Сергей Кишларь
Свободное падение
Женская логика
Дверной звонок между паузами меняет несколько интонаций: небрежную, озадаченную, требовательную… В ответ – безнадёга молчания, холод дверного железа, искорка света в смотровом глазке. В отколотый угол подъездного окна сеется снежная крупа, из сырого угла тянет кошачьей мочой. Ковырять ключом в замке бесполезно – заперто изнутри.
Устало прислоняю лоб к двери, вяло выбиваю на кнопке звонка ритм стадионной кричалки, второй рукой нащупываю в кармане куртки телефон, чтобы напроситься на ночлег к Денису, но в это время в квартире, наконец, слышатся возня. Спустя секунду мокрые шлепки босых ног глохнут в неожиданном дребезге.
– Чё-ёрт!.. – Приглушённый дверьми девичий голос не теряет нежности, несмотря на недовольство и нетерпение. – Кто там?
– Хозяин. – Приподнимаю голову, глядя, как гаснет искра в дверном глазке; иронично прикидываю насколько хорош я в примитивной дверной оптике: нос на доминирующей позиции, голова сплющилась в яйцо.
Отстраняясь от глазка, шутливо кручу головой, – анфас, профиль – хотя девушка не знает меня в лицо. Я её, впрочем, тоже.
Ключ нерешительно скребёт по кругу, срывается испуганным щелчком. Дверь доверчива ровно настолько, чтобы показать мне половину девичьего лица: капли воды на щеке, мокрые слипшиеся ресницы, карий глаз.
– Вы точно хозяин?
– По бумагам – точно. – Ногой придвигаю к двери дорожную сумку. – Но, стоя на пороге, больше похож на незваного гостя.
– Извините! – Девушка распахивает дверь на всю ширину, присаживается на корточки.
Лица не видно – она склонилась над упавшим с подзеркальника и развалившимся на две части телефоном. Сколько лет прошло, а провод по-прежнему путается под ногами.
– Дайте, я попробую. – Присаживаюсь рядом, беру из изящных мокрых рук связанные цветными потрохами половинки красного корпуса. – С ним это бывает. Здесь такие пластмассовые защёлки, их просто надо совместить и защёлкнуть.
Кручу в руке собранный аппарат – смотри, как всё просто. Она поднимает голову, изучая меня одним глазом – второй по-прежнему скрыт падающими в лицо мокрыми тёмно-каштановыми волосами. Карий отражает одновременно и непонятный страх, и интерес, и что-то ещё, неподдающееся расшифровке. Судя по всему, она выскочила из ванны, накинув розовый махровый халат на голое тело, а это повод для моего сердца сменить ритм.
Некоторое время сидим на корточках, слушая пульс лежащей на полу телефонной трубки, потом девушка ловит сползающую с ноги полу халата, зажимает её между коленями.
– Я думала, вы старше.
– Ещё успею. – Ставлю трубку на аппарат, и вместе с телефонным пульсом перестаёт биться вена на виске.
– Проходите, я сейчас. – Оставляя на линолеуме мокрые следы, девушка на пальчиках бежит в ванную.
В том месте, где она сидела, остаётся лужица воды как после растаявшей снегурочки – сотни капелек, которые скользили по телу, огибая округлости, стекая в ложбинки, сканируя каждую пору. Говорят, вода обладает свойством кодировать и запоминать информацию, значит, в этих капельках всё без утайки: физические данные, характер, темперамент, сокровенные мысли. Всё-всё-всё!
Не удержавшись, осторожно прикладываю ладонь к лужице… Бред, конечно, – что может запомнить вода?! А было бы здорово, кожными порами ладони скачать всё её внутреннее «я», раскодировать, разложить по полочкам. Но официальная версия доступна только одному пользователю, и то не в полном объёме, если принять на веру утверждение о том, что женщина – загадка. Не верю, что у такой девушки нет парня, а пиратить – не мой метод.
Голос девушки заставляет отдёрнуть руку, будто меня застали на месте преступления.
– Звонил Денис, сказал, вы будете здесь жить. Это правда?
Она оставила дверь в ванную чуть приоткрытой, чтобы можно было разговаривать. В дверной просвет видно, как падает на зеленоватую плитку пола халат, мелькает рука, банное полотенце упархивает с крючка куда-то в невидимую глубину.
Поднимаясь с корточек, недоумённо потираю ладонь пальцами, хмурю брови… Далась мне эта лужица! Это всё Африка! На родине СПИДа к женщинам относишься с таким же подозрением, как к забытому на сидении автобуса пакету, в котором что-то тихо и неумолимо тикает. В экипаже дежурная шутка по этому поводу завелась: «Артём, домой вернёшься, будешь кидаться на всё, что движется». С юмором у парней вроде порядок, но с этой шуткой явно тупят.
– Ну а где мне жить? – кричу в ответ. – Это же моя квартира.
– Я так поняла, что вы живёте в другом месте и будете приходить только за платой.
Придирчиво приближаю лицо к зеркалу, провожу пальцами по небритой щеке. Африканский загар на фоне шарфа и куртки-аляски выглядит нелепо. На шаг отступаю от зеркала, пытаясь разглядеть себя в полный рост. Скептически клоню к плечу голову… Спохватываюсь, что затянул с ответом, кричу в приоткрытую дверь:
– Не переживайте, я ненадолго. Скоро обратно в Африку.
– В Африку?
Вместо ответа разматываю шарф… В неё «родимую», хотя с детства предупреждён: «Не ходите дети…»
А как не ходить? Профессия такая – лётчик. Второй пилот, работа по найму. Начинал ещё в те времена, когда всем казалось, что Африка – золотое дно. С тех пор хлебнул приключений, и каждый год собираюсь с чёрным континентом завязать, но в этом «собираюсь», кроется моё постоянство.
– Денис не сказал, что я работаю за границей?
– Нет, не говорил.
Мы на время замолкаем, – она, судя по звуку, пытается утихомирить падающие по принципу домино аэрозольные баллончики на полке; я, повесив куртку, оглядываю прихожую.
Спальня манит широко раскрытой дверью. Не «прилизанная» к приходу гостей комната лучше подъездной сплетницы – не приврёт, не приукрасит, и раскодировать как в случае с водой ничего не надо – всё открытым текстом.
Аккуратная стопка учебников приютилась на прикроватной тумбочке, в углах не видно привычного пыльного войлока. Шторы, обычно висящие на трёх-четырёх прищепках из десяти – строги и расправлены. Поперёк кровати ждут выхода хозяйки из ванной аккуратно сложенные джинсы, короткий свитерок, лифчик.
Слишком чинно всё для этой комнаты, которой привычнее видеть джинсы на полу, а лифчики где-нибудь на люстре или на трельяже.
Сколько женщин прошло через эту квартиру, пока я пропадал в Африке, гадать не буду. Уезжая, я оставлял ключи друзьям-одноклассникам, у которых, как на подбор, браки вошли в фазу застоя. Из короткого разговора с Денисом знаю: месяц назад жёны накрыли здесь один из мальчишников и, раз уж, путь сюда заказан, парни решили сдать квартиру, чтобы не пустовала. Меня не спросили, хотя идея правильная, – для квартиры лучше, когда в ней кто-то живёт.
– Условия у меня не самые лучшие для девушки, – кричу через плечо. – Ремонта в этой квартире лет десять не было. Некогда заниматься, – я всё наскоками.
– Ничего, у нас в райцентре похуже видела. Я здесь у тётки жила. Потом дочка её, сестра моя двоюродная, с мужем развелась, – ответный крик девушки искажён кафельной пустотой. – Двушка, развернуться негде, а у сестры двое детей. Пришлось срочно квартиру искать. После первого сентября, когда наезжают студенты, это почти безнадёжное дело, а тут ваше объявление в газете увидела.
Голос смолкает. Оглядываюсь – девушка стоит на пороге ванной, глядя мне в спину. Впервые вижу её лицо целиком: влажные волосы зачёсаны назад, отсутствие макияжа подчёркивает свежесть кожи, едва приметные веснушки на носу придают лицу особое очарование. Карие глядят, не одобряя, и только тогда до меня доходит, что бесцеремонно разглядываю комнату чужого человека. Женщины.
– Извините, – отталкиваюсь плечом от дверного косяка, понимая, что статус хозяина квартиры нисколько меня не оправдывает. – Я напугал вас своим появлением.
– Да, как-то неожиданно получилось.
– Давайте на «ты». Меня Артёмом зовут.
– Катя, – представляется она и проходит в спальню, закрывает за собой дверь.
Через полчаса, когда я разобрал дорожную сумку и сварил кофе, из спальни выходит совсем другой человек. Тонкий умелый макияж делает её старше, строже, недоступнее, а вместе с веснушками под тонирующим кремом исчезает то очарование, которое в секунду сделало её такой близкой, будто мы были знакомы тысячу лет. Осталась только голая красота линий, – холодная как детская картинка-раскраска, которой ещё не коснулись цветные карандаши.
– Кофе? – Отогнутым большим пальцем показываю за спину на кофейник.
– Нет. – Она испуганно мотает головой, идёт к вешалке, снимает с неё короткий белый пуховик. – Тороплюсь.
Помогаю девчонке одеться и вместо того, чтобы сразу закрыть за ней дверь, долго слушаю стук её шагов в промёрзлой пустоте подъезда, соседскую перебранку где-то на верхнем этаже, шум воды, лавиной падающей в канализационную трубу.
Возвращаюсь на кухню, бочком сажусь на подоконник. За окном чёрно-белое кино городской зимы: покрытые ноздреватой коркой сугробы, грязные полосы сдобренных песком тротуаров, небо цвета сухого асфальта. Мороз прихватывает, пятнает окно, делая его похожим на залапанные липкими детскими пальцами бабушкины очки. Заоконный градусник – будто в тумане. Ртуть ёжится, уползая под десятку, череда пасмурных сосулек опрокинута острым вниз.
Квартирантка стоит у подъезда, зябко поводя плечами, пряча руки в карманы пуховика. От детской площадки к ней неуклюже бежит парень, поскальзываясь и взмахивая руками. Девчонка смеётся, скользит на встречу, белые дымки их морозного дыхания встречаются. Хэппи энд. Конец фильма.
Спрыгиваю с подоконника. Пора и мне на традиционную встречу с друзьями. Всё как обычно: Артём вернулся, Артём ставит!
Денис приехал в клуб уже навеселе, и через час был вдрабадан, даже поговорить не успели. Остальные – на коротких поводках: ещё не заглажена вина перед жёнами. Пили мало, разъехались непривычно быстро. Кто-то Дениса домой повёз, кто-то отмазался сверхурочной работой.
К двенадцати я уже дома. Квартира пуста, только тонкий аромат парфюма напоминает о квартирантке. Вечер отдаётся привкусом водки и коньяка, размытыми образами девиц, обнимающих ногами никелированный шест, фантомами клубной музыки, по-инерции всё ещё долбящей в темечко. Но всё это где-то далеко на заднем плане, а мысли в который уже раз возвращаются к квартирантке.
Нет, Африка становится вредной для меня.
Смартфон назойливо жужжит в кармане джинсов. Голос охрип от бесконечных попыток перекричать вибрацию динамиков, и я по инерции кричу в прижатый указательным пальцем к уху смартфон, убеждая жену Дениса:
– Лен, ну ты чего? Мне не веришь?! Зуб даю – со мной он был. Тихо посидели, пивка попили…
Кочую из кухни в коридор, слушая истеричные нотки телефона и пытаясь вставить слово:
– Да! И водки тоже! Ты же сама понимаешь – как без этого… Нет, Лен, что за глупости… Почему кондиция разная? Это у меня просто голос твёрдый, а сам я тоже еле на ногах держусь… Да, говорю тебе, со мной он был…
На том конце – сигнал отбоя: «Да идите вы все!». Отдуваясь, сползаю спиной по линялым обоям, сажусь на корточки. Чем длиннее семейный стаж, тем чаще и увереннее жизненные плюсы превращаются в минусы. Судя по всему, плюсов у Дениса почти не осталось. Знакомая ситуация. Я свой стаж прервал в похожей ситуации, когда минуса зашкаливали.
Не вставая с корточек, ищу её имя в ворохе телефонных контактов. Хмель как сквозняком выдуло из головы, а полтора-два промилле не помешали бы для разговора. Тихое «слушаю» на том конце не заставляет сердце привычно дрогнуть, и это что-то новое.
– Привет… – мой голос ровен и до странности равнодушен: – Нет, только прилетел. Завтра заберу Витьку на пару часов?.. Ладно, пусть будет в воскресение… Нет, в этом месяце не посылал, наличкой передам через Витьку… Ничего, нормально. А у тебя?.. Давай, и тебе всего.
Года три не видел её, остался только телефонный голос из прошлой жизни – теперь уже не волнующий и бесцветный как заунывное шипение воды в едва приоткрытом кране. Вот, кстати, ещё о воде вспомнилось: кипячение стирает из неё всю накопленную информацию. Похоже, мы с бывшей, наконец, перекипели. И неизвестно, что лучше – нынешняя пустота, или ураган взаимных претензий, сопровождавших телефонные разговоры ещё долго после развода.
Мои первые командировки в Африку были не такими длинными, как теперь, но жизнь изменили: деньги завелись, стыд перед соседями пропал, а то ведь даже по ночам слышал: «Иди посмотри какой ремонт Валерка сверху отгрохал! Простой сантехник! А мы?!.. А Танька снизу – малолетка сопливая! – в какой шубе ходит. А я что?..»
Впрочем, упрёки не исчезли, просто планка поднялась на другой уровень, а командировки от этого лишь удлинились. Когда накопилась заветная сумма, и я решил, что с кочевой жизнью пора заканчивать, было уже поздно. Винить кроме самого себя некого: какая женщина выдержит, когда мужа постоянно нет дома?..
В час ночи просыпаюсь от осторожного замочного щелчка. Свет из прихожей сеется сквозь соты декоративного дверного стекла, бесформенная тень колышется у вешалки, перетекая из ячейки в ячейку. Дремлю под звук шипящей в ванне воды. В полудрёме мерещится лужица на линолеуме.
Уже проваливаясь в сон, снова вижу разбитую на пиксели тень за узорчатым дверным стеклом. Пытаясь сфокусироваться, тень приближается к двери, стоит в нерешительности, протянув к дверной ручке пальцы, будто прислушивается. Теперь уже отчётливо проглядываются изящные очертания и цвета: едва прикрывающая ягодицы белая маечка, голые ноги.
Дверь нерешительно скрипит, впуская девушку в гостиную. Свет бьёт в спину, тень скрадывает лицо, но уже одних очертаний фигуры достаточно, чтобы сердце моё сорвалось с места. Девчонка скрещивает на животе руки, пальчиками прихватывает по бокам лёгкую майку, тянет через голову. На секунду замирает с белым флагом над головой.
Сердце колотится со всей дури, но я по-прежнему «сплю», стараясь не вздрогнуть ресницами. Где-то ещё шевельнулось: «Банально-то как. А ведь всего час назад думал о ней возвышенно, – хоть стихи пиши». Ответ приходит через секунду вместе с лёгким алкогольным перегаром – пьяная женщина себе не хозяйка.
– Не спишь? – Она осторожно опускается коленками на диван, приподнимает пустой край атласного пододеяльника, ещё больше сбивая на один бок скомкавшееся одеяло.
В движениях сквозит неуверенность, смахивающая на робость. И это после того, как она вошла в комнату к незнакомому мужчине и запросто обнажилась?!
Значит, не допила.
Ворочаюсь, будто бы во сне, и тогда она, осмелев, лезет под одеяло, шепчет:
– Только давай быстрее.
Странное желание. Почему быстрее? Но времени на размышление нет – разум перетекает в ладони и кончики пальцев, исчезает в тумане, уступая место инстинктам. Поначалу её тело не гнётся, не поддаётся рукам, и только ближе к кульминации вдруг проявляет себя, будто сорвался какой-то невидимый барьер.
Спустя десять минут девчонка натягивает на себя одеяло, лежит, уставившись пустым взглядом на африканскую маску на стене. Лунный свет густо сеет искры в морозную чеканку оконных узоров, голубоватой заливкой ложится в стёкла мебельной стенки, кидает тусклый блик в тёмную настенную панель телевизора. Всхлип разряжающегося смартфона коротко бросает призрачный свет на лицо девчонки, такое же неподвижное как маска, на которую она смотрит.
Не одеваясь, иду на кухню, приношу стакан сока.
– Держи.
Она отрицательно качает головой. Рука со стаканом ещё несколько секунд висит над диваном.
– Перестань смотреть. – Девчонка поворачивается лицом к стене, натягивая одеяло до уха.
Зуб даю – ей стыдно. Но на меня обижаться глупо, – я же не заставлял её пить, разве, что сок, вот, предлагаю. Ставлю стакан на журнальный столик, лезу на диван.
– Э-эй!.. – Отстраняю ей с лица волосы, пытаясь заглянуть в лицо.
Она ещё сильнее воротит голову – носом в подушку.
– Ау-уу, – пытаясь разрядить обстановку, щекочу её пальцем за ухом. – Посмотри сюда.
Наконец она нехотя поворачивает голову, смотрит на меня так, будто пытается что-то понять, но загадка слишком сложна для неё.
– Ты моложе, чем я думала, – наконец, говорит она, будто зациклилась на этой мысли.
– Не обольщайся, я просто неплохо сохранился. Мне уже хорошо за тридцатник.
– Не важно, – ты красивый. – Она переворачивается, ложится на спину. – Тем более странно всё это.
– Что «это»?
– Ну, вот это всёю.– Она поднимает вверх руку и, опустив вниз указательный палец, крутит им, очерчивая невидимым кружком нас с ней. Рука тонка, изящна и гибка, как у балерины, изображающей полёт лебедя.
Заворожено смотрю на её руку, а в душу закрадывается нехорошее подозрение. Когда я чего-то не понимаю в рассуждениях женщины, мне в этом чудится пресловутая женская логика. Довелось пройти «университеты». То были времена, когда я с тупой наивностью пытался разобраться, откуда это берётся. Слава Богу, вовремя понял: пытаться понять их логику – всё равно, что пузырьки в газировке считать.
Откуда ты можешь знать, что она накрутила себе в голове? У них это как два пальца об асфальт – о чём-то думают, долго вынашивают, а потом вдруг выдают тебе какую-нибудь мысль – одно единственное звено, варварски вырванное из длинной цепочки рассуждений – и удивляются, почему ты их не понимаешь. То, что ты должен догадываться о всех её предыдущих размышлениях, воспринимается как нечто само собой разумеющееся.
А ещё бывает, напридумывают себе фиг знает что, нафантазируют и сами в это верят. Но это уже особенности не логики, а чувств, впрочем, и то и другое имеют одно начало. Женское.
Или так: приходишь домой, а тебе объявили бойкот. За что? Почему?.. В ответ – тишина, надутые губы, справедливое презрение в глазах. Допытываться бесполезно. Обида как гной: созреет – прорвётся сама:
– Это называется, ты меня любишь?! Когда ты мне последний раз цветы дарил? Сухарь бесчувственный!
Уфф! И вот из-за этой фигни… Я пытаюсь подобрать слова помягче, но в конце концов решаю попридержать и их: «Это тебе «фигня», а она женщина, ей нужно внимание. Мог бы и сам догадаться».
Следующим вечером приходишь домой с охапкой гвоздик – двадцать семь штук, хотя у неё не день рождения. Вместо перемирия – полный разрыв дипломатических отношений: кухонное полотенце летит тебе в лицо. Слёзы. Хлопок двери, ведущей в спальню.
И снова те же вопросы: отчего? почему?
Молчит.
Через час, по-детски шлёпая босыми ногами, Витька прорывает информационную блокаду:
– Мама сказала, ужин сам ищи в холодильнике.
Ладно – экономическую блокаду мы проходили. А вот это – нечто новое: моя постель скатана в рулон, выдворена за пределы спальни. Последняя фаза блокады – бесполётная зона. Мёртвое пространство для полёта чувств.
Через два дня бойкота она созревает:
– Как ты мог?
– Что мог? – пытаюсь сдержать непонимание, за два дня мутировавшее в скрытую злость.
– С тобой бесполезно разговаривать, – подводит она итог своим многодневным внутренним переживаниям, и снова замыкается на целый день.
Я устал допытывать её, скрести ногтем в закрытую дверь спальни, посылать к ней Витьку в надежде, что он примирит нас. Остаётся бросить бесплодные попытки, но моё ответное молчание и отсутствие попыток к примирению действуют как детонатор:
– Ты это специально? – взрывается она.
– Что специально?
– Сам знаешь.
Через несколько часов беспутного рваного разговора, испетляв вокруг да около, когда нервы мои окончательно взлохмачены, она являет миру так тщательно скрываемую истину:
– Хорошо, я верю, что ты это сделал не специально, но как ты мог забыть, что я не люблю гвоздики?!
– Ты не говорила, что не любишь гвоздики, – у меня от возмущения воздуха не хватает в груди.
– Говорила! Ты, как всегда, ничего не помнишь. Особенно если это касается меня.
– У меня нормально с памятью, ты не говорила.
– Какая разница – говорила, не говорила. Мог бы догадаться. Мужчина, который любит, чувствует это!
Приходится взять себя в руки и признать свою вину, пусть и косвенно. Ведь в самом деле не знал! Так получалось, что дарил всё время то розы, то герберы, то хризантемы. Решил на свою голову, разнообразие привнести.
Похоже, у моей квартирантки свой «гвоздичный синдром». Но я в этом смысле боец испытанный. Какая мне разница, что там за тараканы в её прекрасной головке. Будь их там легион, всё можно простить за горячее упругое тело. Тяну к ней руку, но она неожиданно отстраняется.
– Всё, пора спать. – Садится на диване, ищет в складках скомканной простыни трусики. – Завтра пары прямо с утра.
– Юридический?
– Как догадался? – Помогая себе изящными движениями тела, она одевает стринги.
– Книги, – поясняю я. – Спи здесь.
Так и не закончив начатую гибким телом волну, девчонка замирает, изучая меня своим странным взглядом.
– Мы так не договаривались.
– Мы вообще никак не договаривались.
Она с возмущённым выражением лица открывает рот, собираясь что-то сказать, но не находит нужного слова, молча прижимает к голой груди майку, пряча от меня хоть часть наготы. Потом видит случайно прихваченные вместе с майкой и прижатые к груди мужские трусы – кривя от злости губы, швыряет их мне в лицо, выбегает из комнаты.
Сижу на кровати с выражением клинического идиота на лице. Что это было?
Странная девчонка. Странная даже с учётом женской логики и особенностей женского мироощущения.
Утром просыпаюсь от свиста чайника. Девчонка на цыпочках бежит из спальни на кухню, оборачивается на моё появление в дверях:
– Извини, разбудила тебя.
На ней ладные джинсики, короткий свитерок.
– Доброе утро! – Неуверенно тянусь к её щеке губами, пытаясь предугадать её реакцию и понять, чем была вызвана её вчерашняя злость. Уж лучше пусть это будет злость на саму себя за то, что выпила лишнего и залезла в постель к незнакомому мужчине. Не хочется верить в то, что я оказался так плох в постели, что разозлил её.
Девчонка ловким и привычным движением отстраняется от моих губ, открывает навесной шкаф. Деловито шуршит чайной картонкой, кидает пакет в чашку, оправдываясь:
– Опаздываю.
– Я просто поцеловать. – Развожу руками, типа: «В чём проблема?» – В качестве приветствия.
– Всё, вопрос закрыт, – говорит она, стоя ко мне спиной, пряча лицо.
– Почему?
– Артём, не обижайся. – Хмуря брови, она медленными монотонными движениями окунает чайный пакетик в кипяток; её отражение в белом пластике кухонного шкафа мутно и расплывчато, как сквозь двойную занавеску из мельчайшего тюля. – У меня есть парень, я люблю его.
Если то, что произошло вчера, было пьяной ошибкой, то с моей стороны глупо лезть к ней с утренними поцелуями. Такой неделикатности за мной раньше не водилось.
Сажусь на табуретку, поджимая от холода пальцы босых ног.
– Мне налей, если не трудно.
Пьём чай в полном молчании, хрустим гренками: я лениво, она – торопясь и обжигаясь чаем. Потом вдруг перестаёт жевать, некоторое время молча смотрит в чашку и вдруг спохватывается, – так и не допив чай, ставит чашку в раковину.
– Помою, когда вернусь.
Помогаю ей одеть пуховик. Может и это не стоило делать? Может это тот самый случай, когда простая любезность превращается в назойливость?
Сажусь на подоконник, в просвет между морозными узорами смотрю, как девчонка идёт от подъезда к остановке. Встречный прохожий взмахивает руками, пытаясь сохранить равновесие на раскатанном мальчишками льду, и я не к месту вспоминаю вчерашнего парня на детской площадке… Почему так обидно за него? Будто вчера ночью мы кинули не его, а меня самого.
Целый день маюсь в квартире, хотя были другие планы. Сам себе не хочу признаться – жду возвращения квартирантки. С нетерпением поглядываю на часы. Что за чёрт?! Сказано – забудь! Она сделала ошибку, ей неловко. Зачем дёргать её и напоминать об ошибке?
Но мысли вновь и вновь возвращаются к девчонке.
Это всё африканское воздержание!
Ничего особенного. Пройдёт.
Катя приходит с учёбы, когда город уже погружён в раннюю зимнюю темноту. Встречаю в прихожей, помогаю снять пуховик. Ей неловко, но эта неловкость сменяется полной растерянностью, когда она входит в кухню и видит приготовленный мною ужин. Хотелось избежать торжественности, поэтому и накрыл на кухне, но не удержался – переборщил с бутылкой вина и помпезной сервировкой. Хорошо, додумался свечи не ставить, но и без этого получилось нехорошо, – будто настаиваю на продолжении отношений. Хотел сделать как лучше, а в результате опять получилась назойливость.
Сказочный кретин! Но ничего поделать с собой не могу.
Катя долго моет в ванной комнате руки, словно взяла тайм-аут для размышлений. Наконец выходит, хмуро садится за стол, я приподнимаю бокал, движением бровей призывая выпить, но она отрицательно качает головой, ковыряет вилкой в тарелке.
Тишина затягивается, все слова кажутся неуместными. Чтобы хоть как-то разрядить обстановку она спрашивает:
– Хотела спросить: оплату за квартиру сразу или частями?
– Господи, какая плата?
Снова молчим. Говорят, друг – это человек, с которым можно просто молчать. Наше молчание кажется невыносимым. Будь она другим человеком, я мог бы её расшевелить своими африканскими байками, – уж чего-чего, а забавных случаев мне придумывать не надо – всего пришлось повидать. Но это не тот случай, когда девчонка будет слушать тебя, разинув рот.
– Что-то не так? – спрашиваю.
Телефонный звонок избавляет её от ответа. Она срывается с места:
– Это мне! – Бежит в прихожую к аппарату. – Алло!.. Привет… Да… Ага… Я хотела тебе…
Мнётся, глядя через коридор в открытую дверь кухни, пытается что-то шептать в трубку, потом просит:
– На мобильный перезвони.
Закрывается в спальне, из-за двери слышно только бубнение. Вяло ковыряю вилкой в тарелке, пытаюсь понять, как так случилось, что я запал на эту странную девчонку? И вдруг понимаю, что это случилось ещё тогда, когда я приложил руку к той лужице на полу. Похоже, я скачал оттуда вместо информации нечто другое.
Катя возвращается из спальни, молча садится за стол.
– Уходишь? – спрашиваю её.
– Нет.
– Свидание отменяется?
– Типа того.
Она смотрит в стол, сосредоточенно ощупывая в ухе серёжку. Я чувствую, что не сдержусь. Все мои намерения не портить жизнь ей и её парню, летят псу по хвост. Я протягиваю руку, кончиками пальцев осторожно глажу её по щеке. Странное ощущение, будто я коснулся её впервые, будто не было вчерашней ночи. Она некоторое время терпит мои пальцы, потом отстраняет голову. Моя рука приземляется на стол рядом с её тарелкой. Так и сижу, подавшись всем телом вперёд, жду, когда она поднимет взгляд. Она упорно смотрит в тарелку и только спустя минуту, говорит, не поднимая глаз:
– Приду перед сном.
Поднимается, уходит к себе. Я сижу, не в силах прийти в себя.
Не-е! Точно, – странная! Неужели этим и взяла?
Стараюсь не форсировать события. Интересно, как это будет? Мою посуду, стелю постель, ложусь. Всё повторяется как прошлой ночью. Она молча тянет через голову майку, неуверенно заползает под одеяло. Опять не поддаётся моим рукам, но в этот раз быстрее становится пластичной, а под конец уже и сама льнёт навстречу.
Эти сельские девчонки… У них раздвоение личности вследствие строгого консервативного воспитания с одной стороны и городских соблазнов с другой.
Что она за человек? У меня не такой богатый опыт общения с женщинами как у моих друзей, но ведь не всё сводится к постели? А в плане знания человеческих характеров, мне казалось, я неплохой психолог. Но только не в этом случае. Вчера была пьяная ошибка, а сегодня что? Она трезва как стёклышко. Два глотка сухого красного не в счёт.
Я лежу на спине, сунув под голову руку. Катя – на животе, опираясь локтями и свесив на подушку волосы.
– Не скромный вопрос. – Гляжу на неё поверх локтя. – Можно?
– Ладно, спрашивай. – Она заправляет за ухо волосы, чтобы не мешали видеть меня.
– Обидишься.
– А ты задавай так, чтобы не обиделась.
– Я же сказал – не скромный.
– Ладно, – не тяни.
Я поворачиваюсь на бок, опираюсь на локоть.
– Любишь его?
На удивление она не возмущается и в очередной раз не кидает в меня чем-нибудь, что попалось под руку. Некоторое время молчит, потом говорит голосом таким, будто разговаривает с самой собой:
– Наверно, – она молчит, потом уточняет. – Всегда казалось, что это должно быть как-то… не знаю… безбашеннее, что ли. Как-то всё обыденно. Но это же не кино. Правильно?
– Да, не Голливуд, – соглашаюсь я.
Впервые за всё время она смотрит на меня спокойно, без напряга во взгляде и чуть приметно улыбается, как и полагается людям, которые уже вторую ночь проводят вместе. Впрочем, не секс, а этот короткий разговор из нескольких фраз сблизил нас.
– Странно. – Она опускает голову, волосы выскальзывают из-за уха, закрывая её лицо. – Почему у меня это в первый раз произошло с тобой, а не с ним.
– Что «это»?
– Ладно, ты понял.
– Только не говори, что ты в первый раз с мужчиной.
– Я имела ввиду не это, а то, что чувствуешь в результате…
– Слушай ты всегда такая?
– Какая?
– Такая. Мнёшься и не можешь вещи своими именами называть.
Она скребёт ноготком указательного пальца наволочку, потом ищет ответ под ногтями.
– Эй! – Я указательным пальцем убираю ей за ухо волосы. – Посмотри на меня.
Так и не глянув на меня, она суёт ноготок в рот, грызёт.
– В общем мне первый раз было так хорошо.
– Ты слово оргазм вслух можешь произнести?
– Ну да, да! – Она сплёвывает откушенный кусочек ногтя и наконец поднимает взгляд. – Могу.
– Парню сколько лет?
– Двадцать два.
– Не переживай, научится ещё, если перестанешь мямлить и будешь говорить с ним открыто. Никогда не играй с мужчиной в молчанку. В этой игре не бывает победителей.
– Ладно, учту.
– Останешься до утра?
Она осторожно прижимается, шепчет мне под мышку «ага» и затихает.
Утром вскакивает, как с похмелья. Супится.
– Что случилось? – Тянусь к ней с утренним поцелуем.
Она испуганно шарахается от меня, как от выпрыгнувшей из шкафа мыши, торопливо сгребает со стула одежду.
– Куда торопишься? Сегодня суббота.
Молчит, торопливо попадая ногой в джинсы. Это демонстративное молчание заставляет вспомнить классику семейного жанра: "Помолчи, когда я с тобой разговариваю", и через минуту: "Ты так и будешь молчать?" «Давай не сегодня, я устал». – «От меня устал?» Ты обречён всегда быть виноватым, ибо она всё время видит то, чего нет.
Но Катя по этой части превосходила всё, что я знал о женской логике. Это уже логика в фазе обострения.
– Да, что происходит? – Я притягиваю её к себе.
В ту же секунду девчонка со всего маху закатывает мне пощёчину. Ни с того ни с сего.
– За что? – Ошарашенно потираю горящую щёку.
– За то, что руки распускаешь. Всё! – Она растопыривает средний и указательный пальцы, назидательно показывая их мне. – Два! Считать умеешь?
– Что два?
– Тебе нравиться из себя идиота строить? Не противно? Ведёшь себя, как старик убогий.
