Татьяна Полякова
Летний детектив для отличного отдыха

Значит, земля была сухой, каменной. Значит, следы диковинной резины были оставлены именно в ночь убийства. Значит, егерь пил виски с кем-то, кто приехал к нему на участок на машине с колесами «Микки Томпсон», и эта машина не простая. Между тем понятно, что пить он мог только с кем-то из своих, а ни у кого из «своих» такой иномарки нет и быть не может. Круг замкнулся.

А зять Виталий на чем приехал? Никакой машины, кроме расхристанной «Волги», на дворе у Николая Степановича нет! И следов никаких, кроме «Микки Томпсона»!

– А он всегда на электрическом поезде ездит, – сообщил Витюшка, когда Плетнев спросил про зятя. – Был у него драндулет какой-то, ну, иностранный, конечно, это когда они только-только у нас появились. Драндулету сто лет в обед, а приезжал он так важно, как барин! Нравилось ему, что на иностранной тачке раскатывает! А потом то ли разбил он ее, то ли она сама от старости рассыпалась, и стал на поезде приезжать.

– Это он потому стал на поезде, – Валюшка, разливавшая по разномастным кружкам чай, в сердцах плюхнула чайник на клеенку так, что он изрыгнул облачко пара, – чтоб по хозяйству не ломаться! Тунеядец он, и все дела. В своем доме известно как – тут вон трубы надо, там досок прикупить, рубероид подвезти или, может, шифер!.. А на поезде едешь себе и едешь, много ли в руках привезешь, и спроса с тебя никакого! На горбушке ведь рубероид не попрешь!

– Да нет, ну, чего ты говоришь-то? Он машину хотел купить, все копил на нее!

– А скопил – вот! – И Валюшка показала супругу фигу. – Все дяди-Колину «Волгу» ладился продать и опять иностранную купить! Тут бы дядя Коля ее и видел! Только он «Волгу» ни за что не хотел отдавать! А чего ты все спрашиваешь, Леш?

Плетнев пожал плечами.

Не объяснять же, что спрашивает потому, что пытается доказать себе, что вовсе никакой он не холеный жеребец Алмаз, а «нормальный мужик»! Вон съел две тарелки картошки – и ничего.

Суп из спаржи и паровые битки! Запивать глотком охлажденного, но не ледяного шардоне.

Тут вспомнилось еще одно обстоятельство, которое заинтересовало его нынче утром, и Плетнев спросил как ни в чем не бывало:

– А Николай Степанович в доме… в моем доме сам убирал или просил кого-то?

– Так Любанька убирала! – удивилась Валюшка. – Тебе сахарку в чай кинуть или ты вприкуску пьешь?

– Я… вприкуску.

– Дядь Коля траву косил, ну, там, насос смотрел, трубы, чтобы не затянуло, крышу прошлым годом перекрыл! Это уж при тебе! Ну, в смысле, дом-то уж твой был. Ты, наверное, знаешь про крышу-то.

Наверное, нет, подумал Плетнев. Не знаю. Секретарша точно знает.

– Чего надо по участку подделать, все он. А убирала Любанька. Она у всех, кто сам без рук, без ног, у городских то есть, убирает! – Тут Валюшка ойкнула, покраснела, и Витюшка осуждающе покачал загорелой лысой головой.

– Чего стрекочешь зря, стрекоза!

– А чего я, чего я, это тебе, Леша, не в укор, ты вон как мне шланг прикрутил! Сидит, как будто он там и был! А полы да окна мыть не мужицкое дело, бабское оно!..

Тебя бы на заседание совета директоров, развеселившись, подумал Плетнев про Валюшку. Хоть какого совета хоть каких директоров. Там бы тебе объяснили, что такое равенство прав и какие именно дела следует считать мужскими, а какие женскими!

– Любанька-то сама в заказнике работает, только чего там платят, слезы одни! А у нее пацан, нашего Артемки друг. Вот она и убирает. У «газпрома», у Прохора Петровича, у тебя то есть. У блаженных тоже. Да чего там, мы когда по весне приезжаем, я всегда ее зову, вдвоем-то оно сподручней и быстрей выходит! Ну, рубликов двести плачу, а что такое?.. Летом еще ничего, а зимой у нее приработка, считай, и нет никакого. Пока Прохор Петрович жив был, она у него круглый год убирала, и вроде у блаженных тоже, а больше кому тут?.. Еще в Дорино у кого-то, но из тамошних я не знаю никого.

– А в заказнике она кем работает?

– Бухгалтершей вроде. Чужие денежки считает, а своих нету!..

Ну, конечно. Самая распространенная женская профессия в этой стране – бухгалтер. Как так вышло?

И странно это. Бухгалтерша, которая подворовывает в чужих домах, но не подворовывает на работе? Или там тоже подворовывает?

Что-то тут не сходится. Как и с шинами «Микки Томпсон».

– А ты чего, Леш? Позвать ее надумал? Она вроде мыла там у тебя недавно.

– Надумал, – сказал Плетнев. – Валюша, если вы ее увидите, пришлите ко мне, мы с ней договоримся…

– Не «выкай» ты мне!

– …чтобы она раз в неделю приходила. Я же ее не знаю, и она меня не знает.

– Да сегодня и скажу, она к «газпрому» убираться пойдет мимо нас!

– Да тут у нас все друг друга знают, – ни с того ни с сего грустно сказал Витюшка, нашарил на перилах помятую пачку, вытащил сигарету, кинул в рот и прикурил. – Все друг друга знают, а вот такая аптека приключилась!..

– Ну, навонял!.. Плюнь ты дрянь эту, Витюшка!

– Сроду у нас никаких происшествиев не бывает! Помнишь, кино такое показывали «Чужие здесь не ходят»? Хотя ты еще молодой, не помнишь ничего! Так и у нас. Не ходят здесь чужие, неоткуда им тут взяться! У нас двери-окна всегда открытые, детишки все на велосипедах круглый день гоняют, мы и не смотрим, куда погнали они! Мы когда в Москву возвращаемся, Артема наш две недели ревмя ревет, ничего понять не может, мы ж его как псы цепные в Москве-то стережем, мало ли что, а пацаненку это разве понравится?! Он маленький еще, отвыкает, а потом привыкнуть не может. А здесь-то! – Виктор повел рукой с зажатой в ней сигаретой. – Заехать просто так никто не может, пехом сюда не дотелепаешь, со станции автобус четыре раза в день ходит, так ведь тоже по пропуску! Ни тебе хулиганья проклятого, ни алкоголиков пьяных, ни олигархов, которые динамитом рыбу глушат, песни орут, а потом бутылки бьют!

Плетнев живо представил себе, как олигархи – с некоторыми он был на короткой ноге – в деревне Остров глушат рыбу динамитом, а потом бьют бутылки.

– И вроде лихие времена давно прошли! А дядя Коля и в самое лихолетье управлялся дай бог, без происшествиев!

– Помнишь, Витюш, он нам елку приволок? – негромко спросила Валюшка, отвернулась и тыльной стороной ладони смахнула слезу. – Не достать было елок-то! Так он срубил и нам приволок! Егерям-то рубить разрешают. Мы уж надежду потеряли, а какой Новый год без елки! И тут такой подарок царский!..

Плетнев ушел от них, пообещав, что, как только захочет есть, сразу же «кликнет Валюшку, она тут рядышком, через забор», уверенный, что есть не захочет больше никогда.

Ничего тут не сходится, в этой самой деревне Остров, думал он, опускаясь в качалку. Бухгалтерша Любаня то ли ворует, то ли не ворует. Собачник Федор то ли покрывает ее, то ли защищает. Машина с шинами «Микки Томпсон» то ли подъезжала в ночь убийства к дому егеря, то ли не подъезжала. И вообще машины такой в деревне нет, а заехать на территорию заказника действительно непросто! Документы на самом деле смотрят, номера сверяют. Следовательно, проверить, приезжала посторонняя машина ночью к егерю или нет, очень просто – нужно только выяснить, кому и когда выписывались пропуска.

Впрочем, наверняка правоохранительные органы – тут Плетнев скривился – это уже сделали.

Какая-то женщина угрожала кому-то в зарослях шиповника, и Плетнев слышал это собственными ушами.

Федор Еременко угрожал кому-то по телефону, и он опять же видел это собственными глазами.

То ли Николай Степанович на самом деле убил его собаку и Федор решил отомстить, то ли не убивал егерь никакой собаки, и тогда получается, что история началась не третьего дня, когда произошло убийство, а давно, еще зимой.

Тогда тоже произошло убийство, но на него никто не обратил внимания, потому что убили всего-навсего собаку.

По-хорошему, конечно, пора звонить секретарше и собираться на озеро Комо. Там его место, а вовсе не здесь, в деревне Остров Тверской губернии.

Впрочем, он перестал понимать, где именно его место и есть ли оно вообще, поэтому и собирался схимничать и анахоретствовать, но ничего у него не выходит! Он все время мечется, все время боится – то бывшей тещи и ее дочери, то есть собственной бывшей жены, чуда красоты и кротости, то Федора Еременко с его вполне определенными и мерзкими угрозами, то Валюшки с ее приставаниями!..

Впрочем, картошка была так хороша, что, пожалуй, приставания не в счет.

Что бы сказал его французский доктор, если бы узнал…

Да пошел он в задницу, этот французский доктор, вдруг подумал Плетнев и встал из качалки.

Ни моя теща, ни моя жена, образец красоты и кротости, сюда уж точно не явятся, поэтому здесь я в гораздо большей безопасности, чем на озере Комо, куда они непременно прибудут, чтобы вытянуть из меня душу, если таковая все-таки имеется, то есть «чтобы поговорить и начать все сначала»!

Федор Еременко не станет убивать меня среди бела дня на глазах у всей деревни, а на ночь я запру обе двери на засов!

Да и Валюшка с Витюшкой рядом и в случае чего придут на помощь.

Тут Плетнев захохотал так, как хохотал, когда его ударили по голове две чокнутые старухи, – громко и с удовольствием.

Нечего сидеть в качалке, как Обломов, которого Алексей Александрович с детства ненавидел. Нужно приниматься за дела.

Только вот… за какие?

Он оглядел свои владения, находившиеся, с его точки зрения, в идеальном порядке. Трава скошена, цветы цветут – знать бы, как они называются, – на кустах смородины полно смородины, а на яблонях – яблок.

Плитка, которой выложены дорожки, кое-где поросла мхом и травой, и это, пожалуй, не совсем идеально. Плетнев своими глазами видел, как садовник на даче вытаскивал из швов и траву, и мох, значит, зачем-то это нужно.

Плетнев присел и попробовал вытащить. Травка легко вырвалась, в руке остался небольшой пучочек. Алексей Александрович осмотрел его со всех сторон и бросил.

Наш Алешенька, говорила мать, ничего не умеет руками делать. Ну, совсем ничего! Кажется, она даже гордилась этим немного.

Алешенька вырос, обзавелся штатом «специально обученных людей», которые все делали за него, и ничему такому, что следовало делать руками, так и не научился.

Может, пришло время попробовать?

Новая жизнь не начинается в одночасье – бац, и началась!.. Куда-то надо девать старую с ее привычками, точками опоры, с ее привязанностями, горестями и радостями.

Может быть, думал Плетнев, ожесточенно дергая траву, моя новая жизнь начнется именно с этого? С сорняков, которые я неизвестно зачем вытаскиваю из щелей между плитками? Или так новая жизнь не начинается?

Ему было нестерпимо жарко, солнце жгло шею и руки там, где заканчивались рукава футболки, и он уже весь вспотел, и спину заломило – а фитнес-тренер Арнольдик уверял его, что он в прекрасной форме! Выходит, врал?!

Бессмысленность занятия почему-то не угнетала, а добавляла желания доделать его до конца. Что, я не справлюсь с какими-то погаными сорняками, что ли?! Быть такого не может! Я сделал блестящую карьеру, и эта карьера…

Плетнев локтем утер лоб, через голову стащил и отшвырнул майку и смерил глазами расстояние – то, что он уже прошел, и то, которое еще предстоит пройти. Соотношение было примерно один к ста пятидесяти.

Я справлюсь. Я не холеный жеребец Алмаз!..

– Здравствуйте! Извините, пожалуйста, можно войти?

Плетнев от неожиданности ткнулся коленями в плитку, чуть не упал и прямо так, на коленках, повернулся.

Возле террасы мялась какая-то совсем незнакомая девица в длинной майке или коротком платье. В руке у нее была эмалированная кружка, и она проделывала этой кружкой какие-то странные приветственные движения.

– Здравствуйте!

Плетнев кивнул и встал. Что за паломничество к нему сегодня?!

– Вы ведь из города только что, да?

Плетнев опять кивнул, рассматривая ее. У нее были длинные волосы, которые его теща назвала бы неухоженными, просто какая-то грива, копна странного цвета, который его теща назвала бы неопределенным – то ли золотистые, то ли рыжие. И еще у нее были глаза.

М-да. Глаза. У нее глаза. Дальше что?..

– А у вас есть молоко?

Плетнев чуть не сел обратно на плитку.

– У нас закончилось, а привезут только послезавтра! Вы ведь наверняка из города захватили?

– Молоко? – недоверчиво переспросил Плетнев. Девица кивнула. – Ну, пойдемте, посмотрим.

Он вошел в дом, распахнул холодильник и посмотрел.

Наверняка секретарша, занимавшаяся отправкой припасов, не забыла про молоко. Или забыла? Вполне могла забыть, ибо Алексей Александрович никогда не пил никакого молока!

Сроду, как здесь говорят.

Штабель бутылок обнаружился на нижней полке. Плетнев вытащил одну и вышел на террасу. Девица за ним не пошла, так и маялась на улице.

– Такое подойдет?

– Конечно, спасибо вам большое! Я сейчас налью…

Тут он сообразил, что кружку она принесла неспроста, и сказал, чтобы она забирала всю бутылку.

Алексей Александрович был щедрым человеком, да и, в конце концов, для соседей ничего не жалко!..

– Мы вернем! Вы нас очень выручили! Просто здесь магазинов никаких нет, а в город ехать из-за молока глупо.

Он опять кивнул на манер холеного жеребца Алмаза.

– Спасибо! – бодро повторила девица и пошла было к калитке, но вдруг остановилась.

– Вы плитку чистите, да?

– Да, – сказал Плетнев с вызовом. – А что такое?!

Он был уверен, что она сейчас будет учить его, как именно следует чистить плитку.

…Наш Алешенька ничего не умеет делать руками, совсем ничего!..

– У Николая Степановича такая специальная штука есть, называется мини-мойка. Ею гораздо удобнее, я точно знаю! Я сто раз чистила! Хотите, покажу?

Девица пристроила бутылку и кружку под стену, в тенек, и быстро пошла куда-то к дальней стороне участка, старательно обходя набросанные Плетневым кучи травы – знамение его новой жизни.

Сильно и привычно потянув, она открыла дверь большого серого сарая, сложенного из кругляка, как в северных русских деревнях, канула внутрь, в пыльный полумрак, пронизанный наискосок солнечными лучами, и выволокла оттуда какую-то штуку, похожую на большой пылесос.

– Ну вот! – и она показала на штуку. – Там еще шланг и переноска такая здоровая, резиновая, тащите ее сюда!

Плетнев полез в сарай, девица посторонилась, заправляя за уши свои необыкновенные волосы – на солнце они горели, переливались, и смотреть на них без темных очков было трудновато, – и на широченном верстаке нашел переноску. Шланг, скрученный в кольцо и похожий на чучело удава, обнаружился на стене.

– Значит, электричество здесь, а вода вон там. Это сюда, а вот эту штуку туда. У Николая Степановича все очень удобно устроено! Он и нам так уличную проводку сделал, что мы не нарадуемся. Ну, вот и все. Теперь нажимаем вот здесь…

Штука, похожая на пылесос, издала странный ноющий звук, и Плетневу показалось, что она сейчас взорвется. Он даже шаг назад сделал.

– Так и должно быть! – прокричала девица, перекрывая вой. – Все правильно! Сейчас вода пойдет!

И пошла!.. Из длинной ручки, похожей на трость от зонтика, которую девица держала далеко от себя, вдруг вылетела тоненькая струйка сверкающих капель, почему-то напомнившая Плетневу бриллианты на тещиной шее, потом ручка дернулась, как будто напряглась, и вода забила сильной и ровной струей. Вокруг этого жесткого водяного прута сразу образовалось облако мелких брызг, и в эти брызги моментально впрыгнула радуга!

Впрыгнула и повисла.

Плетнев не мог оторвать от нее глаз.

– Смотрите! – Девица направила струю на плитку. Она искренне радовалась непонятно чему. – Только очень осторожно, руки не подставляйте, давление ужасное, пальцы оторвет!

Там, где водяной прут касался плитки, в разные стороны веером разлетались комья выбитого мха и травы, и плитка становилась розовой, чистой, мокрой!

– Это очень веселая работа! – кричала между тем девица, продвигаясь со своим аппаратом. – Я ее больше всего люблю!

Плетневу ужасно захотелось самому водить шлангом, и чтобы брызги летели, и радуга кувыркалась в них, и ему казалось, что это на самом деле очень весело!..

И тут все закончилось.

Девица нагнулась, нажала кнопку, аппарат засипел и затих.

– Ну, так же интереснее, правда?

У нее было абсолютно счастливое лицо, как будто она только что выиграла в лотерею виллу на озере Комо.

– Правда.

– И быстрее.

– Быстрее.

– Только лучше разуться, тут берегись, не берегись, все равно все ноги зальешь! Видите?

Плетнев посмотрел на ее ноги. Они на самом деле были мокрыми.

– Николай Степанович эту мини-мойку года два назад купил и был очень доволен! Он и нам ее одалживал.

Должно быть, подумал Плетнев, купил я. Крышу-то ведь тоже покрыл я! Впрочем, меня никогда не интересовало, кто именно и что именно покупает в этот дом. Как и во все остальные мои дома. Для этого есть «специально обученные люди», целый штат.

– А мы все отчистили, даже дедушкин самовар! Мама все охала, что самовар может испортиться, а я взяла и отчистила! И он не испортился, а улучшился и теперь сияет натуральным самоварным золотом! – добавила она хвастливо и вдруг спросила, сделав серьезное лицо: – Как ваша голова?

– Моя голова? – не понял Плетнев.

– Ну да! Мы же вас ударили так ужасно! Слушайте, вы нас извините, пожалуйста, – начала было она и замолчала, как будто сама себе заткнула рот.

– Вы кто? – грубо спросил Плетнев, который на самом деле ничего не понял. – Старухи ваши родственницы, что ли?..

Девица захохотала так радостно, словно Плетнев сказал ей невесть какой комплимент. Или преподнес в подарок виллу на озере Комо.

– Старуха – это и есть я, – объявила она и опять захохотала. – Ну, то есть одна из них. А другая моя мама! Та, что вас стукнула. А я вам таблетку приносила и воды запить!

– Позвольте, но вы же…

– Да ничего не мы же!.. Мы просто пытались выкурить ос! У нас на участке осиное гнездо, очень страшное! Николай Степанович обещал помочь, да так и не собрался! Пришлось самим. Мама все беспокоится, что они нас покусают! Она всего боится.

– Я знаю, – пробормотал Плетнев. – Особенно медведей и гадюк.

– И еще ос! Мы с мамой собирали малину, потом стало так жарко, даже осы затаились. Мы решили, что самое время из выкурить. Мы надели телогрейки, штаны ватные, накомарники, рукавицы брезентовые и стали брызгать, но мне кажется, ничего мы не выкурили, только распугали, потому что они в гнездо как лезли, так и лезут. А после того, как мы вас… оглушили, выкуривать ос было очень глупо, мы сначала переживали, а потом полночи хохотали. Не над вами, конечно, а потому, что мы такие идиотки…

– Как вас зовут? – перебил Плетнев.

– Нэлли, – сказала девица. – Нэлли Лордкипанидзе. По-моему, ужасное имя, да?

Плетнев не знал, ужасное оно или нет.

– А мою маму зовут Нателла Георгиевна, а вас Алексей, я помню. Я маме потом сказала, что, если бы вы не оказались абсолютно вменяемым человеком, плохо бы нам пришлось!

– Каким?! – поразился Алексей Александрович, но она не стала повторять.

– Так что спасибо вам большое! И за молоко тоже!

Она пошла по дорожке, прихватила из тенька бутылку с кружкой, обернулась и махнула ему рукой.

– Если мне удастся уговорить маму и она испечет пироги, я вам принесу! Как всякая порядочная грузинка, моя мама готовит так, что можно умереть! Только ленится всегда! Но ради вас, Алексей, она пойдет на все! – И девица поклонилась так низко, что ее необыкновенные волосы коснулись травы.

Это было очень красиво – золотое на зеленом. Он даже какое-то время думал о том, как это красиво.

Плетнев вычистил все дорожки, каменный фундамент террасы, а заодно еще и крыльцо.

Все теперь стало влажным, блестящим, как будто новым, и Плетнев был очень горд собой и началом новой жизни.

Полвечера он трусливо прятался в доме от Валюшки, которая взывала к нему из-за забора, приглашая на мясо, которое «Витюшка от так жарит!», поужинал какой-то диетической ерундой из пакетов и банок, тоскливо думая о том, что его французский доктор остался бы доволен, вытащил книжку из «Библиотеки военных приключений», пристроился было читать на своем диване, но тут его так сладко и неудержимо потянуло в сон, что он уснул щекой на «военных приключениях», как бывало только в детстве, когда он засыпал за уроками.

Под утро ему приснились изумруды, небывалые, невиданные, что-то зеленое и золотое, и это было очень красиво. Потом прибежали собаки, утащили изумруды, оглядываясь и скалясь, стали закапывать в снег, и он их пытался прогнать, хотя было страшно. Они отбегали, садились в отдалении и выли, а потом оказалось, что это не собаки, а волки, и нужно бежать, а он не может пошевелить ни рукой, ни ногой.

Плетнев вскочил, свалив на пол «военные приключения», сел, тараща глаза, и тут услышал вой, тот самый, из сна. Волосы у него на голове, кажется, встали дыбом.

– У-у-у! – на одной ноте выла то ли женщина, то ли собака, то ли волк. – Спаси-и-ите!..

– Да ну их совсем! – сердито сказал Витюшка, кинул в рот сигарету и переложил в другую руку топор. – Одурели бабы!

– Я думала, сердце лопнет, – поддержала его Валюшка и положила руку себе на бюст, где, по ее мнению, было сердце. – Пошли, Витюш, тут без нас народу хватит.

– Что случилось, я не понял?! – спросил Плетнев.

Витюшка махнул рукой.

– Хрен их разберет, баб этих. А ты бы штаны застегнул, Алексей, поберег бы хозяйство от посторонних глаз.

Валюшка захихикала, а Плетнев покраснел – ей-богу! – отвернулся и торопливо застегнул «болты» на джинсах. Хорошо хоть голый не выскочил!

Как все странно, пронеслось в голове, когда он просовывал в петлю последний «болт». Кажется, я стал жить по деревенским законам – если на улице шум, нужно немедленно мчаться и выяснять, в чем дело. Мало ли какая беда приключилась. Скоро буду держать под кроватью топор. А что тут такого?.. Так все живут.

И еще мне кажется, что я жил так всегда.

– Из-за чего такой крик?

– Вон, поди спроси их!

– Кого?!

– «Газпром», кого, кого! Это ихняя мать голосила! Я на двор к ним вбежал, думал, убивают, а никто там никого не убивает, а пропало у них чего-то, я даже не стал спрашивать, что!.. Плюнул да пошел! Напугали они меня, бабы эти!..

Плетнев посмотрел вдоль улицы.

Дома через два от его забора металась какая-то женщина в цветастом халате, на голову у нее было накручено полотенце, а за ней металась еще одна, точно такая же, только на голове у нее была бейсболка, а на бейсболку почему-то повязана косынка, и это Плетнева рассмешило. Из ворот Николая Степановича выглядывал зять Виталий, вытягивал шею, с другой стороны на велосипедах подкатывали ребята, останавливались и смотрели во все глаза. На ничейной лавочке с противоположной стороны улицы сидела фигуристая Женька, собиравшаяся поступать в модели, с таким видом, как будто она пришла в кино и предвкушает отличный фильм. Рядом сидела еще какая-то девчонка, не такая фигуристая, и ходила кура, совсем не фигуристая, а довольно облезлая.

Где-то близко застрекотал и смолк мотороллер, и Плетнев и Витюшка с Валюшкой разом оглянулись.

Чуть не наехав колесом на босую ногу Алексея Александровича, Нэлли Лордкипанидзе – что за ужасное имя – остановила свой агрегат и сказала бодро:

– Всем доброе утро! Что там случилось? Все живы?

– Здравствуй, Нелечка! Привет, – хором отозвались Валюшка с Витюшкой, а Плетнев по непонятной причине промолчал. Вообще-то он был вежливым человеком, но – промолчал.

– Да чума их разберет, что там!..

– Неля! – изо всех сил закричала та, что с полотенцем на голове. – Неля, подойди сюда!

Нэлли налегла грудью на мотороллер, подкатила его к плетневскому забору, пристроила и пошла. Плетнев двинулся за ней.

– Леш, ноги бы обул! – вслед ему сказала Валюшка. – Витюш, дай ему свои, чего он по камням шкандыбает!

Витюшка догнал Плетнева, сбросил с загорелых упористых ног обрезанные по задникам галоши и поставил перед Алексеем Александровичем.

Плетнев посмотрел на галоши.

– Надевай, надевай, – великодушно разрешил Витюшка. – Мне до участка два шага, а там у меня другие есть!

Плетнев сунул ноги в жаркие и немного влажные Витюшкины галоши.

Ну, французский доктор тут ни при чем, а вот жену с тещей, наверное, после такого его поступка пришлось бы хоронить.

Шлепая галошами по гравию и мелким белым камушкам, он догнал Нэлли Лордкипанидзе почти у самого забора, перед которым метались женщины в халатах.

– Неля, мне нужен телефон, – простонала та, что в тюрбане. – У тебя с собой телефон?

– Трех часов нет еще, Тереза Васильевна.

– Господи, как это я забыла! Будь проклята эта глушь! Ничего не оставили, ничего, даже телефонов!..

– При чем здесь три часа? – на ухо спросил Плетнев у Нэлли.

– У нас телефоны работают в три часа дня и в девять вечера, – быстро ответила та, не оборачиваясь. – Спутник из-за сарая вылетает, они начинают работать, и какое-то время по ним даже можно разговаривать.

– Что делает спутник?!

Но она не слушала его.

Тереза Васильевна вдруг стала валиться на бок, и Нэлли подхватила ее, ребятишки восхищенно загалдели, а фигуристая Женька даже приподнялась со скамейки, чтобы лучше видеть.

– Мама, пойдем в дом, тебе нужно лечь, – предложила женщина в бейсболке.

– Я не могу, туда нельзя, там вещественные доказательства и улики!

– На солнцепеке тоже нельзя, – мягко сказала Нэлли. – Может, в тенек, на лавочку?

– Все вытащили, – горестно сообщила ей та, что в бейсболке и косынке. На косынке Плетнев разглядел надпись на английском «Международный форум ЦЕРН» и какой-то там год. – Все подчистую! Ничего не оставили.

– Как – ничего?! – сладко ахнул кто-то из ребят. – Даже кастрюлек нету? И сковородок?

– Пошли все отсюда! – вдруг взвизгнула Тереза Васильевна, обретая твердость в ногах. – Вот я вас сейчас!

С необыкновенным проворством она подбежала к зарослям шиповника, выдернула из середины длинную крапивину и пошла с ней на толпишку детей, как богатырь Ослябя на татарских воинов. Те похватали свои велики и бросились наутек.

В общем, всем было весело.

– Я не понимаю, что именно произошло, – сказал Алексей Александрович, почему-то обращаясь к Нэлли Лордкипанидзе. – У кого-то что-то украли?

– Да у нас, у нас! – сердито выкрикнула бейсболка с косынкой. – Что тут непонятного! У нас украли все! Неля, давай заберем маму, ей сейчас на жаре плохо станет!

Покуда они ловили маму, которая прытко гналась за мальчишками, потрясая выдернутой крапивой, Плетнев думал.

Вот тебе и деревня Остров, в которой ничего никогда не происходит и нет чужих!

Сроду, как здесь говорят.

– Я ваш сосед, – представился Плетнев, когда все три дамы, тяжело дыша, вошли на участок и без сил попадали на лавочку. – Я живу в доме… – он чуть было не сказал «покойного Прохора Петровича», но в последний момент удержался, – вон в том доме. Что у вас украли и когда?

Тереза Васильевна махнула рукой.

– Все! У нас украли все! Неля, езжайте с Региной в Дорино, до поворота, там берет телефон. Нужно позвонить в милицию, или как она теперь, боже мой!.. Или нет, езжайте сразу в Аникино, в отделение, или нет, лучше я сама поеду, и мне надо срочно позвонить в Газпром. Какое несчастье, какое несчастье!.. Неля, Регина, езжайте немедленно, в дом заходить нельзя, там могли остаться вещественные доказательства!

– Конечно, мы поедем, – успокаивающе сказала Нэлли Лордкипанидзе. – Только я вам сначала валокордин накапаю, Тереза Васильевна. Вам нужно… отдышаться.

Тут Тереза Васильевна подняла глаза на Плетнева, и он ей не понравился.

Он просто голову мог дать на отсечение, что не понравился.

Он умел моментально оценивать реакцию самых разных людей и был большим специалистом в ведении переговоров.

– Да, да, – кивнула Тереза Васильевна рассеянно и потерла лоб движением, подсмотренным в кино у одной актрисы. Актриса делала так, когда хотела показать собеседнику, насколько она во всех отношениях выше. – Вы из дома Прохора Петровича. Родственник?

Кажется, она едва удержалась, чтобы не добавить «бедный»?

– Это моя дочь Регина, а Марат спит. Они с Женей вчера допоздна музыку слушали. Господи, он ничего не знает, бедный мальчик!.. Марат – мой внук.

Никто не спит, подумал Плетнев. Вся деревня стоит на ушах. А бедный мальчик спит. Должно быть, железные нервы.

…Или принимает на ночь французское снотворное?..

– Где у вас аптечка?

– Туда нельзя, там доказательства! Я как утром встала, как увидела, так у меня сердце и разорвалось!

– Нужно все же принести валокордин.

И решительная Нэлли поднялась на крыльцо.

– На кухне справа! Там шкафчик такой, в выдвижном ящике! – крикнула ей дочь Регина, которая не особенно стремилась спасать разорванное материнское сердце. Она сидела на лавочке, сильно наклонившись вперед и уткнув локти в колени как-то по-мужски, и из-за ее цветастого халата поза выглядела диковато.

– Господи, ну что же делать, – причитала Тереза Васильевна, обмахиваясь пятерней. – Надо в отделение, и заставить их, чтобы приняли заявление, обязательно! Хотя кто станет искать! Особенно здесь, боже мой! Нелечка, спасибо тебе!

Тереза Васильевна залпом опрокинула стаканчик и подышала открытым ртом.

– Ничего не оставили, – пожаловалась она. – Ничегошеньки. Одних колец… Ну, все, какие были! И серьги жемчужные! Я должна позвонить в Газпром! Мне помогут, я должна…

– Тереза Васильевна, – Нэлли присела рядом с ней, убрав с лавочки стаканчик. – У нас же тут никогда ничего не воровали! Да вы знаете прекрасно. Мы и двери никогда не запираем, ни днем, ни ночью. Только моя мама время от времени, от медведей.

– Знаете, Нелечка, ваша мама…

– Наверное, вы просто куда-то переложили ваши ценности? – быстро перебила ее Нэлли. – И забыли? Может такое быть?

– Я все же не ваша мама! – ядовито ответила Тереза Васильевна. – У меня мозги пока еще на месте, я в Газпроме работаю! Ничего я никуда не перекладывала, а все у меня всегда в одном месте собрано!

– Сто раз я тебе говорила. – Дочь потерла лицо и сорвала с головы бейсболку с косынкой. Плетнев проводил глазами диковинную надпись на английском языке. – Не таскай ты ничего в деревню! Зачем тебе здесь жемчужные серьги?! Нет, тащит и тащит!

– Ну, как же? А если меня на работу вызовут?

– Один раз без серег сходила бы!

– Регина, прекрати сейчас же! Прекрати! Иуды проклятые, все украли! Надо же, у беззащитных женщин воровать!

– Да не причитай ты! Теперь не воротишь. Все. Пропало.

– Как не воротишь? – вдруг перепугалась Тереза Васильевна и встала с лавочки. – Ты думаешь, вправду искать не будут?!

– Щас! Будут они тебе искать! Они вон никак не найдут, кто дядь Колю укокошил! А тут еще серьги твои!..

– И кольца, – словно в забытьи бормотала Тереза Васильевна, – и цепочка с кулоном, и еще… боже мой, боже мой…

Плетнев вздохнул и посмотрел по сторонам.

Цветы цвели, солнце светило, пчелы гудели.

Хорошо в деревне летом.

Он закинул голову и взглянул еще на небо в прорезях густых яблоневых веток. И засмотрелся.

Небо было высокое, светлое, знойное. Облака, сливочные, взбитые, какие бывают только в июле, висели неподвижно. И вдруг захотелось ему на речку – он же еще ни разу не был на речке! – и мороженого. Самого обыкновенного мороженого в вафельном стаканчике.