Тина Вальен
Русская сага. Брак. Книга вторая

Чужой дом

Не ходи в чужой монастырь со своим уставом.

(Пословица)

По материнской линии Пугачёвы вели свой род от мелкопоместного дворянства, а по отцовской – из зажиточного крестьянства. Деда Ивана после революции должны были раскулачить и сослать в Сибирь, а он порезал скот, сжёг свой дом и в один миг превратился в бедняка, таким радикальным образом избежав ссылки.

У деда Ивана было три сына и дочь. Старший сын умер в сорок восемь лет, младший во время войны стал Героем Советского Союза и тоже умер, не дожив до пятидесяти, а средний после ФЗУ пошёл работать на станкостроительный завод и дослужился до начальника одного из самых крупных цехов. Это и был Свёкор. Высокого роста, с орлиным носом, не красавец, он выковал в себе такую волю, что даже сильное заикание не мешало ему чувствовать себя королём. В военные годы, когда большинство мужчин было на фронте, он снискал себе славу ловеласа и честно злоупотреблял служебным положением в этом вопросе.

Потом его взяла в плен красота задорной и смелой девушки с примесью польской крови. Плен длился до первого ребёнка-сына и перешёл в брак, иначе секир башка: партком! Девушка умела постоять за себя. За первым сыном родился её будущий супруг, а за ним долгожданная Доченька.

Главной заботой уважаемой свекрови оставался муж, кормилец и бабник. С его многочисленными любовницами она воевала всеми возможными способами и побеждала, после чего стала бороться с приступами астмы и снова не сдавалась. Приготовив ужин, она высовывалась в окно и смотрела на остановку трамвая в ожидании супруга, чтобы вовремя разогреть еду. Иногда ожидание затягивалось, свекровь нервничала.

Свёкру было наплевать на всех, он продолжал жить в своё удовольствие: строил подчинённых на работе и нахлебников дома. К Ине он относился вполне доброжелательно, внучке улыбался, считая это достаточным. Одним словом, семья как семья, которая для Ины так и не стала родной, но это была уже её личная проблема.

Муж Игорь очень скоро оброс друзьями на заводе и после тяжёлой рабочей смены стал заходить с ними в гаражи, построенные рядом с проходной, чтобы выпить водочки и закусить её килечкой. Ине грозила участь свекрови по статье «ожидание», исключая её часть под грифом «измена». Она была благодарна мужу за полное осуждение отца в этом вопросе, но за пьянство устраивала разгон.

Денег хватало только на питание, жизнь от получки до получки убивала даже маленькие радости, но вскоре и Ина вышла на прежнюю работу в смену по двенадцать часов: день, ночь, два дня выходных, и жить стало веселей. До работы приходилось добираться сначала на трамвае, потом – на электричке около часа. Если она работала, то дочку из детского сада забирал муж, иногда он просил об этом мать, которая устроилась на работу совсем рядом с садиком. Всё прекрасно, но однажды Ина приехала с работы после дневной смены в девять вечера, а в комнате пусто.

– Где мои? – в ужасе спросила она свекровь.

– Не знаю, – равнодушно ответила та.

Ина рванула в детский сад. Сторож сказал, что Алёнку забрала воспитательница, живущая за городом. Она записала её адрес, поехала на вокзал, единственное место, где можно было взять такси, и уже на нём помчалась в пригород, с трудом разыскав уже в полной темноте дом воспитательницы. Пришлось всех будить, долго извиняться и забирать уже спящую дочь. Всю обратную дорогу она проплакала. Пресвятая Дева, как можно не забрать из сада собственную дочь?! Неужели ответственность и долг для мужа пустой звук? А тот уже метался дома в праведном возмущении, объясняя ей, что Алёнку обещала забрать мать! Короче, ответственность и долг у мужа были, но он потихоньку стал их сплавлять другим, чтобы не отягощали жизнь.

Заснуть Ина не могла. Сначала ей хотелось, чтобы родители мужа любили Алёнку так же трепетно, как и её родители, чего не случилось. Теперь надо привыкать к тому, что и муж не любит дочь так, как мечталось. Как любил её саму папа в далёком солнечном детстве. Это очень трудно признать и принять. Трудно… до не проходящей сердечной боли.

Завтра она проснётся и уже с осознанных позиций спокойно примет эту реальную нервнопаралитическую жизнь. Ничего другого не остаётся. Муж оправдался и заснул сном праведника. Толстая кожа у пацана. Кто мешает ей нарастить такую? А тут ещё зимние сапоги порвались, не выдержав бесконечной зимы, а денег на новые не хватает…

Весна всё же пришла, как и практика Ины в школе. Третий класс. На вопрос, кто хочет ответить, все тянут руки, что приятно. Но ответ знают не все, что смешно, и Ина не может скрыть улыбку. По фамилиям в журнале обнаружила, что в классе учится младший брат Юры, последней её любви. Сердце ёкнуло.

Вспомнилось, как они с Игорем, где-то через месяц после свадьбы, радостными и весёлыми возвращались с пикника и почти на ходу заскочили в трамвай, в котором ехал Юра. Она его не заметила, зато Игорь, захлёбываясь от самодовольства, рассказал, как тот, увидев их, покраснел так, словно горел изнутри. Вот ведь как получилось… интересно. Юра вынужден был жениться на нелюбимой девушке, а через год и она была обязана выйти замуж… Прямо по Цветаевой:

 
Я от горечи – целую
Всех, кто молод и хорош.
Ты от горечи – другую
Ночью за руку ведёшь.
 

Когда-то ей невыносимо больно было даже представить, что Юра возьмёт за руку другую, не говоря о большем. С ним никакой чужой дом не испугал бы Ину, а вот рядом с Игорем этого не получилось. Мало того, иногда казалось, что в своей родимой семье её муж и сам чужой.

Любимой неугасимой звездой семьи Пугачёвых был старший брат Игоря, который неожиданно бросил университет, потому что тоже решил жениться. До этого он, по его же собственному признанию, был искусным соблазнителем женской половины столицы и выбрал среди них самую умную и самоуверенную. Им отгрохали свадьбу с родней.

Жена, полноватая блондинка, учила в Москве японский язык, была остроумна и очень амбициозна. Её отец был Начальником в их городке, позже Ине придётся поработать под его руководством. Детей у них не было, но прожили они вместе довольно долго. Вот в их семье кипели куда более крутые страсти, чем у Ины с Игорем.

Теперь о Доченьке, младшей из семейства. Её любили, холили и лелеяли с детства. В четырёхкомнатной квартире выделили собственную комнату. К десятому классу стали собирать приданое. Она редко выходила из своего гнёздышка, до маленькой племяшки иногда снисходила, потому что малышка просто-таки рвалась через вечно закрытую дверь к таинственной королеве в шикарном махровом халате с капюшоном.

Иногда дверь сама открывалась, и Алёнка легко просачивалась в комнату, спеша показать тёте всё, чему научилась. Начиналось представление со стихами, песенками и… балетом. Однажды, увидев танец умирающего лебедя по телевизору, она начала тренировки, чтобы повторить его. Эта страсть к высокому искусству заставляла всех хвататься за животы от смеха, потому что Алёнка не отличалась в три года хрупкостью.

Постепенно Ина приняла жизнь в чужом доме, поскольку ничего другого не оставалось. Науке хитрой ласковости её никто не учил, а строптивый характер вредил ей ещё долго. Могло спасти поведение толстокожей хабалки, но случившаяся после родов болезнь добавила нервозности и уязвимости.

Исчезла ещё одна иллюзия о существовании тёплых отношений между свёкрами и невестками. Они, конечно, случаются, но при другом раскладе, когда за невесткой стоит стеной сильная и не бедная родня. Во все времена, даже советские. А если ты бедна, будь вежлива и терпелива!

Ину уже осчастливили, приняв в семью и прописав в квартиру, а она этого главного почему-то не оценила. Видимо, потому, что никогда и нигде не чувствовала себя человеком второго сорта. Не те книги читала, а те, которые надо было читать перед замужеством, ещё не написали. Ещё со школьных лет она привыкла к уважительному отношению к себе, легко добилась этого среди коллег по работе, а семья мужа продолжала смотреть на неё свысока. Ина старалась этого не замечать, но не чувствовать не могла. Это было слишком непривычно, это давило и мешало расслабиться. Ей бы чуть прогнуться под этим давлением, а она сопротивлялась, ещё не понимая, что гибкость спасает от излома, поэтому и сломалась.

Поплачем?

На обиженных воду возят. Их болезни косят.

(Пословица)

Если быть честной, то Ину сломали стрессы: дородовой, сами роды и послеродовой. Их непрерывная череда не дала никаких шансов выстоять. Токсикоз после беременности, вынужденное замужество и переезд в семью мужа выбили её из привычного образа жизни, а утрата привлекательности лишила уверенности в себе. После родов замучила тахикардия, плохой сон и не понятные самой обиды.

Обратись она к врачу с этими симптомами вовремя, можно было бы помочь своей эндокринной системе. Именно она позволяет организму приспособиться к постоянно меняющимся условиям внешней и внутренней среды и поддерживает его нормальную жизнедеятельность. Роды окончательно нарушили её работу, и уже через год после них её здоровьишко приказало долго жить и пало на милость, которой в ближайшем окружении не наблюдалось.

Бессонные ночи с грудным ребёнком сменял трудный день, и всё повторялось до бесконечности. Тяжелее всего давались прогулки зимой. Сначала надо было спустить с четвёртого этажа коляску, подняться, одеть ребёнка, натянуть на уже мокрое от пота тело верхнюю одежду, взять в охапку укутанную Алёнку, спуститься, уложить в коляску и отправиться гулять с заездом в магазин. Так два раза в день. Между прогулками надо приготовить, накормить, постирать, погладить и, наконец, укачать малышку на ночь. До вечера Ина еле дотягивала, падала в постель рядом с мужем, надеясь на крохотное сочувствие.

– Ну, что, мамочка, устала? Рученьки дрожат, ноженьки не держат? – «сочувствовал» муж и с усмешкой предлагал верное средство, – поплачем?

Ина отворачивалась и плакала. Прямо рефлекс какой-то. Игорь удивлялся такой реакции на шутку и пытался успокоить. После слёз и утешений ей становилось легче, и она засыпала до первого плача ребёнка. Снова засыпала, но среди ночи начинали невыносимо болеть суставы, заставляя тихонько подвывать. Потом стали дрожать руки и голос, вплоть до заикания.

Как ей не хотелось снова сталкиваться с советской медициной, но пришлось. Ина сидела перед врачом и рассказывала о том, что сама никак не могла понять:

– Откуда у меня, женщины с нормальной психикой и уравновешенным характером появились все признаки истерички? Почему теряю вес, задыхаюсь, раздражаюсь? Почему уже с утра у меня нет сил что-либо делать? Только боль в суставах не удивляет. Она у меня хроническая.

После осмотра и сдачи всех анализов врач дала ответ на все её вопросы:

– Это не ваш характер изменился, а работа эндокринной системы, что часто случается после родов. У вас жуткий тиреотоксикоз из-за диффузного зоба третьей степени. Скажите спасибо, что не рак! Как вы с таким диагнозом столько протянули? Срочно в больницу!

В больнице Ину положили не в палату, а на единственную койку в конце длинного коридора. Всего лишь на ночь, успокоил врач. Как жесток мир! Она рыдала, уткнувшись в подушку, всю ночь.

Потом была огромная палата. «Когда я упал на самое дно, снизу постучали», – сказал мудрец. У многих из пациентов дно болезни было гораздо глубже, чем у неё, что вдохновило.

Замужество

Замужество не брак, а медаль «За мужество».

(Народный юмор)

Больничная палата на две койки. На них лежат две молодые женщины. За окном ночь. Тусклая лампочка под высоким потолком освещает всё мертвенно бледным светом.

– Ни стыда, ни совести… – вздыхает одна из них, худющая блондинка с отросшими русыми корнями волос, собранными в хвостик.

– У кого?!

– У моей бессонницы. Только закроешь глаза, она мозг включает…

– И мне мысли дурные в голову лезут: есть ли жизнь после жизни? – жалуется другая, более ухоженная молодая женщина в теле и с модной стрижкой.

– И что решила?

– После жизни не знаю, а после свадьбы – нет. Отгремел марш еврея, а потом хоть трава не расти.

– Какого еврея?!

– Мендельсона, – соседка хихикнула. – Забыла уже даму из общей палаты?

Там их было восемь, и у каждой история, естественно печальная, а очень полня и самодовольная дама из торговли подводила один и тот же итог: «Это всё евреи виноваты!»

Однажды кто-то возмутился:

– Ну, где ты видишь этих евреев?! Я, например, не знаю ни одного среди коллег.

– В колхозе своём, что ли? Еврей в колхозе?! Ха-ха! Ещё «Еврей – дворник» – самые короткие анекдоты. Они гнездятся в других прикормленных местах. И здесь где они? Ау! Все в «Кремлёвке» лечатся или за границей.

Доказывать ей, что сукиных наций не бывает, было бесполезно. Худая блондинка, вспомнив торгашку, нервно хихикнула и сказала:

– У той дамы во всём евреи виноваты, у других – коммунисты. Помнишь у …Иртеньева, блин, еврея… – внутри женщины с хвостиком уже всё дрожало от смеха, – Глаз заплыл. Пиджак в пыли. Под кроватью брюки…

– … до чего же довели коммунисты-суки! – сходу продолжила вторая.

Посмеялись. Помолчали.

– Да, свадьба – на крыльях, семейная жизнь – на носилках, как у меня. Недаром все сказки заканчиваются свадьбой, потому что после неё уже не сказка, не песня, а драма, – продолжила разговор женщина с модной стрижкой.

– Радуйся, что драма, а не трагедия. Не нравится драма, преврати её в комедию, – не поддержала её худышка.

– Ты, как понимаю, пробовала, но всё равно лежишь рядом со мной.

– После родов случается иногда сбой систем жизнеобеспечения. Кстати, надо подкрепиться!

Худышка достала из тумбочки кефир с булкой и начала есть, а соседка вздохнула и сказала:

– Сбой… И почему-то только у женщин! Злая наша судьба и доля.

– Долюшка женская, конечно, не мармелад, но разве мужчинам легче, например, на войне?

– Как исключение!

– Но ужасное. А мы рожаем сами себе счастье. За него и пострадать не грех. У меня оно одно – доченька, у тебя – два!

– Счастье, когда и муж его разделяет вместе с тобой.

Худышка выбросила пустой пакет в корзинку, залезла под одеяло и только после этого заговорила:

– Не могу вспомнить, но где-то я прочитала: «Клянусь любить тебя в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит нас». Помню только, что прочитала и чуть не заплакала. Так красиво! До слёз…

– Может быть, в церкви слышала?

– Нет. Читала.

Обе замолчали. В палату без стука зашла медсестра, выключила свет и ушла.

– Ты хочешь спать?

– Нет. И зачем ты вспомнила эту клятву? У меня была шикарная свадьба, по-мещански богатая… но, всю эту пышность маскарада я поменяла бы на исполнение супругом этой клятвы.

– У Пушкина не пышность, а ветошь маскарада…

– Ветошь ещё точнее. Меня больше волнуют слова: «любить в болезни и здравии». Если по совести, то без всяких клятв в человеке должно быть элементарное сочувствие к заболевшему человеку. У моего мужа оно только пока к котятам проросло, а мне после заболевания не сказал ни одного слова поддержки. И после родов не жалел, не давая времени на восстановление.

– Откуда у мужчин может взяться сочувствие, если они не болели и не рожали? Чтобы нас понять, им надо хоть раз родить или хотя бы представить, как ребёнок проходит через их канал… Каждый раз не могу удержаться от смеха от такой картинки.

– Да чтоб канал порвался, и на него пяток швов наложили! А жена с идеальной фигуркой рядом от нетерпения настаивала на скорейшем исполнении супружеского долга.

Обе от души посмеялись, потом молодая женщина с модной стрижкой вытерла выступившие от смеха слёзы и уже спокойно сказала:

– Картинка смешная. Но, чтобы хорошо относиться к жене и детям, не обязательно самому рожать. Надо просто быть человеком.

– И добавь: ответственным, честным, благородным, добрым и заботливым. Мой папа такой. Своего мужа я другим не представляла. Кстати, он вполне соответствовал моим ожиданиям, как и я – его. Вот только роды всё изменили. После них муж вместо гарантированного секса с хорошенькой женой получил ребёнка, бессонные ночи и измождённую истеричку.

– К не менее измождённой жене в общей палате муж каждый день бегает! А что ждать от моего, если жениться его заставили, клятв не давал? И попала я в семейный ад.

– Я сама замуж не хотела, но пришлось выйти ради дочки. Теперь смотрю, как муж носит нашу кроху на руках, и радуюсь. Он тоже не собирался так быстро становиться отцом, но после рождения с удовольствием нянчился с дочкой и мне помогал во всём. Жаль, не долго, но, как говорят другие мамочки, для молодых отцов это в пределах нормы. Я, как молодая мать, тоже подвела семью и заболела…

– Вроде рождение детей – это богоугодное дело, но почему-то оно становиться наказанием…

– Не наказанием, а испытанием, – поправила худышка. – Ребёнка родить – не в туалет сходить. Слишком большой стресс, а мы к нему ещё добавляем обиду на мужа. Надо срочно заканчивать с истериками и выздоравливать! – худышка помолчала, а потом улыбнулась и добавила, – Сначала я поправлю здоровье, а потом верну свою внешнюю привлекательность, после чего, надеюсь, ко мне вернётся и внутренняя уверенность в себе. Пока на это сил не хватает… и денег.

– Мне больше всего хочется избавиться от тирании, – призналась её соседка. – Выйду из больницы и снова попаду в тюрьму, в которой надзиратели будут плевать на моё мнение, заставят жить по их законам и снова доведут до края. Пока их нет дома, приучаю детей с лишним весом к диете, на прогулке заставляю играть в подвижные игры, но потом приходит с работы бабушка и заваливает их шоколадом с тортиками, игрушками и обновками, а они виснут у неё на шее и визжат от счастья. Вижу её злорадный взгляд и ухожу в свою комнату реветь. Все мои попытки выйти на работу, а детей отдать в детский сад для социализации воспринимают в штыки.

– Тюрьма и надзиратели – плохо. Но тюрьма удобная и богатая! Продукты приносят, одевают, ты рядом с детьми. Расслабься и кайфуй. Моя знакомая тоже не работает: встаёт, кашей деток накормит и начинает пёрышки чистить. Потом в парке с ними гуляет, укладывает спать и сама спит. Только перед приходом свёкров и мужа ставит кастрюлю с водой на плиту, включает стиральную машинку и оставляет в центре комнаты пылесос с намёком: «Извините, не успела!» Свекрови приходится первое варить и котлеты вертеть на неделю вперёд. Поскольку она и детей не учит, их пришлось в садик отдать. Теперь пропадает в парикмахерской и в магазинах. И муж её обожает! Разве не умница?

– А мы, значит, дуры. Недавно читала детям Киплинга. Неужели для того, чтобы дать отпор бандер-логам, нужно стать удавом Каа? Не хочу!

– Тогда беги из джунглей или… «во глубине сибирских руд храните гордое терпенье»!

– Из-за терпенья я сюда и попала.

– Да и я не от великого ума лежу рядом с тобой. Скажи, разве можно назвать меня умной, если я ухитряюсь обижать саму себя? Во время беременности мне до смерти хотелось фруктов, мяса да икорки, а я на декретные деньги сделала ремонт в комнате и купила мебель.

– Меня от икры и мяса всю беременность воротило.

– Тебя от достатка тошнило, меня – от недостатка. С другой стороны, голод меня спас, иначе бы я вообще не разродилась. Дочка и на голодном пайке набрала больше четырёх кило. Такая вот во мне скрытая сила!

– Господи, в чём только душа держится, а она ещё и силой хвалится, – рассмеялась полненькая. – Интересно получается. Ты, с сильной волей, сломалась, а меня, безвольную, поломали. Результат один – больничная палата, в которой обе лежим и рассуждаем о том, как судьба играет человеком.

– И что за зверь такой, эта судьба? Только и слышу о ней со всех сторон, да и сама этим словом частенько жонглирую.

– Судьба, в обывательском сознании, – это неразумная и непостижимая предопределённость событий и поступков человека. Я считаю, что такое явление существует, оно ведёт человека по жизни, и никакую волю ей не противопоставить, хоть веником убейся.

– Зачем убиваться? Надо постараться увидеть даже в худшем её варианте какой-то плюс.

– И он же крест…

Ина, одна из этих двух молодых женщин, та что с хвостиком, была счастлива, что попала в больницу как раз тогда, когда дочь Алёнка совсем привыкла к детскому саду. Теперь с ней может справиться один Игорь, а она несколько недель отдохнёт в больнице.

Врач пообещал ей полное выздоровление, если она исключит из жизни все переживания, бессмысленные обиды, а вместо них включит в неё хорошее питание и ночной сон продолжительностью не менее восьми часов.

Придётся ей после отпуска и защиты диплома искать другую работу, потому что врач категорически запретил дежурства в ночную смену. С новым дипломом сделать это будет легче, но его ещё надо получить, что никакого спокойствия не обещало.

В десятиместной палате, куда её сначала положили, уже лежали семь женщин с аналогичным диагнозом. Ина взяла с собой три книги Льва Николаевича, надеясь в больнице осилить его до конца, но это не всегда получалось. Сначала одна из женщин начинала рассказывать о причинах заболевания, потом другая продолжала, и разговор в палате не прекращался. Вскоре Ина подружилась с Дарьей, самой интересной из всех, но её перевели в отдельную двухместную палату.

– Свекровь организовала. Сначала «довела до неё», потом организовала, – тоскливо сообщила она Ине и предложила, – перебирайся ко мне, будем читать в тишине.

Через неделю, начитавшись, они всё же разговорились. Оказалось, что они обе окончили педагогический институт – центр производства интеллигентов их провинциального городка. Её история «жили-были» отличалась от Ининой лишь нюансами, что и потрясло.

Муж Дарьи был единственным сыном торговых работников, по тем временам «мещан во дворянстве». Сокурсники считали его нарциссом бестолковым, а он сам себя – элитой. Даша, отличница-скромница, выросла в семье учителей и мечтала совсем не о таком парне. Началось с того, что брат отца Дарьи, декан института, дрогнул перед «благодарностью без границ» и пристроил Сынка благодетелей на иняз. Парень совсем не тянул учение и прилип к сокурснице Дарье как к спасательному кругу. Она – его бесплатный репетитор, он – её проводник в элитную тусовку. Не замечая сопротивления, он таскал её за руку на все вечеринки, балдея от собственного благородства и напропалую флиртуя с другими, красотками. Суетился он неутомимо, считая, что активно живёт.

Его родители плавились от улыбок при Дашином появлении в доме, привечали, потчевали, шмотки доставали, вплоть до выпускного вечера, ибо после него она была не нужна. Оказывается, что богатая невеста и доходное место Сынку уже были уготованы.

А он, бестолочь, взял и сломал все их планы: на выпускном вечере напился сам, подсыпал что-то Дарье в шампанское и лишил, на спор и на потеху свите, последнюю девственницу курса чести и достоинства. Пошутил парнишка и попал, как кур в ощип. Точнее, как молоденький петушок.

Скандал был жуткий, но тихий. Его устроил дядя, естественно за спиной обесчещенной племянницы. И свадьба состоялась. Дарье было всё равно. Все пять лет она засматривалась на другого парня и уже устала ждать хоть одного ответного взгляда, да и к Сынку привыкла. Плюс беременность. Только после неё и узнала, что такое искренняя ненависть и презрение, которые в полной мере получила от свёкров.

Их собственный дом, забитый дефицитом и пылью, лёг на её плечи. Все остальные – свободны, в том числе и сынок. Её тыкали и тюкали с нескрываемым наслаждением за всё. К новорождённому ребёнку ночью не подходили, зато в свободное от работы время тетёхались с ними до одурения, нарушая с трудом выстроенный режим дня. Это был только их ребёнок, а мать при нём нянька, дура, идиотка.

Через полгода случилась новая беременность, ибо предохраняться муж не хотел, и родители его считали, что сестричке нужен братик-погодок. Через год после рождения второго ребёнка Дарья окончательно выбилась из сил и слегла. Врач установил заболевание щитовидной железы и объяснил ей, что одной из причин её заболевания является эмоциональное напряжение: она очень долго молчаливо проглатывала обиды. Как их не проглатывать, он не объяснил, предложив им взамен таблетки, что не совсем устраивало Дарью:

– Я заболела не от гормонального сбоя, как ты, а от психологического террора! Одно время каждую обиду в дневник записывала, потом счёт потеряла. Глупо. В дневник надо записывать только то, что приятно будет вспоминать, – закончила она последним признанием свой рассказ.

– Я тоже вела дневник, – призналась Ина.

– Иногда хочется с кем-то поговорить, пусть и с дневником, – добавила Дарья.

– Когда-то я мечтала стать писателем. Как давно это было.

– Меня даже печатали…

– Вот и начни писать книгу, это отвлечёт от болезни, – предложила Ина.

– О бабьей юдоли? У меня у одной она такая и никому не нужная.

– Ты разве не слушала истории жизни всех пациенток нашей бывшей палаты? Истории жизни, перешедшие в истории болезни? У одной неё такая юдоль! Слово-то какое древнее нашла. Тогда послушай о моей, «весёлой». У тебя есть рядом папа, мама, дядя, тётя, а у меня – никого. С семнадцати лет все решения принимаю сама, а потом за них же и отвечаю. Так хотелось почертить, когда накрыли страсти! Слишком рано для замужества, сказала я сама себе и не позволила впасть в грех. В двадцать два года меня снова накрыло, и я снова чуть не сгорела от любви, но на этот раз этому помешал его величество Случай. Ни секса, ни свадьбы. Отстрадала по полной программе. Вот тут-то гормон взбунтовался окончательно и потребовал секса без всякой любви. О браке и мысли не было, но наша дочь посчитала иначе… Мой муж хороший парень, но к браку не готов ни по каким статьям. Пока старается соответствовать, а тут я заболела и ещё больше напрягла обстановку: то – не так, это – не этак! Так кого винить?! Думать надо было, когда ноги раздвигала. На ошибках учатся, после ошибок – лечатся.

– А им думать не обязательно?! – возмутилась Дарья.

– Нет. Не им же рожать. И не стоит изображать жертву. Вчера ты заснула, а я ещё долго гоняла мысли. Или они – меня? И снова сделала вывод, что сами виноваты.

– Винить себя, значит усугублять депрессию.

– А ты посмотри на нас с тобой с другой точки зрения, например, подруг. Многие считают, что мы удачливы, потому что таких классных парней отхватили.

– И нас не в помойном ведре нашли! Почему какая-то невежественная сила имеет право меня унижать?

– Даш, вчера перед сном мои мысли выстроились в чёткую логическую цепочку, я интуитивно искала какой-то позитив… и нашла. С какой мысли это началось?

– С вины?

– Нет. С ошибки. Ошиблись мы и наши мальчики. Мальчики, по-другому их не назовёшь. Инфанты незрелые. Они нас обманули, мы их за это наказали. Собой. И тоже сделали глупость. Теперь лежим, страдаем. А они, не нагулявшиеся вволю, счастливы в семейной тюрьме?

– Осталось только моего подлого муженька пожалеть!

– Лучше его пожалеть, чем себя. Жертвой быть унизительно.

– Хочешь сказать, что мы, охотницы, поймавшие ягнят? – Дарья рассмеялась.

– Натяжка, но чувствуешь, как на душе полегчало?

– Чувствую, чувствую! Ты чаще не спи, опиум моей души. Охотники стали жертвой сами.

– Теперь не будем тратить время на разборки причин, мы имеем следствие, печальное для обеих сторон. Надо искать выход. Итак, мужья у нас – вечные мальчики со всеми выходящими последствиями, поэтому ответственность надо брать на себя.

– Мало существующей? Грузи больше!

– А что ещё остаётся делать? Попробуем совершить подвиг: изменить себя. Эту мысль я где-то прочитала…

– Они, значит, пусть ищут причину для оправдания своего образа жизни, а мы будем искать средства для увеличения своей силы тяги семейного воза?! Сразу после больницы! Кто хочет перемен, тот ищет средства?

– Вот именно! Ты хочешь жить так, как живёшь?

– Страшно подумать, что вернусь в этот ад.

– Переезжай к родителям или в отдельную квартиру. Это мне из комнаты можно убежать только в глухую деревню без водопровода и унитаза, а у твоего мужа есть отдельная квартира!

– Муж на иждивении родителей и голоса не имеет. Я – иждивенка иждивенца и лишена всех прав. Уйти могу, но детей потеряю. Ввязывать в войну родителей не хочу, они считают, что я в раю. И не только они. Одета, как куколка, столы для гостей ломятся от деликатесов, машину вожу, дети лопаются от гемоглобина. Все осчастливили меня насильно. Все ждут благодарности. Тупик как совокупность непреодолимых обстоятельств.

– Ищем выход…

– У дяди связи, хотел отправить нас за кордон, меня – в качестве переводчицы, а муж – следом за мной пристяжным иждивенцем.

– У тебя же фишка: два иностранных языка! Рви туда. У меня хуже: ни дяди, ни языка. И почему никто не надоумил меня поступить на факультет иностранных языков? У такого диплома масса возможностей!

– Завтра выходной, дядя приедет меня навестить, – Дарья вскочила с кровати, – поговорю с ним! Не надо печалиться, вся жизнь впереди, – запела она и весело закружилась по палате.

– И я о том же, – засмеялась Ина.

– За кордон! – крикнула Дарья. И, плюхнувшись на стул, продолжила, – Там беременность не становится приговором, как в нашей стране. Как-то приехала к нам двоюродная тётка, работавшая два года за границей, и я случайно подслушала, как она с мамой шепталась. На Западе давно существуют противозачаточные таблетки, а у нас обыкновенный залёт калечит судьбы. У них есть несколько видов каких-то специальных прокладок, а здесь мы, женщины, просто обречены на муки вечные.

– Согласна. Моя знакомая жила в Германии с мужем, военным, и горя не знала. А здесь у неё таблетки кончились, и стала она залетать по два раза в год. Ей даже опыт не помог.

– За наши муки и терпение мужья должны нам памятники ставить при жизни…

– И вручать медаль «За мужество», – добавила Ина. – Даша, для тебя мы выход нашли, а мне осталось только выжить и короноваться на престол.

За те три недели в больнице о чём только они не говорили. Дарья возмущалась:

– Ага, до брака они все ласковые котики!

– А мы – кошечки без коготков, милые и пушистые, – защищала котиков Ина.

– Эти четыре года замужества я на ведьму стала похожа, волосы клоками выпадают… – жаловалась Дарья.

– Согласись, что для мужских чувств испытание не из лёгких, – хихикала Ина, сохранившая в себе некую малость самокритики. – Говорят, что надо находить время для ухода за собой.

– Когда? В двадцать пятый час суток? Потому что в остальное время я няня, воспитательница, повариха, уборщица, прачка, рабыня на огромном огороде и самка для мужа. У меня уже нет сил перетряхивать перины, меха и горы тряпок! Их основную торгашескую сущность.

– А кто они в торговле? – спросила Ина.

– Он работает заместителем директора Торга, она из продавщиц перешла под его крыло.