Сергей Николаевич Прокопьев
Афганский календарь. Сборник рассказов
Афганский календарь
Александр Николаевич Белов искал свидетельство о рождении сына. Жена попросила. Сын давно вышел из возраста, в котором свидетельство о рождении является основным документом, удостоверяющим личность, было чаду тридцать лет, но зачем-то понадобилось. Александр достал две толстые папки с документами, начал перебирать и наткнулся на календарь, который был с ним в Афганистане. Вернее два календаря – за 1987 год и 1988-й. Считал: утратил в многочисленных переездах в девяностых, когда началась чехарда в армии: сокращения, передислокации. Мотался с семьёй по Дальнему Востоку: Обор, Магдагачи, Серышево, Белогорск. Оказывается, не потерялись афганские календари.
Каждый свой день войны закрашивал с учётом географии. Газни – зелёный цвет, Гардез – коричневый, Джелалабад – красный. В этих точках нёс службу. Несколько дней добавочно пометил синим. Дни особые.
Александр принялся считать, получалось – война вместилась в четыреста пятнадцать дней. Длиннее, чем у деда, имя которого носил. Того призвали в первую неделю Великой Отечественной. Через четыре месяца вернулся домой по ранению. Отец рассказывал, как шёл с ним по селу, то убегая далеко вперёд от тяжело шагающего на костылях фронтовика, то возвращаясь с вопросом: «Папа, ты мне пряник привёз?» «Сахар привёз, – говорил отец, – или не будешь сахар?» – «Буду, только ты давай поскорее иди!»
Отец вылечился и снова ушёл на фронт в сорок втором. Через полгода погиб под Старой Руссой.
Фейерверк в Газнях
Первый день его войны выпал на 12 апреля. В Газни прилетели ночью. Плотная темнота была расцвечена яркими вспышками. Они празднично внедрялись в ночь, весело разрывали тьму.
Когда выгружались из вертолёта, кто-то спросил из темноты:
– Аошники есть?
– Я, – отозвался Белов.
Аошник – специалист по авиационному оборудованию.
– Отлично, – к нему шагнул старший лейтенант. – Пошли.
– А что у вас за фейерверк? – спросил Александр. – В честь Дня космонавтики? Красиво!
– Ты чё, какой фейерверк – обстрел! Такое красивое прилетит и собирай по частям!
Так встретил Газни.
Выходит, что полковник Мусалитин из штаба Туркестанского округа не пугал его в Ташкенте, говоря, что в Газнях (так именовали шурави Газни) плохо.
За четыре дня до этого Белов зашёл к нему в кабинет, полковник предложил сесть. Он был главным в округе по авиационному оборудованию. С первых слов озадачил:
– Александр Николаевич, ты имеешь полное право не ехать в Афганистан. Поторопились тебя отправлять. Ты года после училища не прослужил, посему можешь лететь обратно в Германию. Год отработаешь, тогда под козырёк возьмёшь.
Полковник испытывающе посмотрел на Александра. Дескать, что скажешь? Лейтенант молчал.
– Скрывать не буду, – сказал полковник, – пошлю тебя в Газни. Место очень нехорошее, постоянно под обстрелом. Есть погибшие. И вообще, знай, работа у нашего брата аошника не только на аэродроме. Приходится летать на операции, а вертолёты сбивают…
Александру стало не по себе, страх лизнул сердце. Мать просила: «Саша, береги себя. Кроме тебя у меня никого». Жена офицера, она знала: отказаться сыну от Афганистана, значит, поставить на карьере офицера крест. И вот шанс не лететь на войну. Отец, подполковник, умер от сердечной недостаточности, когда он учился на первом курсе. В семье Александр единственный ребёнок. Что с ним случится – мать остаётся одна.
Она провожала его из Красноярска. Вместо того, чтобы сразу лететь из Германии в Ташкент, как было предписано, он завернул в Ачинск. Заведомо шёл на нарушение. Не успевал вовремя в Ташкент при этом раскладе. Посчитал, простят четыре-пять дней. Как-никак на войну отправляется, должен с матерью повидаться. И с любимой. Не просто любимой. История такая, что отвлекаться на подробности не будем: в Ачинск летел ещё и потому – в загс сходить, расписаться с любимой. Свадьба с белой фатой и многозначительной куклой на капоте машины была неуместной, у жениха с невестой месяц как сын родился. Невеста в фате, она же кормящая мать – сочетание неподходящее. Оформляли одновременно два свидетельства – о браке и о рождении сына.
Молодой папаша за короткие дни испытать отцовских чувств к Коле (назвали в честь отца Александра) не успел. Ну, пищит, кряхтит или не собрано смотрит. Только что встревожило – в разные стороны глазёнки направлены – не косой ли наследник? Жена успокоила – «соберёт в кучу».
Главные дела Александр сделал за четыре самовольно назначенных себе отпускных дня – женился, стал официальным отцом, – но когда, приобретя эти новые для себя статусы, кинулся покупать билет на самолёт в Ташкент, погано сделалось на душе, получил категорический отказ. Не учёл очевидного: конец марта – школьные каникулы. А значит что? А значит то – самолёты забиты под завязку школьниками-путешественниками.
Запахло трибуналом.
Мать поехала с ним в Красноярск, откуда лететь в Ташкент, и взяла дело в свои руки. Привычным порядком через кассу ничего не вышло, мать разыскала стюардессу с ташкентского рейса, знала, чем взять молодую женщину, вручила ей стильную дамскую сумочку, которую Александр привёз в подарок из Германии.
Летел Андрей у кабины пилотов, сидел, что курица на насесте.
В Ташкенте в штабе Туркестанского округа в отделе кадров старший лейтенант с франтоватыми чёрными усиками бросил через губу:
– Лейтенант, что ж ты не погулял ещё три денька, мы бы тебя под суд отдали.
Александр пытался объяснить, что отправка из Германии в Афган произошла неожиданно, надо было мать проведать перед командировкой. А с билетами из Красноярска затык.
– У меня тоже мать есть, – с ехидной улыбочкой произнёс старлей, – и что?
Он погладил свои усики указательным пальцем правой руки. Сначала палец прошёлся от носа в одну сторону, затем в другую. Старлей наслаждался своим превосходством. И служит не в дыре, а в штабе округа. И не залётчик, как некоторые. А ещё у него вон какие стильные усы.
– Но ты-то в Афган не летишь, – сдерживая себя, сказал Александр. – А мне на войну! Оттуда и в цинках возвращаются.
Старлей отправил нарушителя к полковнику Мусалитину со словами:
– Иди, получи порцию вливания!
Но полковник ни слова не сказал по поводу опоздания. Огорошил другим:
– Можешь отказаться от Афгана и возвращаться в Германию.
– В таком случае кто-то из нашей части должен вместо меня ехать, – ответил Белов. – Как после этого ребятам в глаза смотреть?
Он лихорадочно обдумывал услышанное, понимал: определиться надо здесь и сейчас. Одновременно обдумывал и спрашивал совета: как лучше поступить?
– Я тебе предложил. Если решаешь лететь – твоё дело!
«Землянка»
У Александра мысли не возникло при сборах – гитара может понадобиться в Афгане. Иначе взял бы из дома. Оказалось – гитара непременный атрибут военного быта, частенько вечера в палатках, землянках проходили с её участием. Благо, дежурный инструмент всегда находился. Но свой есть свой. Заимел его в Джелалабаде. Витя Токарев, командир «восьмёрки», улетал в Союз, ему пришла замена, устроил отвальную, они пили спирт, пели, в конце вечера Витя спел:
С войной покончили мы счёты,
Бери шинель, пошли домой!
Ударил по струнам и протянул Александру свою отличную «Кремону»:
– Саня, тебе! Весь Афган со мной прошла! Дома новую куплю, здесь она нужнее. Ты – молоток! Петя Ельцов голосом берёт, а ты душой!
Дни пребывания в Газни Александр, не задумываясь, начал отмечать в календаре зелёным, такой фломастер под руку попался, хотя больше бы по природным особенностям подходил светло-коричневый, песчаный, чуть ветер – песок на зубах. Джелалабад умышленно стал закрашивать красным. А каким ещё! Летом – пекло. Официально с двенадцати до шестнадцати у них был обеденный перерыв. Никаких полётов. Жизнь замирала. Однажды ему понадобилось срочно «на двадцать четверке» – Ми-24 – несколько гаек на балке открутить-закрутить, поменять регулятор напряжения РН-120. Место неудобное, конструкторы об удобстве ремонтников не заморачивались – пришлось помучиться. Два часа дня, жара, как в парилке, металл раскалён. Благо, рядом речушка. Александр повозится минут пять, на большее не хватало, и в воду, остынет, снова под палящее солнце.
Джелалабад отличался климатом и комфортностью быта. Такого не было ни в Газнях, ни в Гардезе. Даже баня у эскадрильи своя, со всеми прелестями русской парной. Берёзы в округе не росли, зато эвкалипт. Не сравнить веник из его веток с берёзовым, а тоже отменно гнал раскалённый пар на кожу. Жара субтропиков отлично нейтрализовалась парной. А ещё чай эвкалиптовый заваривали. Сразу за забором из колючей проволоки мандариновая роща. Просто так цитрусовые не пособираешь – заминировано, но проходы имелись. Ещё один плюс Джелалабада – духи эрэсами не доставали до территории эскадрильи. Это не Гардез или Газни. Всего один раз какой-то залётный снаряд упал в районе КПП. В Гардезе за беспечный свист воин мог запросто схлопотать в ухо от того, кто воспринял сей звук полётом приближающего снаряда и упал предусмотрительно на пол. В Джелалабаде такого напряжения не было. Наконец имелся неплохой магазин, прозванный «Чекушкой», товар продавался на чеки.
После Джелалабада календарь снова вернулся к зелёному цвету – перебросили в Газни. К тому времени там установились холода, в землянке буржуйка работала, как мартен, круглые сутки без остановки. Иначе задубеешь. Ночами по очереди поддерживали огонь. Однажды на своём дежурстве под мерный гул железной печки Александр вспомнил слова:
Бьётся в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза.
И поёт мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза…
Курсантом выучил, надо было спеть перед ветеранами Великой Отечественной войны на День Победы. Училище участвовало в концерте, что проходил на сцене самого большого зала Ачинска – Дворца культуры имени Ильича, дворца глинозёмного завода. Вышел с гитарой к микрофону, запел и услышал – подпевают ветераны. На словах «Пой, гармоника, вьюге назло…» замолчал, давая слово залу, тот дружно запел. Окончили песню все вместе.
И вот сам в землянке, пусть не из брёвен, и не в три наката, построена из ящиков из-под НУРСов, наполненных песком, в качестве перекрытия доски, сверху земля. Жили вшестером, кровати в два яруса. Всё равно землянка, и пляшущее пламя печи напоминает о далёком доме, любимых, до которых лететь и лететь, тогда как «до смерти четыре шага». Можно нарваться на пулю снайпера, выйдя за порог, может эрэсом накрыть. В Ачинске пел «Землянку», слабо представляя чувства фронтовика, сидящего перед печуркой, теперь сам был таковым.
«Землянка» вошла в их репертуар. Петя Ельцов любил. В самый первый раз спели дуэтом. Александр начал, Петя пошёл за ним, слушая ведущего, гитару, вспоминая стихи. Получилось замечательно. Настолько слаженно выводили слова и мелодию, настолько бережно и сердечно. Вот она печурка, вот он огонь, а мыслями поющие и слушающие далеко-далеко…
Больше такой гармонии не случилось. Петя по натуре был солистом. Сильный баритон, богатый репертуар, в котором каких только песен не было: студенческие, дворовые, туристские, эстрадные. Несколько песен из репертуара Муслима Магомаева. Александр не обижался, если Петя тянул одеяло на себя. С удовольствием аккомпанировал другу.
Петя ждал замену. Родом из Татарии, из посёлка Печищи, что на Волге. Из Афгана первым делом туда собирался махнуть. Петя был двигателистом, окончил Иркутское высшее военное инженерное училище. После школы сначала собирался поступать в Казанский авиационный институт. «У меня двоюродный брат окончил КАИ, – рассказывал Петя, – в институте на кафедре двигателестроения остался, меня агитировал, но я подумал, почти шесть лет учиться».
Петя был широкоплечий, громкий. «Я – волгарь!» – гордился, когда ему говорили, что горло у него лужённое. «Идёшь по высокому берегу, не захочешь, а запоёшь! Волга далеко внизу и вовсю ширь на солнце блестит, небо – синей не бывает, а до горизонта взглядом не достать! Был бы птицей – взмахнул крыльями! А так голосом летишь!»
Петя мог часами рассказывать о Волге и Каме, рыбалке в их краях.
На почтовике, Ми-8, он полетел в Кабул. Хотел уточнить в штабе, что с его заменой, давно пора, а нет. Сбили стингером. Белов входил в состав технической группы, которая вела поиск сбитых вертолётов, самолётов, вывозила трупы. Утром группа полетела на поиски. Нашли быстро. Погибло восемь человек. Трупы закоченели на морозе. Женщине, медсестре, оторвало голову. Петю Белов узнал не сразу. Ужас обезобразил лицо. Что увидел Петя перед смертью? Ракету, выпущенную в вертолёт? Распялив рот, кричал пилотам, уже понимая: удара и взрыва не избежать! Или что-то другое, запредельное, неземное встало перед глазами, когда вертолёт посыпался вниз и ударился о камни?
Замена Ельцову пришла через неделю. Поторопился Петя в штаб. В тот вечер они собирались идти на ужин, и тут кто-то вошёл в землянку со словами: почтовик пришёл. Петя сорвался: «Я в Кабул!»
Его сменщик в это время был на пересылке в Чирчике.
Во фронтовом календаре Александра тот день, одиннадцатого ноября, закрашен зелёным и помечен синим крестиком.
«Землянку» больше ни разу не пел в Афгане. Если просили, отказывался: «Без Пети не пою».
Тюрьма
Это случилось в заключительный период его войны, отмеченный коричневым цветом в календаре. Как и в случае с Газни, Александр два раза уезжал из Гардеза, два раза возвращался. В тот день полётов не было, выпивали. Обычное дело – не хватило. Город рядом. Пошли вдвоём с прапором Мишей Орловым. И решили, чтобы взять более-менее нормальную водку, обратиться к старому знакомому Муслиму. Хорошей водки было не найти в дуканах, но хотелось хотя бы более-менее сносную и надёжную, без примесей. Муслим подгонял им джинсы «Монтана», фирменные рубашки. Был он не дуканщиком, а уважаемым человеком – начальником тюрьмы, офицером. Однако не брезговал приторговывать. Собственно, это по нашим понятиям того времени купи-продай – не мужское занятие. По афганским наоборот. Самый уважаемый афганец – воин или торговец. А здесь два в одном.
Муслим обрадовался шурави. Узнав о цели визита, заверил: всё будет, только немного позже. Муслим отлично говорил по-русски, учился в Уфе. Тогда ли взял на вооружение черту советских начальников, или афганские не отличались по менталитету. Известно, если гости приехали к председателю колхоза, непременно найдёт, чем похвастаться в хозяйстве: по скотному двору проведёт, молочно-товарную ферму покажет, ознакомит с информацией о надоях молока и привесах телят. Точно так начальник афганской тюрьмы повёл шурави по своему пенитенциарному учреждению. Представляла оно из себя глинобитное сооружение в виде крепости. Квадрат, примерно сто метров на сто, стены порядка шести метров в высоту, по углам вышки.
Не для слабонервных картина внутри. В нос ударил отвратительный запах. Смрад от грязных людских тел, испражнений неистребимо въелся в стены. Коридор тёмный, освещение самое скудное. Одна камера была отделена от коридора железной от пола до потолка решёткой. На площади в десять квадратных метров восемь человек. Сидели на двух скамьях, вделанных в стену. На ногах кандалы. Никакого электричества. Освещение – оконце под потолком. Шконок не было. Хоть сидя спи, хоть стоя, хоть на полу. Но это ещё ничего. Жуткое впечатление произвела одноместная камера. Это было средневековье. Вспомнился фильм «Граф Монтекристо», только страшнее. За железной дверью человек – наручники на руках, кандалы на ногах, плюс цепью прикован к стене. Измождённый, грязный, одежда не рваная, но грязная. Клочковатая борода, голова покрыта свалявшимися волосами. Свет, проникающий из крохотного оконца на самом верху стены, подчёркивал сумрак камеры. Узник сидел на полу. Больше не на чем – голые стены, голый пол. Он поднял голову, посмотрел на вошедших. И облизнул губы. «Жажда мучит», – подумал Александр и спросил Муслима:
– Кто это?
– Плохой человек, – прозвучало в ответ, – очень плохой.
– Моджахед?
– Нет, – мотнул головой Муслим.
Вышли в коридор.
– Ещё? – поинтересовался Муслим желанием гостей продолжать экскурсию.
– Нет! – поспешно отказался Александр. – Скажу честно, не хотел бы попасть в твои застенки.
– Я тебе лучшую камеру дам, – засмеялся Муслим. – Показать?
– Ты нам лучше водку давай, – встрял в диалог Миша. Гнетущие виды тюрьмы не отшибли его память.
Муслим снова заверил: надо подождать и завёл в большой зал. Ничто не напоминало в нём о тюрьме. Если провести аналогию с уважающими себя советскими учреждениями того времени – в них обязательно имелся красный уголок и зал для торжественных мероприятий. Чем-то подобным располагала тюрьма, только в восточном стиле. В зале светлые окна, на полу огромный шерстяной, а какой ещё может быть в Афгане, ковёр. Заглянул подчинённый Муслима, как выяснилось позже, его однокашник по учёбе в Уфе. Тоже бойко изъяснялся по-русски. Муслим отдал распоряжение по-своему, однокашник исчез, и началась подготовка к пиршеству.
Оперативно, не прошло и пяти минут, ковёр был уставлен яствами. Внесли большую чашу плова, а ещё появилась баранина, фрукты, овощи, зелень. Пир да и только. Трапезу украсила литровая бутылка «Столичной» пакистанского разлива. Пили такую не один раз – средней паршивости, но вполне. Не сравнить со «Столичной», которую Александр употреблял в ГДР. Вот, действительно, вещь, никакой шнапс в подмётки не годился. Да где ту водку в Афгане возьмёшь.
Вдруг оказалось – стол не только для них накрывался. Зашёл аксакал, за ним другой, в сумме человек двенадцать расселись. Седые бороды, чалмы, халаты. Просто курултай какой-то. Муслим слова не сказал, не предупредил что теперь. Миша в ответ на вопрошающую гримасу на лице Александра прошептал:
– Сиди, время есть! Поедим хоть по-человечески. Давненько я афганского плова не ел.
Сиди так сиди.
По рюмочке выпили, настроение улучшилось. Несколько аксакалов, не все, тоже по чуть-чуть приняли водки. После этого был открыта пресс-конференция. Оказывается, Муслим представил аксакалам гостей-шурави в качестве вертолётного начальства. Цену ли себе набивал или что. Деды повели по-восточному неспешную застольную беседу. Муслим в роли переводчика. Начали старейшины издалека, с глобальных вопросов:
– Как у вас обстановка в стране? Перестройка?
Подкованные попались. Александр принялся отвечать как на дипломатическом приёме. Дескать, обстановка в Советском Союзе стабильная. Страна находится на очередном этапе строительства развитого социализма. Наблюдается подъём во всех отраслях народного хозяйства, на орбите третий год работает космическая станция «Мир».
Миша толкнул в бок, дескать, сильно не углубляйся, не на симпозиуме, водка киснет.
Александр закруглился. Выпили ещё по одной.
– Вы будете уходить из Афганистана? – спросил аксакал.
– Конечно! – уверенно ответил Александр. – Всё решено!
– Что-то будете оставлять нам? – последовал следующий вопрос.
Позже Александр сделает вывод: аксакалов интересовала не столько перестройка, как вертолёты. Дехкане пахали землю сохой, основное средство передвижения – ишаки и верблюды, но им очень понравилось из Гардеза в Кабул на вертолёте летать. Винтокрылая машина пришлась по душе местному населению, стала востребованным пассажирским транспортом. Раз в неделю, по четвергам, совершался рейс в Кабул. Даже два, причём, параллельных. Осуществляли его афганские пилоты на афганских «восьмерках». Внешним видом те разительно отличались от советских, просто небо и земля. Наши вертушки выглядели замухрышками в сравнении с афганскими, последние сияли краской, номерами. Украшать транспорт – страсть у афганцев. Кто видел их бурдухайки (грузовые и одновременно пассажирские машины) на дорогах, знает, о чём речь. И вертолёты старались ярко представить.
В Гардез из Кабула прилетали две «восьмёрки». Каждый раз это событие сопровождалось одним и тем же действом. Желающих улететь собиралось человек сто. В основном женщины и дети, несколько аксакалов, мужчин призывного возраста не было. Никаких билетов, посадочных талонов не водилось. Всё в порядке живой очереди. Но и очередь не выстраивалась. Вертолёты приземлялись на площадку. Перед ними вставало человека четыре царандоевца для наведения порядка при посадке на борт. Толпа тут же сметала стражей порядка, и начиналась борьба за место под солнцем, то бишь – в салоне «восьмёрки». Штурм сопровождался визгом, криками, руганью. Каждый стремился улететь в столицу любой ценой и во что бы то ни стало. Женщины лезли сами, заталкивали своих детей. Пилоты не вмешивались, понимая – бесполезно. Всё утрясётся, уляжется, усядется само собой. Они ждали, будучи уверены, больше, чем может взять машина, пассажиров не влезет.
В каждую вертушку набивалось человек двадцать пять. Это при том, что «восьмёрка» двенадцатиместная. Как умудрялись афганцы лететь в состоянии сельдей в бочке, трудно сказать, но они летели. Машина поднималась с огромным трудом. Гардез расположен на высоте три тысячи двести метров над уровнем моря, воздух разряжён. «Восьмёрка» начинала подъём, в какой-то момент казалось – не сможет взлететь, слишком большой груз, надо отбавлять штук пять пассажиров, но каждый раз Ми-8 отрывался от земли и улетал, демонстрируя запредельные технические возможности.
Аксакалы, собравшиеся в тюрьме, скорее всего, были не прочь за счёт вертолётов шурави увеличить парк машин для пассажироперевозок. Надеялись, «вертолётные начальники» поспособствуют и при выходе советских войск из Афгана оставят летающую технику.
Диалогу помешал требовательный стук в окно.
К тому времени «начальники» начали испытывать нервозность. За окном сгущалась темнота, вечер катил в ночь, а им ещё идти до пункта постоянного базирования минут пятнадцать. Пусть каких-то полтора километра, и по пистолету при себе, да это смех, если разобраться. Приставит дух автомат к спине. И что?
Был подходящий момент, когда можно было вполне дипломатично уйти, да пакистанская «Столичная» хоть и невкусная, всё же бдительность притупила. Из большой комнаты, играющей роль трапезной, вся компания перебралась (вот когда надо было раскланиваться с аксакалами) в помещение поменьше. Это был своего рода танцпол. Зазвучала музыка, один аксакал вышел на круг и начал танцевать. К чему данное представление наши офицеры не поняли. Знак ли особого уважения к гостям, коим аксакалы хотели окончательно задобрить «вертолётных начальников», сделать сговорчивее в передаче своих вертолётов, или что-то другое – неизвестно. Как бы там ни было, Александр решил: нехорошо, дедушка танцует, а он сиднем сидит, тоже вышел на круг. Начал подстраиваться под танцевальные па аксакала. Ещё два дедушки присоединились к ним. Дальнейшему развитию культурной программы помешал резкий стук в окно, тарабанил капитан Крапива, который прибыл в сопровождении трёх вооружённых автоматами бойцов, готовых в любой момент принять бой за офицеров Советской Армии.
Бог шельму метит. Крапива не зря Крапива. Жалящую фамилию оправдывал в обычное время, тем более – в стрессовой ситуации.
– Мало того, что пошли за водкой и пропали, – гремел он по дороге в эскадрилью, – они вообще пропали! Мы ждём, а ни водки, ни их самих голубчиков! Вы не в Союзе. Муслим показывал свои застенки? В такие захотели? Тут это запросто – мешок на голову…
Александр с Мишей молчали. Что тут скажешь – виноваты. На одно надеялись: Муслим успел сунуть Мише две бутылки «Столичной». Было чем замаслить Крапиву. «Столичная» пусть и пакистанского производства, сделала своё дело, конфликт был улажен.
