Татьяна Полякова
Летний детектив для отличного отдыха

Ни о чем себя не спрашивая – нельзя, нельзя! – Плетнев сунул ноги в Витюшкины галоши, перелез через малинник на той стороне участка и через две минуты уже загребал алюминиевой ложкой из глубокой тарелки гречку с тушенкой и с удовольствием посматривал на миску нажаренных кабачков, про которые Валюшка сказала, что это чистый сахар, а не кабачки.

Витюшка предложил было «по стопочке», но Валюшка заругалась и заявила супругу, что он после этих самых «стопочек» делается «совсем дурной», а она таким его не любит.

– И зачем я только на тебе женился? – поинтересовался Витюшка, нисколько не огорченный отменой «стопочки». Его загорелая физиономия и даже лысина выражали полное довольство. – Был бы сейчас человек, а так чистый подкаблучник!..

– Подождите есть, мужики! – вдруг завопила Валюшка так, что Плетнев выронил ложку, а более привычный внук Артемка сделал вид, что подавился от неожиданности. – Чеснок-то! Чеснок забыла!.. Кабачки без него, что силос!..

– Силос! Сама ты силос!..

Валюшка выбралась из-за стола – Витюшка игриво шлепнул ее по обширной попе, она игриво взвизгнула – и умчалась за чесноком, без которого кабачки – силос.

– Вот жизнь-то, а? – сказал Витюшка, проводив ее глазами.

– Что жизнь? – Плетнев подбирал гречку с тарелки, никак не мог остановиться, так вкусно ему было.

– Хорошая штука, говорю! А, сосед?

Плетнев пожал плечами.

– А чего? Плохая? У тебя жена-то имеется?

Плетнев с полным ртом сказал, что сейчас уже почти не имеется.

Витюшка огорчился.

– Ну, это ты зря, Леш. Чего там!.. Куда без жены-то?.. Они, конечно, язвы все, не приведи господь, но если уж на свою напал, так и держись ее! А так, десять раз жениться-разводиться, с ума спятишь! – И он прихлопнул на шее слепня. Оглядел со всех сторон и выбросил за плечо. – Или чего? Ты как все современные, что ли?..

Плетнев выдохнул, утер лоб и не удержался, подцепил из миски кабачок.

– Привозил бы сюда-то ее! У нас тут красота такая! Глядишь, и наладилось бы!..

– Очень у тебя все просто, – буркнул Плетнев. Кабачки и без чеснока оказались чистый сахар.

– А тебе чего, Леш, охота, чтоб сложно?.. Оно, конечно, каждому свое, только мы люди простые, по простоте и живем, может, чего и не понимаем, да только постарше вас будем…

– Она от другого мужика беременна, – сказал Плетнев, прожевав кабачок. – Куда я ее повезу? Зачем?

– Иди ты! – ахнул Витюшка. – А ты-то куда смотрел, мать твою так и разэдак?!

– Деда, не ругайся, бабушка идет.

– А ты не слушай, чего тебя не касается!

– А как мне не слушать, когда я все равно тут сижу?!

– Вот и не слушай!

– Деда, а чего такое недвижимость?

– Недвижимость, – объяснил Плетнев, – это то, что не движется, понимаешь? Например, земля, огород – это все недвижимость.

– А машина – движимость?

– Движимость, – согласился Алексей Александрович. – И вертолет движимость. И яхта.

– Хватил! – засмеялся Витюшка. – Яхта!..

…Яхту бы надо продать, подумал Плетнев сыто и медленно. Она и покупалась только ради Маринки, а теперь в ней нет никакого смысла.

Ни в чем нет никакого смысла. Только в гречке есть некоторый.

– Вот чеснок-то! Все остыло небось! Витюш, ноги прими, дай я пролезу! Ну, чего вы кислые такие? Полаялись, что ли?

– А дом – недвижимость?

– Ну, конечно.

– Игорян сказал, что мама его дом собирается продавать, а недвижимость очень в цене упала. Это куда она упала?

– Это значит подешевела, – машинально объяснил Плетнев и уставился на Артемку. И Валюшка уставилась, позабыв про чеснок, и Витюшка.

Потом супруги посмотрели друг на друга.

– Любаня дом наладилась продавать, что ли? Да быть этого не может! – заговорили они одновременно, не слушая и перебивая друг друга. – Чего это ей взбрело?! Еще новое дело!.. С чего ты взял-то, Артема, сынок?..

Артемка, которому тема недвижимости уже надоела, сообщил, что так говорит Игорян, а ему сказала мама, и им теперь придется в Тверь переезжать, а может, в Конаково, а Игорян никуда переезжать не хочет, и можно они пойдут на великах покатаются, пока Игорян еще не переехал?

– Иди, иди, сыночек, – рассеянно отпустила его Валюшка. – Может, Игорек чего перепутал, Витюш? Чего это она, с ума сдвинулась? Может, мне до нее сбегать, а?..

– Ты погоди бегать и не стрекочи, стрекоза! Может, это из-за бриллиантов, которые «газпром» у ней нашла?

– Дом продавать?

– А мало ли!.. Может, стыдно ей теперь людям в глаза смотреть! Леш, ты чего молчишь?

– Я ем, – сообщил Плетнев. – Очень вкусно.

– Ешь, ешь на здоровье, я тебе еще подложу!

– Глупость какая-то, – сказал Алексей Александрович, поглядев на кабачки, – с этой вашей Любой. Если она на самом деле собралась продавать дом, значит, получается, она украла драгоценности! Я совершенно уверен, что ничего она не крала, а я редко ошибаюсь.

– Как?! Бриллиант-то у ней в шкафу «газпром» нашла!

– Вот я и говорю – глупость, – поморщившись, продолжал Плетнев. – Что это за обыск? Какое право имели посторонние люди шарить у нее в доме? И почему у нее, а не у вас? – И быстро добавил, ибо глаза и рты у супругов моментально округлились: – Или не у меня?

– Так ведь не у нас и не у тебя, а у ней нашли-то!

– Да его подложить ничего не стоит! Двери день и ночь настежь у всех. Коза у меня все цветы объела! Зашла и меня не спросила. Кстати, чья коза?

– Какая? – спросила Валюшка рассеянно. – Та, которую я выгнала, или та, что сначала приходила?

– А они разные? – удивился Плетнев.

– Кому надо бриллианты в чужой дом подкладывать, Леш? – Витюшка вытряхнул из пачки сигарету и похлопал себя по карманам в поисках спичек. – Что за канитель такая?

– Это другой вопрос.

– Да все один вопрос! Чего тута у нас творится-то?!

– Вам видней, – сухо сказал Плетнев. – Я здесь человек новый.

Витюшка смотрел сердито, ему не нравилось, что у них, в такой прекрасной деревне Остров, происходят какие-то странные и необъяснимые события, а Валюшка ерзала, видимо, порывалась бежать «до Любы», и Плетнев сказал, что сам с ней поговорит. С Любой то есть.

– Только ты тогда уж нам все обскажи подробно, – попросила Валюшка слезно, как будто речь шла о близком человеке. – Чего это такое – дом продавать!.. Да мало ли кто его купит, очень нам нужно посторонних…

И осеклась.

– Вот именно, – сказал Плетнев. – Я тоже посторонний.

Зять Виталий с той стороны улицы покричал Плетневу про огурцы. Если нужны, приходи собирать, они уже пошли.

Плетнев, пытавшийся примотать невесть как оторвавшуюся от ворот цепь, ответил, что пока огурцов ему не надо, но в случае чего зайдет. Солнце слепило глаза, лезло в прорези плотных крон рябин и яблонь.

– А чего там у тебя? – Виталий перешел дорогу и посмотрел. – Так не сделаешь, она, видишь, вот тут разогнулась! Это тебе тиски нужны, обратно загнуть. Да ты просто так накинь!

– Накинь, – сопя, передразнил Плетнев, которого замучили проклятая цепь и пот, капавший с носа. – А коза?..

– Ты думаешь, пролезет?

– Точно пролезет.

Некоторое время они вдвоем пытались наладить цепь.

– Не, – в конце концов сказал Виталий. – Не получится. Хочешь, я тебе замок дам, он не закрывается, но дужкой можно зацепить! До поры перебьешься.

Плетнев, которому было жарко и хотелось как-нибудь отвязаться от дурацких ворот, пошел за Виталием и стоял ждал, пока тот шуровал в сарае. Сарай, как и на участке Плетнева, был сложен из круглых серых бревен.

– Куда ж он делся-то… вчера под руку три раза попадался, пока я тяпку искал… вот всегда так, чего не нужно, все само лезет, а чего надо, не найдешь никогда!..

Алексей Александрович заглянул в душный полумрак, где шуровал Виталий. Сколоченная из толстых досок с косыми поперечинами дверь была открыта настежь и подперта той самой тяпкой, которую вчера зять егеря не нашел. Солнце валилось в проем и растекалось внутри, однако до углов, где было наставлено что-то и навалено, не доставало, плескалось посередине.

– Тут у тестя чего только нет!.. Вон, гляди! – Виталий подбородком показал куда-то, и там, куда он показал, Алексей Александрович увидел мраморный бюст, повернутый носом в стену. – Всю жизнь копил-собирал, кому теперь это достанется?..

– А кому достанется?

– Во, нашел!.. Видишь, он тут не защелкивается, а так зацепить можно. Чего ты спросил?

– Кому достанется?

– Это ты про наследство, что ли?.. Да я без понятия, наверное, родственникам. У него, у Степаныча, племянник жив-здоров, в прошлом году приезжал. Ему, должно быть, а там я не знаю. – Виталий вышел на улицу, и солнце внезапно залило его физиономию, сделав подгоревшие нос и щеки еще более красными. – В общем, я тут последние дни доживаю, да и то потому что участковый попросил пока побыть, а участкового Степаныч уважал очень. Вот я из уважения и… остался.

Плетнев посмотрел на тяжелый, ржавый и холодный замок, который Виталий сунул ему в руку.

…Зачем нужен замок, который не закрывается?

Наверняка там, в глубинах сарая, еще обязательно есть связка ключей, которые не отпирают, кран, который не открывает воду, велосипед, который не ездит, насос, который не качает, шланг, из которого не течет! Зачем все это нужно? Кому оставлено, для чего припрятано? Для того, чтоб «наследники», поминая недобрым словом того, кто оставил им эдакое богатство, часть своей жизни убили на то, чтобы вывезти все это на свалку?!

Плетнев никогда не понимал, почему люди обрастают вещами, как глубоководный кит моллюсками, – со всех сторон? Для чего такая прорва старья? Сам он избавлялся от вещей легко и просто, ничего не хранил. Ему и в голову не приходило, обнаружив в кладовой пионерский галстук, ностальгировать «о безвозвратно ушедшем»!

А о чем можно ностальгировать над старым замком? Сразу и не придумаешь!..

Подбрасывая в руке лязгающий незакрывающимся зубом раритет, Плетнев вышел на солнышко, и тут на глаза ему попался велосипед, прислоненный к крылечку.

– Нравится? – спросил сзади Виталий. – Хорошая штука, дорогая только, собака! Я за него двадцать пять тысяч с копейками отдал. А с другой стороны, тут без велосипеда куда? До магазина три километра, до доринского поворота, где телефон берет, все пять! И в лес, и на речку…

– Николай Степанович вроде говорил, что у меня тоже есть велосипед.

– Ну, ты даешь! – развеселился Виталий. – Сам не знаешь, чего у тебя есть, а чего нету! В сарае смотрел?

Плетнев не стал ему объяснять, что нигде и ничего не смотрел, а такими вещами, как велосипеды, мини-мойки и новый шифер, в его жизни всегда занимаются «специально обученные люди».

– Речка под боком, а ты ни разу искупнуться, что ль, не собрался?

– Я пошел, – сообщил Плетнев, подбросил замок и не поймал. Замок мягко плюхнулся в рыхлую сухую землю возле самых ворот. Должно быть, Виталий что-то тут копал совсем недавно, производил какие-то работы.

Зря Валюшка на него наговорила. Никакой он не тунеядец, а вполне хозяйственный человек, как и сам Алексей Александрович.

Смеясь над собой, Плетнев кое-как продел замок в чугунные уши и критически оглядел свою работу. Даже подергал створки.

…Алешенька ничего, ничего не умеет делать руками!..

Вроде в такую щель коза не должна протиснуться. Хотя кто ее знает.

Через десять минут он выкатил из собственного сарая сверкающий, абсолютно новый шикарный велосипед, который стоял за верстаком, заботливо прикрытый от пыли какой-то шинелью, воровато оглянулся по сторонам, не видит ли кто, взгромоздился, вильнул рулем, чуть не упал и опять оглянулся.

Вокруг царила сонная тишина, только кричал где-то одуревший от жары петух, а отвечала ему почему-то коза. Так они и орали по очереди, то петух, то коза, но их Плетнев не стеснялся. Он снова попробовал взгромоздиться, и дело пошло лучше. Руль хоть и вилял, но Плетневу удалось все же проехать метра полтора. Потом его занесло, и он опять чуть не упал.

Только бы Валюшка не показалась с той стороны забора!

Так он упражнялся какое-то время, уговаривая себя, что нельзя разучиться ездить на велосипеде, а он ведь умел когда-то!.. Вскоре дело пошло веселее.

Велосипед перестал вырываться и крениться в разные стороны, а Плетнев понял, что нужно делать для того, чтобы не падать.

Оказывается, надо просто крутить педали. Как только перестаешь, велосипед сразу падает.

Он еще покатался по розовой плитке, уже наслаждаясь ощущением того, что дурацкий агрегат его слушается, а потом решил поехать на речку.

А то за все время не искупнулся ни разу!..

Он вывел велосипед за забор, накинул крючок, подергал, проверяя, закрыта ли калитка, повернулся и оказался нос к носу с Нателлой Георгиевной.

На этот раз на ней были колониальные бриджи, белая блуза, расшитая цветами, на голове шляпа, в руках корзина, а на шее ожерелье, черт его побери!..

– Алеша! – обрадовалась она и, кажется, сделала движение, чтоб его обнять. Плетнев отшатнулся в ужасе. – Какой сегодня прекрасный день. Как ваша голова?

– Спасибо, прекрасно.

– Вы купаться? Вода чудесная! Я купалась утром, ну, просто парное молоко!..

Хорошо хоть не чистый сахар, подумал Плетнев.

– Вы обдумали мою просьбу? – Тут она заговорщицки понизила голос и интимно придвинулась к нему, как будто у них и впрямь есть какие-то секреты.

– Честно признаться, нет, Нателла Георгиевна. – Ему очень хотелось уехать от нее на речку. Солнце жгло, и слепень привязался, норовил усесться на потное лицо, лез в глаза, в нос, и Алексею Александровичу приходилось все время отмахиваться.

У него страшная аллергия на всевозможные укусы.

– Вы меня огорчаете.

– Я поговорю с Любой и все выясню. Вы, главное, сами ничего не предпринимайте.

– Алеша, огромное вам спасибо! Вы все правильно поняли! Нам так повезло, что вы оказались…

– Вменяемым, – подсказал Плетнев. – А в какой стороне река?

Она поставила корзинку в белую пыль, распрямилась и в полном соответствии с классикой жанра раскинула руки и провозгласила:

– Река здесь со всех сторон! Но пляж, на который мы ездим, вот прямо по дороге. Там будет шлагбаум, вы его объедете, он только для машин. Дальше все время прямо, и с левой стороны будет лужок. Он тоже огорожен, но это мы от всякой живности огородили. Увидите калиточку такую, в нее въедете, там отличный вход в воду, просто отличный! Каждый год песок подсыпают, и никаких стекляшек, железок, ничего!.. Я же говорю, у нас здесь волшебное место, необыкновенное! Ни туристов, ни отдыхающих, никаких подозрительных личностей!

Тут она осеклась, вздохнула и наклонилась над своей корзинкой.

Плетнев слизнул с верхней губы пот и прищурился на солнце.

– Хотите морковки? – упавшим голосом спросила Нателла. – Такая в этом году морковь, просто чудо, а?.. Я покупаю у тети Нюры и дяди Паши. Дядя Паша у нас Мичурин.

– Дядя Паша?

– Я называю его так, хотя он, должно быть, моложе меня. Вот несправедливость. Но его так называют все!

– Женя – его дочь?

– И Женя, и Иришка. У них две дочери. А вы еще не знакомы?

– С Женей знаком.

– Славная девочка, – сказала Нателла фальшиво. – А Иришка на ветеринарной станции работает! Очень хороший звериный доктор! Когда у Николая Степановича Ласка заболела, Иришка ее спасла. Мы так радовались и ликовали. У него была собачка по имени Ласка, и мы все ее очень любили, – пояснила она.

– А Женя где работает?

– Я не знаю.

– Деликатно, – оценил Плетнев.

Непонятно почему, Нателла ему нравилась, несмотря на ожерелье и нескончаемые попытки втолковать ему, какой здесь вокруг эдем пополам с идиллией.

И еще местоимение «мы» его раздражало.

Мы радовались, мы любили, мы ездим на речку!..

Один из вас убил. Другой украл. Ну, что там у нас с эдемом, дорогая Нателла Георгиевна? Ангелы подвели немного?

Меня тоже, уважаемая Нателла Георгиевна! Меня тоже подвели ангелы. Моя жена, чудо красоты и нежности, врала мне день и ночь. Она врала всем – не только словами, мыслями, душой. Она врала мне телом, очень виртуозно. А я ни о чем не догадывался, хоть и не идиот и не душевнобольной. Просто это было особенное, виртуозное вранье! Должно быть, только ангелы умеют так врать.

– Разрешите откланяться? – неприятным голосом спросил Плетнев, взгромоздился на велосипед и поехал.

Красиво не получилось – переднее колесо предательски виляло, а он был совершенно уверен, что Нателла смотрит ему вслед.

И пусть смотрит!.. Он не умеет ездить на велосипеде. Но он никому не врет, что умеет!

Тут Плетневу стало смешно, он захохотал и чуть не свалился.

– Алеша! – вслед закричала Нателла Георгиевна. – Я угощу вас настоящим имеретинским обедом!

– Каким?.. – под нос себе пробормотал Плетнев.

Некоторое время он приноравливался к велосипеду, и к шлагбауму подкатил уже почти лихо. Тут вышла заминка, потому что его следовало объехать слева, попасть в узкое отверстие между столбом и очередным розовым кустом. Алексей Александрович не рассчитал траекторию, завалился в куст и весь ободрался.

Он вылез, независимо оглянулся по сторонам – никого не было на дороге, – осмотрел локоть, который измазался в земле и кровил немного, и выдрал из волос застрявшую колючку.

Фу, как стыдно.

Тут вдруг что-то с силой бабахнуло, раздались шаги, в ближайшем заборе – глухом, коричневом, здесь почти ни у кого не было таких заборов – распахнулась калитка, и из нее выскочила фигуристая Женька.

Она выскочила почти под колеса Алексея Александровича. Он, не ожидавший ничего подобного, отшатнулся и не справился с управлением, велосипед опять повалился в куст. Плетнев не удержался и повалился следом. Велосипед загремел и зазвенел звонком.

Девушка не обратила на него никакого внимания. Она бежала и рыдала сквозь стиснутые зубы так, что плечи у нее ходили вверх-вниз. Она подлезла под шлагбаум, чуть не упала и побежала по пустой жаркой белой дороге.

Плетнев выбрался из куста и посмотрел ей вслед.

Что могло случиться с девушкой, всегда безмятежной, как летний полдень? Что заставило ее рыдать и мчаться по дороге, чуть не падая, ничего и никого вокруг не видя?

Он машинально отряхнул джинсы, выдрал из волос еще одну колючку и снова посмотрел ей вслед. Она свернула налево и пропала из виду.

Алексей Александрович вытащил из куста велосипед, кое-как забрался на него и поехал.

Он был уверен, что девушки вроде этой самой Жени не способны на сильные эмоции, как он, Плетнев, не способен танцевать в балете. Она слишком ленива, чтобы рыдать и мчаться по улице, не разбирая дороги и ослепнув от слез.

Случилось нечто такое, что заставило ее рыдать и мчаться, и что это может быть?..

Раздумывая, он доехал до берега реки, довольно высокого на той стороне и заросшего камышами, ивами и кувшинками на этой. Насколько хватало глаз, река была абсолютно безлюдной – ни купальщиков, ни загорающих на матрасах, ни голых визжащих малюток в панамах и с пластмассовыми ведерками, ни парочек на водных велосипедах, ни катеров, ни скутеров, ничего.

Река в полном вашем распоряжении.

Красота, права Нателла. Эдем.

Плетнев отыскал калитку в заборе, состоящем из двух параллельных жердин с перекладинами, протащил в нее велосипед и пошел по лугу.

– Здрасти, дядь Леш! – прокричали с дороги, и Плетнев, не оглядываясь, громко и привычно поздоровался в ответ.

Возле крохотного песчаного пляжика, засыпанного белым песком, он бросил велосипед, подошел к кромке воды.

Вода была коричневой, очень чистой. Там, где пригревало солнце, у самого берега ходили стайки шустрых рыбешек. На желтой кувшинке трепетала слюдяными крылышками стрекоза. Ласточки носились над противоположным обрывистым берегом – там темнели лазы в гнезда.

Ох, елки-палки. Хорошо в деревне летом.

Его тянуло в воду, плюхнуться, доплыть до середины реки, раскинуть руки и лежать лицом к небу, спиной в прохладной и чистой воде.

Он стал торопливо стягивать джинсы, думая только о том, что ему одному принадлежит целая река, и целое небо, и все облака. Июль, жара, солнце и ласточки на той стороне тоже принадлежат ему одному, и он вдруг почувствовал себя счастливым и улыбнулся этому своему счастью.

Вот ты где! Как давно тебя не было. Я уж и забыл, какое ты.

Простенькое, немудрящее, но, похоже, самое настоящее. Да?..

Пока он разбирался со своим внезапным счастьем, вдруг затрещали ветки, рыбки брызнули в разные стороны, стрекоз словно ветром сдуло. Из ивового куста что-то тяжело, как кабан, плюхнулось в воду и поплыло, фыркая.

Плетнев не поверил своим глазам.

Из куста в речку вывалился не кабан, а Нэлли Лордкипанидзе.

– Добрый день, – сказала она из реки глупым голосом. – Вы тоже решили искупаться?

– А… почему вы сидели в кустах?..

– Я не сидела. Я всегда оттуда захожу.

– Зачем?!

Она махнула ему рукой и поплыла довольно быстро. Плетнев смотрел на нее.

– Идите! – прокричала она с середины. – Я не буду вам мешать!.. Вода сегодня…

– Прекрасная! – перебил Плетнев во весь голос. – Парное молоко!

– А вы уже купались, да?..

Он зашел, чувствуя ступнями плотный белый песок, нырнул, вынырнул и очутился лицом к лицу со своим счастьем, которое, оказывается, тоже нырнуло вместе с ним.

…Ничего не пропало, сказало ему счастье, кувыркаясь в коричневой воде неподалеку. Пока все это есть, ничего и не пропадет. Смотри, как всего много, и все это твое!.. Порадуйся, не жди никакого «потом», не думай, не вспоминай, радуйся сейчас. Точно тебе говорю! Эта река, июльские облака, ласточки на той стороне, камыши и стрекозы уж точно тебя не подведут. А там посмотрим.

Плетнев опять нырнул, поплыл, сильно загребая руками, и уплыл довольно далеко, почти до поворота, за которым открылись крыши дальней деревни, и поле, и лес на горизонте.

Тут опять к нему привязались слепни, они садились на мокрые волосы и лицо, и приходилось то и дело нырять и мотать головой, чтобы их согнать. Слепни не отставали. Плетнев заплыл еще дальше, где река оказалась широкой и не было никаких слепней, и долго лежал, раскинув руки, лицом к небу, спиной в коричневой чистой воде.

Нэлли Лордкипанидзе не было видно.

Похоже, она проделывала все то же самое где-то в другой стороне.

Он возился в воде, должно быть, минут сорок, не чувствуя ничего, кроме бездумной радости, а потом решил, что пора выходить.

В конце концов, река никуда не денется. Ты можешь прийти и попользоваться ею в любую минуту. Через час или завтра утром. Или сегодня вечером. Она же есть, вот она!..

И все-таки выходить ему не хотелось.

Поднимая волны, фыркая и отплевываясь, он подплыл к камышам и кувшинкам, встал на ноги. На глубине вода была холодной и как будто более плотной.

– Ну, как поплавали? – бодрым голосом спросила с берега Нэлли Лордкипанидзе.

– Здравствуйте, Элли, – неожиданно поздоровался Плетнев и двумя руками согнал с лица и волос воду.

– У вас такой счастливый вид.

– Это потому, что вода сегодня прекрасная. Парное молоко.

Она захохотала, как всегда, с удовольствием.

Ее майка-платье с выцветшей ослиной мордой на животе открывало загорелые ноги, слегка исцарапанные на лодыжках.

– А почему у вас осел? – спросил Плетнев, чтобы не смотреть на ее ноги.

– Где? – Она оглянулась по сторонам, как будто в поисках осла, а потом сообразила и потянула платье так, что выцветшая морда еще немного вытянулась. – О, этой майке сто лет! Мне ее когда-то привез из Парижа папа, и она была очень красивой. Там на заднем плане еще Эйфелева башня, но сейчас ее почти не видно.

– Не видно, – согласился Плетнев.

– Папа тогда называл меня Ослик, – продолжала она как ни в чем не бывало, отпустила подол и сверху еще полюбовалась на изображение. – «Ну, как мой Ослик, везет свою вязанку дров?» – спрашивал он меня. Мне приходилось очень много работать, и мы по этому поводу всегда шутили.

Плетнев прихлопнул на шее слепня, посмотрел на него и выбросил через плечо.

– А вы прямо так, без полотенца?

– Я про него и забыл.

– Тогда нам нужно двигаться, иначе они вас сожрут.

Плетнев прихлопнул еще одного, на ноге.

Они пошли по лугу, изумрудному, как все изумруды на свете. Элли пощупала волосы, забранные вверх и стиснутые монументальной заколкой. Плетнев подумал, что для завершения картинки было бы отлично, если б она их распустила, и даже представил себе – золото и зелень, очень красиво, и перепугался, что она на самом деле сейчас их распустит.

Если она так сделает и еще эдак поведет головой из стороны в сторону, чтобы они легли особенным образом, – значит, все вранье.

Нет никакого золота и изумрудов.

Элли впереди пристроила полотенце на шею, откинула крючок с калитки и придержала ее перед Плетневым и его велосипедом.

– Какая у вас замечательная машина, – сказала она, пока он протискивался мимо. – Сколько скоростей?

Алексею Александровичу стало смешно.

…Успокойся уже, а? Никто не собирается тебя соблазнять, распуская волосы на деревенском лугу. Ты здесь просто добрый сосед, милый человек, дачник-неудачник. Соблазнять тебя неинтересно, да и бессмысленно.

Тут он вдруг обиделся и рассердился.

– А почему вы раньше никогда не приезжали, дом ведь пустует давно? – спросила она.

– У меня не было времени.

– А сейчас появилось?

– Сейчас появилось.

– Вам, должно быть, здесь скучно.

– Мне весело, – возразил рассерженный Плетнев, которого никто не собирался соблазнять. – А где ваш велосипед?

– Вон, в кустах. Я его на луг никогда не затаскиваю. Мне лень лезть в калитку.

Она двинулась куда-то в сторону, а Плетнев двинулся в другую, и они столкнулись, так что ему пришлось придержать ее под локоть. У нее была прохладная кожа, все еще немного влажная.

Н-да. Прохладная кожа. А еще у нее глаза.

Я сошел с ума, ужаснулся Плетнев. Вот тут, на лугу, над речкой в деревне Остров.

Элли выкатила из кустов велосипед, ловко вскочила на седло и поехала. Плетнев взгромоздился на свой и двинул следом. Переднее колесо предательски вильнуло, но он удержал равновесие.

Ничего-ничего, я научусь!..

– Вот здесь тоже егерь живет. Где дом цветами расписан, видите?.. У него жена хорошо рисует. А за ним какой-то банкир, которому надоел его банк, и он устроил тут хозяйство. Он даже лошадей держит и двух ослов! Мы любим ослов. Это от них пляж огородили. Они все время там торчали и немного портили траву. Мы покупаем у него молоко, сметану, яйца.

– У банкира теперь молочно-сметанный бизнес?

– Не-е-ет! – Элли обернулась, блестя зубами и глазами. Велосипед у нее не вилял, ехал совершенно прямо, как по ниточке. – У него теперь такая жизнь! Куры и коровы нравятся ему больше курса евро к доллару и к японской йене.

– Так не бывает, – сказал Плетнев, внимательно следя за дорогой.

– По-всякому бывает.

– Я не верю людям, которые бросают все, чтобы сделать что-нибудь безумное. Поселиться на Тибете или в деревне Остров.

– Мы же не знаем, – рассудительно сказала Элли. – Вполне возможно, что ему нечего было бросать.

– Но вы же говорите!

– Я говорю, что мы покупаем у него молоко и сметану, и это такие вкусные молоко и сметана, каких я никогда раньше не ела. Еще у него самые счастливые куры на свете. Вот если вдоль дороги идет кура и у нее счастливый вид, значит, она именно из этого хозяйства!

Вдоль дороги действительно шла курица, и Плетнев против воли уставился, чтобы определить, достаточно ли у нее счастливый вид.

– А за этим забором живет Федор Еременко и собаки. Вы видели его собак?

Плетнев не сразу сообразил, как затормозить, а когда сообразил, тормознул так резко, что чуть не свалился. Элли оглянулась и тоже остановилась.

– Вот здесь живет Федор?

– Да-да. У него такой высокий забор из-за собак. Чтобы они не лаяли постоянно на тех, кто идет мимо. Они умные и вообще лают редко.

Именно из этой глухой коричневой калитки выбежала Женька и бросилась по дороге так, что чуть не упала. Значит, она была у Федора и он сказал или сделал что-то такое, что заставило ее рыдать и нестись сломя голову.

Странно. Очень странно. Женька и Федор никак не укладывались в картинку, которую Плетнев уже почти придумал.

– А он один живет?

– По-моему, когда-то у него была жена, но уже довольно давно нет. По крайней мере, она не приезжает. А была очень красивая.

– Местная?

– Ну, что вы, из Москвы, как и Федор.

Тут Плетнев совсем расстроился. Выходит, не только картинка никуда не годится! Персонажи тоже написаны неправильно. Портретного сходства никакого. Алексей Александрович был абсолютно уверен, что Федор Еременко продукт местного производства.

Впрочем, может быть, ошибается Элли из Изумрудного города?..

– Откуда вы знаете, что он москвич?

– Мы здесь так давно, что всех знаем! Наш участок получил еще дедушка, по-моему, году в сорок шестом. Папа родился в Твери, потому что бедная бабушка не смогла дотерпеть до Москвы. Она очень старалась, но не дотерпела. А дедушка все проворонил, он был занят. Когда дедушка работал, он ничего вокруг не видел и не слышал.

– Чем таким он занимался?

Она удивилась как будто.

– Русским языком. Он был филолог, очень знаменитый. Есть даже его собственный метод сопоставления согласных. Он так и называется – метод Лордкипанидзе. Он утверждал, что глубину и красоту русского языка может как следует познать только тот, кто не является его носителем. Дедушка был родом из Кутаиси. И бабушка оттуда же. Он жил и работал в Ленинграде, но потом специально съездил в Кутаиси и женился. Должно быть, чтобы бабушка тоже как следует познала всю красоту русского языка. Он много работал с Корнеем Чуковским. Тот любил работать именно с филологами. А с дедом они дружили.

– Это тот ваш дед, который называл железную дорогу чугункой?

– Конечно, – радостно согласилась Элли. – Он утверждал, что это фонетически гораздо более правильное слово. «Чу-гун-ка» – в этом слове слышится, как идет поезд. А в слове «э-лек-три-чест-во» слышится только ленинский план ГОЭЛРО!

– Гениально, – сказал Плетнев, наслаждаясь. – Просто гениально.

– А потом так же поступил папа.

– Он называл самолеты аэропланами? В фонетическом смысле?

Элли захохотала.

– Папа был физик! Нет, он просто поехал в Кутаиси и там женился на маме. Чтобы она познала красоту физических формул, не являясь носителем глубоких знаний.

– Теперь ваша очередь? Ехать в Кутаиси и выходить там замуж?

– Я уже вышла! – громко и весело сообщила Элли из Изумрудного города. – В Москве!

…Понятно. Никто не собирается тебя соблазнять на деревенском лугу над речкой. В этом нет никакой необходимости. Здесь, в эдеме, все давно и прочно счастливы и называют железную дорогу чугункой.

– Хотите, вечером в лес съездим? Тут есть прекрасный велосипедный маршрут! Только нужно одеваться, иначе слепни сожрут. Я вам покажу! Там кружок всего километров тридцать, и очень красиво. Озера, березовая роща, моя любимая. И ехать не трудно, только два затяжных подъема, и все время асфальт.

– Спасибо, я подумаю.

– Там правда очень красиво! Можно грибы пособирать, но я не знаю, пошли они или нет еще.

– Огурцы пошли, – подумав, сообщил Плетнев, и они посмотрели друг на друга.

…Кто ты такая? Почему мне нравится разговаривать с тобой и я не чувствую никакой опасности, вранья и фальши?