Серж
Светящийся поток

Занятия в секции шли три раза в неделю: по понедельникам и средам – тренировки, по пятницам – спарринги. Саша в четырнадцатилетнем возрасте выглядел уже не тем пухлым мальчиком, как раньше: он вытянулся, похудел, весил всего около сорока восьми килограммов и смотрелся, скорее, худым. Как-то так получилось, что в секции в то время он оказался самым юным и легким. Все оппоненты его были и старше, и тяжелее. Наиболее близкие к нему по возрасту – Володя Воронов и Сергей Мишин. Один шестьдесят, другой аж семьдесят килограммов весом, и старше Александра на два-три года. Оба пришли в бокс из борьбы. Может, поэтому они действовали чуть медлительнее Саши. В скорости он превосходил и пользовался этим в ринге. Но если где-то застаивался или партнеру удавалось прижать его в угол, к канатам, то приходилось терпеть и сносить в глухой обороне тяжелые, мощные удары, от которых Сашины уши потом принимали фиолетово-синий оттенок. Когда же в движении, манёвре удавалось держаться на расстоянии и, нанося точные одиночные или серией два-три связанных удара, набирать очки, то тренер очень хвалил его. Наконец настал день первого соревнования.

Приехав во Дворец культуры «Красная заря», Александр прошёл взвешивание и приступил к разминке. Противником назначили крепкого приземистого боксера из «Динамо». Александр же выступал за «Трудовые резервы». «Всё как обычно, как ты привык: держи на расстоянии, первый раунд – разведка, больше работай левой, правую пока не включай, дальше посмотрим. Вперед!» – скомандовал Владимир Николаевич. Саша действовал согласно наставлениям тренера; бой шел ровно, но оппонент очень точно, с наклоном попал Саше правой в область печени, чем заработал себе очко. Первый раунд закончился. «Видишь, он ниже тебя, еще наклоняется. Попробуй апперкот снизу правой, когда он в очередной раз попытается атаковать», – говорил тренер, обмахивая Сашу полотенцем. Начался второй раунд. Противник сразу продолжил свои атаки в корпус. Саша попытался провести удар снизу в момент его наступления, но безуспешно. Апперкота он с тренером еще не освоил, но заметил, что представитель «Динамо» уж как-то сильно покраснел, стал более глубоко дышать и даже начал изредка застаиваться. Александр воспользовался этим. Он принялся закручивать его. Двигался вправо, затем резко менял направление, и опять вправо, в этот момент нанося прямой левой, чередуя то в голову, то в корпус. «Молодец, хорошо двигаешься, этот раунд точно за нами, – похвалил тренер. – Теперь решительный, третий. Измотай его еще больше, только сначала не кидайся, обязательно измотай – и резко удар справа, как учили. Давай!» Началась третья двухминутка, боксер из противоположного угла с ходу бросился на Сашу. Ему даже удалось прижать Александра на пару секунд к канату. Но тот оттолкнул оппонента и выскочил из-под града ударов, правда, приняв несколько сильных из них по защите. Противник снова попытался догнать Сашу, но тот успел увернуться с ответной атакой. В какой-то момент преследующий Александра спортсмен приостановился, как бы что-то обдумывая или пытаясь изменить свою тактику, но по инерции продолжал всем корпусом двигаться вперед. Наш боксер воспользовался этим замешательством и нанес четкую двойку. Раз-два, левой-правой. Всё как по писаному, с постановкой бедра и кисти. Удар сильнейшей рукой пришелся точно в челюсть, прямо и немного сбоку, с правой стороны. От сложившихся энергий – своего движения вперед и акцентированного удара Саши навстречу – динамовец осел на ринг и, находясь на настиле ринга, замотал головой, словно пытаясь выгнать назойливую пчелку, залетевшую внутрь его черепной коробки. Судья с удивлением взглянул на Александра и открыл счет. Раз, два, три… на счете «семь» боксер встал. Не успел Саша развить наступление, как раздался гонг. «Раунд за нами, твой первый нокдаун. Всегда лучше, чтоб противник лежал. Бой тоже за тобой. Поздравляю!» – Владимир Николаевич, довольный, похлопал по плечу. Ребята из клуба тоже кричали, поздравляли Сашу с первой и такой важной победой. Когда же судья поднял руку победителя над рингом, счастью мальчика не было предела. «Вот оно, ощущение спортивной удачи и победы, ради которой проливалось столько пота и терпелось столько боли в тренировочных схватках!» Следуя домой, он ощущал, наверное, то же чувство, которое испытывает молодой лев, идущий к своим львицам, неся добычу, вырванную из пасти другого льва, – чувство победы. Потом состоялось ещё много сваток, удачных и не очень. Саша набирался опыта, взрослел как боксер. Но одна из них – помимо, конечно, первой – запомнилась ему особо.

Итоговые соревнования должны были состояться в ДЮСШ №15. Александр отлично подготовился, размялся, прошел взвешивание, ждал выхода своего оппонента. Фамилию того раз назвали, два – нет его. Подошёл тренер из «Спартака», объяснил, что, видимо, его подопечный опаздывает, и, очень извиняясь, сказал, что к началу боя тот обязательно подъедет, пройдёт взвешивание и выступит. «Что же там за загадочный опаздывающий спортсмен такой? – обращаясь к Саше, сказал тренер. – Ничего, обязательно явится, увидим». Но вот уже приблизилось время боя, Саша направился к рингу. Раздался шум, тренер «Спартака» возле к судейского стола что-то горячо объяснял, сильно жестикулируя. Владимир Николаевич тоже подошел к судьям и принял участие в разговоре, затем, махнув рукой и покачав головой, раздосадованный, вернулся к Саше: «Твой не прибыл, а выставили другого спортсмена. Я возражал, ведь тебе должны были присудить победу за неявкой противника. Но главный судья против – у нас, говорит, тут не международный чемпионат, дескать, не нужны победы на блюдечке фортуны. Сейчас подбирают кого-то по весу и классу». Тренера позвали обратно к судьям, что-то показали в списках, но он вдруг вновь начал громко говорить, спорить с ними. До Саши донеслось: «Это же другой уровень, он несколько лет уже выступает!» Главный судья успокаивал, разводя руками и тыча ими в списки. Владимир Николаевич резко развернулся и отошел от стола к Саше: «Назначили Мааса. Я его хорошо знаю, он бился с нашими, хороший боксёр. У нас нет выбора: или сниматься и выпасть из соревнований, так как они зачтут поражение, или драться». «Будем драться!» – ответил Саша. «Но смотри: Маас работает с дистанции, короткими сериями. Он выше, у него более длинные руки. Твоя задача – сближаться; атака корпуса – раз, голова – два. Корпус – раз-два, голова – три. Постоянно кружить вокруг него, закручивая, держаться на средней и ближней дистанции. На дальнюю не выходить, перед ним не застаиваться, в глухую оборону не вставать – расстреляет. Ну всё, вперёд!» Подбежал Игорь, выступающий теперь лишь в роли болельщика: «Я видел Мааса, будь на стороже».

Бой начался. Маас повёл себя неторопливо, с дистанции, как и предрекал тренер, пытаясь работать связками. Александр выполнял указания своего наставника, стремился подобраться с ударами по корпусу, но спартаковец хорошо двигался и руки держал постоянно на месте, прикрывая тело от ударов. Сам же он методично выкидывал свои прямые, как из крепости. Первый раунд кончился. Саша, немного раздосадованный, вернулся в угол. «Нормально, даже лучше, чем я ожидал. Ты держишься отлично. Попробуй коронку правой, маленько остуди его». Прозвучал гонг. Александр с ходу подлетел к противнику и, сфинтив левой в корпус, затем резко ударил в челюсть оппонента. Маас от такой неожиданности замер на долю секунды, но Саше этого хватило, и он быстро повторил связку «корпус – голова», причём нанёс правой удар ещё жёстче, правда попав уже не в челюсть, а в область виска, да так сильно, что спартаковца мотануло. «Молодец!» – крикнул кто-то из зала. Но резкая боль в кисти правой руки заставила Сашу прекратить атаку. Где-то за указательным пальцем сильно заныло, Саша начал маневрировать, работая только левой. Маас же, потрясённый, но не остановленный, в то же время сильно разозленный, кинулся в наступление, рвясь к реваншу. Он неотступно выцеливал, бил не переставая, в основном в голову. У Саши захрустело во рту от сбитой с зубов эмали – ни капы, ни шлема тогда на таком любительском, начальном уровне не использовалось. Видя, что противник не наносит ударов сильнейшей рукой, Маас с остервенением пытался откровенно покончить с ним в текущем раунде. Саше лишь изредка удавалось отвечать левой, правой же – только защищался. Гонг спас ситуацию. «Что с тобой? Где твоя правая? Раунд так хорошо начался», – недоуменно спрашивал тренер, когда Сашу обмахивал полотенцем секундант. «Что-то с рукой, с кистью. Не могу бить правой». – «Да ты что! Надо врача позвать». – «Не нужно, остался один раунд. Он тоже устал. Я продержусь». Начался последний раунд. Но Маас и не думал уставать. Он наносил вихрь ударов, уже не особо заботясь о своей обороне. Тем более оппонент почти не угрожал ему. У Саши скоро левый глаз заплыл, спортсмен уже даже плохо видел с этой стороны. Губы изнутри кровоточили, привкус стал солёный. Боксировать в последнем раунде всегда тяжело: ноги небыстрые, руки ватные, воздуха не хватает, а тут ещё выключенный удар справа. В один момент Саша инстинктивно отклонился назад и перчатка Мааса скользнула по лицу, разодрав Александру бровь. Кровь закапала на ринг. «Этого еще не хватало», – пронеслось у Саши в мыслях. Но вдруг шквал ударов затих. Саша увидел, что Маас отшагнул от него и вскинул руки вверх. «Что произошло?» – Александр удивлённо повернулся в свой угол и увидел тренера, бросившего полотенце на верхний канат ринга. За явным преимуществом победу одержал представитель общества «Спартак», рефери свёл боксеров и поднял руку победителя. Исход оказался неприятным: рука страшно болела, глаз заплыл, майка вся в крови. «Ничего, ничего, – успокаивал Игорь, – в следующий раз ты обязательно его побьешь». Но случай не представился. Рука очень долго заживала, больше полугода. Рентген не выявил ни трещин, ни переломов. Но кость, следующая после трёх фаланг указательного пальца, округлилась вверх, будто согнулась. Удары правой причиняли сильнейшую боль. Потом Саша с семьей переехал на другую квартиру, затем начались экзамены в школе и институте. Для поездок на занятия боксом времени катастрофически не хватало. Рука постепенно перестала болеть, однако кость визуально так и осталась деформированной, слегка округлой. Но бить правой стало даже более удобно. Со временем навыки, полученные в этом благородном спорте, много раз выручили Сашу в отчаянных ситуациях.

Когда-то, стоя на линейке первого сентября, будучи учеником 2«Б» класса, Саша с завистью смотрел на восьмиклассников, думая: «Мне до окончания школы осталось целых восемь лет – вся жизнь, а им всего лишь два годика». Но минул и восьмой класс, затем ещё быстрее пролетели два последних, уже сданы выпускные экзамены и двери школы распахнулись, открывая путь в большую жизнь. Надо отметить, что Александр неплохо окончил школу, особенно с учётом того, как он её начал. Ведь в младших классах он считался почти что двоечником. Разве только учителя его тянули на тройки. Физкультура, музыка, изобразительное искусство и труд – за эти дисциплины он регулярно получал пятерки. По остальным предметам еле-еле выкарабкивался из двоек. Так продолжалось до шестого учебного года, когда взамен ушедшей в декрет классной их руководителем назначили бывшего директора Николая Петровича Сарычева. Он являлся очень уважаемым в школе человеком: фронтовик, после войны лично возглавивший строительство здания этого учебного заведения и организацию школьного процесса. Он вёл математику, алгебру и геометрию. Как-то на уроке геометрии в начале года он вызвал Сашу к доске, и тот нашел верный ответ задачи. «Молодец, – похвалил преподаватель, – ты можешь решать, надо только думать. Главное в жизни что? Уметь сделать правильный выбор – раз. И видеть перспективу – два. Алгебра-арифметика – для простаков, геометрия – наука воображения и мышления в пространстве». Похвале Саша удивился: никогда раньше его не оценивали положительно, тем более в присутствии всего класса. Готовясь к следующему уроку геометрии, он уже не хотел показать себя с худшей стороны, явить своё незнание. А так как геометрия только началась и запущенных тем по ней у Саши не было, то он последовательно и верно постигал эту новую науку. Всё в предмете становилось понятным и ясным: аксиомы, теоремы, чертежи. Он чаще и чаще поднимал руку и верно отвечал, получая в основном пятерки, причём решения его иногда созревали быстрее, чем у признанных отличников. Мудрый учитель поддерживал его в стремлении учиться.

Вместе с тем Николай Петрович не только хвалил, но и ругал отменно, причём казался со стороны резким, даже чересчур. Особенно он не давал спуску веселым румяным переросткам-здоровякам, ученикам – друзьям Александра, вечно озорующим, бегающим, шумящим, не дающим покоя девчонкам и с завидной регулярностью забывающим о домашнем задании. Как-то перед уроком алгебры прыгающий по комнате Стас врезался в одноклассницу и сшиб её. Из-за столкновения девочку отбросило на дверь, которая распахнулась от удара, и Ольга наверняка упала бы наружу, но именно в этот момент в класс намеревался войти Николай Петрович. Он и удержал девочку от падения. Увидев закатывающегося от смеха раскрасневшегося Стаса, учитель нахмурился, подошел к нему, наклонился и негромко произнес: «В моем взводе служили ребята лишь немногим тебя старше; две трети из них не вернулись. А тебе бы с большой ложкой в сортире только сидеть. Все, начинаем урок! – обратился преподаватель к классу. – Нам его и так чуть не сорвали». Как ни странно, на ученика слова учителя произвели впечатление. В кабинете математики он больше никогда не шумел и вообще стал вести себя намного более благопристойно. Через несколько недель занятий, в первый раз в Сашиной учебной жизни, за четверть вышло «отлично» по такому серьёзному предмету. Он с гордым видом принёс дневник, где крупно сияла большая, выделяющаяся оценка «5» в графе напротив слова «геометрия», как будто свет звёздочки от будущих побед. И действительно, первая положительная оценка потянула другую, по алгебре. «Раз здесь можно получать пятерки, то почему в других предметах нельзя?» – размышлял Александр. Появлялись новые преподаватели; не имея устоявшегося предубеждения, они уже не относились к Саше предвзято, как к двоечнику. Александр выработал даже свою систему получения хороших оценок. Он учил домашнее задание или читал будущий параграф и в начале четверти первым вызывался отвечать, причем чаще по основным предметам. Получал положительный результат. Потом делал небольшой перерыв, сосредотачивая усилия на требующем очередного внимания предмете, и так далее. Конечно, слабость начальной школы сказывалась, но тем не менее к концу десятого класса годовых троек он не имел. На всю жизнь он запомнил слова Николая Петровича – настоящего педагога, учителя с большой буквы: «Если захочешь, решишь любую проблему – дерзай, надо только творчески думать».

Конечно, будучи школяром, Александр последовательно испытал все детско-юношеские этапы общественно-политической жизни, предписанные и регламентированные для каждого советского ученика средней общеобразовательной школы. Советские правила, обряды и фетиши с младшей школы и до выпускного класса сопровождали его, как и остальных. В начальных классах на курточках и платьицах учащихся красная звездочка с профилем Ленина олицетворяла октябрят – детей Октября, или Великой Октябрьской социалистической революции, как тогда называли события осени 1917 года. В четвертом-пятом классах принимали в пионеры. Но уже не скопом, организовывалась очерёдность сначала создавалась группа «лучших из лучших», ведь «пионер – всем ребятам пример»; затем шли «просто лучшие», как правило большинство; за ними же следовали те, кто сам не очень стремился в пионеры, и таких бы не приняли, но девать их было некуда и в конце концов им тоже доставались красные галстуки. Кстати, о галстуках. Ввиду того, что они символизировали кровь, пролитую за дело рабочих, и относиться к ним предписывалось особым образом – с чрезвычайным пиететом. Выстиранный, тщательно выглаженный галстук, определенным узлом завязанный, торжественно-официально смотрелся под воротничками отличниц. Основная же масса более прозаически относилась и к самому этому символу, и к его состоянию, и к необходимости его ежедневного ношения – надо так надо. Прием в пионеры всегда осуществлялся в виде спланированного и утвержденного ритуала. Нарядные, в парадной форме, в белоснежных гольфах до колен, с пышными бантами девочки, постриженные и отмытые мальчики в наглаженных мамами белых рубахах строем, иногда со знаменем шагали в ближайший к школе сквер или парк к бюсту Владимира Ильича Ленина. Там, построившись вокруг памятника квадратом, они произносили клятву. После этого старшие товарищи в первый раз повязывали вступающим в их ряды галстук. Дальше следовало общее обращение к молодому пополнению: «Юный ленинец, к борьбе за дело Коммунистической партии будь готов!» Тут же следовал ответ – синхронный взмах согнутой в локте правой руки и дружное: «Всегда готов!» Этот же лозунг – «Всегда готов!» – присутствовал и на пионерском значке на фоне опять-таки профиля Владимира Ильича и красного пламени костра. Однако спустя недели и месяцы и спрашивающие, и отвечающие забывали, к чему, собственно, должен быть готов юный ленинец, и ограничивались более коротким вариантом девиза: «Пионер, будь готов!», на что тот всегда отвечал бодрым поднятием руки и столь же непоколебимым заверением: «Всегда готов!» Александр впоследствии шутейно интересовался у своих товарищей: «Так к чему же ты готов?» «К „будь“!» – не задумываясь, отвечали они.

Дежурной и в большинстве случаев непременной ступенью общественного развития в возрасте четырнадцати-пятнадцати лет являлось начало членства в ВЛКСМ. Помимо обязательных рекомендательных писем, здесь уже от каждого кандидата требовалось изучение устава организации с последующей защитой своих знаний на комиссии при приеме в комсомол. Но Жаров избежал этой процедуры ввиду того, что некоторых ребят их класса, в числе которых оказался и он, отрядили на дежурство в качестве часовых у Вечного огня в сквере Памяти борцов Революции. Но так как не комсомольцу не дозволялось нести эту почетную обязанность, то Александру и ещё одному его однокласснику просто выдали маленькую красную членскую книжку – комсомольский билет – и значок ВЛКСМ, правда, вручая это, напомнили: «Но за тобой должок: выучить устав, и чтоб от зубов отскакивало!» Кстати, значок опять имел вид красного знамени, уже без пламени, но всё с тем же узнаваемым профилем Ильича. И хотя в дальнейшем никто не проверял знаний Александра по уставу, проштудировать и применить положения комсомольских заповедей на практике его заставили случай и сложившиеся обстоятельства.

Почему-то так само собой выходило, что карманные деньги, хотя их никто ему и не давал, у Александра имелись всегда. Один лишь раз подвыпивший его дядька, взяв ладонь мальчика, хлопнул по ней своею, после чего в руке Александра оказался металлический рубль. «Помни мою доброту», – рассмеялся дядька. Саша мог идти по улице, страстно желая найти денег, и они ему попадались! То три рубля прямо на дороге, то четырежды по рублю под лавочкой в парке. Но главное – он с детства умел создавать капитал и преумножать его. Он рано осознал, вернее почувствовал, главные правила инвестора: первое – ценностями нужно обладать, и второе – их необходимо верно вкладывать. Проникая на базы и стройки, ребята набивали себе карманы разными маленькими квадратными плитками, теми, что предназначались для отделки строительных бетонных панелей. Затем на них играли. Более ценились цветные, менее всего – белые. Особенно высоко котировались прозрачные фиолетовые, зеленые. Собрав набор плиток, Александр мог без сожаления сменять их на марки, марки – на солдатиков, их, в свою очередь, – на старинные или иностранные монеты. Ну а это уже практически актив, причем высоколиквидный. Так в двенадцать лет мальчик уже имел коллекцию серебряных дензнаков стоимостью в пятьсот рублей – это при средней зарплате рабочего в сто пятьдесят – сто восемьдесят рублей и приличной для того времени пенсии в сто тридцать рублей! Но вернемся к ВЛКСМ.

Каждый комсомолец обязан был ежемесячно сдавать членские взносы в размере двух копеек, о чём делалась соответствующая отметка на определённой странице его красной книжицы – ставился такой маленький штампик в нужной графе билета с указанием даты. Секретарь школьной организации училась в том же классе, что и Жаров, она же и собирала по две копейки с человека, которые к определенной дате тот должен был принести и сдать ей. Александр раз забыл, два забыл, а потом и предложил в ответ на замечание секретаря: «А давай я тебе рубль дам, а ты на четыре года перестанешь приставать ко мне со своими копейками». Что тут началось! «Нарушаешь заведенный порядок и дисциплину! Заносчив! Пренебрежительно относишься к своим обязанностям! Ты что, самый умный?» – вот далеко не полный список прозвучавших упреков. Кстати, по поводу последнего пункта Александру всегда хотелось переспросить: «А что плохого, если умный?» Еще ему припомнили многое другое: как на уборочной, первым управившись с выдергиванием морковки из километрового ряда на поле, он, помыв водой из гидранта один выкопанный корнеплод, намеревался съесть его, удобно расположившись на стоге сена возле лесополосы. Но в этот момент к нему подошла классная руководительница и сказала: «Жаров, видишь, две девочки отстают, еще половину от своих рядов не убрали. Ты как комсомолец возьми и помоги им!» Александр тогда ответил: «Так одна из них комсорг, другая – её зам; они, вообще, нам должны пример в труде показывать. А то сидят на ведрах и болтают только. Наверное, великие планы обсуждают. Здесь же надо не языком, как они привыкли у себя на бюро, а больше ручками, ручками. Да они меня и не просили вовсе о помощи!» И не пошел им помогать. В другой раз он, отрабатывая положенные часы, отремонтировал швейные машинки в помещении для уроков труда девочек. «Хорошо, Саша, а теперь пол вымой, будешь совсем молодцом, и домой ступай!» – обратилась к нему учительница – хозяйка класса. «А девочки что?» – поинтересовался Александр. «Им тяжело ведра носить». «Ну, воды я им доставлю, мыть – извольте, пусть они уж сами». «Остальные мальчики моют и не возражают», – удивилась учительница. «Что ж, если все станут с крыши прыгать, то и я должен? Нет, я не буду». «Но ты ведь комсомолец», – настаивала педагог. «Да, но пусть тогда девочки и чинят свои машинки, а я полом займусь. Лучше, когда суп отдельно, а мухи отдельно, знаете, – подытожил Александр. – Я свое сделал, положенное время отработал, пойду-ка я домой». Лучше бы он этого не говорил. «Ты что! Своих комсомольских подруг насекомыми называешь, мухами! Отделяешься от товарищей? Не выполняешь просьбы учителя!» В итоге насобирали на Александра целое досье, и секретарь организации, та его соседка, что сидела за партой впереди него, решила вынести вопрос о привлечении Жарова к ответственности на заседании школьного комитета комсомола.

«Проходи, Жаров, – Черемшина по-хозяйски провела рукой, как бы обводя сидящих за столом членов комитета; сама она расположилась во главе стола, напротив входной двери, спиной к окну. – Расскажи своим товарищам, объясни, почему нарушаешь устав ВЛКСМ, принципы нашей организации». «В чем я должен признаться? Разве я сделал что-то плохое? – Вошедший взялся за спинку стула, – разрешите присесть?» «Садись-садись, в ногах правды нет, как, впрочем, и в твоем ответе». – «И в чем же моя неправда?» – «Ты, Жаров, слышал когда-нибудь о принципе демократического централизма?» «Конечно, он в уставе прописан», – уверенно ответил Александр. «Расскажи тогда, в чем он заключается», – заместитель секретаря ехидно поддела Жарова. «А у нас на сегодня экзамен назначен?» – в тон ей удивился Александр. «Вот видишь, – торжествующе воскликнула секретарь, – ты даже этого основополагающего понятия не знаешь! Кроме того, взносов не платишь, товарищей своих не уважаешь и не помогаешь им, в комсомольской жизни участия совершенно не принимаешь. А ведь один из принципов демократического централизма как раз и подразумевает, – комсорг взяла в руки маленькую красную книжицу. – Строгую комсомольскую дисциплину и подчинение меньшинства большинству, безусловную обязательность решений высших комсомольских органов для низших!» – патетически закончила она. Александр возразил: «Про подчинение и обязательность – спите и видите только это! Что, если большинство не право, тогда как? И кто разрешит, кто прав, а кто нет? Взносы я тебе платил, рубль давал, ты не взяла, и нечего тень на плетень теперь наводить. Да и сама вон текст по напечатанному вычитала, не помнишь наизусть, стало быть, хотя и секретарь. А от меня требуешь!» «Нет, вы посмотрите, какой нахал, – Черемшина всплеснула руками, – вместо того, чтобы повиниться, взять на себя обязательства, что подобного больше не повторится, он еще и спорит! Ты, видимо, совсем не осознаешь серьезность своего положения? Вскоре состоится общее собрание. Я предлагаю вынести на него вопрос об исключении Жарова из рядов ВЛКСМ. Кто за?» – и аккуратно поставила вертикально кисть и предплечье, не отрывая локотка от стола. Жаров не стал дожидаться окончания экзекуции; он быстро встал, отодвинув от себя стул, резко повернулся и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Он успел увидеть, как другие члены комитета согласно поднимали руки. Дверь сильно хлопнула, но это не Александр её толкнул – сквозняк совершил свое дело. Но Жарова настиг крик из-за двери: «Еще и дверь нам сломать хочет, а взносов не платит!» Обида душила его: ладно бы за дело, а то надумано всё. И сразу выгоняют, причем все как один! Придя домой, он упал на диван и проспал до самого вечера.

Поднялся резко; и сразу – мысль: «Нужно выучить устав, хоть наизусть, и бить их же оружием». Купив на следующий день в книжном магазине требуемый экземпляр в красной обложке, Александр приступил к штудированию его содержимого. О предстоящей дате собрания Жарова предупредили заранее, сообщив, что его вопрос будет рассматриваться последним. Кабинет географии прибрали и начисто вымыли. Мало того, что он являлся одним из самых больших в школе, – в нем располагалась кафедра, с которой учитель вел уроки, а в сложившейся ситуации предстояло выступать докладчикам. Собрание началось; Жаров ждал в коридоре. Еще когда дверь оставалась открытой, он заметил, что учащихся-комсомольцев совсем немного, зато присутствовали все члены комитета, активисты, представители отдельных классов. Молодые учителя, состоящие ещё в ВЛКСМ, также принимали участие. За последней партой расположились два педагога, уже в возрасте, и завуч Антонина Михайловна. Когда дверь затворили, до Александра доносились лишь отдельные фразы, да он и не стремился их услышать – наоборот, отойдя подальше по коридору, достал устав и еще раз перечитал подчеркнутые карандашом абзацы. Дверь распахнулась. «Жаров, проходи», – пригласили его. Александр сунул книжечку во внутренний карман школьной куртки, шагнул в аудиторию, остановился у входа. «Присаживайся», – молодая учительница за первой партой в крайнем ряду, с любопытством, как показалось Александру, посмотрев на него, указала на свободное место рядом с собой. Секретарь собрания огласила: «Рассматривается дело комсомольца Жарова, докладчик – заместитель секретаря комсомольской организации школы Сорокина Маргарита». Одноклассница Александра вышла к трибуне и, положив на неё листок бумаги, быстро и невыразительно зачитала короткий текст: «Характеризуя Жарова, можно отметить следующее – это мнение сложилось у всех членов комитета комсомола нашей школы – как активный комсомолец, в общественной жизни Жаров никак себя не проявил; товарищам не помогает; у него напрочь отсутствует чувство коллективизма; он совершенно не прислушивается к мнению большинства; злостно уклоняется от выполнения решений комитета; чрезвычайно груб и заносчив; членских взносов не платит. Предлагаю рассмотреть вопрос об исключении Жарова из рядов ВЛКСМ. У меня всё». В аудитории, что называется, повисла тишина. Взгляды присутствующих устремились на Александра, что-то записывающего по ходу краткой речи докладчика в свой небольшой блокнотик. «Жаров, что ты можешь сказать по поводу услышанного?» – сухо и строго обратилась к нему Черемшина. Александр встал, повернулся к сидящим позади него. Со стороны он не выглядел взволнованным, скорее даже раздражающе показушно-флегматичным, но сам чувствовал, что сердце немыслимо стучит, а кровь кинулась к голове. Он тихо, медленно и четко начал: «Сорокина верно отметила, – Александр замолчал, посмотрел на лица, с удивлением обращенные к нему, – верно сказала, – повторил он, – что это мнение комитета комсомола. А кто из рядовых комсомольцев, да и просто моих товарищей встанет и подтвердит сказанное ею? – Александр вновь взял паузу, пристально, даже с вызовом наблюдая за собравшимися. – Может быть комитету не нравится моя критика? Они говорят об активной общественной жизни, где она, эта жизнь, на бумаге? – он заглянул в свой блокнот. – Ежемесячное взимание по две копейки да проведение собраний к праздникам? Деньги, кстати, я сдавал, с рубля у Черемшиной сдачи не было, я ей в шутку сказал: возьми за несколько лет вперед. Кто виноват, что она шуток не понимает?» На лицах промелькнули улыбки. Секретарь комсомола заерзала на своем стуле. «Ты по существу, по существу отвечай», – с места посоветовала Сорокина. «А на что отвечать-то по существу? Ты не перечислила ни одного факта, вы только обвиняете надуманно и, видимо, из-за сложившихся личных неприязненных отношений. К уставу относитесь исключительно формально, а между прочим, в нем сказано, – Александр достал из кармана печатное издание, не спеша открыл нужную страницу и зачитал: – При решении вопроса о наказании комсомольца должен быть обеспечен максимум товарищеского внимания и объективности. Где объективность, я повторяюсь, если нет фактов? Где товарищи мои, которые здесь вовсе отсутствуют, и где ваше внимание? – сказал он, обращаясь к членам комитета в целом. – Если вам критика моя не нравится, а возразить нечего, так уходите вовсе. Вы и есть меньшинство. Остальные живут более интересной, дружной, насыщенной и не показушной жизнью». «Опять за своё, вот так он всегда разговаривает», – констатировала Черемшина, оборачиваясь к своим комитетчикам. С последней парты резко поднялась завуч и четким уверенным шагом, выстукивая каблучками, проследовала к трибуне, к тому времени уже давно пустовавшей после доклада Сорокиной. Она четко и громко начала: «Не нужно превращать собрание в словесную перепалку. Как представитель партии, я должна сказать следующее: Жарову необходимо, безусловно, прислушаться к замечаниям и сделать соответствующие выводы. Но человек, по моему мнению, он не самый плохой; может быть, поведение его… – она задумалась, подбирая слова, – слишком экстравагантно. Думаю, оно изменится. Но фактов я действительно не услышала, – выступающая строго посмотрела на Черемшину, – а свои личные эмоции и настроения желательно оставлять дома. Считаю, что Жарову необходимо дать время подумать, исправиться и проявить себя с положительной стороны. Кто за?» – и сама первой подняла руку. Как голосовали, Жаров не наблюдал – он делал вид, будто бы смотрит под парту; слезы, то ли от обиды, но скорее от того, что за него неожиданно заступились, пытались пробиться наружу. Он всеми силами боролся с накатившими чувствами. Видимо, Антонина Михайловна заметила состояние подростка: «Жаров, можешь идти». Александр кивнул, молча встал и, не оглядываясь, вышел из кабинета в пустой гулкий коридор. Пройдя до его середины, он бросился бежать и оставшуюся часть пронесся так быстро, как только мог. Несколькими прыжками спустившись с лестницы и в одно мгновение преодолев холл, он выскочил на улицу и только здесь, на крыльце, остановился, вдохнув полной грудью. Сильный ветер встретил Александра. Он шел навстречу ветру, ни о чем не думая, просто наслаждаясь легкостью, как от сброшенного тяжелого груза. Ни радости, ни огорчения, а лишь осознание хорошо законченного дела. Завуч оказалась права: спустя какое-то время отношения сами собой наладились, стабилизировались и уже не вызывали столько эмоций.