Сергей Колков
Суровая Родина. Нехороший путеводитель Кемерово
Глава 3
Следующей остановкой в поисках спасительного монумента в бронзе или уже, на крайний случай, в чугуне был Ленинград. Знающие люди сказали, что есть только одно место, где можно попробовать его найти – это Творческие мастерские имени И. А. Крылова.
– Здравствуйте, я из Кемерово. Меня интересует памятник Пушкину.
– Очень приятно. Александр Бакланов – заместитель директора по монументальной скульптуре. У нас очень широкий выбор памятников, и многие есть в готовом виде: Гоголь, Маяковский и, конечно, Пушкин, – интеллигентный молодой человек неопределенного возраста в костюме с бабочкой, как у конферансье, был подчеркнуто приветлив, но границ гостеприимства не нарушал.
– Пушкин на коне?
– Ну зачем же сразу на коне. Пешком. Хотя, если нужно…
– Ой, хорошо-то как. Да я тут только что из Тбилиси. Так у них Пушкин на коне, представляете? Думаю, может, какое-то распоряжение было, чтобы повыше как-то выглядел, посолиднее, что ли.
– А! Наслышаны. Это работа Ираклия Гурадзе. Известный мастер. Неоклассицист. Большой новатор. Постоянно переосмысливает заржавевшие догмы искусства.
– А у вас какой Пушкин?
– Обычный. Задумчивый.
– Отлично! Можно взглянуть? – в этот момент Карл Иванович ещё больше полюбил «культурную столицу», где новаторство знало своё место и не посягало на вечные ценности.
Хранилище готовых памятников находилось не в Ленинграде, а в Выборге. Договорились встретиться там завтра утром. Карл Иванович на радостях тотчас же забронировал билет на вечерний рейс на Москву и дальше в Кемерово и в предвкушении скорого возвращения домой с удовольствием отужинал в ресторане Астория. Выпил за «Сергеича» водочки под осетровую икорку и в прекрасном настроении пошёл отдыхать.
Пока Карл Иванович с Александром шли через огромный склад, где опять нужно было продираться через лес чьих-то отделённых и прикреплённых рук и ног, замдиректора "по отображению великого прошлого в не менее великом настоящем" поинтересовался:
– Карл Иванович, а Вы знакомы с современными тенденциями в скульптуре?
– Как-то не очень, – признался Карл Иванович.
– Сейчас я Вам представлю работу нашего ленинградского скульптора Дмитрия Петрова. Его ещё называют основателем направления "борзóго соцреализма".
– "Борзóго" это в смысле "наглого"?
– Нет, что Вы! Дмитрий Иванович очень деликатный и интеллигентный человек. Мы с ним хорошо лично знакомы. Ещё до войны он создал к ХХ-летию Октября монументальное произведение "Ленин и Маркс в окружении борзы́х охотятся на кабанов". Конечно, Вы понимаете, образ "кабанов" был тонкой художественной метафорой, символизирующей всяческих левых и правых уклонистов, которые извращали суть марксистко-ленинского учения и были вовремя одёрнуты партией.
– Да, знаем мы таких. Ну а почему он стал родоначальником именного "борзóго", а не, к слову, "махрового соцреализма"?
– Особенно в этом памятнике ему удалась группа борзы́х, корпуса которых подобны натянутым лукам, а зоркие глаза пристально всматриваются во враждебные силуэты кабанов на горизонте. Вошли в золотой фонд нашего искусства как пример мастерского воплощения в нейтральном образе бдительной "пролетарской чуйки". Прекрасно доносят до зрителя идею личной ответственности каждого советского человека в поиске и выявлении классовых врагов.
– Я вот тоже в 39-м как-то проявил пролетарскую чуйку, – вовремя поддакнул Карл Иванович, чувствуя высокую идеологическую планку своего визави.
– Можно много говорить о принципе "партийности в искусстве", но стоит только один раз взглянуть на этих борзых, и сразу становится понятно, что значит "чуять врага за версту". В 37-м эта работа была смонтирована в Москве на Красной площади на Лобном месте и простояла там вплоть до завершения в 1938 процесса над так называемым «право-троцкистским блоком». А после, в 1939, её отправили в культурно-просветительское турне по странам Африки, чтобы наглядно продемонтрировать угнетенным народам чёрного континента, что значит революционная бдительность, –
темпераментный лектор даже взмок от влажности случайно поднятой темы. На рубашке в области подмышек у него проступили большие круги тёмного пота. – А вот и наш Пушкин, прошу вашего любезного внимания!
Перед Карлом Ивановичем предстал памятник поэту, который уже при первом взгляде заставил его усомниться в правильности поспешного отказа от грузинского предложения. Пушкин стоял на пеньке в окружении зайцев, один из которых, видимо, самый наглый, сидел у него на плече. Другие же окружали основание плотной группой, напирали и лезли друг на друга, чтобы оказаться поближе к одетому в крестьянскую рубаху и широкие мешковатые штаны Александру Сергеевичу. В левой, чуть согнутой в локте руке поэт держал увесистую морковь. Карл Иванович насчитал девятнадцать косых, потом сбился и бросил эту затею.
Казалось, что зайцы внимательно слушают классика, который читает им что-то в этом духе:
Прощай, немытая морковь!
В последний раз передо мной
Ты предстаешь в красе угрюмой
И блещешь гордою главой.
Отныне будем мыть тебя,
Скоблить и чистить не щадя,
Чтоб яркостью твоей красы
Без страха полнить животы.
– А зайцы чьи? – грустно спросил он, понимая, что домой сегодня, скорее всего, не полетит.
– Некрасова. Памятник задуман для советской сельскохозяйственной выставки во Франции. Символизирует преемственность русской поэзии от Пушкина к Некрасову – связь времён, так сказать. Некрасов, как и всякий литературный новатор, был крепко связан с традициями своих великих предшественников, и больше всего – с наследием Пушкина. К сожалению, этой преемственной связи не замечали читатели-современники. Противопоставляли, в сущности, выдуманного, небывалого Пушкина выдуманному, небывалому Некрасову. А ведь именно из произведений Некрасова крестьяне узнали, как им плохо живётся. А кто предтеча? Правильно – Пушкин! Он был чувствителен к ним во многих местах:
Зима!.. Крестьянин, торжествуя,
На дровнях обновляет путь;
Его лошадка, снег почуя,
Плетётся рысью как-нибудь.
Заметьте, не бежит и не скачет, а именно «плетётся», символизируя угнетённое положение крестьян и лошадей при царизме. И Некрасов через годы протягивает ему руку соратника, также осуждая эксплуатацию кучкой загнивающего дворянства широких народных масс:
Однажды, в студёную зимнюю пору
Я из лесу вышел; был сильный мороз.
Гляжу, поднимается медленно в гору
Лошадка, везущая хворосту воз.
Чувствуете, как Некрасов подхватывает и развивает тонко замеченное Александром Сергеевичем? "Поднимается медленно в гору" эхом народного отчаяния перекликается с "плетётся рысью как-нибудь". Сани явно перегружены дровами. А почему? Разрываясь между барщиной и оброком, крестьянин не мог позволить себе уделять должного внимания собственному хозяйству и тем самым он варварски перегружал лошадь. Более того, среди советских литературоведов есть и такое мнение, что он пишет о той же самой лошадке, что и Пушкин!
– А морковь – это, видимо, символ плодородного литературного наследия Александра Сергеевича? – предположил Карл Иванович
– Конечно! Вы глубоко правы. А говорили, что не разбираетесь в современном искусстве. Морковь – это метафора питательной среды творческого достояния Пушкина для будущих поколений литераторов. Памятник единственный такой в своём роде. Очень смелое стилистическое решение. Ваш город, как его, Кемерово, не пожалеет! Ну, как вам?
– Впечатляет, – великий решала закурил папиросу и медленно обошёл скульптурную группу. Потрепал одного из зайцев за ухо и задумчиво почесал подбородок. – А другого Пушкина у Вас случайно нет? Ну поспокойнее. Может быть с сигарой? – на всякий случай уточнил он.
– Пушкин – не мальчик на побегушках, – уверено отрезал питерский.
Карл Иванович понял, что, как и с первым предложением, без звонка руководству он на себя такую ответственность точно взвалить не сможет, и взял паузу до завтра. Всё-таки, хотя Кемерово и не считался в культурных кругах захолустьем, готов ли он был к таким передовым творениям советских монументалистов?
Соединили с горисполкомом неожиданно быстро:
– Есть в Ленинграде один вариант, – преувеличенно бодро начал Карл Иванович и вкратце описал скульптуру из самого эпицентра культуры.
– Ой… Карлуша, только зайцев нам не хватало. Я скоро сам уплыву куда-нибудь на льдине – наверное, прямо под воду. Мне шепнули, что комиссия, оказывается, уже через две недели будет в Кемерово. Найди ты нам нормального Пушкина. Разве я многого прошу? Умоляю! – голос Константина Ивановича сегодня был уже совсем не таким начальственным, как позавчера.
Да Карл Иванович и сам понимал, что Пушкин с зайцами – это слишком смелый ход для его неизбалованной высоким штилем малой родины. С тоской в сердце будущий дед сдал билет на Кемерово и в весьма подавленном состоянии уехал на вечернем поезде в Москву.
В купе он устроился на нижней полке и долго не мог уснуть. Ворочался с боку на бок, вспоминая встречи последних дней: "Если в Москве дело не выгорит, то придётся выбирать между Пушкиным-Мазаем и Пушкиным-маршалом. Да, Костя вряд ли простит мне такую осечку. Ну я сделал для него всё, что мог. Кто бы мог подумать, что выйдет такая дилемма… Назвали бы площадь лучше в честь этого проходимца Ермака. Хотя и там, поди, такая же канитель. Ох уж мне, это искусство… Век бы его не видеть!" – его привычные энтузиазм и уверенность, что неразрешимых задач не бывает, а есть только "косые руки", куда-то исчезли.
Видавшая лучшие времена лодка неторопливо скользила по широко разлившейся реке. На носу серой кучей сгрудились мокрые и испуганные зайцы. Они нервно подёргивали носами и недоверчиво смотрели на гребца.
– Не бойсь, косые. Сейчас найду место посуше и высажу вас, безбилетники, – Карл Иванович уже приглядел пологий участок берега и наметился причалить к нему. Лодка осторожно огибала большое коряжистое дерево, которое река принесла сюда откуда-то издалека.
– Милостивый государь, не будете ли Вы так любезны угостить меня рыбкой, а то я, знаете ли, с утра ничего не ел.
Осторожно обернувшись он увидел на берегу Александра Сергеевича на коне. Точнее, в коне. Это был кентавр иссиня-черной масти с верхом Пушкина, а внизу вполне себе мощный круп породистого коня.
– Так у меня вот, только зайцы, – начал он оправдываться.
– Поди, придержали для себя рыбки, а мне зайцев предлагаете. Жулик! А я ещё стихи вам свои хотел почитать, а теперь вот не буду, – Пушкин-конь обиженно заржал, встал на дыбы и ускакал прочь по берегу. – Жулик! Стреляться!
Карл Иванович посмотрел на реку и увидел, что погода вдруг разительно переменилась – подул резкий ветер, и его лодчонка опасно закачалась от набежавших волн.
– Гражданин, просыпайтесь. Скоро прибываем. Москва! – рябая проводница трясла его за плечо.
– А где Пушкин, куда он ускакал?
– Какой Пушкин? Вы одни в купе были.
– Ой, простите, дурной сон.
– Сдавайте бельё!
Карл Иванович собрал бельё и посмотрел на часы: "Чёрт-те что творится. Ехать ещё минут сорок, а меня уже подняли".
Невыспавшийся и злой за свои нелепые неудачи последних дней, он сел у окна и, глядя на пробегающие мимо столбы, опять начал раскладывать в уме бесконечный пасьянс, какое же из двух зол выбрать на крайний случай. Взвешивал все за и против, но карта не шла: "Зайцы или конь? Конь или зайцы? А может быть послать их всех с этим зверинцем к ***! Я-то здесь при чём? Сами прошляпили, сами и расхлёбывайте. Зачем я вообще ввязался в эту историю? Ну нет, так нельзя. Я обещал".
Глава 4
Столица встретила искателя культурных ценностей неласково. В творческом союзе советских скульпторов сразу сказали, что единственный человек, который может ему помочь, – это Матвей Генрихович Манизер: "Но он заслуженный и именитый лауреат Государственной премии, и к нему очередь на годы вперёд. Вряд ли он возьмётся. Попробуйте, конечно, но шансы у вас невелики».
Манизер действительно был «узким» специалистом по Пушкину. Пока все ваяли Лениных, он нашёл свою «тихую гавань». В 1937 г. у Чёрной речки на месте дуэли поэта установили барельеф Пушкину его работы. Это стало началом большой «Пушкинианы» Манизера. Скульптор выполнил статую А. С. Пушкина для нового здания вокзала в городе Пушкино, другую – для фойе Государственного академического Малого театра. Большие монументальные работы Манизер осуществил для Московского метрополитена. Наиболее известна станция «Площадь Революции» (1939), где в низких углах арочных проходов размещены большие фигуры с атрибутами различных родов деятельности: пограничник с собакой, птичница с курицей, молодой рабочий с шестерёнкой, чиновник с пакетом из "стола заказов" и т.д.
Карл Иванович понял, что это и есть тот последний шанс, упустить который ему просто нельзя. Нужно было найти какой-то особенный подход к скульптору, чтобы тот не смог отказать ему дежурной фразой: «Я чрезвычайно загружен работой! Приходите в следующем году».
Карл Иванович купил в магазине, не глядя, бутылку коньяка и палку дешёвой конской колбасы и в грустных мыслях погруженный, заперся в номере. «Промашки быть не должно. Нужно думать, думать…». Коньяк он пил из горла и рвал колбасу зубами не режа. И тут его осенило!
Он решил написать Матвею Генриховичу Манизеру письмо от имени трудящихся Кемерово и, как уполномоченный делегат народа, умолять его изваять памятник.
Весь вечер он сидел в гостинице, даже не поужинав, пил коньяк уже из гранённого стакана и писал «Послание кемеровских пролетариев Манизеру». Пол в его номере устилала скомканная бумага черновиков. Нужные слова витали как мухи в голове, жужжали неперебой, но на бумагу не ложились. То получалось слишком формально, то чересчур дерзко. «Ну не то, не то! Всё какая-то белиберда!». Всё-таки великий снабженец первый раз в жизни писал от лица всего Кемерово. И это был трудный хлеб.
Наконец он нашёл, как ему показалось, правильный тон «плача сибиряков по культуре» и сел за чистовик.
«Дорогой Матвей Генрихович, обращаются к Вам труженики Кемерово. Мы живём и работаем на благо нашей великой Родины – СССР в Сибири. Город у нас чистый, красивый, ухоженный, но, конечно же, не Москва и не Ленинград. А мы ведь тоже тянемся к культуре. Хочется после рабочей смены культурно прогуляться по городу, сходить в библиотеку. Детишки пусть вырастут культурными – станут учёными, инженерами и, может быть, кто-то пойдёт по линии искусства – будет таким же известным скульптором, как и Вы. Одна наша печаль – нет в нашем городе памятников великим русским поэтам и писателям! Ни одного.
Мы все чтим память об Александре Сергеевиче Пушкине и многие его стихи знаем наизусть. Ведь именно он был зарницей Великого Октября. Бывает, стоишь у станка, точишь деталь, а в голове молотом стучит:
Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье,
Не пропадёт ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье.
Только наше терпение на исходе. Долгие годы ручаются нам решить вопрос. И даже в 1949 поименовали в честь Пушкина целую площадь, а памятник на ней и поныне отсутствует. Сколько раз мы писали и в горисполком, в и горком партии, и даже в Москву тов. Молотову. Все обещают разобраться, но только завтраками кормят. А он нам жизненно необходим, как воздух свободы.
Надеемся на Ваше живое участие!
Матвей Генрихович, помогите нам с памятником Пушкину. Кемерово Вас вовек не забудет!».
Далее шли подписи.
Карл Иванович накупил чернил разных фабрик и несколько перьевых ручек, которые сразу немного «подправил», чтобы было похоже, что они давно были в ходу, и сел подделывать подписи.
«Конечно, обманывать это нехорошо, но по существу я же всё написал как есть – взаправду, а подписи… – ну, все кемеровчане действительно мечтали об уютной площади в центре города с памятником солнцу русской поэзии. Так что где тут обман? Я всего лишь «копьё судьбы» в руках истории», – успокаивал он себя.
Сначала он вспоминал фамилии и имена своих знакомых. На двадцатой странице в ход пошла фантазия – и в подписных листах появились Синебрюхов, Красномаков, Попугаев, Широкоплечев и многие другие «новые жители» Кемерово.
За полночь, исписав разнокалиберными подписями около 50 листов, Карл Иванович сказал: «Всё. Довольно! Будь, что будет». Упал в кровать и отрубился. Коньяк и мозговой штурм – лучшие снотворные.
Проснувшись наутро ровно в семь без будильника, он был необычайно бодр и деловит, несмотря на то, что проспал всего пять часов. Его наполняла спокойная уверенность, что план неприменно сработает и действовать нужно именно так, как он вчера и решил. Перед именитым московским скульптором должен был предстать не ловкий «выбивала», а делегат от кузбасского трудового народа – немного смущённый порученной ему миссией, но непобедимый в своей прямолинейной правоте.
Карл Иванович, как вы подумали, не сразу ринулся к Манизеру, а сперва направился в ГУМ. Там он купил самый обычный мешковатый костюм фабрики «Большевичка», каких у него самого отродясь не бывало. И ещё косорылые ботинки не то от «Красного Обувщика», не то от минской фабрики «Лукошкино», которые тоже никогда не состояли на службе в его привычном гардеробе.
После этого он вернулся в гостиницу и оделся во всё новое. Его ноги, переобутые в «чудо» советской торговли, удивленно спрашивали: «Товарищ, за что?!», а глаза удивлённо искали в зеркальном отражении хоть какие-то знакомые черты былого лоска. В номере он долго стоял перед зеркалом и искал такое выражение лица, чтобы в нём были и почтительное уважение к скульптору, и застенчивость человека из Кемерово в столице, и, главное, твёрдая решимость не уйти от него добровольно без памятника поэту. Продуманный образ он дополнил пенсне не по размеру, которое постоянно сползало с его крупного носа и возвращалось на место суетливым движением, что должно было убедительно демонстрировать волнение просителя.
Отрепетировав «ходока из народа», наш кузбасский вездеход пошёл на «взятие Манизера». Новые скрипучие ботинки нестерпимо натирали ему ноги, и это добавляло его лицу выражение непридуманного страдания.
– Нет, я от вас, уважаемый, без Пушкина не уйду. Не на того напали, – зарядил себя Карл Иванович, открывая дверь подъезда в престижном доме на Котельнической набережной.
Скульптор работал в домашней мастерской, когда на пороге его нескромной даже по столичным меркам квартиры появился исхудавший за время метаний по стране делегат от Кузбасса. В его левой руке была зажата, как кепка Ильича, исписанная сотнями подписей измочаленная пачка бумаги. Взгляд – потупленный и пламенный одновременно. Всё по сценарию.
Мастер вышел к посетителю в длинном кожаном фартуке со свежими следами глины:
– Говорите быстро и по делу. Я работаю.
– Матвей Генрихович, меня к вам отправили трудящиеся Кузбасса с огромной просьбой, помогите! – для произведения нужного впечатления он даже немного присел при финальном «помогите», уменьшившись в своём гигантском росте. Это точно должно было сработать.
Его пригласили войти. В кабинете он аккуратно сложился на краешке стула, показывая тем самым свою робость и смущение перед лицом великого деятеля искусства. На край стола этот нескладный человек осторожно положил пачку скрученной бумаги с обращением к скульптору трудящихся и их пёстрыми подписями. Это было напоминанием, что он здесь не по своей воле, а как представитель широких масс сибирских тружеников. А после Карл Иванович рассказал в красках всю запутанную историю памятника Пушкину в Кемерово. Как в 49-м обещали и установили временный школьный бюст на площади,а потом и совсем про него забыли. Прошли уже годы, а памятника всё нет и нет. Про ревизионную комиссию из Москвы он, конечно же, умолчал.
– М-да. Оторвали́сь мы здесь в Москве от народа… Живём, как на Марсе. Непременно нужно помочь. Непременно! Я думаю, исходя из вашего описания площади, вам подойдёт памятник метра на 4 высотой. Полагаю, за год управимся. Готовьте договор.
– Никак нельзя, дорогой Матвей Генрихович, за год. Трудящиеся волнуются.
– Уважаемый, как вас там, Карл Иванович? Я ведь вам, буквально говоря, памятники не рожаю. У нас, понимаете ли, тоже есть свой производственный цикл. Обязательства.
– Отец родной, не погуби! Ну, может быть, есть хоть какой-то выход? – Карл Иванович резко накренился через стол вперёд к скульптору и вдобавок ещё и выдвинул подбородок, что практически упёрся лбом в его фартук.
– Ну, если вам уж так крайне срочно необходимо… – видя такую искреннюю мольбу делегата, Манизер не смог остаться безучастным, – недавно я делал для Малого театра скульптуру Пушкина – могу отлить копию. Но она будет весьма небольшого размера, почти в его натуральный рост. Вам, наверное, это не подойдёт.
– Ещё как подойдет! – выдохнул Карл Иванович.
– Готовьте договор.
– Так вот, уже со мной. Пожалуйста. Только сумму вписать!
– Хорошо, я посчитаю смету, подпишу и завтра заедете, заберёте. Только имейте в виду,лишней скульптурной бронзы у меня не было и нет. Доставайте сами, где хотите. Это уже ваши хлопоты.
– Конечно, Матвей Генрихович, это как раз не вопрос, – из Карла Ивановича, воспользовавшись сладким ощущением победы, попытался вылезти сидевший взаперти пройдоха-снабженец, но его быстро затолкали обратно.
– Да, кстати, если будет необходимость, я и Ленина могу исполнить.
– Непременно будем иметь это в виду! – и у великого снабженца в записной книжечке появилась новая запись: "Манизер. Скульптуры. "Я от народа".
Назавтра Карл Иванович уже в своём привычном гардеробе ответственного хозяйственника был в Главкультснабе: «Что тут у вас с бронзой для товарища Пушкина?» С ней тоже оказалась беда. Бронза для дела и для тела поэта требовалась не абы какая, а специальная, обладающая повышенной пластичностью и вязкостью для передачи тонких деталей скульптуры. Все пути к ней вели к одному поставщику – заводу цветных металлов в Мытищах, куда он и выдвинулся без лишних отлагательств.