Серик Асылбекулы
Отвести душу… по-казахски
Комекбай. Пиши-пиши!.. Я теперь все понял! И ты тоже, выходит, заодно с Ниетали Сыздыковым, лижешь ему кое-что. Эх, зря я некогда, когда ты родился, таскал воду ведрами из Акбулака. Радовался же ведь появлению на свет родственника! Эх, бедняга я, откуда мне было знать, что потом, повзрослев, этот родственничек повалит меня к ногам Ниетали.
Участковый. Вы так не врите. Я никогда не слышал, что когда я родился, вы таскали воду ведрами.
Комекбай. Если не слышал, вернувшись домой, спроси об этом у отца и матери. Они же пока живые. Наверное, ты в курсе дела, что косоглазый Еркебай, твой отец, – мой зять. Он когда-то своровал мою тетю Гулсим, то есть твою мать. Если нужно судить, то нужно судить не меня, в пылу гнева обматерившего Ниетали, а твоего отца за то, что вопреки закону своровал девушку.
Участковый. Следите за языком. Мой отец не косоглазый.
Комекбай. Простите меня, господин. И что же, как назовем глаза твоего отца, когда одним смотрит на ай*, а другим – на сай? Станем называть его с игривыми глазами или черноглазый, а?
*[Ай-луна]
*[Сай- урочище, здесь намек на косоглазие человека]
Участковый. Это не ваше дело?
Комекбай. Не мое дело?!. Еще какое мое дело!.. Во-первых, он мой зять. Во-вторых, он украл мою тетю без ее согласия, а затем, пользуясь кротостью нашей стороны, не заплатил ни копейки калыма.
Участковый. Калым – это пережиток прошлого. Так, вернемся к объяснительной. Где мы остановились? Да, мы же говорили про собутыльников. Таким образом, я, Комекбай Жанбырбаев, стал искать собутыльников среди односельчан. Однако и сосед мой Ермек Шынарбаев и некогда одноклассник Алайдар Жетесов отказались быть моими собутыльниками. После этого, разозленный на них, решив сам выпить эту бутылку водки до конца, вернулся в свой двор и по лестнице поднялся на кровлю сарая.
Комекбай. (Качая головой, бессвязно бормоча). Сказал же… он ходил за мной, выслеживая. Эй, я считал тебя своим племянником, а ты оказывается… настоящий шпион!
Участковый. Что…что?!.
Комекбай. Ты… Знаешь что, ты шпион этой сволочи – Ниетали!
Участковый. Придержите язык!.. Вы оскорбляете работника правоохранительного учреждения.
Комекбай. (Кособоко встает с места, склоняется к участковому, недоуменно уставившись на него). Это ты представитель органа? Эй, органчик, тогда почему ты не защищаешь справедливость, а? Ответь мне, государство поставило тебя на эту должность для того, чтобы ты защищал и оправдывал проглотов, хапающих зарплату беззащитных и кротких, а? Ответь?!.
Участковый. (усмехнувшись). Это вы кроткий?! Осыпающий весь народ ругательствами и на русском и на казахском подряд…
Комекбай. Да, я. А что, не похож?
Участковый. Нисколько!.. Ну, а проглот кто?
Комекбай. Ты, наверное, не знаешь, проглот это – Ниетали. Эй, представитель органа по защите государственного порядка, слушай меня внимательно. Я тебе перечислю все его преступления, не упущу ни одной детали. Слушай… Я все лето, без отдыха, до седьмого пота трудился в его товариществе «Акбулак». Понял, все лето, без отдыха! На своем плохоньком тракторе пахал землю этой нечисти, полол картофель, высадил арбузы и дыни, косил сено. Еще был свой гектар тыквы. Наверное, знаешь, что семена тыквы стоят на базаре дорого.
Участковый. Зачем все эти подробности? Говорите главное.
Комекбай. Я же постепенно подхожу к главному, у тебя терпение есть или нет? Или ты вообще не хочешь слушать меня?
Участковый. Говорите покороче.
Комекбай. (показывая на графин, стоявший на краю стола). Это вода?
Участковый. Да.
Комекбай. Ух, хотел все объяснить, да пересохло горло. Налей мне стакан воды.
Полицейский наливает воду из графина в граненый стакан и подает Комекбаю.
Комекбай (Булькая глоткой, разом вливает в себя содержимое стакана). Если не нашлось ни одной души, которая захотела бы разделить мою печаль, как мне не пить одному, умирать, что ли? Ух!.. На чем мы остановились сейчас? Да, высадил картофель, все лето ухаживал за арбузами, дынями, тыквой. Не было дня, когда нормально бы отдохнул. Что ты думаешь, сколько заплатил поганый Ниетали за такой труд, когда урожай был собран? Всего-навсего 120 тысяч тенге. Это же грабеж средь белого дня, все равно, что живьем с человека кожу содрать, а! Ну, скажи по справедливости.
Если не веришь, сейчас посчитаем.
Участковый. Не надо считать. И так все понятно.
Комекбай. Не-ет, посчитаем, иначе ты можешь подумать, что я делаю поклеп на Ниетали.
Так, ты сам должен хорошо знать, у нас килограмм картофеля на базаре в районе и областном центре в среднем стоит примерно 50 тенге. Я сдал ему картофеля пять тонн. Это целых 250 тысяч тенге.
Килограмм дынь и арбузов везде стоит не меньше, чем 40 тенге. А я сдал их этой собаке 12 тонн. Два на четыре – восемь, четыре на десять – сорок, итого – сорок восемь. Плюс три ноля. Сколько получилось? Правильно, 480 тысяч.
Теперь перейдем к тыквам. Килограмм тыквы по 60 тенге. Я ему сдал ее шесть тонн. Значит, получается не меньше 360 тысяч тенге. Ну, а теперь сложим все это. А я давно посчитал эту сумму: всего выходит 1 миллион 90 тысяч тенге.
Ладно, скинем с этого миллиона тенге половину на транспортные расходы, спекулянтам, налоги, скажем, на ненасытную утробу этого пса Ниетали, при всем этом мне с этой суммы должны достаться хотя бы полмиллиона тенге, не так ли? А он мне сует в руки всего-навсего 120 тысяч. А как мне кормить до следующего лета пятерых детей, один меньше другого, ревущую, будто медведица, разъяренную бабу? А на что сам жить буду? Каждый день нужно есть, пить, нужна одежда, обувь, сигареты нужны, к тому же время от времени, чтобы вот так залить горе и печаль, нужна бутылка водки. Я ведь тоже, как и ты, человек. Теперь ты понял, отчего я разбушевался средь белого дня?
Участковый. Все, закончили?
Комекбай. Закончил.
Участковый. Зачем все это рассказываете мне? Морочите мне голову.
Комекбай. Как это, зачем рассказываете? Ойбай-ау, ты же, как это?.. Разве ты не представитель органа по охране государственного правопорядка? А ведь нарушены мои права?!.
Участковый. И что тогда, нужно кого-то материть за это?
Комекбай. (Вскочив с места). Эх, да это же по-настоящему проклятый человек сидит передо мной. И некому расстрелять меня, битый час рассказывающего ему все это.
Участковый. (Тоже вскочив и вперив в Комекбая тяжелый взгляд). Что-что?!
Комекбай. Ты тоже, как этот Ниетали, проклятый, понял?! У вас нет никакого сердца, ни капельки человеческого чувства, только ненасытная алчность!..
Участковый. Аксакал, придержите язык!..
Комекбай. Не придержу! Я человек, который до самой смерти будет говорить правду, понял?! Не умею, как вы, угодничать перед сильными мира сего, вертя хвостом.
Участковый. Если так, я сейчас запру вас в КПЗ. Вы чересчур обнаглели!..
Комекбай. Куда-куда?!
Участковый. В КПЗ – то есть в камеру предварительного заключения. Или не слышали о таком?
Полицейский ловко накидывает на руки Комекбая наручники, защелкнув их, тащит Комекбая в КПЗ.
Комекбай. Отстань! Не имеешь право!
Участковый. Имею-имею!.. Вы в состоянии опьянения, представляете опасность для общества, поэтому я должен изолировать вас от остальных сознательных и законопослушных граждан. Вы потом вдвойне ответите перед судом за оскорбление не только отца Ниетали Копбосынова, но и моего.
Комекбай. Знай, что опасность для общества представляю не я, а вы!
Участковый. Замолчите!
Комекбай. Не буду молчать!
Участковый. Ну, тогда сейчас надолго замолкнете.
Участковый инспектор, крепко держа еле держащегося на ногах Комекбая, волочит его к КПЗ и изо всех сил заталкивает в камеру. Затем, вытащив из кармана брюк связку ключей, выбирает среди них самый большой и, захлопнув забранную решеткой железную дверь камеры, запирает ее на замок. Изнутри доносится истошный крик Комекбая, который сотрясает железную дверь ударами кулаков. Однако, не обращая ни малейшего внимания на его действия, полицейский с совершенно невозмутимым видом отправляется по своим делам.
Сцена №6
Предрассветные сумерки, над горизонтом показывается краешек солнца, аул начинает просыпаться. Камера предварительного заключения. В свете стоваттной небольшой лампочки, скрючившись в три погибели, на большой железной кровати дремлет Комекбай. Он видит сон. Во сне он беседует со своей возлюбленной Зибаш. Конечно, не с самой Зибаш, а с ее призраком.
Призрак Зибаш. (Комекбаю) Душа моя, не падай духом! Дорогой, терпеливо пройди и это испытание Аллаха. Ты же настоящий мужчина, истинный муж! Докажи мне это снова. Не забывай вот что: какие бы трудности не выпадали на долю, раб божий никогда не должен терять веру в милость Аллаха, потому что Бог прощает, он милосерден, нет предела его любви и состраданию. Только потерпи немного, увидишь, все потом будет хорошо.
Комекбай. Эх, откуда это возьмется, ведь до сих пор я ни от кого ничего хорошего не видел. Покойный мой отец Куан был голимый бедняк, и я не ушел далеко от него. Мне уже скоро сорок пять, а я ничего по-настоящему не добился: все, что вижу – одни невзгоды, черная тяжелая работа, грабеж и обман начальников. В общем, не изведал в этой жизни ничего привлекательного.
Призрак Зибаш. Душа моя, почему ты так думаешь? А наши медовые дни и ночи на тесной кровати, когда мы обретали друг друга в проникновенной беседе. Золотце мое, скажи, разве я тогда не делала тебя счастливым? В те минуты я же была готова до последней капли все тепло души и тела отдать тебе. Скажи, разве тогда ты не был счастливым?
Комекбай. Да, возможно, именно в те минуты я начинал чувствовать, что такое настоящее счастье. Однако эти времена напоминали стремительные ливни, которые проносятся над миром, освежая и омывая его. Слишком краткими были они. Поэтому быстро забывались, прости меня.
Зибаш. (Обиженно качая головой). Да, вы мужчины, к сожалению, такие забывчивые. Однако я никогда не выпускала из памяти эти минуты, похожие на сон, напоминающие бурные ливни, проносящиеся над цветущим летом, это время упоительного блаженства. Если не веришь, душа моя, в минуты тягостного одиночества твои слова «Жаным! Милая!», быть может, сказанные сознательно, возможно, бездумно, твои огненные ласки и душевные признания столько раз спасали меня, особенно когда душа зависала на краю пропасти, и спасают до сих пор в этом полном превратностей мире.
Комеке, помнишь, лежа на тесной кровати, почти до утра мы вдвоем читали некоторые отрывки из романа известного кыргызского писателя Чингиза Айтматова «Плаха»? Думаю, что помнишь, как главный герой этого произведения по имени Авдий Каллистратов оказался в богом забытом крае – бескрайних степях Моюнкумов, когда во второй раз приехал на отдаленный разъезд Жалпаксаз в поисках своей возлюбленной, работавшей на этом крохотном полустанке медсестрой? Помнишь, как Авдий, не добравшись до возлюбленной, на полпути попав в руки браконьеров, лежа со связанными руками в кузове машины на тушах сайгаков, убитых головорезами, сокрушался по поводу любимой, думая: «Да пребудет живым все сотворенное! Когда любовь уже обитает в сердце, да поймет она, что нет предела милосердию Бога». И сейчас я тоже, как этот герой, от всей души желаю тебе беспредельной любви, молю об этом Аллаха. Все мы начинаем испытывать настоящее счастье только тогда, когда ангел по милости Бога вселяет в наше сердце любовь. Все остальное можно забыть, но только не это, душа моя! И только тогда твоя бесценная душа, очистившись от зла, мести, ненависти и нелюбви, найдет покой, и только тогда ты откроешь для себя истинный смысл жизни и вознесешь безграничную благодарность Всевышнему творцу.
Комекбай. Наверное, то, что ты говоришь, это правда. Я верю тебе, потому что душа женщины безгранична, словно океан, глубока, будто море. Я не раз убеждался в этом. Да, надо признать, если всего-навсего два человека в этом мире открывали мне глаза на то, что такое счастье, то первая из них – это моя дорогая мать, вторая – встретившаяся мне по милости Творца в возрасте сорока лет, ты, милая моя, ангелочек.
Призрак Зибаш. Ну, тогда никогда не забывай счастливые дни, проведенные вместе со мной, всегда храни в памяти. С чистой душой, словно омытой степным дождем, стряхнув себя тлен и прах мира, в минуты сокровенного покоя от всей души вознеси слова благодарности Всевышнему творцу, на тернистых трудных тропах соединившего нас! Согласишься или нет, но, в общем, думаю, что мы, твари божьи, не умеем, как следует отблагодарить за добро.
Комекбай. Полностью согласен, бозкараган* мой! Тебя же невозможно забыть. Однако я донельзя устал от этой жизни. Все мои друзья, товарищи предали меня. В критические минуты люди, оказывается, переметаются на сторону богатых, сильных мира сего. Сегодня я хорошо это понял.
*[Бозкараган – сирень]
Призрак Зибаш. Комекжан, не обижайся, но думаю, ты слишком доверчивый. Ойбай-ау, ведь продавать и продаваться – это самая давняя традиция двуногих тварей, идущая еще со времен Адама и Евы. И отчего ты так переживаешь, тратишь нервы на это? Знай, не одному тебе на этой Земле суждено изведать такие лишения до смертного одра. Все человечество прошло по этой дороге, и ты тоже должен пройти.
