Сергей Николаевич ПРОКОПЬЕВ
Икона для президента
По Серафиму Саровскому
Старшего сына Игоря прихватило на работе. Перитонит. Аппендицит лопнул. Семейное это. Обычно говорят: мальчики несут материнские грехи, а девочки – отцовские.
Вышла замуж за Гену восемнадцатилетней девчонкой. Быстро поняла: с тобой, хороший мой, надо стоять на одной доске – иначе не будет удачи. Жена, в рот заглядывающая, быстро надоест. Техникум у меня был, как специалист на предприятии не на последнем счету, всё равно решила учиться дальше. Уже Игоря родила. Это не остановило – пошла в институт на вечернее отделение. Я из той породы – легко ничего не даётся. Ещё не родилась, начались препятствия. Трое суток мама не могла мною разрешиться. Село, сорок седьмой год, какая там медицина? Ох, намучалась мама…
После трехдневных родов явилась я на свет с головой, как огурец. Бабушка головенку мылила, руками выправляла. Сделала из огурца помидорчик. Был у нас преподаватель в институте. Ох, греховодник. Нагло мог девчонку осмотреть на экзамене с ног до головы: «Ну, очень даже ничего. Твердая четвёрка». И ставил в зачетку. Меня на «пять» оценил.
Училась в филиале московского института, два последних курса в Москве экзамены сдавали. В тот раз на летнюю сессию приехала в столицу. Дома полно семейных забот-хлопот, некогда готовиться, рассчитывала на месте подналечь. Да на второй день живот как заболит. Девчонки в общежитии такие же специалисты в медицине, как я, бросились прогреванием лечить – грелку у кого-то на этаже нашли – держу её на животе, грею-грею, а мне хуже и хуже. Температура высоченная. Ночью «скорую» вызвали, меня сразу на операционный стол. Перитонит. Общий наркоз почему-то не сделали, на местном терзали меня многогрешную два с половиной часа. Копались во мне, копались, аппендицит оказался глубокого залегания. Хирурги – два молодых парня. Под утро слышу, говорят между собой: если еще кого-то привезут с аппендицитом – выкинем в окно.
Перитонит – это не элементарный аппендицит, который вырезали, зашили, дней пять подержали в больнице и – свободен. У меня и после операции гноится внутри. Шов мне вскрыли, полоски клеенки для дренажа напихали. Да лежать-то мне в больнице совершенно некогда – экзамены идут, они ждать не будут моего полного исцеления. Страх завалить сессию пересилил страх смерти. Был у меня костюмчик немнущийся, из трикотина, надену втихаря, сверху халат и, будто погулять, подышать свежим воздухом во двор выхожу, в укромном уголке халат снимаю, в сумочку его, и в институт. Молодая была, всё успевала.
Москва уже в те времена отличалась от Сибири-матушки – в больнице ни одна нянечка тебе за просто так ничего не сделает, что-то дай. Я-то, дура сердечная, начала за всеми ухаживать, помогать тяжелым – что-то принести, подать, постель поправить… Потом замечаю: нянечки на меня дуются. Не сразу сообразила: откуда ноги недовольства растут – хлеб у них отбираю! Ничего, думаю, переживете… В больнице первый раз «Боржоми» попробовала. Девчонки из группы принесли. Как мне эта минералка понравилась! Соседка по палате в благодарность за мои старания угостила бутербродом с черной икрой. Тоже никогда не ела… Кормили плохо в больнице. Пирожков с ливером куплю в городе, только ими и наедалась…
Родным никому не стала сообщать. Муж с сыном в Пицунде отдыхали. Мама в Уфе жила, чем могла помочь? Молодость всё перемолола. Перитонит лёгким не бывает, я еще и затянула, но выжила и экзамены вовремя сдала. Всю сессию, все четыре недели в больнице пролежала. Три из них ходила в институт с клеенкой в животе. Последний экзамен с тьмой формул, сходу не запомнить. Что делать? Рано утром села в больнице в уголке и ноги исписала формулами. Не худышка была, площади хватило. Преподаватель не в аудиторию посадил, повел на кафедру, оставил готовиться в комнатенке столов на шесть. Условия нормальные для списывания, кабы через проход дядька не сидел. Кто он и что – не знаю. Вроде, не студент. Я минутки на две заробела, а потом, думаю, где наша не пропадала, задрала юбку и давай списывать. Заголила перед мужиком ноги… Он ничего не сказал. Вроде, как и не видел.
У сына такая же история с аппендицитом – перитонит. Жена его звонит:
– Игорь в больнице.
Мне дурно стало от такого известия. Понятно, ребенок (сколько бы ему ни было) заболел – душа матери заноет и не успокоится, пока лучше не станет. Сколько они у меня трое болели. На этот раз совершенно другое, будто черную шаль на меня накинули. Панический страх напал – теряю сына. Как узнала, увезли на «скорой» – запаниковала. На уровне интуиции что-то подсказывало: будет плохо. Волна как накатит – не знаю, куда идти, что делать? Молюсь и плачу, плачу и молюсь. Дома молюсь – легче не становится. Пойду в церковь – все равно тревожно. Беспрерывная тяжесть в душе.
У Игоря трое детей – все малюсенькие, Гена мой уже не помощник, из генеральных директоров ушел по болезни – получал копейки. Игорь весь в него, сумасшедший трудоголик, на фирме, где отец был в свое время генеральным директором, поднялся до начальника отдела. Кроме работы ничего. Сколько внушала:
– Сыночек, ходи в церковь. Надо быть ближе к Богу!
– Когда, мама, когда? Столько дел!
Казалось бы, что такое аппендицит? Людям сложнейшие операции делают. С такими травмами попадают. Выписали Игоря через неделю. А у него шов не зарастает, кровит и кровит. Нитки отторгаются, сукровица идет. На работе сидит допоздна. Прошу:
– Сынок, сходи в больницу?
– Некогда, мама.
В церковь некогда, в больницу некогда. А я места себе не нахожу, чувствую – добром не кончится. На мужа нецензурно наехала:
– Ты отец или кто? У него заражение начнётся. Месяц шов не зарастает! Месяц!! Что он над собой делает?! Я уже не могу ни спать, ни есть, а тебе хоть кол на голове теши!
Проняло! Отвез Игоря в больницу. В брюшной полости гнойник образовался. Сделали ещё операцию. Но мне всё равно нет покоя. Даю Господу обеты: это не буду, то не буду – только сохрани сына. Обещаю Господу Богу: капли вина больше не выпью. Грешна была, любила при случае бокальчика два пропустить. И вправду, с того времени подержу глоток во рту и все. Обещаю одно, другое. Не получаю ответа. Боль остается. Душа ноет и ноет. Что ни предлагаю, легче не становится. Значит, Богу недостаточно моих обетов, не берет их.
Игорь рассказывал, как после второй операции очнулся:
– Лежу, – говорит, – и такое состояние, будто уже умер.
И еще сказал:
– Мама, третьей операции не выдержу.
Если уж он так разоткровенничался, значит, дело худо. Вернулся из больницы, сколько-то прошло – шов посинел, температура поднялась… Я как увидела шов, испугалась, что делать?
Вспомнила служку Серафима Саровского, его любимого ученика Михаила Мантурова. Мишенькой звал его великий старец. Мантуров по его совету взял на себя подвиг самопроизвольной нищеты. Распродал имение, отпустил на свободу крепостных, купил в Дивеево землю для будущей обители и всю жизнь посвятил делу благоустроения Дивеевского женского монастыря… Случилось так, что Мантуров смертельно заболел. Серафим Саровский призвал единственную сестру Мантурова, Елену, монахиню Дивеевской общины, и говорит: «Умереть надо ему, матушка, а он мне ещё нужен для обители-то нашей». После чего дал ей послушание: «Умри ты за Михаила-то Васильевича!» – «Благословите, батюшка», – смиренно прозвучало в ответ. Пришла матушка Елена в келью, легла в постель со словами: «Теперь уже более не встану!» А вскоре и отошла ко Господу. Почитает её теперь церковь как святую Елену Дивеевскую.
Вспомнила эту историю и взмолилась к Господу Богу: «Господи, если я умру, они переживут, ну поплачут, ну лишатся какой-то моей помощи, но это не трагедия, а если Игорь умрет – катастрофа для семьи. Трое деток, младшей полтора годика. Пусть лучше я, Господи». Попросила так и почувствовала: Господь принял мое предложение. Оказывается, этого обета ждал, а не обещания, что вина в рот никогда не возьму. На этот раз поняла я, что услышана, душа обрела покой.
Сложилось так, что в августе к нам прибыла икона Почаевской Божьей Матери. Я помолилась у иконы, святого маслица от неё взяла, купила маленькую иконочку, приложила к чудотворному образу. Пришла к Игорю:\
– Сынок, последняя наша надежа – прикладывай иконку, мажь маслицем шов и дай Богу обет посильный.
Все у Бога промыслительно. В очередной раз в этом убедилась. Сын уже знал, что такое обет. Его любимица, младшая доченька Наташа, родилась благодаря обещанию, данного Богородице.
Игорь очень хотел третьего ребенка. Жена Лена считала: дочь и сын есть – достаточно. Уже и возраст, тридцать ей было, здоровьем не блещет и учится – заканчивала институт по специальности «психолог». Обучение почти по той же схеме, по какой я получала высшее образование, Московский филиал: в Омске учиться, а госэкзамены и диплом в столице. На последнем этапе Лена расслабилась, нет бы мобилизоваться, она к учебе с прохладцей. Осенью ехать на госэкзамены и диплом, она в июне в Турцию с детьми слетала, потом в Чернолучье завеялась… Вижу – нет рвения к учебе. Внутри себя ворчала, ругалась, как можно вот так легкомысленно. Да свой ум не вставишь. Невестка не сын, давать наставления не в моих правилах.
Все это было не случайно.
Лишь на пути в Москву, в поезде, до сознания Лены дошло: ведь запросто можно всё завалить. К экзаменам через пень колоду готова, диплом не закончен. Остаться на второй год, значит, опять деньги платить, время тратить. Перед первым экзаменом началась паника – половины вопросов не знает вообще, остальное – чуть лучше. Бесполезно на что-то надеяться. Ходила невестка по длинному институтскому коридору, плакала и молила Пресвятую Богородицу помочь. Тогда-то и пообещала Ей: «Если хорошо сдам экзамены, диплом защищу – рожу ребенка». Такой обет дала Царице Небесной.
Все экзамены сдала, всякий раз попадалось, что знала, диплом доделала, пришлось пару ночей не поспать, защитила на «четвёрку». Вернулась и на радостях поделилась со мной сокровенным:
– Буду рожать третьего, Богородице пообещала!
Здоровьишко у Лены неважное, надо было удалить камень из желчного пузыря. Решила сделать это после родов. Дескать, рожу, а потом за себя возьмусь. Мне пришла в голову мысль свозить невестку в Чимеево, в монастырь к иконе Чимеевской Казанской Божией Матери, помолиться у чудотворного образа.
В Чимеево исповедались, причастились, Лена взяла благословение на зачатие. Сходили на святой источник, окунулись. Настолько было светло и хорошо обоим. По сосновому лесу гуляли вблизи источника, Лена говорит:
– Мама, знаете, хочу девочку. Мальчику тоже буду рада без ума, но лучше – девочку.
На обратной дороге из Чимеево Лене в поезде стало плохо, через три дня сделали срочную операцию. Желчный пузырь был в таком состоянии, что мог в любой момент лопнуть, и случилось бы самое непоправимое. Вовремя удалили.
Господь все устроил.
У моего на то время маловерующего сына в голове отложилось – жена дала обещание Пресвятой Богородице, выполнила его, и у нас появилась малышка Наташенька. К моим словам о необходимости дать обет Господу Богу Игорь отнесся серьезно. Мазал маслицем шов, прикладывал к нему ликом иконочку Почаевской Божией Матери и пообещал Богу, исцелившись, десятину отдавать на церковь. Владыка Феодосий как раз благословил меня домашнюю церковь строить в детском доме, я крутилась… Деньги Игоря хорошо помогли. По сей день он десятину на церковь отдает.
Дело пошло на поправку – температура спала, шов начал заживать. Я счастлива – сын исцелился, а сама жду, когда Господь заберёт меня. Мою просьбу Он выполнил, пора реализовать и данный мною обет. Собрала смертное. Первым делом рубашку положила, в ней в Иордани купалась. Это когда мы с Павликом ездили в Иерусалим. Подушечку для гроба оформила, содержимое которой много лет собирала: в Троицу – листочки, травку, веточки, цветочки из церкви, а также почки, кусочки веточек от верб (не сжигала прошлогодние, когда новые в Вербное воскресение приносила). Написала духовное завещание. Мужа призывала думать о живом, захочет жениться – разрешаю, главное, чтобы ему легче было. Запретила обо мне тосковать. Бог взял, значит, пора пришла. Детям дала материнский наказ – церковь никогда не забывать, молиться Богу. Жить в мире друг с другом.
Грехи перебрала, во всех ли покаялась? Напряженное ожидание продолжалось месяца три-четыре. Каждый день прислушивалась к себе. Давно-давно в детстве жила у нас по соседству старушка – Кирилловной звали. Лет девяносто. Сухонькая, маленькая, шустрая. В огороде копалась, в магазин ходила не угонишься за ней. Потом слышу, бабушка маме говорит:
– Кирилловна легла, есть перестала, водичку святую пьет, сказала, что через три дня отойдет ко Господу.
Так и получилось. Помню, к бабушке приставала:
– Откуда Кирилловна узнала, что умрет?
– Знак какой-то ей был.
Прислушивалась к себе: не будет ли мне знака, что все – пора ложиться, как Елена Мантурова или Кирилловна. Ждала-ждала, а потом прошло. Господу, наверное, хватило моего намерения. Нужна была на земле.
Но толчок хороший получила. Сколько передумала за это время. Вдруг завтра уйду. Сейчас редко задумываюсь, когда может случится… Монахиням благословляется по часу в день думать о смерти. Недавно еду в маршрутке и пришла такая мысль: мне сейчас шестьдесят шесть лет, мама прожила семьдесят два года. Будем считать, мне осталось шесть лет. С первого взгляда кажется, ого-го! Если подумать, всего-то две тысячи двести дней. Совсем немного. Каждый день бесценен. Каждым днём надо дорожить, грех разбазаривать оставшееся время на пустяки…
Умом понимаю, а сердцем, как тогда, в ожидании смерти, нет. Уже сама монахиней стала, но все равно такой памяти смертной не испытываю. Смертное, что приготовила тогда, разошлось. Монахинь хоронят в их черном одеянии, не обмывают – лицо протрут. Единственно, что оставила – рубашку, в которой купалась в Иордани.
Ангельское место
В одном из своих первых паломничеств, ещё в начале девяностых сподобилось познакомиться с редкой бабушкой. Из тех верующих, которые с детства несут Бога в сердце. Родилась бабушка до революции, жизнь Господь дал долгую, полную скорбей. Каких только напастей не довелось пережить – раскулачивание, немецкая оккупация, послевоенная нужда. «На все воля Божья, все по грехам нашим», – повторяла. Она была первой, кто раскрыл мне глаза: клирос в церкви – место ангельское. А значит, дьявол там из кожи вон лезет. Рассказала пару историй ещё из советского времени, как клирошане выживали батюшку. Пусть он и главный в храме, а решили певчие: настоятель несправедливо им платит (себе-то вон сколько прикарманивает, им по остаточному принципу) – и добились замены. Со старостой и подавно могли расправиться, если вдруг неугодным становился.
Много-много лет прошло, прежде чем сама столкнулась с работой лукавого на клиросе…
Приняла монашеский постриг, и крылья за спиной выросли. Не ходила – летала. Подъём необыкновенный. Петровский пост. Монастырь. Все зеленым зелено. Трава изумрудная, березы шумят, а вверху синь с редкими облачками. Идёшь по монастырю (у него площадь не тесными сотками измеряется – степными гектарами), идёшь и такая красота: в небо собор устремлен, жаркий ветер с Иртыша, простор во все стороны, а сердце полнится радостью – Господь Бог сподобил стать монахиней, служить Ему в этой обители. Считала – после пострижения мир для меня умрёт, но настоятельница не захотела такую послушницу, владыка ей перечить не стал, отправил юную монахиню в Преображенку. С дальним прицелом – в первую очередь создавать детский православный центр, а кроме этого готовить почву для женской обители.
В Преображенке под храм в своё время отдали бывший клуб. Батюшка поступил рационально – всю площадь учреждения культуры занимать не стал, в одной части оборудовал церковь, остальные помещения от отопления отрезал. В результате я получила под детский центр мерзость и запустение. Призвала на помощь подружек, с которыми несла послушание в детском доме. Они стали наезжать раз за разом. Сколько мы мусора выгребли. Штукатурка, побелка, покраска, ремонт полов… Владыка дал мне все полномочия. При настоятеле местной церкви, отце Андрее, сказал:
– Матушке Анастасии даю полные полномочия!
Полномочий выделил сколько хочешь, денег по своему обыкновению – ни копейки. Другого и не ждала. Село есть село, на его финансовую поддержку особо не рассчитывала…
Чуть отвлекусь. Не могу не рассказать один случай. Он произошёл за четыре года до моего монашества. Привезла сюда же в Преображенку в храм Покрова Пресвятой Богородицы на исповедь и причастие группу детей из детского дома. Вербное Воскресение, через неделю Пасха. В детском доме на Рождество Христово и Пасху мы всегда устраивали веселые праздники. Готовили концерт с нашими активистами, обязательно дарили деткам подарки. Они, кстати, нам тоже… В тот год подошли к Пасхе с пустой казной. Постоянных благодетелей до этого хорошо напрягли, по опыту знала – злоупотреблять их добротой нельзя, надо давать передышку… Личные запасы иссякли… Финансовый кризис… Наметила, что и где покупать, а денег нет. Тогда тысяча рублей была приличными деньгами, мне как раз этой суммы не хватало. Где взять – ума не приложу. Привезла на автобусе деток (человек двадцать) в Преображенку. Завела их в храм. Подходит ко мне мужчина и спрашивает:
– Вы из детского дома?
На мой утвердительный ответ, достает бумажник, вынимает купюру в тысячу рублей – новенькую, гладенькую – и подает. Как я радовалась этим деньгам! Святые деньги. Всем демонстрировала купюру:
– Вот, Матерь Божья услышала мои молитвы! Не где-нибудь деньги получила, а в храме в честь Покрова Пресвятой Богородицы.
Никогда не забуду эту тысячу. Была бы возможность, оставила купюру на вечное хранение, как знак Божией милости. Мне дали ни больше, ни меньше, ровно столько, сколько требовалось.
Преображенка заложена воронежскими переселенцами в начале двадцатого века. Сельчане отнюдь не кинулись помогать мне. Долго никак не реагировали на детский центр, раза два после службы в церкви обращалась к приходу: есть работа во славу Божью, помогите. Двое всего и откликнулись. Деньгами стабильно сын Игорь помогал, церковную десятину мне давал, подружка Галина свою десятину отдавала – тоже святые денежки. В моей кассе они не залеживались, пыль не успевала осесть – тут же шли в дело. Наработки по благодетелям имелись, искала в Преображенке новых. Деньги старалась не брать у благодетелей, просила что-нибудь приобрести, чтобы знали – вот икона ими купленная, рамы на окнах или двери входные ими поставленные…
Счастливая была – каждый день какое-то продвижение. Похудела на двенадцать килограммов. Готовить некогда, помидорчик с луком съем, супчик на скорую руку минут за десять легонький сварю. Владыка через пару месяцев приехал, окинул взглядом:
– Какая ты субтильная стала!
С районным начальством пожаловал.
– Видите, – говорит, – какая у нас монахиня стройная. Как это ты ухитрилась?
– Радикальное, – объясняю – средство похудения нашла в Преображенке.
– Какое еще радикальное?
– Топор и лопата! – говорю.
– И ты владыке своему подобное советуешь?
– Вам-то зачем? – спрашиваю.
– Тоже, – улыбается, – надо бы постройнеть.
За пять лет всё засверкало в детском центре. Церковь домовую сделали во имя Иоанна Кронштадтского. Центр стал центром и села тоже. Из детского дома регулярно приезжали ребятишки. На субботу-воскресенье, в каникулы. Для них это было счастьем. Как к бабушке в деревню. У кого-то ни родителей, ни братьев, ни сестёр – никакого, а тут вырваться из стен детдома.
Сказать, что в жизни не была так счастлива, как встречая их, может и преувеличение, а все же неповторимые минуты, когда летели ко мне, выпрыгивая из автобуса. В день приезда радостное нетерпение охватывало с самого утра, а как они мечтали об этих поездках. Надо было видеть эти мордашки, эти глазёнки, полные любви, восторга…
С детским центром жизнь сельского прихода оживилась. Я стала вести сначала детскую воскресную школу для сельских деток, потом и взрослую. В центре кроме домашней церкви была трапезная, спальня, комнаты для занятий. Сын мой Игорь в алтаре начал прислуживать священнику. С семьей каждую субботу-воскресенье приезжал. Невестка помогала по кухне. Смеется, вспоминая:
– В детском центре такую школу прошла, могу на любую свадьбу приготовить.
Я себе дом в Преображенке построила. Капитальный. Старший сын в Красноярке дом продал, мне деньги отдал:
– Мама, покупай в Преображенке. Будем к тебе приезжать…
Зачем, думаю, старый, если можно с нуля, как захочу… Купила отличный сруб, три нижних венца лиственничных…
Когда пришла в православие и начинала работать с детьми в детском доме, смеялась над собой: странно – день прошел ни один кирпич на голову не упал. Первую воскресную школу для взрослых вела по четвергам. Обязательно что-то выбивающее выплывало накануне, то по работе, то дома что-то случалось. Враг работал. Нервничала, на всякие ухищрения шла, только бы не сорвалось занятие. В конце концов придумала, как оставаться спокойной. Сказала себе: что я привязалась к четвергу? Не получится в этот день, проведу в пятницу. Что интересно, стало легче. В Преображенке интенсивное падение кирпичей началось на третий год. Есть формула: вам тяжело – закапывайтесь по грудь и стойте, стало ещё тяжелее – закапывайтесь по плечи. Уйти – значит, сдаться. Когда ходила к баптистам купила у них книгу «Все мое предельное Господу». О чем она не запомнилось, зато название врезалось в память. Именно «предельное Господу». Не может быть половинчатости. Но в Преображенке была на грани ухода.
Вот когда узнала, как диавол на клиросе шурует! В церкви, по большому счету, не главное, если пол не вымыт, подсвечники не почищены, но когда нет клироса, то и службы нет. Клирос в Преображенке был отличный. Регент, Зинаида Васильевна, профессиональный хоровик. С большим опытом. Работала в клубе, школе. Как храм в селе освятили, батюшка подтянул её на клирос, она знала, кого из села привлечь. Быстро освоила церковное пение. Я сама люблю петь, как приехала в Преображенку, напросилась на клирос, Зинаида Васильевна взяла.
С батюшками Преображенке долго не везло. Поначалу был отец Андрей. В селе появлялся наездами, дня на два приедет, отслужит, и нет его. В церкви надо жить, а наша пустует. В дела церкви я старалась не лезть, но хочешь, не хочешь, если ты помещение за стенкой капитально ремонтируешь… Надо крышу перекрывать. Нехорошо, свою часть сделать, а над церковью непонятно что. Батюшке сказала, он отреагировал: как хотите. Поняла – деньгами не поможет. Я нашла благодетеля и всю кровлю поменяла. Начала красить снаружи здание, тоже не делю – это мое, а это пусть как стояло серым, так и стоит. Все стены обновила. Из развалюхи сделала красоту. Благоустроили церковный двор, поставили забор, клумбы разбили, саженцы посадили. Всё покрашено, побелено, сияет. По отцу Андрею увидела, не нравится ему моя самостоятельность. Он в приходе главный, а получается – церковь без его участия преображается. Его нет, а жизнь кипит.
Отца Андрея перевели на другой приход, владыка дал нового батюшку, отца Георгия. Тоже не привез семью, не переселился в Преображенку. На службу в субботу-воскресенье приедет, а так, если только праздник посреди недели или позвонят усопшего отпевать. Деньги, которые получала от благодетелей ни отцу Андрею, ни отцу Георгию не давала. Кассу держала в своих руках. Особенно это отцу Георгию моя финансовая позиция не нравилась. Он имел поддержку у владыки, чувствовал себя уверенно. Точно не скажу, он ли надумал меня выжить или Зинаида Васильевна. Верховодила в операции она. Настропалила главу сельской администрации, мол, монастырь Преображенке не нужен. Собрали что-то наподобие схода. Но не в воскресенье после службы, а надергали старушонок по селу в будний день. Деньги приплели, мол, себе дом отгрохала непонятно на какие средства. Спонсоры дают на церковь, она их на свой дом тратит. Загребает церковные деньги. Для меня это обвинение вообще было высшим оскорблением. Свою пенсию вкладывала, а она у меня хорошая, десятину сына, десятину подруги, а также в бывшей моей организации работу вела, хорошо помогали. Получается – я это всё загребала себе. Их коробило, женщина командует церковью. Церковью я не командовала, а раз батюшка так поставил. Он хотел жить в городе, при этом, чтобы никто пылинку с храма не сдувал без его ведома. Народу на сходе было немного, но налили на меня грязи… Зачем нам монастырь с такой монахиней? Протокол составили: не нужна селу обитель.
После схода всю ночь ревела, утром звоню к владыке Феодосию, объясняю ситуацию и прошу:
– Благословите уехать из села, не могу больше.
Владыка пообещал через пару дней быть в Преображенке. Обещание выполнил, с благочинным приехал, встретился с главной сельской администрации. Что говорил отцу Георгию, не знаю, в итоге постановил:
– Регента работать с клиросом мы не благословляем.
Дал Зинаиде Васильевне от ворот поворот.
В воскресенье прихожу на литургию. Не успела к иконе на аналое приложиться, Зинаида Васильевна передо мной встала. Оказывается, батюшка Георгий и здесь меня подставил, сказал Зинаиде Васильевне: «Идите к матушке и разбирайтесь с ней». Сам ни слова ей, что к чему, не озвучил решение владыки.
Она спрашивает меня:
– Матушка Анастасия, в чем дело?
Я пересказала решение владыки. Зинаида Васильевна тут же перешепталась с певчими. Начинается служба, клирошане, восемь человек, встали в ряд по стеночке, а на клиросе никого, пусто, только я да ещё один мужчина, Василий Иванович. Торчим, как два тополя на Плющихе. Василий Иванович – местный житель, на пенсии уже, часто помогал в детском центре. Мужчина мастеровой, что ни попросишь, сделает: плотничал, штукатурил, кирпич клал. Платила ему, а как же. Когда и так сделает:
– Да что вы, матушка, тут делов-то на один перекур.
У меня сердце оборвалось от демарша певчих. Получается, я во всем виновата. Что делать? Какая служба без клироса? Затрясло меня. Вдруг чувствую, Василий Иванович взял за руку. Наклонился ко мне и говорит тихонько:
– Матушка, только не переживай. Споем.
Мы всю литургию вдвоем спели. Клирошане рядком стояли и смотрели. А мы пели.
После этого у меня на ноге осела рожа. Надо в больницу, а какая больница – через неделю Троица, к празднику надо готовиться, церковь детского центра украшать? К вечеру температура подскочила, кое-как сбила… Зинаида Васильевна ушла с клироса… Я перед следующей службой пришла на клирос, всех клирошан по очереди обняла, поцеловала: простите меня, сестры… Простили друг друга. Снова вместе запели…
От стресса ли рожа на ноге села или, как в народе говорят, кто-то «навел», не знаю. Полтора месяца мучилась, нога как в огне была, но я продолжала ходить… Хорошо, не стала себя жалеть – сидеть да лежать в ожидании выздоровления, – без движения нога бы начала гноиться… А так перемогла болезнь…
А потом владыка Феодосий ушел на покой, было решено обитель в Преображенке не создавать, лучше в урмане, на севере области.
