Сара Уильямс Голдхаген
Город как безумие. Как архитектура влияет на наши эмоции, здоровье, жизнь

Строители и архитекторы: люди, принимающие решения, и их решения

Скучные здания и унылые места – почти повсюду, куда бы мы ни повернулись. Так кто же именно ответствен за нашу архитектурную среду? Кто принимал решения и какого рода информацией при этом руководствовались они? Какие решения принимались представителями ушедших поколений? И что могли они сделать, чтобы отрицательно или положительно повлиять на то, как мы, наши дети и дети наших детей проведем свои жизни?

Среди групп, оказывающих влияние на дизайн городских сред, крупнейшие – строительные компании, компании-производители строительных изделий и компании – застройщики. Это бизнесмены, чья главная цель – прибыль. В целом торговля строительными сооружениями – одна из наименее эффективных и самых расточительных индустрий в Соединенных Штатах. И поскольку строительные компании, как правило, в отличие от большинства компаний в других секторах экономики, мало вкладывают в исследования и развитие, они крайне невосприимчивы к инновациям. Более того, строительные компании и поставщики строительных материалов, инструментов и отделочных материалов уделяют главное внимание факторам – например, цене, легкости транспортировки и складирования, – которые имеют лишь косвенное отношение к нуждам будущих потребителей или не имеют к ним отношения вовсе. Подход строительных компаний и поставщиков аналогичен принципам высокоприбыльного гиганта – производителя домашней мебели IKEA, который требует, чтобы предметы интерьера не только легко собирались, но также легко штабелировались на его огромных складах, будучи уложенными в плоскую упаковку.

Строители недвижимости, будь она жилого, коммерческого или смешанного назначения, связаны многочисленными ограничениями помимо стоимости рабочей силы, районирования и строительных норм. Что и как застройщики строят, зависит от состояния экономики и ее прогнозируемого роста, непостоянства и причуд кредитования и финансирования, постановлений муниципальной власти, качества доступной рабочей силы, источников строительных материалов на рынке. Временны́е рамки, в которых действуют застройщики, определяются запросами рынка и по правде не имеют отношения к внедрению качественного дизайна и продуманного строительства. Некоторые застройщики, такие как Джонатан Роуз в Нью-Йорке, могут руководствоваться более широкими социальными целями, – выбирая бедные районы для своих объектов, строя удобное, хорошо спроектированное, доступное жилье. Однако факт остается фактом: строительство недвижимости – это бизнес. Без ослабления регулирования и смягчения требований обслуживание общественных потребностей возможно только в той степени, в которой оно приносит прибыль.

В следующих главах мы рассмотрим примеры во многих сферах – от производства до розничной торговли и применения в офисах – прибыльного, инновационного хорошего дизайна. Однако существующая структура строительства недвижимости не способствует применению высококачественных материалов и экспериментам. В случае любого проекта поиски финансирования, получение разрешений и сам процесс строительства занимают месяцы, а то и годы. Высокие проценты, которые застройщики платят инвесторам – как правило, банкам, – заставляют завершать строительство настолько быстро, насколько возможно. Все это активно побуждает застройщиков использовать стандартные планы застройки и типовые проекты домов; полагаться на знакомые, легкодоступные подручные материалы; использовать их самым привычным образом и прибегать к стандартным (а на самом деле сплошь и рядом не соответствующим стандартам) строительным методам.

А что же дизайнеры? Конечно, они должны с бо́льшим вниманием, чем застройщики, относиться к жизненным потребностям людей. В конце концов, в большинстве школ дизайна учат не только общаться с заказчиками, но и исполнять роль блюстителей общественных интересов, работающих в целом для повышения жизнеспособности города или объекта. И все же реальность такова, что дизайнеры по-прежнему работают для клиентов (включая застройщиков) и подчиняются тем же рыночным требованиям. Результаты этих рыночных схем и ограничений, а также решения причастных к строительству создают наши архитектурные среды – не только мало подверженные изменениям объекты жилого и коммерческого назначения, но даже громкие, знаменитые проекты. Посмотрим, например, что случилось со Всемирным торговым центром 1, построенным на месте мемориальной отметки Ground Zero в Нью-Йорке на Нижнем Манхэттене. Он был спроектирован бюро Skidmore, Owings & Merrill, создавшим некоторые из самых новаторских небоскребов в мире, в том числе Бурдж-Халифу и башню Кайан в Дубае, но многочисленные заказчики ВТЦ 1 (администрация портов Нью-Йорка и Нью-Джерси, застройщики Ларри Сильверстайн и Durst Organization) сводили на нет дизайнерскую задумку до тех пор, пока к открытию ВТЦ 1 не превратился из парящего, вдохновляющего памятника в три не связанных друг с другом элемента – основание, ствол и шпиль, – которые выглядят так, словно их наскоро сложили из кубиков малыши на полу детского сада. Стеклянный ствол врезается в грубый бункер железобетонного основания, которое скупо прикрыто стеклянными плавниками и похоже на тюрьму, натянувшую расшитое блестками трико. Что еще хуже, в последний момент Durst Organization лишила ствол элегантной облицовки, которую предусматривали для него архитекторы. Слишком обременительно для карманов владельцев компании.

ВТЦ 1, как и лондонский павильон «Серпентайн» 2010 года, демонстрирует, что обращение к услугам талантливых, высокопрофессиональных архитекторов – еще не гарантия успеха. Иногда виноваты требования рынка, транслируемые непросвещенными клиентами. Впрочем, часто бывает, что дизайнеры просто не имеют достаточных знаний о том, как люди воспринимают свое окружение. Это лишает их самого убедительного аргумента для отстаивания хорошего дизайна – его мощного воздействия на здоровье и самочувствие человека, – пробел, отчасти являющийся следствием анахронизмов архитектурного образования. Очень немногочисленные школы дизайна – за редкими исключениями – предлагают гораздо меньший, чем требуется, объем знаний о том, как люди воспринимают строительную среду. Курсы социологии, средовой и экологической психологии, человеческого восприятия и познания нечасто появляются, если появляются вообще, в их расписаниях. Национальные комитеты по аккредитации не считают такие предметы обязательной частью профессионального образования. Студенты изучают множество базовых и эзотерических систем теории логики проектирования – комплексные геометрии, конструктивные системы, производственные и строительные процессы, параметрическое проектирование. Все это важно, но только в сочетании со знаниями о том, как люди, которые будут пользоваться объектами, на самом деле будут воспринимать их, жить в них и понимать их. О влиянии строительных сред на познавательное и социальное развитие людей студенты практически ничего не узнают.

Вместо этого занятия дизайном, где студенты учатся придумывать и реализовывать проекты, организованы так, чтобы захватить внимание профессоров. В результате студентов обычно вознаграждают за показные, захватывающие воображение формы, дизайн, упакованный в максимальную визуальную эффектность. Архитектура необычных форм и манифестов усиливает впечатление начинающих дизайнеров, что их проекты – уникальные, неповторимые объекты, изолированные от окружающей среды и городского контекста, а не тесно связанные с тем, как реальные люди будут воспринимать и использовать их. Джеф Спек, известный урбанист, объясняет вредное воздействие таких стимулирующих факторов, когда речь заходит о концептуализации очень крупных проектов: «Студентов архитектуры учат, что когда они имеют дело с проектом в масштабах квартала, это не только их право, но и их обязанность как архитекторов – сделать так, чтобы он выглядел как одно здание. Но идти вдоль 600 цельных футов чего-то менее увлекательно, чем проходить мимо серии разнообразных 25-футовых фрагментов». Тенденция по преимуществу полагаться на компьютерный дизайн может еще больше усугубить неумение студентов соотносить масштабы – результат проектирования зданий как изолированных, отдельных объектов. Черчение от руки – одно из средств, с помощью которых студенты могут постичь искусство проектирования соразмерно человеческому масштабу и особенностям восприятия, – как правило, отодвигается на периферию.

Когда студенты начинают заниматься практической деятельностью, они часто продолжают делать упор на эффектные визуальные композиции, которым их научили в школе. Берясь за заказ, будь это художественный музей или очистные канализационные сооружения, архитектор, ландшафтный архитектор или городской дизайнер сталкивается с немыслимым диапазоном несопоставимых задач, многие из которых требуют разных наборов умений. Нужно знать достаточно для того, чтобы постичь природу конкретной организации, выслушать и интерпретировать требования клиента, выяснить, каковы в действительности будут бюджетные и иные ограничения. Нужно с пониманием проанализировать место и его топографию. Ознакомиться с местными строительными нормами и районированием, строительными методами и материалами. Помимо всего этого, необходимо представить себе целостное решение, а затем разработать – шаг за шагом, балка за балкой – то, как будет воплощен проект, чтобы стать объектом этого мира. Проектирование того, что станет постоянной деталью строительной среды, – ответственная, сложная и, несомненно, изматывающая работа.

Непосредственная, буквальная задача дизайнера – создание трехмерного физического объекта, его работа – объектостроительство, – и требования процесса проектирования концентрируют его на сочетании форм. Но процесс проектирования осуществляется в масштабе микроскопическом по сравнению с конечным продуктом. В таких обстоятельствах учет ощущений пользователя – как объект работает в масштабах города или в пределах своей строительной площадки, как он будет служить жителям через какое-то время и в разные времена года, мельчайшие подробности, которые люди замечают, проходя по помещениям, подсознательная реакция людей на малоразмерные особенности, на то, что невидимо или малозаметно, – такие как звук, материалы, текстуры, детали конструкции, – все это может остаться вне поля зрения.

Рутина проектирования заставляет профессионалов основное внимание уделять общекомпозиционным и изобразительным аспектам проекта, представляющим собой лишь тончайший срез того, как он будет функционировать в человеческой жизни. Еще больше осложняет ситуацию в наши дни то, что профессионалы излишне полагаются на двухмерные изображения – фотографии, компьютерные симуляции, – продвигая свои услуги на рынке. Они публикуют фотографические монографии и создают впечатляющие вебсайты, чтобы рекламировать свою работу. Один весьма уважаемый современный архитектор полушутливо поведал, что всегда держит в уме то, как его проект будет выглядеть на фото: «Все дело в выигрышном снимке. Ради него мы проектируем». Почему? Потому что именно его потенциальные зрители и частные клиенты, так же как жюри заказчиков, увидят и, скорее всего, вспомнят, принимая решения.

Какую информацию на самом деле несет фотография о здании или территории? Весьма незначительную. Фотографии создают иллюзию реальности, но искажают множество композиционных и практических особенностей. На снимках искажается свет, а потому не исключено, что, ожидая увидеть сияющее белизной бетонное здание, вы рискуете столкнуться со скучным, глухим серым. Фотографии не могут передать дух места: его звуки, запахи, то, каковы на ощупь его материалы. Выигрышные снимки апеллируют только к зрению и отражают один момент наилучшего дневного освещения. Но здания и ландшафты существуют в трех измерениях, а воспринимаются в четырех, и выглядят и ощущаются по-разному на рассвете и в сумерках, иначе в серые дни, чем в солнечные. Насколько грандиозно искажают фотографии восприятие городской среды, особенно масштаб, дошло до меня, когда я выслушала родившуюся в Венесуэле знакомую, посмотревшую знаменитый комплекс Лусио Коста и Оскара Нимейера в Бразилиа. Это одни из эталонных памятников современной архитектуры в мире. В реальной жизни, сообщила она, эти здания выглядят так, словно их строили в половинном масштабе. «Они не больше, – воскликнула она, – чем мой спортклуб в Каракасе!»

Многие, если не большинство, из опубликованных (и размещенных в интернете) фотографий выполнены по заказу дизайнеров. Они, что неудивительно, игнорируют самую разную информацию – и уж во всяком случае все, что может помешать обольщению новых клиентов. Фотографии огромного, ослепительно белого торгового центра «Тондэмун»^[7] Захи Хадид в обрамлении зеленого ландшафтного парка завораживают взгляд: здание кажется дышащим, пульсирующим гигантским китом, выбросившимся на углубленную рыночную площадь центра Сеула. Если же смотреть на реальное здание, а не на снимок, видно, что комплекс Хадид испорчен растрескавшимся бетоном, смещенными стыками, а ландшафтная схема настолько невыразительна, что флора, казавшаяся зеленой, засохла и стала безжизненной, коричневой. Равным образом фотографии другого широко известного проекта – Центральной библиотеки Сиэтла Джошуа Принс-Рамуса и архитектурного бюро ОМА Рема Колхаса – не отражают замкнутый на себе герметизм этого здания, полное отсутствие связи с пространствами на уровне улицы, включенности в более крупный общественный городской контекст. Они маскируют непродуманность проекта. И они маскируют тот факт, что библиотека страдает нехваткой спокойных, удобных пространств для чтения. Главный читальный зал, расположенный на одиннадцатом этаже, лишает многих из более чем сорока читателей надежды расположиться в нем для работы длиною в день, поскольку ближайшая уборная находится тремя этажами ниже. К этим примерам можно добавить дюжины других, демонстрирующих, как фотографии городской среды и фотографы, делающие их, создают видимость действительности, в то же время вольно или невольно искажая именно то, что должны изображать.

Круговорот самовоспроизводящихся унылых ландшафтов

Полное переосмысление человеческого восприятия в процессе когнитивной революции обнажило множество факторов, которые должны заставить нас пересмотреть все, что нам известно о дизайне. Окружающая среда воздействует на нас не только визуально, но и посредством других наших чувств – слуха, обоняния и особенно осязания, – более того, работающих в сочетании друг с другом. Эти особенности среды влияют на нас на куда более глубинном уровне, чем мы могли себе представить, поскольку большинство наших представлений, в том числе о том, где мы находимся, возникают вне пределов нашего сознательного восприятия. Лидеры когнитивной революции открыли – не исключено, что по преимуществу непреднамеренно, – что наши городские среды являются теми инструментами, на которых оркестр наших чувств играет свою музыку. Мы представляем себе, что покачиваемся вместе с дирижером, присутствуя при исполнении увертюры к Пятой симфонии Бетховена; и точно так же мы осваиваем и обживаем наши среды, осознавая, что это напрямую связано с нашими подсознательными ощущениями, когнициями и с тем, что и как мы чувствуем. Самое удивительное то, что наши эмоции, наши воображаемые физические действия и особенно воспоминания, которые остаются от них, укоренены в нашем восприятии городской среды и оказывают большое влияние на то, как мы формируем нашу идентичность.

Большинство людей не думают о строительной среде вообще, во всяком случае систематически. Наши строительные среды и городские ландшафты занимают пренебрежимо малое место в средствах массовой информации и общественной сфере. Сколько обстоятельных статей о городской среде появляется в вашей любимой газете или на вебсайте? И многие ли из них содержат актуальный анализ, а не простое изложение фактов?

По многим причинам большинство людей, как правило, игнорируют городские пейзажи, здания и ландшафты. Две очевидные причины заключаются в том, что здания, улицы, площади и парки редко влияют на наши осознаваемые впечатления. Они изменяются медленно, если меняются вообще. А мы – отчасти животные: на уровне психики настроены игнорировать все, что статично, неизменно, не угрожает нам и кажется вечным.

Мы также в немалой степени игнорируем строительное окружение потому, что не имеем явной в нем доли или не можем влиять на его создание. Это стоит в одном ряду с другими разновидностями наших повседневных впечатлений и потребностей: за медицинской помощью мы обращаемся к докторам; чтобы починить машину, идем к автомеханику. Большинство из нас, вольно или невольно, уступили другим контроль над нашей городской средой, предоставив право принимать решения неформальным или назначенным экспертам: членам городского совета, застройщикам, строителям и подрядчикам, производителям материалов и дизайнерам. Большинство из нас считают себя неспособными привнести изменения в городскую среду. Именно это чувство бессилия приводит к парадоксальной ситуации: девелоперы создают новые проекты, основываясь на том, что они считают желанием потребителей, о котором судят преимущественно по тому, что приобретали предыдущие потребители. Но когда дело касается застройки, потребители склоняются к традиционному дизайну, не слишком задумываясь о нем. Поэтому застройщики продолжают строить то, чего, как им кажется, хотят люди. Ни шагу назад, чтобы подумать, что может послужить людям лучше, что им могло бы понравиться или в чем они действительно могли бы нуждаться.

Потребители не только склонны предпочитать знакомый, традиционный дизайн, они предпочтут традиционный дизайн, даже если этот дизайн мало полезен им, – что, как мы видели, бывает очень часто. Это свойство человеческой психики, заключающееся в том, что чем чаще некто подвергается воздействию раздражителя, даже если тот не служит добру, тем больше привыкает к нему, так что со временем не только предпочтет его другим опциям, но и будет считать его нормативным. Таким образом, люди могут считать и действительно считают второсортные места, которые служат им плохо или даже подспудно вредят им, бесспорно, объективно хорошими.

Этому круговороту самовоспроизводящейся по инерции строительной среды, в который мы вовлечены, следует положить конец. Благодаря когнитивной революции мы узнали, что убогие городские пейзажи, здания и ландшафты обедняют жизнь людей. Действительно ли мы хотим, чтобы инерция традиции, прибыли землевладельцев и застройщиков, устаревшие зонирование и строительные нормы, такие критерии, как ширина дорог, грузовики-эвакуаторы, определяли то, как выглядят, функционируют и воспринимаются наши города и здания? Не следует ли нам переосмыслить дизайн всех разновидностей, включая его стандарты, в свете того, что нам известно об истинных потребностях людей?

На заре когнитивной революции мы должны признать реальность того, что эстетические впечатления, включая эстетические впечатления от строительной среды, имеют отношение к ощущению более высокого порядка, чем просто удовольствие, – настолько высокого, что традиционное разделение архитектуры как удела элиты и строительства как удела масс должно быть забыто раз и навсегда. С нашей точки зрения – учитывающей то, как человеческие существа воспринимают пространства, как строительная среда влияет на наше самочувствие, – такое разделение необъяснимо и пагубно. Чем больше мы узнаем о том, как люди действительно воспринимают среды, в которых они проводят свои жизни, тем более очевидным становится, что хорошо спроектированная строительная среда приходится не на диапазон между высоким искусством и народным строительством, а на диапазон совсем другого рода: где-то между жизненной необходимостью и базовым правом человека.

Глава вторая
Слепозрение, или Как мы воспринимаем строительную среду

 
Рационалисты надевают квадратные шляпы
И, сидя в квадратных комнатах,
Размышляют о прямоугольном,
Пристально вглядываясь в потолок
И в паркетины пола.
Но если бы вдруг
Они задумались о дугах и овалах,
Например, о дольке половинной луны, —
Рационалистам, конечно, пришлось бы
Надеть сомбреро.
 

Уоллес Стивенс, «Шесть пейзажей к размышлению»^[8]

Есть вещи, среди которых мы живем. Увидеть их значит узнать самих себя.

Джордж Оппен, «О множественности»

Одна убедительная метафора отражает многие аспекты комплексной роли, которую строительное окружение играет в нашем существовании и в нашем внутреннем мире. Слепозрение – расстройство, которое лишает человека способности воспринимать видимое сознательно: кто-либо, страдающий этим заболеванием, скажет вам и себе, что он слеп – абсолютно, необратимо слеп. Но это не так. Если вы попросите слепозрячую, находящуюся в комнате, где, как она думает, есть источник света, показать на него, она почти наверняка укажет правильное место. Спросите ее, где именно в комнате расположен этот объект, и количество попыток, необходимых для правильной отгадки, существенно увеличится. Неврологическое объяснение слепозрения заключается в том, что повреждения участков зрительной коры не позволяют слепозрячим развить сознательное восприятие того, что они могут видеть. Но другие участки их мозга (теменная кора, верхние бугры четверохолмия и таламус) продолжают осмысленно регистрировать такую информацию.

Для понимания того, как люди воспринимают строительное окружение, особенно показателен случай одной слепозрячей женщины. Она страдала одним из вариантов этого расстройства, называемым агнозией левого полушария, и утверждала, что не видит ничего в правой части своего поля зрения. Исследователь показал ей два изображения дома, левые половины которых были одинаковыми, а на правой половине одной из картинок – видимой для ее «слепой» стороны и невидимой для «зрячей», – нарисованный дом был охвачен пламенем. Спрошенная, что она видит, женщина неоднократно отвечала, что два изображения идентичны. Однако когда от нее требовали выбрать один из домов, где ей хотелось бы жить, она неизменно выбирала тот, который не был охвачен пламенем, хотя так и не смогла объяснить своего выбора.

Когда речь заходит о том, как мы воспринимаем строительную среду, каждый из нас, даже профессионал, оказывается более или менее слепозрячим: как правило, мы не обращаем внимания на то, как наш мозг обрабатывает информацию о местах, где мы живем, почти совсем не осмысливаем, как мы интегрируем эту информацию в наш опыт, и по преимуществу не имеем понятия о том, как это направляет наши движения, воздействует на наше сознание, наши эмоции и наши предпочтения. И все же есть разница. Слепозрячие пациенты с точки зрения науки о мозге не способны к осознанию зрительной информации, которую регистрирует их мозг. Остальным повезло больше: мы можем научиться видеть.

История нашего отношения к строительному окружению разоблачительна: богатая, многослойная и, вследствие меняющихся ритмов дня и функционирования человеческой памяти, сложная во временно́м отношении. Восприятие строительного окружения не ограничивается обработкой водоворота сенсорной информации и впечатлений в момент, когда мы испытываем их. Оно продолжается и впоследствии, когда мы сохраняем полученные нами знания, будь это разговор с другом, с которым вы столкнулись в местном кафе, или сделка, заключенная во время обеда на работе. В таких случаях, а вообще-то в большинстве случаев, то, что мы думаем и переживаем, кажется абсолютно не зависящим от особенностей места. Но когда мы вспоминаем такие события, мы неизменно воспроизводим в памяти какие-то детали окружения, в котором они происходили. Поэтому нам необходимо понимать некоторые основные вещи о сложной архитектуре познания – как люди первоначально обрабатывают сенсорные и ментальные впечатления, а также как мы помним и вспоминаем их, – и эти основные принципы показывают, что строительное окружение явно находится в самой сердцевине человеческого опыта, насквозь пронизывая его.