полная версия

Сергей Стрельцов
Филипп в беде

– Да, я знаю, я старше вас.

– Правда? – Настя не знала, что ей делать.

– Но сердце мое горячо, и в нем живете вы.

– Я думала, что я живу у родителей.

– Не перебивайте!

– Как вам будет угодно.

– Мое состояние и житейская мудрость в союзе с вашей красотой будут нам благословением.

– Сомневаюсь.

– Вы не даете мне сказать!

– Но вы несете всякую чушь.

– Вы не станете моей?

– С какого хрена, дядя, мне быть твоей? – Хулиович достал Настю и она не стеснялась в выражениях.

– Она не станет твоей, чучело, – это был Евграфыч, он приближался со шваброй на перевес. Убираясь у себя в кафе после обеда, он услышал голос своего старого знакомого, и понял, что его присутствие необходимо.

– Я с вами не разговариваю, – пылко ответил ему испанец.

– Зато я с тобой сейчас поговорю, – Евграфыч встал над коленопреклоненным Хулиовичем.

– Что вам угодно? – Колбасный король любил строить из себя испанского гранда времен Великой Армады.

– Дать тебе по попе, – Евграфыч был прост как тысяча младенцев.

– Что это значит? – Хулиович понял, что пахнет взбучкой, и, вскочив на ноги, начал отступать.

– Что бы я тебя больше здесь не видел.

– И не надейтесь, – Сантьяго был само достоинство.

– Девочка, он тебя не обидел? – спросил Евграфыч, повернувшись к Насте.

– На дураков не обижаются, – Настя вытерла салфеткой со рта остатки кремового пирожного, вскочила на свой велосипед и была такова.

4.3

Филипп никогда не сомневался, в Насте воплотилось то, что старик Гете называл запросто “Das Ewigweibliche⁹”. Ибо что такое женщина? Каприз, глупость и привычка оправдывать все свои пороки несчастьями судьбы, есть еще святые женщины, но их мало, и в естественной среде обитания слабого пола, как биологического вида, почти не встречаются.

Пропев на прощание столь милое сердцу барона «Deutschland, Deutschland über Alles¹⁰,» Филипп бросил его у ворот его дома, и тихонечко втопил в направлении особняка Вереславских, который встретил его угрюмой громадой позднего псевдогеоргиаского стиля- с аляповатой готикой и «естественным» английским садом.

– Тут и мухи дохнут, – прошептал себе под нос Филипп выбираясь из машины.

Вдруг он услышал, как за спиной у него зашумел гравий. И увидел, что по дорожке от чайной беседки фамильного перла архитектуры к нему приближается Настя с велосипедом в руках.

– Ну, я приехал, – Филипп был сражен воинственным блеском ее глаз, и вообще говорил и думал с трудом в таких ситуациях.

– Я очень рада. Прошу в дом. И, кстати, я бы на твоем месте переоделась для тенниса.

– Как это… – Филипп все еще был слегка в ауте от ее вида.

– Ты же не хочешь сказать, что в теннис ты будешь играть в смокинге.

– Да как-то… – Филипп все еще был в некотором замешательстве.

– А где твой галстук?

– Эх! – Филипп вытащил бабочку из кармана и думал о чем-то, но Настя уже взлетела по лестнице и исчезла из виду.

– Ну, блин, вроде все, – сказал он в полголоса сам себе, вытащил с заднего сидения рюкзак со шмотками и хлопнул дверью.

Будь профессор свидетелем этой сцены, он бы решил, что Навродский перенес в тяжелой форме болезнь Тея-Сакса, то есть амавротическую детскую раннюю идиотию.

Успевший спуститься ему на встречу, дворецкий принял из его рук рюкзак и проводил в комнату, обитую розовым ситцем в цветочек и с кованными ажурными решетками на окнах.

– Вот и приехали, – сказал с английским, вернее Йоркширским, акцентом дворецкий, дал Филиппу ключи от комнаты, список телефонов прислуги и вышел.

Тут в комнате зазвонил телефон, и ничего не оставалось, как взять трубку.

– Навродский у аппарата.

– Это Настя. Я хочу одеться для тенниса с тобой в один цвет.

– Зачем?

– Ты же наш гость, для нас это большая честь – надо быть вежливым, – голос Насти звучал, как кассета с правилами хорошего тона середины восьмидесятых, распространенная по подписке The Times вместе с книжкой.

– Ну, у меня будет рубашка и джинсы.

– Как мило с твоей стороны. Значит джинсы.

– Конечно…

– Тогда я почти готова, жди меня перед домом.

Когда, пулей переодетый Филипп, встретил Настю у лестницы, на ней было короткое джинсовое платье из Harrods.

– Да ты забыл переодеть туфли, – Воскликнула Настя, гладя на его ноги.

– Прости, как-то да, – ответил он, вспоминая, что никакой другой обуви он с собой не взял.

– Теннис в туфлях, сделанных на заказ, это ново.

– Ничто не ново под луной, – улыбнулся ей Филипп, вспоминая, что подобные вещи с ним бывали и в клубе у тети Гали.

– Тогда пошли.

И они заскрипели по гравию в направлении кортов, которые находились между особняком и клиникой.

– Филипп, милый,– вдруг спохватилась Настя.

– Что? – Спросил Филипп, не отрывая глаз от ракетки, которую ему вручили.

– Ты знаешь почему нулевой счет в теннисе называется love?

– Это происходит от французского l’œuf, то есть яйцо. Теннис это французская игра, если мне не изменяет память Лаэршио в Хэмлете Шейкспиера вспоминает, что научился ей в Париже.

– Ты уверен?

– Не очень, но примерно все обстоит именно так, – сказал Филипп и шлепнул себя тихонечко ракеткой по лбу.

– Ты – ангел.

– Стараюсь.

– Шекспир – это так интеллектуально!

– Нет. Вовсе нет. Обычно у него все грязно ругаются, выпускают друг другу кишки, и вообще немножко в духе Тарантино.

– То есть ты хочешь сказать, что эти два великих гения близки духовно?

– Как два черта на одной сковородке, выражаясь немного в духе покойного Мистера Вильяма.

– Как это будет по-английски?

– ‘Tis liken’d t’ th’ twain deuces on the pan.¹¹

– Это цитата.

– Нет, я просто прикалываюсь.

Так они дошли до кортов, над которыми весел красный транспарант с белыми буквами «Militia Omnia Vincit»¹²

– Это для больных, – заметила вечно бодрым голосом Настя.

– Как мило, – отозвался ей мирно Филипп.

5.1

На следующее утро Филипп проснулся от гула, наполнявшего собою весь дом. Как его уже успели предупредить- это был удары в бронзовый таиландский гонг, оповещавшие о пятнадцатиминутной готовности к завтраку.

– Ну и порядочки, – вздохнул Филипп и стал натягивать носки.

В дверь постучали.

– Входите, я не сплю, – отозвался он.

Дверь тихо распахнулась и батистовые шторы на окне взлетели, подхваченные сквозняком.

– Доброе утро, – это была Настя.

– Чем обязан? – Филиппу еще не удалось прийти в себя после сна, в котором Маяковский читал ему ранние произведения Джона Мильтона, стоя на стуле. Филипп терпеливо поправлял его неправильные ударения и терпеливо объяснял перипетии поэтической дикции в латинской поэзии со времен Юлия Цезаря до Эндрю Марвела.

– Было бы не ловко, если бы ты опоздал к завтраку, – Настя встала над ним, смутно напоминая пионервожатую из лагеря.

– Переполох был бы полный. Пропавший гость – это прямо материал для первой страницы Московского Комсомольца.

– Ты можешь сколько угодно смеяться. Но к завтраку должны быть все, иначе папа устроит прислуге нечто.

– Из-за чего?

– По традиции к завтраку должны быть все, включая гостей. Потом работа, развлечения, поездки в Москву. Но завтрак есть завтрак.

– Местночтимый qui vive¹³?

– Что-то в этом роде.

– Традиционный уклад усадебной жизни не даст погибнуть моей душе в сей обители труда и блага, как оно есть.

– Ты бы знаешь… не загибал особенно.

– Как это?

– Папа не любит.

– Благослови, Господи, папу и иже с ним.

– Аминь,– и Настя тихонечко выскользнула вслед за ним из его комнаты.

– Вот и наша молодежь,– так со ртом, набитым яичницей, встретил их профессор.

– Филипп, вы почти вовремя, – Клавдия Николаевна Вереславская, Настина мама, быстрым жестом, отточенным на мириадах гостей, указала юному князю его место за столом. И пока он накладывал себе салат с брынзой и баклажаны в ореховом соусе, она смотрела на него с нескрываемым обожанием.

– У нас не так часто бывают в гостях настоящие князья,– начала было Клавдия Николаевна.

– Собственно говоря, вы только третий, – добавил успевший прожевать свою яичницу профессор.

– Да, да, – продолжала Клавдия Николаевна. – Вы хорошо знаете историю своего рода?

– Только до Рюрика, потом полная неясность,– Филипп был сама непринужденность.

– Как жаль. А откуда взялась эта фамилия Навродский.

– Удел моих предков был на западе. Земля была почти не плодородной, что на местном диалекте того периода звучало как Наврода. Так я стал Навродским.

– Вы любите своих предков, – Клавдия Николаевна была само воодушевление.

– Все мои предки уже умерли, и поэтому любить их не сложно.

– Но у вас есть реликвии напоминающие о древности вашего рода? – все не унималась Настина мать.

– Да, палец одного из моих предков в образе.

– То есть, – чуть не поперхнулся профессор.

– Ну, понимаете – мощи, палец; он вделан в икону одного из моих предков, который почитается как святой и даже есть в общем церковном календаре.

– Ужасы и мракобесие, – профессор был неумолим.

– Не такие уж и ужасы. Его можно приложить к месту, которое болит, и все тут же проходит, – Филипп, как мог, постарался внести ясность этими словами, но, взглянув на профессора, он понял, что старался напрасно.

– Я думаю это самовнушение, – объяснил Вереславский своим домашним. – Но случай очень интересный.

– Да, кстати, Филипп, дорогой, – начала Клавдия Николаевна, чтобы переменить тему, которая, как ей показалось, была неприятна ее мужу. – Вчера поздно вечером звонила ваша тетя Галя и сказала, что будет у нас к обеду.

– Спасибо, – сказал Филипп и, перекрестившись со вздохом, начал есть.

5.2

После завтрака Филипп пошел в библиотеку, чтобы найти какую-нибудь книжку, с которой он смог бы легко дожить до приезда Галины Владимировны Торбыш, в девичестве княжны Навродской. Послонявшись вдоль полок, он взял лестницу, чтобы посмотреть какие книги здесь ставят под потолок. И нашел там Le Cid Корнеля и Le Romancero Du Cid, принадлежавшего французскому поэту, которого русские почему-то называют Гюго. И, поразмышляв о трансгенерации фонем в индоевропейских языках, он взял Le Châtiments¹⁴ этого автора и отправился в чайную беседку, захватив по дороге минералку из холодильника в комнате для коктейлей, которая попалась ему на пути.

Не успел он дочитать до места:

Et la terre est comme une épouse,

Et l’homme est comme un fiancé! ¹⁵

Как зазвонил его сотовый, вынув телефон из кармана, он увидел на экране глупую физиономию Фон Виттена.

– Навродский у аппарата.

– Il n’y a pas de la maladie du vin cette fois-ci?¹⁶ – приветствовал его сонный голос Леши.

– Ipse dixit,¹⁷ – парировал его колкость Филипп.

– Чтоб ты сдох со своей латынью сутра пораньше.

– Где наша не пропадала!

– Значит, они тебя уже разбудили.

– И накормили и успели научить жизни.

– У меня к тебе дело, – сказал Леша и Филиппу стало ясно, что сейчас его будут о чем-то просить.

– Я весь внимание.

– Из-за тебя я уже не знаю, что мне делать.

– Что случилось?

– Ты был прав, я не равнодушен к юной Вереславской, – Филипп почувствовал как Леша краснеет.

– Что ж тут поделаешь…

– Ты просто намекни ей, что есть человек, который к ней испытывает…Ну, как бы это сказать…

– Я надеюсь, она снизойдет к твоему чувству.

– И?

– И даст тебе пинка.

– Хрен ты Филиппушка.

– Да, что уж там.

– Ладно. Пока.

На том конце провода положили трубку, и, сложив телефон обратно в карман, Филипп хотел продолжить чтение. Но сзади заскрипел гравий, и Филипп, обернувшись, увидел приближающуюся Настю.

От размышлений о том, о сем Филипп решил незамедлительно перейти к действию.

– Настя, у тебя не найдется для меня пара минут.

– Я как раз хотела с тобой поговорить.

– О чем?

– Что бы больше без этих православных штучек с моим папой.

– То есть.

– Ты его достал за завтраком, он чуть не подавился.

– Я постараюсь.

– Вот уж сделай милость.

– Я тоже хотел тебе кое-что сказать.

– Что?

– Есть человек, – начал Филипп, – который к тебе неравнодушен.

– Слушай, Навродский, если ты в меня втюрился, говори в следующий раз просто и понятно. Мол, втюрился, все такое. А то ты, вообще, так себя ведешь…

– То есть.

– Я иногда думаю, что ты гомик. Ты понимаешь, люди себя так не ведут.

– Я все понял.

– Нет, ты не расстраивайся. Ты хороший парень. Но, просто, странный какой-то.

– Спасибо, я исправлюсь.

– Ты в самом деле на гомика похож, – хмыкнула Настя, – тонкие четы лица, длинные узкие пальцы, узкие плечи, слегка сутулишься.

– А я-то по простоте-то своей думал, что все они жирнозадые свиньи.

5.3

Разговор за обедом вообще мог бы ограничиться новым кондиционером в BMW Галины Владимировны. Если бы Настя за десертом не поставила всех присутствующих в известность о чувствах Филиппа.

– Ну, наконец-то, – вздохнула во всю грудь тетя Галя. – Когда же свадьба?

– Мы еще не решили, – ответила Вереславская старшая, пнув под столом Настину ногу, чтобы та молчала.

– То есть мои чувства хотят проверить, – вмешался было Филипп.

– Помолчи ты со своими чувствами, – грозно метнув взор, осадила его тетя Галя.

– Понимаете. Профессор еще не в курсе.

– Значит дело за малым, – госпожа Торбыш издала еще один протяжный вдох, но на этот раз больше от радости, чем от неожиданности. – Мой племянник несколько торопится, как и все молодые люди теперь. Но если мы все поведем себя должным образом – это будет образцовый брак, и я наверное к качестве свадебного подарка перепишу на них свой дом на Кипре.

– Теперь все зависит от того, что скажет профессор, – Клавдия Николаевна была в своей стихии, и уже подсчитала все расходы и доходы связанные с Филиппом и будущей судьбой Насти, на случай их брака. Доходы ее привели в восторг, а расходы она рассчитывала возложить главным образом на плечи жениха и его совсем не бедной семьи.

6.1

После обеда Филипп решился потихонечку смыться к Фон Виттену. Он, незамеченный, пробрался к своему Форду. Развернулся на газоне и попер по гравию на центральную улицу поселка, где за фонтаном, бьющим из писающего Купидона, он повернул на новую дорогу, покрытую щебнем. И через пять минут был на крыльце столь знакомого ему дома.

– У тебя есть с собой лишняя зажигалка и штопор? – донесся до Филиппа голос Фон Виттена со второго этажа.

– У меня есть все, кроме необходимого для продолжения жизни.

– Ты хочешь сказать, что они тебя психологически кастрировали.

– Ну, это еще фигня.

– Что ж за беда у тебя, друг мой?

– Меня хотят женить на Насте.

– Но ты же ей рассказал уже про меня.

– Эта тупорылая решила, что это я сказал про себя.

– Но ты же можешь ей все объяснить.

– Я же тебе говорю: она тупорылая, – Филипп вытер холодный пот со лба и вошел в дом.

– Тетя Галя уже, конечно, в курсе.

– Старая карга, даже обещала нам на свадьбу свой дом на Кипре.

– Ну, ты попал,– пролепетал почти пепельный Алеша, спускаясь по лестнице на встрече Филиппу.– Теперь нас может выручить только старая, добрая Nibelungentreue¹⁸.

– Ты хочешь сказать, что нам осталось только размазать мозги друг другу по стенке и отправиться праздновать это навечно в Вальхаллу. Ну, у тебя и размазывать особенно нечего.

– Чего, конечно, не скажешь о тебе, – сказал Леша, пожимая руку своему гостю.– Einheit von Recht und Moral¹⁹– вот что нам сейчас не нужно.

– Ты попал в точку. Нужно чего-нибудь наврать или выкинуть какое-нибудь коленце, чтобы безобидно выпутаться из этих сетей коллективного женского благоразумия.

– Что ты предлагаешь? – спросил Фон Виттен, открывая бутылку с армянским коньяком.

– Dash it, my bro. Gotcher²⁰?

– Thank goodness, case isn’t totally lost.²¹

– Though in nullus bonus stage of development.²²

– Я сейчас принесу стаканы, – бросил Леша на лету, оставляя гостя наедине с коньяком.

Филипп вытянул ноги, плюхнувшись в кресло-небоскреб времен первой мировой. Достал Dunhill и закурил.

Когда он не знал, что ему делать дальше, он всегда напивался или, по крайней мере, выкуривал в час пол пачки сигарет, стараясь ни о чем не думать.

Как только бутылка кончилась, Филипп поднял руку.

– Пока хватит, иначе меня сожрут за живо, потому что я приду к ним под жуткой мухой.

– Как хочешь, – покорно промямлил уже здорово поддавший Леша.

– Можем пойти покупаться.

– Отличная идея, у меня и плавки для тебя есть.

– Блин, как же хорошо просто так жить. Ну, бабы, – погрозился в сторону особняка Вереславских кулаком Филипп.

– Мальчик, ты будешь одевать трусы? – спросил его Фон Виттен, достав из-под кресла красные плавки в хорошем состоянии.

– Только, если ты отвернешься, милок.

– Ты бы не хамил. Короче, жди меня в машине, я пошел тоже переодеваться.

– See ya later²³, – улыбнулся Филипп и стал стягивать штаны.

6.2

Когда Фон Виттен сел рядом с Филиппом в машину, чтобы ехать купаться на Сенеж, он просиял и выпалил:

– Я знаю, как поставить крест на Вереславских, то есть так, чтобы они поставили крест на тебе.

– Только без экстрима, пожалуйста, – Филипп был сама предупредительность.

– Ты должен дать понять старшему Вереславскому, что ты un saint glin-glin²⁴.

– Ты думаешь прокатит? – Филиппу такой поворот еще не приходил в голову, и он вылупил моргалки на Алексея.

– Пусть старых хрен думает, что ты его клиент на всю катуху.

– Лечиться у него очень дорого, и я еще не на столько богат, чтобы упасть ему на грудь с горячей мольбой о милости в мой адрес, – Навродский сказал это, потому что понимал, что такие фокусы могут ему влететь в копеечку.

– Дай ему понять, что ты loonypoop²⁵, и шли его подальше.

– Ладно. Sono d'accordo con te²⁶. Поехали.

И они тронулись с места, добивая на двоих чудный португальский портвейн, только на прошлой неделе купленный через Internet Фон Виттеном.

К тому времени как они оказались на пляже, они два раза чуть не перевернули машину, три раза чуть не въехали в других автолюбителей, и один раз слегка поцеловали фонарь. Если кто-нибудь после этого станет утверждать, что можно пить за рулем- покажите ему эту статистику, и вы в его глазах увидите нового человека, полного надежд на счастливое будущее, отныне и навсегда.

Когда они прибыли на пляж, то увидели, что, не смотря на шикарную погоду, там не было почти никого.

Алексей постелил большое полотенце на песок, они разделись и сели играть в переводного дурака “на drink”. То есть теряющий взятку должен был хлебнуть глоток, а потерявший партию три глотка. Игра затянулась, и они уже плохо соображали, что делали.

– Будь матросом, Фон Виттен, отпусти меня в море, – пролепетал пьяный от портвейна и солнца Филипп.

– Ступай себе с Богом, – ответствовал ему юный барон и даже похлопал ладошкой Филиппа по голове в знак благословения.

– Ну, как бы в общем… – пролепетал Навродский и бросился в воды озера.

Проплыв чуть-чуть Филипп понял, что тонет, он повернулся к берегу, и просто сказав «Тону!» пошел под воду. Последним, что он увидел, была Настя, бросающая свой велосипед на землю и кидающаяся в коротком платье от Givenchy в воду, с криком: «Вы совсем охренели здесь!»

Следующим моментом, который отразился в его памяти, было то, что он лежит на шатающемся колене Фон Виттена и Настя откачивает из него Сенежские воды.

– Я был не прав, – разрешился Филипп от уз молчания.

– Филиппушка, ну разве так можно, – Настино лицо изображало страдание и растерянность девушки, чуть не потерявшей любимого.

– То есть.

– Я понимаю, сделав мне предложение, ты сделал серьезный шаг. У тебя стресс. Но ведь тебе же не отказали.

– Я не понимаю, о чем она говорит, – Навродский метнул честный и полный пьяного благородства взгляд на Алексея.

– Ну и ну, – пробормотал Фон Виттен и взялся руками за голову. И тут он увидел ее.

Марта Санмартинадо, или Марфушка для подружек по клиросу из местной церкви, пришла на пляж, чтобы успокоиться, после шквала фантастических оскорблений, которыми ее осыпал сутра Сантьяго Хулиович. Она сначала, было, решила поплакать в своей комнате, но потом хорошая погода взяла свое и она пошла купаться.

– Я ее уже где-то видел, – выпалил Леша, хлопнув ладошкой Навродского по голому животу.

– Да, как-то вообще-то… – юный князь хотел сказать что-то в ответ, но это было выше его сил.

– Это Марта, племянница папиного клиента, – прояснила ситуацию Настя, глядя в пьяные глаза Фон Виттена.

– Это судьба, – продекламировал Алесей и пал лицом на полотенце. Он тут же захрапел, потом к нему присоединился Филипп. И Настя, видя, что все счастливы, и никаких добрых дел уже не предвидится, села на велосипед и поехала домой.

7.1

После ужина, когда все разбрелись по дому, Филипп остался с Настей в гостиной. Она села к роялю, развернула партитуру Инвенций Баха и стала репетировать номер к какому-то очередному благотворительному вечеру.

– Прости, я был не прав, – сказал Филипп, присев в кресло возле нее.

– Ты бы сегодня уж не давил на коктейли, – кивком головы Настя показала ему на стакан в его руках и титановый шейкер у его ног.