасению умирающих? Зря. Теперь этому несчастному ребёнку придётся пройти через долгие мучения. Ты хоть раз была в доме малютки, где собирают отказников? Там здоровенькие становятся больными, если не физически, то психически: они никому не нужны – плачь не плачь. У нянечек не хватает на всех ни рук, ни сердца…

Выйдя из больницы, где над её беременностью снова основательно поглумились, Ина решила больше туда не попадать и поставила для предохранения от беременности спираль. Муж получил прекрасный подарок, за который даже не поблагодарил, а она через пять лет получила опухоль.

Её дочке в те времена тоже довелось хлебнуть ужасов советской медицины, но она была маленькой и не помнит. Теперь медицинский сервис платный, какой им, советским бедолагам, не снился. И сейчас, увы, не снится: для бедных нынче он стал хуже советского. Зато дочь смогла себе позволить рожать при отличном патронаже, в частном родильном кабинете, откуда её поместили в стерильную двухкомнатную палату. До роддома она не ползла, как Ина, два километра, а муж отвёз её на машине. И обезболивание при таких операциях давно перестало быть проблемой. Ина разделяла её горе… только, чтобы его оплакать, слёз не осталось: они выплаканы в «светлом» социалистическом прошлом. Теперь плачет только сердце…

Ина помнит, как впервые пришлось оставить двухлетнюю Алёнку одну в больнице. Дома ночь проревела, глядя на пустую кроватку, а утром пошла умолять главврача, чтобы позволил быть рядом с малюткой. Разрешил, вопреки правилам. Палата на десять деток, Ина на раскладушке. Горячую воду отключили, а она по заключённому соглашению с врачом обязана была мыть полы. Мыла и наблюдала за лечением.

Утро, нянечка меняла деткам промокшие до нитки простынки и ползунки. Тогда про памперсы и не слышали. Детям всем нет и четырёх лет, самой маленькой годик. Все они просыпаются с утра и, несмотря на уже сухое белье и штанишки, плачут, потому что щиплют опревшие не подмываемые попки. Как тут выдержишь? Ина грела воду и протирала каждого малыша мягкой салфеткой, потом мазала уже не заживающие раны детским кремом.

Следующая экзекуция после обеда – горчичники. Дети, завидев медсестру, поднимали рёв, который продолжается двадцать минут, усиливаясь с каждой минутой. Горчичники, поставленные быстро и ловко нянечкой, жгли неимоверно. Их бы ставить с маслом, но до этого ли им? Почему горчичники в инфекционной палате? Потому что почти все детки кашляют от холода или бесконечного рёва. По окончании лечения, обессиленные, в соплях и слезах, дети засыпали, вскрикивая и дёргаясь.

После полдника дети оставались абсолютно одни. Снова понос и слёзы. Надо подойти к каждому ребёнку, успокоить. Через три дня Ина уже падала от усталости, но заснуть не могла. Пришлось на третью ночь пойти на поклон к ночной медсестре, чтобы та дала успокоительное, хоть какое-нибудь.

– Откуда у нас? – удивилась та, но дала все же две таблетки, и Ина заснула. На следующую ночь, промучившись до двух часов, Ина снова поползла к ней за спасительной химией.

– Мне вчера так помогли…

– Аспирин? – медсестра от души рассмеялась.

На пятый день у Ины поднялась температура, и её с удовольствием выставили вон. Её Алёнка осталась совершенно беззащитной на целых семь оставшихся дней. Теперь и ей визжать от горчичников, поставленных не через промасленную салфетку.

После выписки Ина долго залечивала её опревшую почти до мяса попку и мечтала расстрелять всех медсестёр и нянечек. За что? За то, что их не хватает на всех деток? За то, что они получают мизерную зарплату и не горят желанием ухаживать за чужими больными и обгаженными детьми?

Ина старалась не прикасаться ко всем своим прошлым страданиям. Так защищает себя психика, заблокировав память о них, но вот вспомнила, потому что дочь упрекнула её в равнодушии. Это не равнодушие, это признак того, что лимит на страдания исчерпан и грузить их больше некуда.

Только после этого и приходит тот самый философский взгляд на мир, с помощью которого Ина успокаивала дочь. Они с мужем молоды, здоровы, поэтому будет у них ещё столько детей, сколько захотят. Было бы желание. Таким образом Ина пыталась хоть как-то настроить Алёну на волну оптимизма, только бы та не впала в депрессию.

Так хотелось, чтобы родился внучок! Кислотная слеза выползла из глаза и прожгла щёку Ины.