Сергей Николаевич ПРОКОПЬЕВ
Икона для президента
Из тайных монахинь в явные
Задумаешься иной раз: столько бед принесла перестройка. Сколько людей не выдержало испытаний деньгами, властью, водкой… Какое кладбище ни возьми – заселялось оно в те годы, как никогда. С другой стороны: не будь перестройки – возродилась бы Церковь? Неужели нужна была и эта плата за наше богоотступничество?
Если судить по мне – навряд ли пришла к Богу, не случись эпоха перемен. Тогда как мужа доконали бурные годы. Гена был человеком сильным, умным. В тридцать лет стал начальником отдела. В советское время – скачок серьёзный. Все начальники – сложные люди. Бывало, не выдержу, скажу: был бы ты шеф-поваром, носил домой продукты, а так приносишь раздражение. И разряжаешься на мне. Постоянно в работе. Даже ночью проснётся и думает, думает… В те времена начальник – это не значит, жили на голову лучше других. Ничем особым не отличались. Машины не было. Квартира – да, по советским меркам большая, четырехкомнатная. Но у нас трое детей. Игоря с Верой родила с интервалом в два года, а Павлика – совсем поздно. Тогда впервые столкнулась с необъяснимым, нелогичным.
В тридцать семь я забеременела. Игорь в институт пошёл, Вера – школу заканчивает, а у меня, великовозрастной тёти, назревает перспектива ходить с животом. В Бога не верила, даже некрещёная была, без колебаний решила – аборт. Опыт, неоднократно повторенный, имелся. Сдала анализы, с вечера вещи собрала, в наволочку сложила, анализы туда же – утром в больницу. Легла спать, а сна нет. В голове начались сомнения: да или нет? Оставлять – не оставлять? Словно две чаши весов качаются. Я участвую в диалоге, но будто бы и наблюдаю – какая сторона перевесит? Оптимистичная «за» голос подает: подумаешь – тридцать семь лет, женщины в пятьдесят рожают. Тут же ядовитое: будешь посмешищем, в пятьдесят рожали, когда женщины были, как кошки, и никакой медицины. В пику этому доводу думаю: у бабушки было трое детей, да еще в какие трудные годы, неужели мы не вырастим, старшие дети помогут… И тут же клякса пессимизма: чуть подрастет и окружающие станут считать, что я бабушка ребёнку, он начнёт стыдится возрастных родителей…
Спать нисколько не хотелось, шёл спор дьявольских и божественных сил. Ничего этого не знала – тёмные, светлые… Под утро вызрело – ребенку быть! Поднялась с кровати совершенно счастливая, порвала анализы, выбросила клочки в унитаз, чтобы и следов не осталось. Утром разбираю вещи из наволочки, муж спрашивает:
– Что?
– Готовься, – говорю, – в многодетные папаши.
Он заулыбался и полез в шкаф, смотрю, достает бутылку коньяка и в портфель его.
– Девчонкам на работе, – подмигнул, – обмыть надо. С тобой-то нельзя теперь.
– Не трезвонил бы раньше времени!
– Да брось ты!
Беременность переносила легко, ходила счастливая, будто с первым ребенком. Муж насколько на комплименты скупой и то, бывало, скажет:
– Ты у меня просто красавицей стала.
На самом деле расцвела. Но за две недели до родов давление подскочило на уровень зашкаливания, утром поднялась в отличном состоянии, вдруг скачок давления, я загремела в центр матери и дитя. Не успела полежать в палате – ещё хуже стало. Меня в реанимацию. Везут на каталке, слышу, кто-то подгоняет:
– Быстрее-быстрее.
Круглосуточно хлопотали вокруг меня медсестры, что-то постоянно вливалось в вену. Вдруг чувствую – умираю… Дышать не могу, сопротивляться не могу, край. В Бога не верила, молитв не знала. Пришло чёткое понимание: не выживу. Не жалела, не корила себя, что отказалась от аборта, значит, такая моя участь. Не было сожаления: оставляю детей, мужа. Безропотно согласилась. Вдруг в полуяви, в полусне вижу – в у меня в ногах старушка, как монахиня, в чёрном. Небольшая, сухонькая прошла и села. У меня мысль: смерть за мной пришла? Но лицо у старушки доброе. Четко различаю его черты. Ничего не говорю, и она ни слова не проронила. Потом я забылась.
На другой день стало лучше. Перевели из реанимации в палату, мамашу спасли, начали стимулировать роды. Будто монахиня была послана посмотреть: оставлять меня или уже пора роженице в мир иной… Когда через много-много лет впервые поехала в Татьяновку в обитель к матушке Варваре, увидела её, и закрутилось в голове: она страшно кого-то напоминает, но кого? Потом вспомнила старушку из видения. У той тоже нос картошечкой был…
Рожала сложно, под наркозом. Схваток не чувствовала. Часа два лежала, врачи стояли вокруг меня и ждали. Очнулась, когда доктор нажал на живот, Павлик выскочил, а у меня отнялись ноги.
Все перемогла. Павлик родился как раз, когда в стране закрутилась перестройка. Свобода слова, экстрасенсам и сектантам – зеленый свет… Стала пробуксовывать экономика, падать промышленность, началась инфляция, мы наоборот полезли материально вверх. Причем, оставаясь с мужем оба в той же организации. Работали в нефтянке. Был короткий период – могли за две зарплаты купить любую квартиру. Люди тогда машины меняли на квартиры. Советские «жигули» на полноценные квартиры. Потом жилье резко возросло в цене. Ушлый народ сообразил: не в деньгах счастье, а в недвижимости.
В это время муж получил должность генерального директора, сидел на нефтепродуктах – перекачка бензина, дизтоплива. Мог разбогатеть очень быстро. Считаю, Господь по моим молитвам ситуацию удержал. Семья затрещала, как только пошли большие сделки. Просила его, умоляла, никуда не лезть. Сколько нам надо? Мы не хотим понять простую истину, как мало нам требуется. Но человек меры не знает. Бабушкино: «Увидишь кусок золота на земле – не поднимай. Не к добру оно», – запомнила на всю жизнь.
Подарки начали к нему прилепляться, женщины закрутились, стал часто приходить домой с алкогольным душком. Поначалу говорил:
– Не ругайся, мать, сделку, хочешь ты или нет, надо обязательно вспрыснуть.
Потом даже не считал нужным что-то объяснять. Кому какое дело? Он хозяин, он генерал, он ворочает такими делами. Напряжение в семье росло день ото дня. Я уже не девчонка, за сорок, стала думать о разводе. Как бы ни было тяжело – времена сложнейшие, все вокруг валится, дети ещё не определены, – но так жить больше нельзя. Гену я стала раздражать одним своим видом…
Тогда только начинала идти к православию, порвала со всем остальным, стала ходить регулярно в церковь. И вдруг охватила тоска, страшная тоска – живу не так. Живу мимо чего-то главного. А как жить правильно, что делать – не ведаю. Случилось это на работе. Сижу за столом. Какие-то бумаги передо мной, а мысли далеко… Повернула голову к окну и… увидела образ Спаса Нерукотворного. Под ним два креста… Сам образ размытый, не как на иконе, а кресты – четкие, в круге… Долго думала, размышляла, к чему это показано? Потом решила: Господь таким образом хотел укрепить мою веру, поддержать. А кресты? Один – деятельно быть в церкви, второй – семья. Да, непросто, да очень тяжело, но должна нести и первый, и второй. Не поддаваться гордыни, не рвать с мужем, набраться терпения, просить милости Божией, чтобы всё образумилось.
В девяносто третьем мы с мужем и Павликом, поехали в Крым. Сыну врачи рекомендовали море, я попросила Гену достать путёвки в хороший пансионат. Ему это было раз плюнуть. Как бы делая одолжение, согласился ехать с нами. Предлагала ему: езжай один с Павликом. Нет, только втроём, но требовал на самолете. Я настаивала на поезде. Панически боялась лететь. За год до этого поехала в Павлодар в командировку, самолет Як-40, через полчаса после взлёта попали в жуткую болтанку, в небе творилось что-то невообразимое, самолет мотало, как щепку. Мне показалось, мы чудом приземлились… Страху натерпелась. Дети останутся без матери, старшие – ладно, не маленькие, но Павлик…
Настояла, уломала мужа – отправились в Крым железной дорогой. Скорый поезд, фирменный, а вагоны с какого-то отстойника – ободранные, в туалетах жуть. Всю дорогу, трое суток, Гена нервничал, раздражался. Всё ему мешало. Возможно, давление скакало. Таблетки не пил.
Пансионат в прошлом для шахтёров построен. В горах. Потрясающий вид из номера. Море до горизонта валами дыбится, на солнце сверкает… Сразу забылась дорога, зачуханный вагон. Мы в мире парусов, шума прибоя, криков чаек… Дышим ветром, который гоняет волны, качает кипарисы, срывает лепестки с роз…
Впереди виделся сказочный отпуск. Да всё сразу пошло не так. Началось с того, что подвела чистоплотность. Гена пусть и деревенский… В понимании многих – деревенский, это значит голова под горшок стрижена, рубаха грязного цвета, брюки корова жевала. Мне как-то попались цветные фотографии Прокудина-Горского, он до революции пол-России отснял. Что удивило, крестьяне на покосе, крестьяне на жатве одеты не в рвань ветошную, когда тут дыра, там заплата – вовсе нет, на них добротная даже красивая одежда. Гена мой, бывало, из дома не выйдет, не почистив туфли, а уж на брюках стрелочки – это обязательно. Как из журнала модного ходил. В молодости смеялась: жили рядом с его работой, я с Игорем сидела, Гена прибежит на обед, поест, ещё и подгладить брюки успеет. Утром, само-собой, стрелки наводил, ещё и днем добавлял. Аккуратист, чистюля до сумасшествия. На диване морщинка, мимо не пройдет – обязательно расправит. Нас приучал. Дети поиграли, чтобы полнейший порядок навели после себя.
Приехали в Крым, заселились. Он пошёл голову мыть. Воды горячей не было. Говорю – потерпи. В комнате сквозняки. Ну как же он послушается – с дороги надо обязательно вымыться. Его продуло. Вечером жаловался на головную боль, принял две или три таблетки. На второй день поехали в Ялту. По дороге чувствую – у него речь сбивается. Говорю: Гена, давай вернёмся, не микроинсульт ли у тебя? Всегда читала медицинскую энциклопедию. Дети были маленькие – приболевшему не дам лекарство, выписанное врачом, пока не прочитаю. В Ялте погуляли полтора часа, он выпил баночку пива. Если бы вернулись сразу, как просила, легче бы прошло. Поднялись в номер – у него полный инсульт. Не говорить, не двигаться. Медперсонал забегал, вызвали «скорую», отвезли в Ялту. Больница занюханная, ужас… С начала перестройки не ремонтировалась, в последние годы вообще мрак.
О чем будешь думать, если муж без движения, врачи ничего хорошего не обещают. Павлику говорю: давай за отца молиться. На колени вдвоём встанем… Гена по жизни не знал, что такое болезнь. Если только насморк когда или кашель. Мощный человек. Первый раз приехала к нему в больницу. Лежит в убогой, обшарпанной палате. Пошевелиться не в состоянии. Кыш мухе не может сказать. Села к нему на кровать:
– Здравствуй, Гена.
У него слеза по щеке покатилась-покатилась. Впервые за двадцать семь лет совместной жизни увидела его плачущим. Что тут скажешь? Господь взял и положил его. Я за него очень сильно молилась. Господь слышал мои молитвы. Но поскольку Гена страшно самоуверенный – Гордей Гордеевич, то Господь дал ему по голове. Другого пути не было.
Я ничего у Бога материального не просила. Сохранить семью, вразумить мужа, чтобы никуда не влез. Однажды, еще только-только пошел нефтяной бизнес, звонок в дверь, открываю, незнакомый мужчина стоит, в руках ковер, огромный ковер, в рулон свернут:
– Геннадию Павловичу.
Домой занесла, развернула – богатый ручной работы ковер. Думала, муж купил. Оказалось – подарок. Тогда ковры были делом престижным. Я испугалась, откровенно испугалась. Категорично потребовала вернуть. Боялась, чтобы меня это не сожрало. Видела опасность, инстинктивно чувствовала – нельзя…
Лежит Гена, вытерла ему слезу. Говорю:
– Все будет хорошо.
В пансионате готовила еду, возила в больницу. Был абсолютно парализован. Ничем не шевелил. По полной программе шарахнуло. Язык не ворочался. Лежал колодой. То он в кабинете, все к нему с поклоном, с подарками, всем надо бензин налить, он царь и бог. Его уважают, его боятся, у него везде связи. Вдруг раз – и туалет под себя… Как ему было тяжело… Игорь и Вера только начинают самостоятельную жизнь, Павлик – вообще дитё, а отец лежит и ничего не может. Хуже ребенка. Потом рассказывал, что в больнице поставил себе цель: должен во что бы то ни стало подняться и младшего выучить.
В Ялте пробыли вместо двадцати дней целый месяц. Потихонечку начал отходить. Лекарство, какие ни говорили врачи, покупала. Он за месяц поднялся. Поставил себе цель и к ней шёл. Я Бога просила. Павлику постоянно говорила: сынок, если двое молятся, то Господь среди нас. Встанем на колени с ним в номере, я молюсь вслух, Павлик со мной крестится.
Врачи говорили: не ждите, он не поднимется никогда. Гена встал и пошёл. В день отъезда в море полез:
– Хоть окунусь, хоть маленечко окунуться надо. Быть у моря и разу не искупаться…
Как ни отговаривала, зашел в воду. На обратной дороге попросила водителя к церкви Воскресения Христова подвезти, что у Фороса. Внизу бескрайнее море, вверху огромное небо, церковь всем ветрам открыта. Мы восхищаемся дворцом «Ласточкино гнездо», но его человек, ублажая себя, строил, здесь – славя Бога. Гена отказался зайти в церковь, мы с Павликом свечи поставили, я заказала сорокоусты всей семье, благодарственный молебен, записки подала.
Гена поднялся, а у меня тут же отдача – столько дней в напряжении… Возвращались через Севастополь. Мне в машине стало плохо. Один раз прошу остановиться – воздуху не хватает, сознание плывет, второй. Как тряпка выжатая. Но когда болеть – всё на мне. В поезде отлежалась, а дома опять впряглась. Гену отправила на реабилитацию. Крутых его знакомых подняла, они договорились с местными светилами, стали устраивать его везде, возить на консультации. Правая рука еле действует, надо разрабатывать и разрабатывать. Я ему:
– Вот тебе, мой дорогой, Псалтирь. Молиться ты не хочешь, в церковь идти не хочешь – переписывай псалмы. Двойная польза – руку разрабатывать, тренировать, заодно хоть немного да проникнешься.
Тетрадочку с его «тренировками» и сейчас храню. Сначала коряво писал, потом лучше и лучше. Дополнительно наказала 26-й псалом выучить. Мне однажды батюшка Павел сказал, что этот псалом мы должны обязательно ежедневно читать. Гена упрямый – выучил. Несколько раз его переписывал. Последний раз по памяти писал.
Восстановился, вернулся на работу и другая история – депрессия. Ещё страшнее. Возвращается домой вечером, а глаза отсутствующие. Робот. Врачи рекомендуют в неврологию положить на лечение. Я встала стеной: не пущу, напичкают транквилизаторами, уведут в параллельный мир, будет, как растение. Растением не захотел быть. А так безразличие полное, приходит с работы, ничего не надо, ничего не интересует – ни телевизор, ни газеты. Рядом сажусь и давай молитвочки вслух читать. Он послушает и заснет. Просил:
– Когда ты разговариваешь со мной, молитвы читаешь, мне становится легче и легче.
Самые разные читала. Молитвы, акафисты. На церковнославянском. Лучше воспринимал на церковнославянском.
Он уснет, я на пол падаю и плачу. Страшно было и тяжело… До сорока шести лет была парень, тут стала мужик. Вся семья на меня свалилась – были одни дети, а теперь и муж.
От владыки Феодосия узнала, что в Москву привезли с Афона, из Свято-Пантелеимонова монастыря главу святого великомученика целителя Пантелеимона. Надо ехать. Но как? Проще всего вечером улететь, а на следующий вечер обратно. За сутки обернуться. Да не могу я на самолете. А что делать? Это не в Крым на отдых… Пересилила себя. Весь полёт Иисусову молитву читала… В начале пятого утра была у Донского монастыря. Очередь всю стену обители опоясала. Палатки стоят, костры жгут. Тут же продаются иконки, ладан, святое маслице из Греции. Около главы великомученика находилась секунд пять-шесть, а стояла в очереди шесть часов, все шесть часов молилась.
После моей поездки к главе Пантелеимона целителя прошла депрессия у Гены. Опять погрузился в работу. Он, конечно, хорошие деньги приносил, но время мутное. Вокруг продажи нефтепродуктов всякая шваль крутилась. Создавались липовые фирмы – печать, бумажка и всё. Какая-то фирма купила у них бензин. И не забирает. Время идёт. Никто не приезжает. Это не канистра или бочка. Счёт идет на железнодорожные цистерны. Стали искать фирму-покупателя, а её нет. Телефоны, адрес – все подставное. Однодневка. Из серии: купить, продать, исчезнуть. Получилось – куплено, оплачено, а товар не забирают. Он ждал-ждал и скачал бензин обратно на нефтезавод. Так, во всяком случае, сказал мне. Покупатели вдруг объявились, а бензина нет. Почему-то взять с нефтезавода его уже было нельзя. Какие-то свои тонкости. За мутной фирмой стояли бандиты. Гена ничего не говорил, меня не посвящал, уверена – ему звонили, угрожали. Бандиты наняли киллеров-подрывников. Те в четыре утра подложили бомбу под дверь. Взрывчатку взяли качественную, да спасло нас русское авось – длины провода не хватило. Какой-то малости. Установи бомбу прямо под нашей дверью, не знаю, что бы от нас осталось. Павлик вообще спал в комнате, дверь которой напротив входа в квартиру, рядом комната дочери. Провод они до площадки дотянули, нарастили куском, но все равно недостаточно. Взрыв пошёл в стену и в соседскую дверь. Все стекла в подъезде вдребезги. Нашей двери хоть бы что, а соседскую вынесло. Поставили им новую. Пошёл бы взрыв к нам – всех снесло. Мужа дома, Слава Богу, не было, за два дня до этого поехал на пару дней в Новосибирск. Его бы взрыв доконал.
Нефтепродукты – товар стратегический. Под контролем ФСБ. Гена потом сказал, что органы исполнителей нашли, ими были афганцы из Екатеринбурга.
Вот вам, пожалуйста, и деньги. Зарабатывай их. Думаю, было много у него в работе такого опасного, что требовало нервного напряжения. Он восстановился после инсульта, потом смотрю – хуже и хуже. Стала настаивать: уходи из генералов. Столько лет шёл к должности генерального директора… При нем построили здание – башня в восемь этажей, сплошь стекло тонированное, первое подобное строение в городе. Он хозяин, все вокруг него крутится. Уважаемый человек. И вдруг уходить. Я настаиваю:
– Не были богатыми, нечего и начинать.
– Да что ты понимаешь? Сейчас мы можем так подняться!
Начались проблемы с сердцем. Билось оно с двойной паузой. Лёг в больницу. Там ему объяснили, чем грозят нагрузки на его сердце. Понял – пора искать тихое место. Стал генеральным директором небольшой фирмочки. Намного спокойнее, да и там нужно было здоровье.
Как-то бросил мне:
– Ну что ты такого для меня сделала?
Обидно, страшно обидно услышать такое. Пожала плечами. Заставила себя смириться. В конце концов ушёл и с этого поста, стал советником у генерального директора. Пенсионерская должность. На маленькие деньги. Здоровье полосами шло, вдруг начал заметно сдавать, ходить стал тяжело, от любого напряжения – устаёт. Я готовилась – в любой момент может умереть. Потом более-менее наладилось. Всего год не дожил до получения Павликом диплома. Павлик школу окончил с золотой медалью, отец настоял пойти в нефтяной институт. Причем, на платный факультет.
– На учебу ему заработаю, – говорил.
Параллельно Павлик три года плотно учил английский, два диплома получил. Плохо поздно рожать детей. Павлик сейчас один трепыхается…
А с Геной получилось так. Полгода оставалось до шестидесяти. Собрался в Тюмень, какие-то документы отвезти. Они вдвоем поехали. Я тормозок организовала в дорогу – бутерброды, помидоры, огурцы. Напарник заехал за ним, забрал, через полчаса звонит:
– Геннадий Павлович умер.
Я ему:
– Аркадий, брось плоско шутить.
Аркадий потом рассказывал:
– Ехали в машине, Геннадий Павлович веселый, жизнерадостный. На виадук поднялись, он впереди, ещё и ускорился, подгоняет меня, мол, что ты тянешься в хвосте, как старичок? К вагону подошли, упал и мгновенно умер…
Аркадий поставил сумку на землю, наклонился к ней, достать билет из бокового отделения, вдруг женский крик… Проводница заккричала. Аркадий голову поднял от сумки, а он лежит.
Кончился у организма завод. Часы встали.
Жизнь моя круто изменилась. Подумывала и раньше о монашестве. Рассуждала: если Гена, не дай Бог, умрет, надо принимать постриг. Похоронила его, открылся путь в монахини, но я долго не могла определиться. Владыка в шутку спросит:
– Что, когда в матушки?
Весы туда-сюда мотало очень сильно. Поворот такой: идешь и до конца не представляешь – куда. И я придумала… Шла к владыке, как на экзамен, волновалась страшно. Сижу у кабинета. К нему батюшки заходят – один, другой… Всех пропускаю. Наконец зашла. Говорю:
– Владыка, давайте пострижем меня в тайные монахини.
Он спрашивает:
– Это что – знать будем ты да я, да мы с тобой?
– Да, владыка.
– Хорошо, – весело говорит. – Пусть будет так.
Я будто пятерку на экзамене получила. Столько тряслась: согласится или нет? Вроде как – половинчатый вариант. Боялась, скажет: «Зачем нам катакомбность? Гонений нет, от кого прятаться? От себя?» Целый монолог ответный отрепетировала, объяснить, что да почему. Он без всяких легко согласился. Дескать, хочешь тайно, пусть будет, жалко что ли. Не стала расспрашивать: когда постриг? Он этого не любил. Когда посчитает нужным – сам скажет. Поговорили о том, о сём.
Ушла от него успокоенная. Так всё ладно вышло. Буду и монахиней, а для непосвященных – обычная тетка. Владыка прекрасно понимал мои терзания, знал – нужен толчок. С неделю прошло, пригласил поехать с ним в Ачаир, в женскую обитель. После литургии стоим возле церкви в честь Димитрия Салунского. Конец июня, запах разнотравья, березки шумят… Окружили мы владыку – монахини, батюшки, паломники… Владыка говорит, весело так:
– Татьяна Михайловна скоро примет ангельский чин.
Я чуть не села – наша с ним великая тайна стала явью. В тот Петровский пост меня постригли…
