Сергей Семенович Монастырский
Страсти в тихом местечке, или Переживания Хаи Нусьевны
Местечко, ничего не знало об этой истории, жило своей жизнью.
Случилось и печальное. Умер, парализованный много лет, муж Ривы. Провожали его всей улочкой и по ходу процессии к ней присоединялись другие обитатели здешних мест.
Впереди ехал нанятый в складчину грузовик с откинутыми бортами, на нем в море свежих еловых веток утопал гроб. За грузовиком – два скрипача разрывали душу печальной еврейской мелодией. За ними в черных одеждах, шли родственники и только потом, отделенная некоторым расстоянием шла остальная процессия.
Рива не плакала. Она уже выплакала свои слезы за долгие годы болезни мужа. Большинство мужчин были в кипах, которые они надевали в годы советской власти только несколько раз в год – на похороны, свадьбы и дни рождения.
… Прошло три месяца, и когда у Зои уже наметился живот, молодые решили открыться родителям.
В доме Хаи собрались все Геровичи. Арик и Зоя стояли, держась за руки у стены, только что официально объявив о своем решении.
Повисла гробовая тишина.
– А что тут говорить! – первой прервала молчание Роза, – Дело сделано!
Все молча кивнули головами.
Хая подошла к молодым и так же молча поцеловала обоих.
– Молодец, Аркаша! – крикнул из задних рядов Наум, – всех надул!
Вперед вышла Рива.
– Мужа мне не вернуть. Одной в пустой квартире тоскливо. Вот что, Хая, я поживу у тебя, пока Аркаша не уйдет в армию. А вы, ребята, живите в моей квартире! А там посмотрим!
… С домочадцами Зои было еще проще. Как только мать Зои открыла рот, Зоя предупредила:
– Скажешь хоть слово – уйду из дома!
Молчавший до сих пор отец, подошел к ней и так же молча прижал ее к своему плечу.
… А дальше все было плохо.
Зоя заболела непонятной болезнью. Ее тошнило, рвало, она почти ничего не могла соображать, была в депрессии.
Сначала решила, что дело обычное при беременности. Но ничего не проходило.
Когда врачи догадались, было уже поздно.
– Ребенок умер, – объявили ей,– идет заражение организма.
Срочно сделали аборт. И при этом объявили, что рожать она больше не сможет.
…Второй акт этой драмы был еще хуже, чем первый, когда клан Геровичей боролся против женитьбы Арика.
Наступившая зима с искрящимся сибирским снегом не радовала жителей этой улочки.
В домах и квартирах еврейского местечка не было других тем, как обсуждение судьбы Арика.
– Зачем ему эта русская, когда у него даже детей не будет. Род Хаи Нусьевны на этом и закончится. Да и любовь дело не вечное! Пусть остынет, забудет все в армии, а после армии найдем ему еврейскую девочку!
Аркадий почти не отходил от Зои, которая лежала, не вставая в глухой беспробудной депрессии.
Время от времени под предлогом проведывания и какой-нибудь помощи, заходил кто-нибудь из Геровичей, и шептал почти на ухо Арику про бесплодную Зою и еврейскую девочку.
Конечно, Аркадий прерывал эти разговоры и, в конце концов, перестал реагировать на звонки в дверь и по телефону.
Но однажды, когда пришла Хая, принесшая как всегда приготовленную еду, и молча сидевшая за столом, Зоя встала и показав ей на Арика, сказала:
– Заберите вы его! Я не глухая, все слышала. Все совершенно правы. Дайте мне только немного здесь отлежаться, у родителей мне будет хуже. Потом я уйду. А ты, Арик, уходи. Не лезь ко мне! Тошнит меня от всего этого.
Ушла в комнату и закрыла за собой дверь. Через несколько дней Зоя съехала к родителям. Аркадий осторожно звонил ей два-три раза в день. На звонки отвечала ее мама – У Зои все в порядке, ходит в институт. Арик, не звони ей пока! У нее тяжелое настроение.
Наконец позвонила сама Зоя.
– Не обижайся, Аркаш! Не знаю что со мной. Но пока не говорить с тобой, не встречаться нет сил!
…Улочка в райском местечке затихла в неопределенности. Геровичи время от времени собирались, шептались друг с другом, но что-то сказать Арику не решались.
Наконец, Хая, объединившись с Нюрой и Ривой, позвали Арика на разговор.
– Через месяц – два тебе идти в армию, сам понимаешь, какая уж тут свадьба! К тому же Зоя сейчас не в том положении. Ну, как бы, Арик, не до веселья!
К облегчению всех Геровичей, Аркадий молча, кивнул головой. Ему было уже не до свадьбы! Он хотел только, чтобы снова была Зоя, и все опять было по-прежнему.
А Геровичи понимали, что битва, наконец, ими выиграна. За три года армейской разлуки много чего изменится, и бог даст, Арик женится на еврейской девочке.
… Зоя позвонила.
Апрельские ручьи, переливаясь солнечными бликами, текли по аллеям старого парка, не присесть было на мокрые скамейки, на дороге идущей вдоль парка перекликались гортанными голосами женщины, как всегда в местечке, бранясь и ругая детей, шлепавших по лужам, поднимая фонтаны брызг.
Арик с Зоей шли по мокрым аллеям, как и раньше держась за руки, играючи проваливаясь в мокрый снег, когда обходили глубокие лужи.
– Видишь, – задумчиво сказала Зоя, – твоя мама не выпустила тебя без галош.
– Ну, и что?
– А то, Арик, что она, как любая еврейская мама, не выпустит тебя из рук никогда! И будет завязывать тебе шапку под подбородком.
– Глупости говоришь!
– Не глупости. Я для вас лишняя. Не такая. И еще у меня никогда не будет детей.
– Да, не нужны мне дети! Ты мне нужна. Я тебя люблю!
– Это сейчас не нужны, а потом будут. А маме твоей нужны будут внуки. Нет, Арик, они от нас не отстанут!
– Зой, может ты меня, уже не любишь?
– Не знаю, Аркаш. Я так от всего устала! И знаешь, после аборта, как будто глаза открылись – куда я лезу?! – И чтобы сгладить впечатление закончила:
– Иди в армию. Потом видно будет.
В конце мая Арик уходил в армию. С той прогулки они больше не виделись, и сейчас, стоя на пороге в окружении целой толпы Геровичей, Аркадий почти не слушая их, искал глазами Зою – неужели не придет?!
Она пришла. Почти в последние минуты. Выхватила его из толпы, прижалась и тихо сказала:
– Я тебя буду ждать!
***
И без Аркадия местечко жило своей жизнью. Слава богу, никто пока не умер, никто, правда, и не родился. Потому что все больше на этих улочках оставались одни старики или пожилые уже люди, из гнезд которых выпорхнули дети – кто куда: кто в Московские или Питерские университеты, ближе к еврейскому центру огромной страны, а Сибирь для молодых была не лучшим местом. Кроме того, потихоньку начали выпускать евреев в эмиграцию: в только что созданный Израиль.
А жизнь Хаи и Нюры превратилась в ожидание писем. Арик писал редко, а служил он далеко, и почта шла долго.
Писала Арику и Зоя. Не часто, сообщала незначительные новости и все больше про учебу. В институте было весело. Курс постоянно что-то придумывал – то студенческие «капустники», то походы выходного дня на знаменитые Красноярские скалы или на озера с разведением костров, с палатками, пением под гитару.
Зоя отходила от пережитого, от Арика, который вспоминался все реже и как-то больше из непонятного чувства долга.
О любви в ее письмах не было почти ничего, но всегда в конце письма стояло:
– «Жду, как обещала!»
Она сама себя уверяла в том, что это пишется, чтобы ему спокойнее служилось. Также она себя уверяла, что сердце ее свободно и есть лишь какой-то непонятный и обещанный долг перед Аркадием. И поэтому, когда случилось то, что случилось, она восприняла это без особой трагедии.
