Татьяна Богдашкина
Это всё для меня…
Всё хорошо
«Девчонки, приходите в гости смотреть на цветы. Да так, цветут так цветут, весь подоконник заняли. А утром солнышко в окна, а у меня – белая "невеста", красные граммофончики на ветках висят, голубой "жених" расцвёл. Девочки, приходите утром, полюбуетесь. Приходите, приходите!» – такой безыскусной радостью делилась с нами наша тётя Аня, младшая сестра нашей бабушки.
Человек, который радостью в своей жизни был обделён – муж погиб на фронте, одна растила сына на небольшую зарплату лаборантки, чему уж тут завидовать… а поди ты, таким излучающим радость человеком была, такая открытая душа: без всякого лукавства, без зависти. Человек, умеющий радоваться любой мелочи. Всегда в жизни находила что-то хорошее.
Была городской жительницей, хотя и родилась в деревне, в крестьянской семье, в непростые времена перед самой революцией.
Небольшого роста, с вьющимися, пышными волосами, с большими серыми глазами, немного полноватая, говорила о себе: «Я никогда не была худой, это Шурка худая была, локти острые, всё время спать мешала мне, локтями задевала, ведь вместе спали. Я озорница была, так меня мама называла – Нюрка-озорница, в отличие от тихой Нади, вашей бабушки».
Аню любили все и принимали всюду, а вести себя в культурном обществе она ещё не умела. Был поклонник у неё из интеллигентной семьи – Лёша Шишкин. Нравился ей. Пригласил на семейный ужин, хотел познакомить с родными. Голод. Ужин скромный. Но на столе белая накрахмаленная скатерть, серебряные ложки, тонкий фарфор. А угощение: крошечными ломтиками порезанная копчёная селёдка, крутые яйца в вазе, сухарики к чаю. Стеснялась, не знала, как есть, как пить. «Анечка, что-то Вы ничего не едите». – «Сейчас, облуплю яичко и съем». И тут же тихий ласковый шёпот на ухо сестры Лёши, Люды: «Не надо так говорить: облуплю, это не принято». Как стыдно! Готова была сквозь землю провалиться. Так и не сложилось у них с Лёшей.
Но стала прислушиваться, как надо вести себя в обществе, чем интересуются образованные люди. Образования-то не хватало – всего четыре класса начального училища, но Бог наградил Аню природным умом, совершенно безобидным независтливым характером, весёлым нравом, хорошим голосом, приятной внешностью. Все говорили, что она немного похожа на известную артистку Людмилу Целиковскую. Она и сама была артисткой: выступала вместе с сестрой и братом на сцене молодёжного театра в Воробьёве. Увлекалась театром, старалась посмотреть новые пьесы, постановки, музыкальные комедии, оперы, если приезжал оперный театр.
Сестра Шура собралась замуж. Встречалась с парнем, тоже Шурой, больше года, но мать не давала согласия: сначала пусть старшая выйдет. Аня не торопилась. Наконец выбрала себе спутника жизни – Ерёмина Александра. Впоследствии, уже будучи пожилым человеком, рассказывала нам: «Уж так романтично за нами с Шурой наши женихи ухаживали! Однажды летом едут на велосипедах с огромными букетами сирени и вдруг бросают их нам в открытое окно. Так и запомнилось: целый ворох сирени в комнате, аромат, аромат какой стоял по всему дому».
У будущего мужа Ани был маленький двухэтажный дом в центре города: низ каменный, верх деревянный. Внизу жил старший брат с семьей, на втором этаже, в маленьких комнатах, мать. Там и поселилась Аня. Родила сына Юрия, муж перед войной работал в обкоме партии. Жить бы да жить… Да вот война. Погиб любимый муж. Сын рос без отца. Из-за сына она не могла решиться на новое замужество и неоднократно отклоняла подобные предложения. Одной было нелегко, но не унывала, всё время была окружена людьми, заряжала их своим жизнелюбием, жизнестойкостью. И все тянулись к ней, а ведь была человеком с прямым характером. Бывает прямота от доброты, от любви к людям? Вот у неё была! «Кого будем избирать в фабком?» – «Анну Петровну». «Кто у нас годится на роль народного заседателя в суде?» – «Анна Петровна!» Девочки за советом – к ней: «Анна Петровна, я такое платье красивое купила, посмотрите!». – «Я не в восторге! Слишком аляповатое, рисунок грубый, быстро надоест, на один сезон». Бывали и такие советы. И всё равно девчонки не отпускали её. Однажды подарила ей одна из них набор: маленькая немецкая резиновая куколка в нарядном бальном платье, и зеркальце с ручкой в изящно упакованном пакетике. Умеют же немцы! Такой подарочный наборчик для девочек был страшным дефицитом в то время: «За что это мне, миленькая?» – «Да просто так, возьмите, Анна Петровна!»
Наша тётя Аня обладала удивительным вкусом, тут же улавливала что-то новое в моде и шила себе из недорогой материи платье с воланом, костюм, в котором нестыдно и в театр пойти.
Ездила в Москву со своей сестрой, нашей тётей Шурой, к своей младшей сестре Агнессе и, пройдясь по магазинам, покупала недорогую с ярким рисунком косынку, которая шла и к лёгкому пальто, и к костюму, и тут же была предметом зависти всех окружавших её подруг: «Где ты такую купила? Мы бы и внимания на неё не обратили. А ведь как смотрится!»
А ещё сёстры покупали по паре кожаных перчаток, которые были в дефиците, и продавали их подороже, чтобы оправдать дорогу. Ведь надо было и сестру навестить, и дорогу оправдать, обе жили небогато.
Раз вместе с тётей Шурой пришли к нам в одинаковых пёстреньких сиреневых платьях за сиренью. Наломали сирени и со смехом плюхнулись на деревянную скамейку, а она возьми, да и обломись под их тяжестью, и полетели наши тётушки вместе с букетами вверх тормашками. Уж они смеялись, уж они смеялись! А наша бабушка Надя горевала: «Вот толстухи! Сломали мою любимую скамейку. Лёгонькая была, хорошая!»
Во дворе тёти-Аниного дома стоял огромный, наверное, столетний дуб. Племянник, который жил по соседству, уже будучи взрослым, крепко пил. Тётя Аня его очень жалела: «Батюшки, Жорка, ты всё пьёшь. Ты же хороший мужик, нельзя так пить. Бросай!» Часто сидел этот Жорка с друзьями во дворе под дубом, на столе-бутылка. Жёлуди от дуба падают прямо на стол. Решили спилить старика. Тётя Аня встала горой, не дала. А потом хвалилась у нас своим дубом: «Уж столько на дубе жёлудей в этом году, ни разу такого чуда не видала. Девчонки, приходите смотреть. А я вам гостинчик принесла, вот жёлуди от нашего дуба. Посадите, может, вырастет дубочек». Оля посадила один в землю, поставила рядом колышек, поливала. Вот дуб и растёт у нас в уголке, в огороде. Большой стал, крепкий.
Всех племянников и внучатых племянниц она любила, журила, когда надо, сочувствовала, помогала, чем могла. Все её звали в гости: «Тётя Аня, приходи!» И сама всех звала, только не всегда оказывалась дома, племянницы шутили: «Старость меня дома не застанет, я в дороге, я в пути» – так пела наша тётя Аня в хоре ветеранов, а я делала ей модные прически из её пышных волос, чтобы быть красивой на сцене. «У меня никогда не было проблем с волосами. Заколю, и всё. Я в свою бабушку Авдотью кудрявой была, а чтобы кудри не вились, по-молодости сладкой водой волосы смачивала». «Танечка, – обращалась она ко мне, – сделай мне что-нибудь помоднее, ведь выступать иду».
Да и не только родные люди любили тётю Аню, но в общем-то и посторонние. Была народным заседателем в суде, познакомилась с адвокатом Верой Евграфовной Громовой, скромной, удивительно приятной женщиной. Подружились. Тётя Аня была частым гостем у неё дома. Дочки Веры Евграфовны в ней души не чаяли. «Девчонки меня облепили, кто тетрадь с изречениями даёт, кто стихи. Анна Петровна, прочитайте, вы поймёте…»
Больше всего в людях тётя Аня ценила «человечность» – это, по её мнению, было одним из самых лучших качеств людей. «Толя-то, он человечный», – бывало, скажет она.
Детей очень любила и сына своего не ругала за шалости: «На то они и дети!» Одно время пришлось работать ей на кондитерской фабрике. Завезли арбузы, а от арбузов нужны были только корки для цукатов. Так она арбузную мякоть таскала соседским мальчишкам, которые ходили за ней табуном. «Так и ждут меня с работы, курносые, сопливые. До чего хороши!»
Жила со снохой и сыном всё в тех же своих двух маленьких комнатах, воспитывала внука Санечку, в котором души не чаяла. Но что-то не заладилось у сына с женой, и мать Санечки увезла горячо любимого внука в другой далёкий город. Это было главным горем нашей тёти Ани. Она так переживала, так тосковала, но об этом знали только самые близкие люди. Сын женился на другой, но внучат больше не было.
Когда работала лаборанткой на крупной текстильной фабрике, удавалось приобрести бесплатную горящую путёвку в санаторий. Побывала в Ялте, в Сочи, на Кавказе… Приходила к нам весёлая, делилась впечатлениями: «Так хорошо отдохнула, повидала мир, завела хороших подруг!» С одной из них тётя Аня переписывались до конца жизни.
Как-то осенним вечером мы с мамой пошли в прачечную, сдали бельё, и надо было где-то переждать часа два, пока оно стиралось. Домой ехать не хотелось – вдруг придётся трамвая долго ждать. Мама предложила: «Пойдём к тёте Ане». – «Пойдём, я с удовольствием».
Тётя Аня была дома, в маленьких окошках на втором этаже – свет. Она, уютно укутавшись большим платком, штопала бельё, на тумбочке стояла чёрная шкатулка, туфелька-игольница, деревянный грибок для штопки чулок, вверху на полочке – радио. «Как хорошо, что вы пришли! А я вот штопаю и постановку по радио слушаю». – «Ну вот, а мы помешали». – «Ничего, ничего, я её в театре смотрела. Такая хорошая вещь. Наплакалась даже».
Так как во времени мы были ограничены, тётя Аня засуетилась, поставила чайник: «Сейчас чайку горяченького, небось озябли, погода-то вон какая. А я вас сейчас таким вкусным кушаньем угощу – икрой из зелёных помидоров. Не ели такую?»
Она поставила на стол тёмно-зелёные чашки в белый горошек, принесла сахар, сливочное масло, нарезала городскую булку и водрузила на середину стола банку с икрой из зелёных помидоров. Мы пили сладкий горячий чай, нахваливали бутерброды с икрой, просили поделиться рецептом. И действительно, ничего вкуснее этого скромного угощения я не едала!
Тётя Аня всегда очень скромно питалась, без винегрета, пшенной каши и квашеной капусты не представляла своей жизни. А квашеной капустой она приходила угощаться к нам. Бабушка приносила из погреба в большом блюде пластовую хрустящую капусту, крупно нарезала, заправляла растительным маслом, и лучшего угощения для тёти Ани не существовало. «Девчонки, садитесь со мной капусту есть, я уж больно задорно её ем. Садитесь, садитесь, я одна есть не буду. Эх, хороша капуста! Надя, ещё нарезай, нам мало».
Представляю маленькую комнату тёти Ани уже в обветшавшем с годами старом двухэтажном домике: посредине круглый стол, кушетка, платяной шкаф, служивший перегородкой между комнатой и как бы коридорчиком, небольшой сервант со спустившейся вниз роскошной тёмно-зелёной сочной традескацией: «Я её в этом году в гряду посадила. Вон какая стала хорошая!»
На стене картина – пионы в вазе, подарок знакомой художницы. Чувствовалось, что тётя Аня довольна своей уютной комнаткой, не променяла бы её ни на какие хоромы. «Когда куда-нибудь уезжаю, я так скучаю по своему дому и вообще по нашему городу. До чего красив наш город! Я люблю выйти из трамвая на площади Пушкина и дойти до своей улицы пешком. Подняться в гору, пройтись вперёд по тихой улочке с только что распустившимися берёзками и выйти на проспект. А тут вдруг и огни зажглись, но ещё светло, у институтов на проспекте полно студентов, гуляют, смеются. С молодёжью весело. Берёзки освещаются фонарями. Я так люблю наши берёзки! Видела пальмы, платаны, а лучше наших берёзок ничего нет».
Я очень любила смотреть у тёти Ани её альбом с фотографиями: старенькая тёмно-бежевая обложка с вытесненными на ней цветами. Откроешь его, а там вырезанный из какого-то старинного фолианта портрет девочки с большими серыми глазами, с пышными каштановыми локонами, в руке у девочки белая лилия. Милый девичий образ. Всё вытеснено, выпукло, на старинной картинке и кудри девочки, и лилия, и приклеено на толстый картон. Видимо, чей-то подарок.
Семейная фотография: наша тётя Аня, совсем молодая, её муж, маленький сын по тогдашней моде с белым бантом на тёмной рубашке.
А дальше одни племянники и племянницы с семьями и в одиночку.
«Я очень дорожу этими фотографиями, ведь все наши родные, наша кровь. Вот Агнессина Ирочка с мужем Славой в день своей свадьбы.
А это Татка Онтипенок, всё время говорила, что раньше Ирочки замуж выйдет. До чего бойка была девчонка! Да вот с замужеством-то припозднилась. Вот наша Маргаша, как артистка. Вот мой Юра с женой Галей, всё-таки как жаль, что они разошлись. Саночка наш. Это Шура со своими мальчишками. В войну снималась. Худенькая. А это её младший с медведем: Лелеля Молин (Валера Смолин). Вот Лида молодая, со своей сестрой Шурой. Нина Кузнецова в доме отдыха. А здесь мы с Александрой Павловной, тоже в доме отдыха. Любили ездить вместе. Ведь подруги, тоже почти родные. И тоже дорожу их фотографиями. Это наш хор, выступаем на празднике "Алая гвоздика".
А это подруга детства и юности Нюра Никонорова. Я вам ещё дом Никоноровых показывала, через дорогу от нашего был, теперь уж, наверное, всё перестроено».
В последние годы жизни тётя Аня тяжело болела. Пришла к нам в гости в последний раз на 9 Мая. Ноги так опухли, еле влезли в туфли, даже разуваться у нас не стала. Задыхалась. Я тогда приехала с семьёй навестить родителей. Праздник, все радостные. Тётя Аня принялась разучивать с моим малолетним сыном песню «День Победы»: «Этот День Победы порохом пропах. Это праздник с сединою на висках. Это радость со слезами на глазах. День Победы! День Победы! День По-бе-ды!»
Радостный, чуть дребезжащий голос нашей тёти Ани.
В последний год её жизни дали ей всё-таки квартиру в новом доме со всеми удобствами как вдове погибшего, на пятом этаже. На улицу тётя Аня уже не выходила. За ней ухаживала моя мама, приходила к ней после работы или в перерывах на обед, мыла по субботам. Все думали, что это сестра – мама была чем-то похожа на свою тётю.
Помню, приехала я в Иваново, пошла с мамой к уже почти не встававшей с постели тёте Ане, мама её вымыла, я расчесала её мягкие пышные волосы, заплела две косички, закрепила их сверху. Тётя Аня так была рада мне, проводила нас до самой двери: «Как хорошо, Танечка, что ты приехала меня навестить. Как хорошо».
Так и вижу в дверном проёме милое измученное тяжёлой болезнью, но как и всегда улыбающееся её лицо.
XII
. Из серии «Любимые художники»
Морис Утрилло
Перебираю репродукции картин известных художников. Колоритный Караваджо, тяжеловесный Рубенс, гениальные полотна Рембрандта – и всё время невольно возвращаюсь к скромным улочкам, чувствую замечательного мастера Мориса Утрилло. Имя таким дилетантам в живописи, вроде меня, мало известное. Но завораживают зимние городские сумерки, фиолетово-бирюзовое небо, одинокие фигурки людей, то тут, то там засветившиеся бледно-оранжевым светом окна многоэтажных домов. Настроение созвучно моему, живопись близкая мне по духу. На полотнах скромная красота бедных окраин большого города. Хочется узнать об этом замечательном живописце побольше.
Оказывается, все работы Мориса Утрилло посвящены одной теме – Парижу, родному городу художника. В сегодняшнем Париже, наверное, уже невозможно найти те «провинциальные уголки», которые так любил писать Утрилло в 1910—1920-е годы, их, конечно же, безжалостно поглотил огромный деловой город.
Париж Утрилло – это узенькие улочки Монмартра, скромные домики с черепичными крышами и палисадниками, вывески дешёвых кабачков. Часто где-то в отдалении маячит призрачно-белый купол церкви. В образе многоликого города Утрилло открыл новую грань, то, что было оставлено без внимания его предшественниками, – поэзия будничной жизни.
Одно место в Париже было особенно дорого художнику – Монмартр, где он родился и где похоронен. Картины парижского Монмартра принесли Утрилло мировую известность. На протяжении всей своей жизни он не уставал изображать его своеобразную красоту: «Кабачок», «У прекрасной Габриэль», «Ветряные мельницы на Монмартре».
Но мой любимый городской пейзаж, пронизанный чувством щемящей грусти, – «Улица Жанны д’Арк». Мне кажется, в нём частица души художника.
Кустодиев Б.М.
1878
—
1927
В свои юные годы я часто отдыхала с родителями в доме отдыха «Порошино» недалеко от города Плёса. Потом уже и моя семья не забывала этот милый уголок. С Порошиным связано имя великого русского артиста Фёдора Ивановича Шаляпина. В 1910 году артист готовился к постановке оперы «Борис Годунов» Мусоргского и совершал поездки по историческим местам.
Красота Плёса настолько пленила Шаляпина, что он решил где-то на берегу Волги присмотреть и купить землю для постройки дачи. Ему посоветовали обратиться к помещику Щулепникову. Так Фёдор Иванович оказался в поместье Утешное. Помогал на сенокосе, играл в городки, рыбачил, а вечером садился за рояль и пел… Хозяева были в восторге от своего именитого гостя. Фёдор Иванович купил у Щулепникова участок земли в двух верстах от Утешного, вскоре была построена и дача. Но прославленный артист своей дачи так и не увидел. Поездку в Плёс пришлось отложить из-за начавшейся в 1914 году войны.
В 1923 году на даче Шаляпина был открыт дом отдыха «Порошино».
Где-то в 1960-х годах в левом крыле дачи разместилась обширная библиотека дома отдыха. Заведовала библиотекой строгая пунктуальная женщина Елизавета Ивановна, которая жила тут же, на территории дома отдыха, в маленьком деревянном домике, утопающем в цветах, выращенных заботливыми руками самой Елизаветы Ивановны. Рядом с библиотекой находилась мемориальная комната Ф.И. Шаляпина. Многочисленные снимки и рисунки на стендах показывали разные периоды творческой жизни артиста. Здесь же радиола воспроизводила с пластинок живой голос Фёдора Ивановича, исполняющего романсы, песни и арии из опер. В комнате был выставлен огромный самовар, который в своё время приобретался для шаляпинской дачи. На видном месте – большой портрет артиста. Елизавета Ивановна была увлечённым человеком, и мы с удовольствием слушали её рассказы о Шаляпине, о его неоднократных посещениях окрестностей Порошина, о его любви к матушке Волге и о его дружбе с помещиком Щулепниковым, об усадьбе Утешное.
Здесь я впервые познакомилась с творчеством Бориса Михайловича Кустодиева, написавшего портрет Шаляпина, копия которого своей праздничной яркостью украшала зал библиотеки.
Я по молодости лет не была в восторге от этого портрета. Мне казалось слишком примитивным творение этого художника, да к тому же Шаляпина он представил каким-то слишком уж барином, в роскошной шубе и в модных штиблетах.
Но со временем творчество Кустодиева заинтересовало. Он был не как все. Почему он любил изображать на своих полотнах дородных купчих за чаем, на прогулках; трактирщиков, извозчиков, роскошно накрытые столы?
Он талантливейший живописец: портретист, жанрист, блестящий художник театра, академик живописи Петербуржской академии художеств. Знаменитая галерея во Флоренции, где собраны автопортреты великих художников Европы, в 1912 году заказывает автопортрет трём русским мастерам: Репину, Серову и ему, Кустодиеву. И вдруг – купчихи… Почему главной темой его творчества стали мир купечества и весёлые, пёстрые разгульные праздники?
Я нашла замечательное высказывание этого талантливого живописца: «Мы, русские, не любим <…> своё, родное, у нас всех есть какое-то глубокое обидное свойство стыдиться своей "одежды" (в широком смысле этого слова)… Необходимо уметь сохранить в себе нечто своё, родное, и делать в этом нечто большое, равноценное тому крупному, что даёт запад».
Он любил всё то, в чём ярко проявлялась талантливость русского народа, всё исконно русское: любил русскую речь, обычаи, уклад жизни, народное искусство, лубок, вятскую игрушку, цветастые полушалки. Привольной и красочной предстаёт Русь на полотнах художника. Народные ярмарки, весёлые балаганы, гулянье на широкую Масленицу – и над всей этой зазывной пестротой обязательно божий храм под крестом. Именно в праздниках раскрывалась широта характера русского народа, оптимизм его мировосприятия и ничем не сломленное ощущение радости бытия.
Весёлое, жизнерадостное искусство и трагическая судьба художника. В 37 лет – паралич позвоночника, полная парализация ног, постепенно отказывает рука. Молодой ещё человек прикован к инвалидному креслу. Но чем тяжелее ему становилось, тем радостнее становились его картины. Он продолжает писать, несмотря ни на что, ликующими и сочными красками!
А время, в которое творил художник, было тревожным. Недавно отгремела братоубийственная Гражданская. Повсюду разруха, голод, на улицах беспризорники. Ночами обыски. Трудно мыло купить и спички.
Но Кустодиева даже в это время не покидали мысли о вечном, что противостоит войнам, страданию, смерти. Они и нашли своё отражение в его полотнах. Это вечное – мечта народа о красоте, о той земной, исполненной сил и здоровья красавице, которая в сказках и песнях служила наградой самому сильному, самому умному, самому храброму. Он доверяет народному вкусу, стремится выразить его идеал. Но почему купчиха?
В среде купечества крепко и бережно сохраняли национальное и в укладе самой жизни, и в одежде, и в строениях, и в привычках, и в манере поведения. Да и купчихи были именно тем типом дородной красавицы, который в народе почитался всегда как самый совершенный: чтобы стать и величавость, а лицо округлое, румяное, с бровями вразлёт да открытое, доброе.
Именно таких красавиц изображали на лубках, в росписях на прялках, сундуках. И наряд был у неё такой же яркий и броский, как её красота. Поэтому в своём творчестве художник отталкивался от озорного, полного юмора народного лубка, от весёлой пестроты народного искусства. Через нарочитое преувеличение, через восторг и удивление зрителю внушается представление о своеобразии, самобытности образа русской женщины. Её целомудрии, её нежной и чистой дородности!
А ещё Кустодиев не мог жить без Волги. Лучше, раздольнее и роднее Волги ему ничего нельзя было себе представить! Каждое лето его вывозили под Кинешму. Даже путешествовал с семьей по Волге. И всё время работал.
И когда зимой, позируя Кустодиеву, друг художника, знаменитый Шаляпин, потихоньку затягивал: «Вниз по матушке, по Волге…», Кустодиев начинал подпевать мягким приятным тенором, а на холсте переливалась всеми цветами радуги зимняя раздольная ярмарка, и Фёдор Иванович Шаляпин в роскошной шубе был как главное её украшение, главное диво, рождённое этой сказочной и могучей страной. Такого же исполинского роста и силы, такого же размаха и красоты. Лучше Кустодиева суть шаляпинского таланта и шаляпинской натуры не передал никто.
Борис Михайлович Кустодиев удивительно тонко чувствовал колорит русского провинциального быта. Любил обычную, ничем не примечательную жизнь русской провинции, ценил её яркое национальное своеобразие.
Площадь небольшого волжского города, в котором с одинаковым успехом можно узнать и Кинешму, и Кострому, с торговыми рядами, с неизменной пожарной каланчой, с огромными смешными вывесками, с булыжной мостовой, сквозь которую пробивается трава, тонущими в зелени одноэтажными домиками, церковкой и особенной тишиной; иногда эта площадь бывает пустой, иногда заполненной народом в базарный день…
Приволжский бульвар. Играет духовой оркестр, чинно гуляют дородные дамы, потупляют глаза кокетничающие с молодыми людьми девицы, сплетничают мещаночки, важно разгуливают тучные купцы и чиновники.
Художник любуется патриархальным укладом провинциальной жизни и вместе с тем смотрит на всё чуть со стороны, улыбаясь и иронизируя мягко и добро.
«Русская Венера». Никто до Кустодиева не отваживался на такие сопоставления. Ведь Венера – это богиня, это эталон красоты, а Борис Михайлович показывает нам типично русскую полноватую, круглолицую девушку, да ещё распаренную, да прямо в бане, с веником в руках. Но ведь нас радует это пышущее здоровьем тело, радуют её длинные золотистые волосы и сизоватый чистый пар в бане. Радует и солнечная зима, видная через оконце в предбаннике. А ведь она, эта девушка, тоже богиня, тоже эталон, только совсем другой красоты – красоты физического и духовного здоровья человека, его нравственной чистоты и доброты – вон ведь какая у неё улыбка.
Кустодиевская зима. Кустодиевские праздники. Кустодиевские красавицы. Кустодиевская Русь… Эти определения стали теперь для нас привычными. «Не знаю, удалось ли мне сделать и выразить в моих вещах то, что я хотел, – любовь к жизни, радость и бодрость, любовь к своему, "русскому". Это было всегда единственным сюжетом моих картин…», – пишет Кустодиев.
Через много-много лет я со своим взрослым сыном и внуком вновь побывала в Порошине. Увы, всё в доме отдыха пришло в запустение. Тишина. Шаляпинская дача встретила нас пустыми глазницами окон, настежь раскрытыми дверями в том месте, где они ещё сохранились, и прогнившими полами…
Мы прошлись по территории бывшего дома отдыха, нашли бывшую танцплощадку, зашли в заброшенную столовую, где нас когда-то так вкусно кормили, и побрели к маленькому деревянному домику Елизаветы Ивановны. И… о чудо! Старенькая Елизавета Ивановна сидит в своём палисаднике на скамеечке, а около неё гуляют куры: рыжие, чёрные, рябые, пёстрые – с красавцем петухом во главе. Мы не удержались и сфотографировали всё это великолепие. Поговорили со старушкой: она жила с кем-то из родственников, лет ей было много. Вспомнили прежние времена, её библиотеку… Елизавета Ивановна дала нам баночку козьего молока и долго не хотела брать деньги.
А мы не могли расстаться с нашим милым Порошиным, и все бродили и бродили по его дорожкам и тропинкам.
Спустились к Волге. Кинули взгляд вдаль, и нас, как прежде, до восторга охватили величавые раздольные просторы матушки Волги! Вечная величавость, вечное раздолье, вечная красота нашей русской реки…
Её неоглядная красота, волжская природа, города, быт вошли в творчество многих писателей, поэтов, художников, в том числе и моего любимого художника Бориса Михайловича Кустодиева.
Раздольная Волга… «Порошино» с его когда-то замечательной библиотекой, имевшей большой, яркий по характеру портрет гордости нашей России, известнейшего певца Фёдора Ивановича Шаляпина, – всё это напомнило мне о первом знакомстве с творчеством этого талантливого самобытного художника, так любившего всё исконно русское, родное, неповторимое и так любившего жизнь!
«Нельзя без волнения думать о величии нравственной силы, которая жила в этом человеке и которую иначе нельзя назвать, как героической и доблестной», – писал впоследствии о художнике Фёдор Иванович Шаляпин.