Сергей Кишларь
Свободное падение
– Где ты этих имбицилов нашёл? – тихо спросил он, отведя Чупу в сторону.
– Не парься, – успокоил тот. – Пацаны надёжные: Банзай водила от Бога, а Шулю я в деле видел. Не подведут.
Стах первое время зубами скрипел от неприязни. Банзай весь на понтах, руки татуированы, челюсти в беспрерывном движении, – то жвачка, то словесный понос. Истории у него были припасены на все случаи жизни, но ни одной толковой. Шуля вроде пацан правильный, слушает только рок, толково рассуждает, но какой-то суетливый, и легкомысленный.
Когда Стаху был четвертак, его уже весь город знал. На презентациях и деловых встречах чиновники из мэрии, милицейские и прокурорские чины с нескольких метров загодя тянули руки для приветствия. Через него подкатывали к Тимуру, через него пытались решать свои вопросы. А эти? Что видели они в своей жизни кроме компьютерных стрелялок?
Но выбора не было, пришлось мириться.
За два дня отточили план, наметили пути отхода, подобрали тихий дворик для сменной тачки. Деньги решили поделить за городом в каком-нибудь заброшенном местечке. Облюбовали развалины старой насосной станции, затерявшейся среди заросших камышом и давно высохших мелиоративных каналов.
Маршрут инкассаторов изучили до мелочей. «Имбицилы» лезли на рожон, пытаясь во время слежки увязаться за «броневичком» в открытую, спорили со Стахом, и только на второй день признали его за старшего.
В салоне автомобиля всегда было шумно, – парни беспрерывно спорили о роке и рэпе, обсуждали девчонок, идущих по тротуарам, проявляя такие разные вкусы, что немногословный, привыкший к тишине Стах не выдерживал:
– Я фигею с вас, пацаны! Как вы уживаетесь?!
Банзай уверенно рулил, успевая рискованно втираться между идущими по соседним полосам автомобилями, поглядывать в зеркало на сидящего позади Шулю и крутить настройку магнитолы. На его голове была чёрная бейсболка с натянутым поверх неё серым капюшоном; густо татуированная – даже на пальцах – рука уверенно лежала на вершине рулевого колеса.
– Отлично уживаемся, – не понимая, какие могут быть сомнения, он пожимал плечами. – Какие проблемы?
– А как же война рокеров с рэперами?
– Воюют дураки.
– А вы типа умные?
– Теперь умные. Знаешь, где с ним познакомились? – отогнутым назад пальцем Банзай указал за спину на Шулю. – Нам лет по семнадцать было, – он за рокеров, я за рэперов. Какая-то у нас там махаловка намечалась на Мельниковом пустыре, но кто-то ментам стуканул, и они нарисовались раньше, чем мы успели рукава закатать. Все в рассыпную – кто на право, кто налево, а меня к высоченному каменному забору загнали. Ну, думаю, всё – упакуют. Тут рокер волосатый кричит: «Подсади!» Я, не раздумывая, спину ему подставил. Он забрался на стену, сверху мне руку протягивает, – давай, мол, быстрее, чего канителишься. Так и спаслись от ментов, ну и скентовались заодно. Дрались то не из-за музыки, просто нужно было делить себя как-то: на рокеров, на рэперов, – не важно. Хоть на харконенов и атрейдесов. Когда-то в детстве игра такая компьютерная была. Главное ведь в том, чтобы проявить себя, а каким способом, – не важно. Так, что музыка здесь ни причём. Вот ты за что рэперов не любишь?
Стах не говорил, что не любит рэперов, но Банзай был не дурак – по глазам читал.
– За то, что русскую культуру засоряют грязью другого народа, – Стах покрутил настройку автомагнитолы, попал на какую-то попсу – всё ж лучше рэперской бормоталки.
– А ты своей феней культуру не засоряешь?
Стах сплюнул в открытое боковое окно.
– Феня часть русской культуры.
Банзай некоторое время молчал, потом вернул радиоволну на рэп.
– Часть русской жизни, но не культуры.
– Допустим, – Стах снова крутанул тумблер на попсу. – Тогда почему вместо того, чтобы чистить свою грязь, мы тащим сюда грязь чужую?
Банзай охотно пустился в рассуждения о том, что рэп поднимает конкретные проблемы не забугорной, а русской жизни, но Стах уже не слышал его – рассеяно смотрел в окно. Мысленно ругал себя за то, что ввязался в это дело, но давать задний ход было уже поздно.
В среду наводчик подтвердил, что перевозка состоится по плану, а в четверг уже сидели в неприметной вазовской «пятнашке»: Банзай за рулем, Стах на переднем сидении, Чупа и Шуля сзади. Ожидание было напряжённым: Банзай непривычно молчал, Шуля торопливо месил челюстями жвачку, Чупа, не моргая, глядел на угол улицы, из-за которого должна была появиться машина с инкассаторами. Стах машинально ощупывал через перчатку рукоятку бейсбольной биты, периодически поворачивая руку, чтобы глянуть на часы.
Когда «газель» с инкассаторами появилась из-за угла, «пятнашка» оторвалась от бордюра, не спеша поехала следом. На светофоре свернули вправо. Потянулась глухая стена стадиона. Тихий проулок почти пуст: женщина с коляской, пара припаркованных автомобилей, да спина прохожего у следующего перекрёстка.
– Работаем! – хрипло скомандовал Стах, раскатывая на лицо вязаную шапочку-балаклаву.
Рука вцепилась в бейсбольную биту, вторая выжидающе замерла на ручке двери. Сердце стучало под горло.
– Подрезай! – наконец скомандовал он.
С той минуты цельная картина происходящего рассыпалась на мозаичные куски – хаотичные, разрозненные.
Под скрип тормозов Стаха бросило к лобовому стеклу. Потянув за собой биту, он выскочил из машины. Боковое стекло «газели» рухнуло солнечной мозаикой. Брошенная бита ещё не успела удариться о землю, а ствол пистолета уже смял кожу на щеке инкассатора.
– Руки в гору! – Под льнущей к виску маской пухли вены.
Инкассатор нехотя отнял пальцы от кобуры. Не сводя с него взгляда, Стах ощупью искал левой рукой кнопку блокировки двери. На высокой непривычной ноте по другую сторону инкассаторской машины рвался голос Чупы:
– Руки на руль! На руль, сказал!
Стах за шиворот выволок парня из кабины, кинул его поперёк бордюра лицом в асфальт. Коленом упёрся ему в спину, закручивая за спину руки.
Доставая из заднего кармана джинсов наручники, боковым зрением уловил метрах в десяти испуганную женщину, – склонилась над коляской с бутылочкой молока, да так и замерла от неожиданности. Зарокотала раздвижная дверь, мелькнули белые кеды запрыгнувшего в «газель» Шули. Бутылочка с молоком вдребезги разлетелась об асфальт. Стах защёлкнул браслеты на запястьях парня, вдавил ствол ему в затылок.
– Обойдёмся без геройства. Ладно?!
Парень утвердительно заелозил лицом по асфальту. С периферии двадцать пятым кадром лезло в сознание: женщина суетливо толкает коляску, – та неподатливо качается на рессорах, цепко держась за асфальт заторможёнными колёсами.
Стах подхватил с тротуара вылетевший из «газели» брезентовый мешок, на лету поймал под мышку ещё один. Выхлопная труба «пятнашки» стелила по асфальту облачка бензиновой гари. Банзай нетерпеливо пригазовывал, по-индюшиному дёргая головой вправо, влево, в зеркало заднего вида. Стах кинул добычу в багажник, перехватил из рук подоспевшего Шули ещё два мешка.
– Всё?
– Всё!
Вместо того чтобы захлопнуть багажник, Стах не удержался, раскрыл один из мешков. Пачки «зелёных» лежали навалом, как дрова, вываленные из самосвала. Стах торопливо сунул две пачки в куртку на непредвиденные карманные расходы, захлопнул багажник.
Банзай нетерпеливо рванул с места, едва Стах упал на сидение. Дверка хлопнула уже под визг колёс. Женщина наконец сообразила, что надо снять тормоз, торопливо застучала подгибающимися каблучками к перекрёстку. Заехав одной стороной на кочковатый неухоженный газон, коляска плясала как лодка на штормовой волне.
Стах сорвал с головы маску, склонил вниз голову, исподлобья глядя в боковое зеркало. Женщина споткнулась, упала, – выпущенная на волю коляска, понеслась под уклон к перекрёстку.
Догнала женщина коляску или нет, Стах уже не увидел, – визжа колёсами, машина уверено вписалась в поворот, понеслась к выезду из города.
Через три квартала свернули в тихий безлюдный дворик, пересели в старый неприметный «гольф» и десять минут спустя были уже за городом, не оставив плану «Перехват» ни малейших шансов.
Отмотав двадцать километров, свернули на просёлок.
– Тормозни, отольём. – Стах губами потянул из пачки сигарету, пальцем указывая на обочину дороги, идущей по дамбе пересохшего озера.
Не закрывая дверь, прикурил, подошёл к краю дамбы. Держа в зубах сигарету и щуря от дыма глаз, расстегнул ремень. Чупа стал рядом, расстёгивая джинсы.
Щелчки пистолетных затворов заставили Стаха порывисто дёрнуть головой, – Банзай и Шуля стояли у машины, вскидывая стволы.
– Чупа! – Стах прыгнул с дамбы.
Два выстрела слились в один, прежде чем он приземлился на крутой склон. Ноги скользнули по траве, – на спине съехал вниз, рванул из-за пояса пистолет. С треском ломая камыш, бросился за сухую корявую вербу.
Шуля и Банзай вырисовывались на фоне закатного неба как фанерные фигуры на стрельбище, и всё же Стах промахнулся. То ли солнце всё ещё слепило, то ли от удара затылком о землю в глазах пропала резкость. Силуэты парней исчезли за машиной, но два ответных выстрела прогремели в ответ.
Стах сел, прислонившись спиной к коряге, и только тогда почувствовал острую боль в руке. Недоумённо глянул на плечо, – крови не было видно, но где-то под надорванным пулей рукавом куртки, неспешно текло по руке горячее. Затылок ломило от удара о землю.
Чуть не рыча от злости, он послал из-за дерева пулю – наугад, для острастки.
Ушлёпки! Решили списать их с Чупой! Видно, готовились сделать это при дележе денег, а тут случай подвернулся сам собой.
Недооценил «детишек»! Дебила кусок!
Два ответных выстрела ушли в камыши. Наступившую тишину нарушал только сухой хлёсткий речитатив из автомобильных динамиков, потом голос Шули отчётливо произнёс:
– Да чёрт с ним, пусть живёт. Дурак я за ним по камышам бегать. Он нас всё равно не достанет.
– Очко слипнется доставать. – Громко сплюнул Банзай. – Eхали.
Хлопок автомобильной двери приглушил звук динамиков, заурчал мотор.
Кривясь от боли, Стах застегнул ремень. В виски стучало страшное подозрение: почему ушлёпки говорили о нём в единственном числе?
– Чупа! – крикнул он. – Ты где?
Вместо ответа зашелестел в камышах ветер, заглушая звук уезжающей машины. Опасаясь, что пацаны устроили разводку: один уехал, а второй затаился в засаде, Стах осторожно взобрался на дамбу. Но Банзай и Шуля похоже не беспокоились по его поводу, – в уезжающем автомобиле, не смотря на расстояние, отчётливо видны были два силуэта.
Стах оглянулся, увидел Чупу, – тот лежал головой в камышах. Сердце и так стучало под горло, а тут сбесилось совсем. «Нет-нет-нет!..» – глупым бабским причитанием зачастила в голове мысль. Ноги скользнули, – он опять съехал вниз, шуруя спиной по траве. Осторожно перевернул Чупу на спину, – тот застонал, и у Стаха немного отлегло от сердца.
– Тихо-тихо, не дёргайся. Куда тебя зацепило?
Чупа ошарашено смотрел на него, ничего не понимая, но Стах и сам уже видел, – чуть ниже правой ключицы из куртки вырван целый клок. Приоткрыл полу: чёрное пятно расползалось по тёмно-синей футболке. Забыв о руке, Стах рванул было с себя куртку, но зарычал от боли и уже осторожно, одной рукой снял её, потом так же неловко принялся стаскивать футболку, из-под короткого рукава которой текла кровь: до локтя беспрепятственно, потом путаясь в густых волосах.
Разглядывать свою рану не было времени, – сжимая зубы так, что пухли вены на висках, он разорвал футболку. Один кусок скомкал, приложив Чупе к ране, второй приберёг на потом. Кто знает, сколько здесь ещё торчать?
– Придержи. Сам сможешь?
Когда Чупа неверным движением прижал комок к ране, Стах, стараясь не тревожить левую руку, достал телефон. Шептал под нос ругательства, торопливо прокручивая список контактов, размазывая по дисплею кровь.
Под ленивый звук вызова негромко приговаривал, боясь смотреть в испуганные глаза Чупы:
– Тихо-тихо, – порывисто отрывая телефон от уха, клал руку ему на плечо, пресекая попытки подняться. – Лежи. Сейчас кого-нибудь из пацанов найду… Алло! Дэн! Сухое озеро помнишь?.. Срочно! Ты мне нужен. Чё? Да плевать мне на твои дела, Чупа пулю поймал… Потом объясню. Пошли кого-нибудь за доктором, пусть его прямо ко мне на хату везут. Только без шума. Лишнего с собой не бери, менты на выезде из города будут шерстить. Да, ещё – одежду какую-нибудь прихвати.
Растёр по дисплею кровь, злобно приговаривая под нос: «Придурок. Дела у него».
– Стах… – едва слышно позвал Чупа. – Что там у меня?
– Чепуха, зацепило чуток. – По глазам видел – не верит Чупа. – Сейчас Дэн приедет. Не переживай, на вылет прошла, краем.
– Это я виноват.
– Ни в чём ты не виноват.
– Поверил им и тебя втянул в это дело.
– Я тоже поверил. Лохами их считал.
– У них другие понятия, – хрипло выдохнул Чупа. – В другой стране выросли.
– Подкожными стали, – согласился Стах. – Я должен был сразу смекнуть.
Ветер иногда усиливался, начиная шуметь так, будто кто-то ломился через камыши. На фоне закатных облаков металлические столбы уходящей наискось высоковольтной линии казались подвесным мостом из какой-то далёкой и теперь уже недосягаемой страны.
– Слышь, Стах… – Губы Чупы пересохли, сморщились, говорил он с трудом: – На что деньги хотел пустить?
– Меньше говори, – Стах попытался достать из кармана пачку сигарет, но руки были в крови и он сорвал пучок жухлой осенней травы, морщась, тёр руки. – Деньги, блин! Какая теперь разница.
– А всё-таки?
Стах молча глядел на покрасневшую траву. Чупа вздохнул, мол твоё дело: не хочешь, – не говори и Стах, отшвырнув траву, выдавил из себя:
– Церковь хотел построить. – Отводя глаза, он пытался достать из кармана джинсов пачку сигарет. – Тимура и через сто лет помнить будут. Все давно забыли, что он бандитом был. Меценат Геннадий Тимарин, безвременно ушедший от бандитской пули. Гордость нашего города!
– Прославиться хочешь, – губы Чупы исказила то ли боль, то ли усмешка. – А я сдуру подумал, ты в религию ударился.
Убегающий взгляд Стаха обрёл уверенность, возмущённо уткнулся в переносицу Чупы, в голосе прорезалась злость:
– Причём здесь прославиться?! Церковь, которую Тимур построил, как в народе называют? Тимаринской! Не тимуровской какой-нибудь, – Тимринской! Сечёшь разницу?
– Думаешь, хватило бы твоей доли? – Чупа проследил взглядом за зажигалкой, взлетевшей к сигарете, едва слышно попросил: – Дай покурить.
– Ты же бросил.
– Мозги не полощи.
Стах вложил ему в рот сигарету.
– Я же не собирался с таким размахом, как Тимур. Дом в деревне помнишь, что мне от бабки достался? Как раз хватило бы церквушку небольшую над рекой поставить. Обрыв там красивый. И на дом новый осталось бы.
– Дом ещё не разворовали?
– Тётка присматривает, она в другом конце деревни живёт.
Стах подождал, пока Чупа затянется, вынул из его рта сигарету, затянулся сам.
– Рану держи, не отпускай.
– Мужская программа минимум? – шёпотом спросил Чупа. Слова давались ему всё труднее: – Посадить дерево, построить дом, вырастить сына?
– Типа того. – Стах, снова поднёс ему сигарету. – Только зачем мелочиться – сажать, так парк, строить так церковь, растить сына, так будущего президента.
– С парком и церковью ты в пролёте, а с сыном… – Чупа медленно выпускал дым, в глазах у него мутилось то ли от слабости, то ли от того, что отвык от курения. – Иди к ней… Не набегался ещё?
Не отвечая, Стах курил, через раз давая затянуться Чупе. Солнце зашло, и на фоне бордового неба, глубоко провисающие высоковольтные провода казались Стаху уже не вантами моста, а ехидными смайликами издевательской эсэмэски, посланной ему на прощанье ушлёпками.
Знают, что ему не найти их, а это обиднее, чем потеря денег. Лет пятнадцать назад, когда почти весь горотдел ходил под Тимуром, менты сами приволокли бы ему сосунков. Теперь – руки коротки.
– Как думаешь, Чупа, не достать их?
– Нет. Завтра-послезавтра будут загорать где-нибудь на островах.
Стах услышал звук мотора уже в сумерках. Осторожно выглянул, чтобы убедиться, что это Дэн. Встал, подавая рукой сигнал. Заглушив двигатель, Дэн торопливо спустился с дамбы, присел перед Чупой, отнял скомканную футболку от раны, досадливо скривился, но тут же взял себя в руки:
– Видали мы и похуже. – Осторожно похлопал Чупу по ноге. – Доктора уже нашли, везут к Стаху на хату.
Стах зубами разорвал упаковку принесённого Дэном бинта, отплюнул кусок бумаги.
– Главное через кордоны проехать.
– Они шерстят только выезжающих. Мою машину всю перетрясли, а встречных не смотрят. – Дэн протянул руку за бинтом. – Дай. Мне сподручнее. Смотрю, тебя тоже зацепило.
– Есть немного. – Стах, морщась, полез за спину за пистолетом. – Ствол жалко. Придётся скинуть.
– Сунь под корягу, вернёшься в лучшие времена.
Наложив повязку, помогли Чупе надеть привезённую Дэном куртку, усадили на заднее сидение. Дэн наспех забинтовал Стаху руку, принёс ему из машины рубашку и куртку.
До города ехали молча. Стаху пяти минут хватило, чтобы скупо обрисовать Дэну картину, остальное время он курил, дымя в боковое окно.
С высоты холма ночной город казался яркой мозаичной картинкой, которая при подъезде стала рассыпаться на пятна уличных фонарей, на ослеплённые прожекторами билборды, на цветные витрины магазинов, связанные между собой темнотой проходных дворов и проулков как раствором, на который крепят мозаичные камешки.
Настроенная на «Радио Шансон» волна негромко, в два голоса нашёптывала прямо в душу о том, что «мы как два крыла свободной птицы», и о том, что «покуда вместе мы, нам не разбиться», и ещё о чём-то, что шло мимо сознания, сразу превращаясь в беспредельную, необъяснимую тоску.
Автомобиль тащился от светофора к светофору. Стах сидел, не поднимая взгляд, не сопротивляясь тоске и видя в желтоватом уличном свете лишь ноги идущих по тротуарам людей.
Дураку ясно: нет возврата в старую жизнь – начни новую. Лариса, старый домик у реки! Тишина и спокойствие. Что ещё надо? Нет – гнался за миражами, сначала надеясь вернуть прошлое, потом, боясь отпустить его жалкие остатки.
Он вспомнил упругий тёплый живот Ларисы, досадливо прикрыл глаза.
Столько лет протоптаться на пороге!
Когда добрались до дома, врач уже ждал в припаркованном у подъезда внедорожнике. В девяностые много пуль из братвы повытаскивал. Больше десяти лет Стах не видел его. Едва узнал.
Пока доктор суетился над Чупой, Стах ждал своей очереди в кресле. Перед закрытыми глазами мелькали ноги прохожих на тротуаре: кроссовки, каблуки-шпильки, разбитые туфли, а когда забылся – замелькали солдатские сапоги.
Во время длительного марш-броска часами видишь эту картину: десятки растоптанных сапог тяжело поднимаются от земли, приоткрывая взгляду каблук, и снова падают, взбивая пыль.
Потом привиделся Миха. В Афгане был роднее брата, пока не нашла его душманская пуля. Из Афгана выходили уже без него. На границе кто-то символически расстелил на грунтовой дороге серую застиранную простынь. И снова замелькали сапоги. Кто-то аккуратно, как об коврик под дверью, вытирал в простынь подошвы, кто-то яростно шаркал ногами, закручивая её каблуком. Так и осталась та скомканная и втоптанная в грязь простынь на границе.
Тогда казалось, вошли чистыми, оставив грязь у порога.
Стах испуганно встрепенулся от прикосновения, порывисто кинул руку за пистолетом, но нащупал за спиной лишь выбившуюся из джинсов рубашку.
– Тихо-тихо, – успокоил доктор. – Давайте глянем, что у вас.
Обработав рану и сделав пару уколов, наказал:
– Постельный режим. Желательно, чтобы вы лежали здесь вместе. У меня нет времени из конца в конец ездить, а перевязку в первое время делать надо ежедневно.
Кивая в знак согласия, Стах расплатился, проводил до двери.
– Чупа, ты как? – спросил, вернувшись в комнату.
– Терпимо, – негромко, но уже бодрее отозвался тот. – После укола полегчало.
Стах наскоро собрал самое необходимое в дорожную сумку, сунул Чупе под подушку пачку «зелёных».
– На лечение. Я исчезну на время. Перекантуйся у меня, пока не заживёт. Ключи в дверях, остальное знаешь. Дэн отвезёт меня и будет всё врмя с тобой.
Стах напоследок оглядел квартиру: на итальянской мебели по пыли можно пальцем рисовать, в хрустальной вазе – старый разбитый мобильник, квитанции на оплату коммунальных услуг, аннулированная кредитка. В соседней комнате и вовсе – боксёрская груша вместо люстры, зимние автошины в углу. Лариса здесь никогда не была, оттого и казалась эта «трёшка» символом свободы.
Стах отцепил от брелока ключи, сжал их в кулаке.
Всё! Сыт по самые не могу!.. Продать к чертям собачьим и этот «символ», и квартиру Ларисы продать. Построить уютный дом на месте старого бабушкиного, и катись на все четыре стороны тупая городская суета!
Кинул ключи на журнальный столик, пристроенный у дивана, чтобы Чупе не приходилось тянуться за телефоном и лекарствами.
– Захлопну дверь снаружи. – Он на прощание поднял руку и вышел вслед за Дэном из квартиры.
Ночной город дремал вполглаза: звенел дверной колокольчик магазина нон-стоп, курила у бара подвыпившая компания, горели шашечки такси. Туннель автомобильного света выхватывал из темноты влюблённую парочку, кое-где светились окна жилых домов, на автовокзале возле транзитного автобуса разминали спины сонные пассажиры.
Было около трёх ночи, когда Дэн подвёз Стаха к дому Ларисы. Поднимаясь в лифте, Стах почувствовал себя неважно, – видимо обезболивающее было короткого действия. Ларису не стал будить, – тихо щёлкнул ключом, ощупью нашёл выключатель и замер как вкопанный, – прямо у него под ногами, стояли мужские туфли. Чуть поменьше размером, чем у него.
Он смотрел на них как оглушённый, потом в спальне кто-то заворочался, зажёгся свет, и Стаха захлестнуло изнутри – до безумства, до тумана в глазах. Роняя с плеча сумку, он бросился вперёд, ладонью ударил в дверь спальни.
Первое, что бросилось в глаза – початая бутылка вина на прикроватной тумбочке, ваза с фруктами, надрезанное яблоко, кухонный нож. Лариса сидела на кровати, испуганно натягивая на себя одеяло в знакомом до боли сиреневом пододеяльнике с крупными бабочками. Рядом с ней лежал тот самый ботан в очёчках, правда очков в этот раз на нём не было, – хлопая правой рукой по тумбочке, он испуганно искал их, но так и не нашёл, – Стах в ярости стащил его за костлявую ногу с кровати на пол, схватил с тумбочки нож.
Лариса кинулась к нему, повисла на руке, непривычно взвизгнула:
– Стах!!!
Не помня себя от ярости, он отшвырнул её себе за спину, коленом прижал тощую грудь ботана к полу, приставил к горлу нож. Парень замер, в ужасе кося глаза на нож, Лариса подозрительно молчала. У Саха вибрировало нутро, дрожали от бешенства руки.
Опомнился он только тогда, когда из-под острия ножа начала сочиться кровь. Из последних сил пытался расцепить зубы, но челюсти словно заклинило. Только спустя несколько долгих секунд он наконец совладал с собой, – отшвырнул нож, расслабил желваки.
Утерев рукавом потный лоб, оглянулся, – Лариса лежала у окна, безжизненно раскинув руки, – видимо, падая, ударилась головой о ребро чугунного радиатора. Стах на коленях испуганно подполз к ней, подхватил на руки, перенёс на кровать. Недоумённо глянул на мокрую от крови ладонь. Бросился в гостиную, выдернул из мебельной стенки ящик с медикаментами.
Когда он вернулся, Лариса уже пришла в себя, со стоном пытаясь подняться. Ботан испуганно суетился возле неё, но при появлении Стаха отпрянул.
– Исчезни! – рявкнул Стах, помогая Ларисе сесть на кровать.
Осторожно разобрал на пряди мокрые от крови волосы, нашёл небольшую рваную рану.
– Ничего страшного, – успокоил он, смачивая бинт перекисью.
Лариса сидела, покорно подставив голову, и только когда он обработал рану, подняла глаза.
– Отпусти меня, а?
Стах глянул на ботана, – тот суетливо тыкал рукой за спину, безуспешно пытаясь попасть в перекрутившийся рукав рубашки.
– Исчезни, сказал! – сцепив от презрения зубы, Стах дождался, когда тот выйдет, обернулся к Ларисе: – Давно у тебя с ним? С тех пор ещё?
– Нет, – поспешно заверила она. – Я его всё это время не видела, случайно встретились полгода назад.
Стах молчал, не сводя с неё застывшего взгляда, и она ещё больше испугалась, залезая ногами на кровать:
– Я пыталась тебе сказать, но ты либо не хочешь слушать меня, либо исчезаешь на целый месяц, – она замолчала, следя за его реакцией, но, так ничего и не прочитав в его окаменевшем лице, робко попросила: – Я другая, Лёша, и жизнь у меня теперь другая. Отпусти, а? Дай нам спокойно жить.
У Стаха снова начали деревенеть желваки, и он не сразу выговорил:
– Знаешь, что мы сделаем? – Пересел к ней поближе, а она, испуганно отталкиваясь пятками, комкала простынь, сминая сиреневых бабочек, отползая назад. – Уедем куда-нибудь. Прямо сейчас.
Она упёрлась, вжалась спиной в стену. Стах осторожно положил ей на живот руку.
– Клянусь, больше никуда пропадать не буду.
Лариса мелко дрожала под его рукой, несколько раз нерешительно приоткрыла губы, наконец решилась:
– Поздно, Лёша. Я люблю его. И ребёнок… его.
У Стаха зазвенело в ушах, поплыло перед глазами, будто он на ринге пропустил удар от тяжеловеса и не может понять, где он, что с ним происходит, и зачем кто-то считает голосом, звучащим будто из далёкой гулкой пустоты: «Один… два… три…»
Когда призрачный судья досчитал до десяти, Стах тяжело поднялся с кровати. Глядя на вздувшуюся от сквозняка занавеску, жестом лунатика нащупал на тумбочке бутылку, приложился. От поспешных глотков закружилась голова, и он порывисто оторвался от бутылки, восстанавливая потерянное на долю секунды равновесие:
– Уверена, что его?
– Кому как не мне знать, – едва слышно шепнула она.
Он качнулся, тяжёлым шагом пошёл в кухню. Ботан стоял у холодильника, в качестве защиты держа перед собой кухонный нож.
– Ты ещё здесь? – Стах сделал глоток вина, кинул бутылку в мусорное ведро.
– Здесь, – в голосе парня прорезались решительные нотки, пальцы крепче сжали рукоятку ножа.
Готов укусить как загнанная в угол крыса.
– Ну, давай! – Стах равнодушно распахнул полы куртки. – Попробуй!
Выждал несколько секунд, приблизив живот к нерешительно дрожащему острию, легко отобрал нож, пренебрежительно швырнул на стол.
– За что только она тебя любит?
Парень молчал. Стах неловко рылся правой рукой в левом кармане джинсов.
– Где работаешь?
– Что?
– Работаешь где, спрашиваю? – повысил голос Стах. – Зарплата хоть приличная?
– Приличная. Если деньги нужны я…
– Закройся и слушай! Если хоть раз её обидишь, из-под земли достану. Ясно говорю?
– Ясно.
Стах вытянул из кармана, кинул на стол с десяток купюр, «отщипнутых» из банковской пачки.
– Это на лечение. Повезёшь её в больницу скорой помощи, там врачи толковые. Найдёшь лучшего. Томографию там, все нужные обследования. Надеюсь, разберёшься. – Из другого кармана он вынул техпаспорт автомобиля и связку ключей. – От квартиры и от крузака. Во дворе стоит. Не думаю, что рана серьёзная, но прямо сейчас езжай, не тяни. Тачка на неё оформлена, – зло оскалив зубы, кинул ключи поверх купюр. – Живите.
Испуг за Ларису и временная потерянность отступили, ярость снова рвалась наружу, и Стах поторопился уйти подальше от искушения.
За дверью подъезда уже было серое холодное утро.
Сразу за домом начиналась небольшая лесопарковая зона, за ней – объездное шоссе. Туда и направился Стах, чувствуя, как мешаются в душе ярость и отчаяние.
Лариса никогда не занимала в его жизни главного места, она была привычна и незаметна как кислород, о существовании которого забываешь, и только после всепроникающего дыма горящих торфяников, начинаешь понимать, как его не хватает.
В странном для души месте что-то распухало, давило вверх, заполняя грудь, рвалось наружу, а в ладони правой руки – почти реальное, будто живущее самостоятельной жизнью билось ощущение тёплого, упругого живота Ларисы. И Стаха вдруг понесло. В голове уже не было никаких мыслей, – в пустоте звучали только топот ног, шорох листвы, треск сучьев, сопение. Он сбился с тропинки, яростно отмахиваясь от веток, пробиваясь напролом, вырывая зацепившуюся сумку.
Когда перед ним предстало шоссе, он вдруг почувствовал, что сейчас упадёт. Растревоженная рана кровоточила через бинт. Стах чувствовал тёплые щекочущие капли уже где-то около локтя, но даже мысли не возникло о том, чтобы вернуться к себе в квартиру, куда для перевязки обещал подойти врач. В ту минуту всё у него свелось к Парамоновке, – той деревне, в которой он проводил каждое своё детское лето.
Как обжёгший руку человек судорожно ищет холодную воду, чтобы окунуть в неё руку, так и он торопился к этой деревне, откуда-то уже зная, что ни водка, ни таблетки не станут для него той водой, которая остудит заполнившую душу боль.
Отчаянно махая рукой, он чуть не бросился под колёса проезжающей фуры. Скрип тормозов пронзил сумрачное пустынное шоссе. Из кабины тягача свесился крепкий коротко стриженный парень лет тридцати с небольшим.
– Жить надоело?!
Стах подбежал, глянул снизу-вверх.
– До развилки на Парамоновку подбросите?
Парень вместо ответа оглядел окрестности, видимо ожидая появления тех, от кого так стремительно бежал Стах, но так никого и не увидев, сел, подвинулся, освобождая место.
– Залезай.
Стах закинул в кабину сумку, полез вслед за ней.
– Где тебя так помяло, земляк? – скосив подозрительный взгляд, спросил сидевший за рулём седой дальнобойщик лет пятидесяти.
Стаха вопрос застал врасплох. Склонившись к боковому стеклу, он глянул на своё отражение в зеркале заднего вида: на одной щеке царапина, на другой следы засохшей крови, – видно залапал руками.
– Спроси что полегче, – тяжело отдуваясь, он послюнявил палец, потёр щёку. – Начали вчера у шурина на дне рождения, вечером продолжили, потом отчего-то попёрлись в город, потом ничего не помню. Как кувалдой по голове…
Стах настороженно затих, гадая, сняты уже полицейские посты или нет? Минут через пять менты– легки на помине – нарисовались у выезда из города.
– Чего это они? – с притворным удивлением спросил он, глядя на висящие под мышками у полицейских автоматы. – Воевать собрались?
– Вчера инкассаторскую машину грабанули. – Молодой дальнобойщик потянулся за папкой с документами. – Не слыхал?
– Что-то по пьяни рассказывали – ни хрена не помню.
Полицейские проверяли машину лениво, понимая, что время ушло, и преступники давно либо выехали из города, либо залегли на дно. Стах вдруг почувствовал, что кровь на левой руке течёт уже по тыльной стороне ладони. Спрятал руку под полу куртки.
Контроль прошёл без эксцессов, и снова фура мчалась мимо придорожных деревьев, срывая с обочины и увлекая за собой палые листья. Стараясь не привлекать внимания, Стах носовым платком вытер руку, прислонился плечом к двери.
