Сания Шавалиева
Шаманский бубен луны
Глава 4
Глава 4
В тени серости школ
Ночная история с бубном очень впечатлила. Вроде пошла за компанию с Верой, а вернулась, напитанная энергией, новой силой. Когда возвращали бубен шаманке, не удержалась от вопроса, не опасно ли брать чужой? Шаманка рассказала про своего деда, настоящего шамана. Он всегда говорил, что духи любят всех, кто приходит к ним с песней, танцем или сказкой. Преподнес подарок – проси, что хочешь!
В комнату кто-то зашел. Мать или отец? Не важно. Не хотелось видеть обоих.
– Мусорка пришла! – Голос матери в приказном тоне.
Как ни странно, настроение у Аси не испортилось. Не почувствовала страха. Связка «мать сказала – дочка выполнила» нарушилась, оборвалась. Словно произошло перерождение взаимоотношений. В голове появилась новая система правил. Для Ася это было прорывом.
– Я с кем разговариваю?
– Сама вынесешь.
Громко хлопнула дверь.
Ура! Наши победили!
Зашел отец, позвал:
– Доченька!
Ася высунулась из-под одеяла.
– А ты чего не на работе?
– Так я это…упал, ребро сломал…
Неужели мать поколотила? – закралась шальная мысль. Мать в гневе страшна, в нее словно демон вселяется. Не… совсем беспредел, точно контуженная, отголоски бомбежек цехов, где она работала.
– Честно, упал. – Отец кажется догадался, о чем думала Ася. – Еще вчера утром оступился с фургона.
Как же хочется спать! На халат натянула пальто, голыми ногами наступила в сапоги. Б-р-р! Сырые. В дыре видна бледная кожа стопы. Схватила ведро, спустилась. В этот момент с улицы заходила соседка Клязьма со своей приблудной овчаркой и пустым ведром (Блин! ведро пустое! – плохая примета, день насмарку!). Клязьма работала в кафе «Елочка» посудомойкой, собирала отходы и подкармливала бездомных собак, кошек, мужиков. Сегодня овчарка, увидев Асю обезумила, встала на дыбы. Ася охнула, отскочила к стене, челюсти собаки замкнулись на пустоте, где секунду назад была Асина нога. Клязьма засадила овчарке хорошего леща, коленом прижала к стене и пропуская Асю, открыла дверь.
Ася, как сумасшедшая, помчалась к мусорке. Сегодня повезло, в очереди пять человек. Чем ближе к машине, тем отвратительнее запах. Особенно осенний: от бесконечных дождей и незрелых арбузов, сквозь щели бортов стекала гнилая жидкость и копилась на дороге зловонной лужей. Этим вонизмом было пропитана вся машина, брезент, которым укрывали мусор, женщина, которая принимала мусорные ведра на борт. Женщина одна и та же, на протяжении последних лет, а может, и веков. Казалось, что она никогда с машины не спускается, не снимает брезентовые рукавицы, не отпускает палку, которой выковыривает остатки мусора из ведра. Ася не замечала, чтобы женщина старилась, переодевалась. Всегда в рваной телогрейке, синем шерстяном платке, марлевой маске до глаз. Взгляд часто пьяный, равнодушный, но иногда пытливый, тоскливый.
Шел мелкий снег, у Аси здорово мерзли руки, голова. Надо было надеть перчатки, платок. Как всегда, именно перед Асей, женщине вздумалось навести в кузове порядок, она залезла на кучу мусора, стала раскручивать брезент прикрывая его. Ну почему это надо делать именно перед Асей? Вот ведь гадина! Ася перехватила дужку ведра обеими руками, стала пританцовывать. Когда порывом ветра из кузова понеслись обрывки газеты, с коричневыми кляксами, Ася не выдержала, наорала на мусорщицу. Удивительно, но она моментально отреагировала, словно с ней вступили в светскую беседу, радостно зацепила ведро за ручку, начала долго вытряхивать. Ася внимательно следила за дужкой ведра, если начистоту, то брезговала браться за то же самое место, где держалась мусорщица.
Ведро домой принесла двумя пальцами, дно уложила газетой, долго мыла руки, вспоминала, какие сегодня уроки? Вообще, какой сегодня день? Четверг? Так ведь Ура! Сегодня УПК (Учебно-производственный комбинат). Не надо тащить портфель, не надо делать домашку.
Запивая хлеб с маслом холодным чаем, Ася выглянула в окно. На перекрестке Веры не было, и тут в дверь позвонили. Вера впорхнула в квартиру, обняла Асю.
– Отец вернулся. Представляешь, вслед за мной. Прямо шаг в шаг. Все сработало.
– Поздравляю, – Ася с досадой глянула на порванный сапог, потащила с полки кеды. В кедах уже холодно, но не так сыро.
– Я вот тут подумала, – тараторила Вера, дожидаясь пока Ася зашнурует кеды, закроет дверь, повесит ключ на шею. – Я сама сделаю свой бубен.
– Зачем? – удивилась Ася.
– Мне надо. Давай зайдем к шаманке, я спрошу, как правильно делать.
– Без меня. Ладно?
– Вот всегда ты так! – с отчаянием крикнула Вера и заторопилась вперед.
– Ну подожди, – прибавила шаг Ася. – Ну успокойся. Ну вроде бы все наладилось.
– Все? – воскликнула Вера, разворачиваясь лицом к ней. Она порывалась что-то сказать и не могла. Не могла сказать про свое желание, видимо, оно было каким-то болезненным.
Ася развела руками.
– И поэтому я хочу бубен, – продолжила Вера. – И больше меня не отговаривай. Иначе поссоримся.
Ася кивнула и покорно поплелась за ней.
До УПК далеко, полчаса ходу. И все равно Ася с радостью туда ходила. Здание бывшей школы поражало ничем не истребимым ощущением домашнего уюта: пахло биляшами, компотом. В коридорах было тихо и свежо. В окне лестничной площадки осенним золотом горела береза.
УПК обеспечивал возможность старшеклассникам трех близлежащий городов: Новый город, Верхняя Губаха, Нагорная – получить рабочую профессию без отрыва от обучения в средней школе. Первые этажи были отданы под столярные мастерские, на втором разместился класс художников-оформителей, цеха швей-мотористок и швей-трикотажниц.
В начале учебного года Вера Мамонтовна собрала заявки на профессию. Мальчикам предлагалось: столяр, плотник, токарь, художник-оформитель. Девочкам: швея-трикотажница, швея-мотористка, художник-оформитель. Ася записалась на художника-оформителя, считала себя талантливой. Вера пошла в швеи-трикотажницы.
На восемь мест группы художников набралось двенадцать человек.
Инесса Сергеевна – мастер художников-оформителей (в УПК не было учителей) выставила натюрморт: чайник, кувшин. В кувшин воткнула сухой пучок осоки. Велела рисовать. На работу дала четыре часа.
Ася старалась. Она не имела понятия о построении, контуре, конструкции предмета. Рисовала как умела. Круглый чайник, чуть выше кувшин, тень от окна. Все делала как донес учитель по рисованию. А так как рисование не считался основным предметом, то ученики его не уважали и до кучи игнорировали учителя – заслуженного художника. Учитель что-то чертил на доске, а в классе стоял гул. Ася скорее видела, чем слышала, о чем говорил учитель.
Через четыре часа мастерица выставила на полу в коридоре все рисунки, велела выбрать достойный. Единогласно выбрали Асину работу. Она выделялась своей яркостью, законченностью, особенно на фоне других. Одна работа вообще походила на художества Остапа Бендера. Ася возгордилась. Мастерица фыркнула, потащила Асин рисунок в класс.
Просторная комната, на стене портреты классиков, с потолка свисали люстры, предательски высвечивали изъяны. Мастерица ходила вдоль доски и доказывала ученикам, как они неправы: – Дело в том, что носик у чайника ниже ватерлинии, тень крохотная, непонятно откуда идет свет, то ли с потолка, то ли от окна, штриховка персонального цвета предметов не отображает материал изделия, плюс к тому же эти две громоздкие фигуры, выпирающие из общей композиции, а эта глубокая космическая дыра между ними, да мы просто в ней разобьемся! Обратите внимание на эту осоку, висящую в воздухе! – Она волшебная? – этот вопрос был адресован Асе. Даже если бы она ответила, в общем грохоте хохота ее бы не услышали. – Ну и конечно, – продолжала порку мастерица – Грязь по всей работе. Радость следственному комитету (хохот), отпечатки по всей поверхности (истерика). – Самым оглушительным и разрушительным был смех девицы в полупрозрачной белой блузке. Ася сразу ее возненавидела.
– Общий вердикт, товарищи, – продолжала измываться Инесса Сергеевна. – Так рисовать нельзя. Это издевательство над искусством. Такие люди позорят коммунистическую партию, дискредитируют ее завоевания.
Ася не хотела позорить коммунистическую партию и поэтому в следующий четверг вслед за Верой зашла в мастерскую швей-трикотажниц и заняла свободную парту, на которой была установлена странная швейная машинка.
– Ты чего? – удивилась Вера. – Ты же на художника шла?
– Обломалась. Мне тут больше нравится.
– Варвара Сергеевна, у нас новенькая, – крикнула Вера в толпу девиц.
– Группа уже сформирована, – откликнулась невысокая, полноватая дама, в черном кримпленовом платье с рисунком огромной алой розы. Сердцевина цветка приходилась на пупок, а крайние листья обнимали зад.
– Варвара Сергеевна, – заступилась Вера за Асю. – Вам чо, жалко? Пусть будет. Машинка все равно пустует.
– Мне не нужны лишние штрипки, – возмутилась Варвара Сергеевна.
– А чего делать-то? – захныкала Вера. – Это моя подруга Ася Мурзина. Ну не понравилось ей у художников. Вы не берете. Куда ей теперь?
– Ну девочки, загрузили вы меня, – вздохнула мастерица. – Подождите, сейчас попробую решить.
Мастерица вышла из класса, а Вера начала экскурсию.
– У тебя машинка по штрипкам. А у меня первая, строчная. У меня будут карманы. Между нами оверлоки.
Варвара Сергеевна зашла в учительскую.
– Девушки, у меня лишняя. Кто заберет? – Со всех сторон раздались вздохи. Слышно было, как зашуршала бумага, зазвенели стаканы в подстаканниках, захлопали ящики письменных столов. – Ну что мне человека гнать на улицу?
– Господь с тобой! – ужаснулась седовласая женщина у окна, мастер швей-мотористок. – У меня плюс два. Пусть будет плюс три.
– Могу взять себе. – Мастер слесарей показал два пальца. – Или вон у Инессы Сергеевны не хватает двоих.
– Инесса Сергеевна, заберите Мурзину, – вкрадчиво попросила Варвара Сергеевна мастерицу художников. – Она кажется к вам записывалась.
– А, это та обиженка? Да ну ее. Какая-то травмированная с низкой мотивацией.
Мастер слесарей усмехнулся:
– Классика жанра. Надо сначала довести художника до дурдома, а потом делать из него гения.
– На что вы намекаете? – резко отреагировала Инесса Сергеевна. – Кого это довели до дурдома?
– Ван Гога…
Ася молчала всю дорогу, пока Вера не заговорила первой.
– Слушай, а это не Вовка Шилков? С кем это он?
На другой стороне улицы в тени осенних тополей шли двое. Он осторожно держал ее пальцы. Она, уткнувшись носом в широкий шарф, шла рядом. Из-под пальто постоянно мелькали стройные ножки в капроне и сапогах-чулках. Ветер трепал ее длинные светлые волосы, девушка поправляла, кокетливо улыбалась. Это была красавица, уже созревшая для любви и обольщения.
– Светка Светличная! – напрягла память Вера. – Из четырнадцатой школы.
И Ася сразу вспомнила ее заливистый смех, когда мастерица разбирала рисунок. Вспомнила, каким он был мерзким и отвратительным.
– Нич-чего себе. Шилков и Светличная? – ликовала Вера. – Твоя соперница!
– С фига ли?
– Ты ведь говорила, что Шилков тебе нравится.
– Никогда такой глупости не говорила. – Ася с чувством толкнула калитку. Было стыдно вспомнить Шилковские красные оттопыренные уши, сквозь которые просвечивал свет. Тень от ушей падала на ее рисунок и курьезно добавляла кувшину лопоухости…
Голос Варвары Сергеевны усыплял. Асю жутко клонило в сон. Она бухалась лбом об машинку, клевала носом, трясла головой и вновь засыпала. Сначала в УПК несколько дней шли теоретические занятия. Разбирали типы машинок, швейное производство, систему определения качества. Учили, чем трикотаж отличается от остальных тканей. Варвара Сергеевна ходила по классу и на примере материала формы учеников показывала ткани.
– Ваша форма пошита из шерсти. Это натуральная ткань. Сырье произведено природой. Вот кто у нас дает шерсть?
– Коза, баран… – неуверенно пошло по классу.
– Баранов сейчас мало, – хихикнула незнакомая девочка из четырнадцатой школы, – после восьмого все ушли.
– Без комментариев, – обрывала Варвара Сергеевна, – здесь вам не школа. Наказание суровое. Особые комментаторы будут оштрафованы. Вы все подписались под техникой безопасности. Может током ударить, пальцы пришить. Все изделия, которые вы здесь будете отшивать, пойдут на продажу в наш универмаг. А это деньги ваших родителей, соседей, родственников. Никому не хочется покупать заведомый брак. Учтите, как будете учиться, так и будете работать. Я понятно говорю?
– Я пойду в институт. Зачем мне ваша швейка?
– Деточка, – обернулась мастерица к будущей студентке. – В моей жизни редко попадались люди, которым удавалось жить по плану.
– А чем штраф будем платить? У нас кроме оценок ничего нет.
Сдержанный хохот не произвел на мастерицу никакого впечатления.
– После уроков можете остаться шить перчатки. Двадцать копеек за пару. За пару часов заработаете себе на колготки и конфетки. А теперь открывайте тетрадь и записывайте, что я буду говорить.
– Снова писать, в школе пишем, здесь пишем. Давайте сразу шить перчатки, – дружно возмутились девицы…
Варвара Сергеевна двинулась к учительскому столу.
– Мурзина! – грозно произнесла она.
Гам стих. Эпицентр внимания сосредоточился на Асе, спрятавшейся за машину. Уложив голову на локте, она преспокойно дрыхла.
– Мурзина, к доске!
Соседка через конвейерный стол толкнула Асю в бок. Ася вскочила. Стояла спросонок очумевшая, с четкой отметиной часов на лбу.
– К доске! –повелела мастерица и, оттянув подол кримпленового платья вниз, села на стул. – Отвечаем формирование и устройство трикотажных петель.
Ася побрела вдоль длинного стола, по которому передвигались отшитые заготовки – формирование и устройство трикотажных петель она знала, легко запомнились с прошлого урока. Когда они пришли учиться в УПК, Ася была уверена, что в первую очередь их заставят учить рабочий устав – как при вступлении в пионеры или комсомол: –…воспитание ребенка на принципах патриотизма, интернационализма, коллективизма, социальной справедливости и гражданственности, культурного, нравственного и физического развития. Или… Вступая во Всесоюзный ленинский коммунистический союз молодежи, обещаю придерживаться принципа «партия сказала: «Надо!»» – комсомол ответил: «Есть!»
– У меня создалось впечатление, что вы не готовы, – заявила мастерица.
– Трикотажная петля состоит из двух столбиков, объединённых дугой нити…
– Уважаю, – мрачно призналась мастерица и обратилась к классу. – Уважаю таких людей. Как вам это удается?
– Я старалась … – соврала Ася. Она не уловила повода для уважения, ждала подвоха. Ни в коем случае нельзя сорваться. После домашнего стресса сюрпризов не хотелось.
– Пять.
Странная она какая-то. Совсем не похожа на учительницу или мастерицу. Словно приходит не за зарплатой, а за коррекцией собственных школьный комплексов. В конце концов, это неплохое начало.
– У вас вопрос ко мне?
– Боже упаси!
После УПК Ася пошла не домой, а в музыкалку. Район был застроен двухэтажными бревенчатыми бараками. В одном из них находилась музыкальная школа. От обилия звуков ее можно было назвать музыкальной шкатулкой. Школу было слышно издалека: микс скрипок, валторн, баянов. Музыкальное восприятие начиналось с гигантских осенних тарелок-лопухов, в которых утопала тропинка к школе. Все кругом пело и громыхало, даже скрипучие ступени крутой деревянной лестницы напоминали клавиши рояля. Если ступить на середину, то получался усталый, протяжный звук, ближе к краю ступени цокали, но чаще молчали. Перила с балясинами отзывались детским ксилофоном. Двери закрывались дождливым шелестом арфы.
Ася вошла в школу, поднялась на второй этаж, прислушалась к классу, где они занимались с Екатериной Алексеевной. Тишина. Толкнула дверь. Екатерина Алексеевна сидела рядом с девочкой и показывала, как устроен гриф домры.
– До, до, до, – тихо подпевала, осторожно щипала струну, – а вот здесь ми, ре, фа… это си последней октавы, самый высокий звук, находится внизу, у голосника.
Девочка удивленно подняла голову. Она не понимала, почему самая высокая нота находится внизу, у дырочки.
Екатерина Алексеевна сыграла Турецкое рондо Моцарта. Считала рондо лучшим способом привлечь внимание ребенка к музыке, а главное, к домре. Домра на первый взгляд больше напоминала гигантскую деревянную ложку, на которой случайно оказались струны. Ну что на ней можно изобразить? Трень-брень-балалайка!
– Что? Домра? – это что за фигня? – понеслись вопросы, когда Ася с Верой сообщали всем, что поступили в музыкальную школу. – Мандолина, гитара? – Одноклассники изощрялись как могли. – Рояль круто, баян ничо, скрипка сойдет, но домра? – Вера огрызалась, Ася махнула рукой, честно говоря, у самой была такая же реакция.
Екатерина Алексеевна обожала свой инструмент, за сто пятьдесят рублей (две ее зарплаты) заказала у мастера персональную домру из розового дерева. На ощупь она была круглая, гладкая, теплая. На таком инструменте учились не играть, а любить музыку. Ребенок не виноват, что родители не умели слушать классику, в конце концов, для этого и существовали музыкальные школы. Каждый учитель мечтал найти гения, с ним бы работал персонально, с другими по расписанию, довели бы до выпуска, по пути наполнили шедеврами.
Вот такой же виртуозной игрой Екатерина Алексеевна когда-то подкупила Асю и Веру.
Четыре года назад Ася дожидалась Веру на крыльце школы. Подошла женщина в сером драповом пальто, тихо улыбнулась, начала заправлять волосы под серый берет. В этом жесте длинных пальцев было что-то грустное, мелодичное, словно попытка ухватить очарование момента, красоту осеннего звука.
– Девочка, ты из этой школы?
– Ага.
– Здравствуй. А не хотела бы учиться в музыкальной школе?
Никогда не собиралась, округлила глаза Ася.
Дверь открылась, крыльцо ожило нестройным оркестром школьников.
– Пошли. – Вера потянула Асю за портфель.
– Подожди. Нас зовут в музыкальную школу.
Толпа схлынула, Вера осталась.
– Зашибись! – пискнула Вера. – Чо будем делать?
– Учиться.
– Адью вам ручкой, мадмуазель. – По-клоунски присела Вера перед Асей. – Тебе этой школы мало?
– Ну это же совсем другое, – виновато объяснила женщина.
– Ну не знаю. – Вера пожала плечами и вздохнула. – Вам же талант нужен, или как это называется? Слух!
– Все верно. Пойдемте в школу, я вас как раз и прослушаю.
– Ну не знаю, – снова потянула Вера и созналась. – Мне лень. Да и талантов у меня всего один – ни-ка-кой называется!
– У тебя же отец играет на гармошке? – напомнила Ася. – Значит, у тебя есть талант. Ну по крайней мере должен быть… по наследству.
– У нас в семье по наследству только прыщи переходят.
– Не понравится, уйдете, – поспешно отреагировала женщина.
Талант у Веры проявился с первой секунды. Они стояли спиной к пианино и слушали ноты, которые проигрывала учительница. Потом надо было обернуться и по звуку определить, какую Екатерина Алексеевна сыграли. Вера четко услышала все звуки, подобрала на клавишах. Ася бесконечно долбила черные и белые перекладины, и все не могла взять к толк какие надо. Все напутала, переврала. Екатерина Алексеевну на Асю не рассердилась, она уже любила и боготворила Веру. Все под стать: длинные пальцы с ровными подушками, идеальной размер кисти – без лишних телодвижений, не надо елозить по грифу, только балет фалангами. Кисть, как сладкая гроздь винограда. Такой природной руке место в скрипачах. Но Екатерина Алексеевна об этом умолчала, она уже оберегала свою находку, свой самородок. Внутри все кипело, хотелось бежать в учительскую и орать, как ей повезло!
– А попробуй так, – Екатерина Алексеевна двигала, переставляла Верины пальцы на соседний лад, ближнюю струну. – Так! Молодец! А теперь возьми медиатор. Так… Ну не так же! Плавно, словно карандашом закрашиваешь солнце. Запомни, характерным приемом звукоизвлечения является тремоло. – И Екатерина Алексеевна сыграла Вальс цветов Чайковского.
За прошедших четыре года Вера музыкалку все-таки бросила. Екатерина Алексеевна сокрушалась, ходила к Вере домой, разговаривала с отцом.
– Ну хотите, я сама буду платить за обучение, если у вас вдруг нет денег.
Верин отец кряхтел, поглядывал на дочь. При чем здесь деньги? Рубль пятьдесят ему не в тягость, он готов платить и десять, и двадцать, лишь бы училась. Платье сшил с пайетками, кокошник соорудил, на домру смастерил чехол. Все честь по чести, учись дочка, не ленись. Вера легко освоила инструмент, победила в школьном конкурсе домристок, солировала с оркестром народных инструментов. Екатерина Алексеевна боялась наступить на тень Веры, так ее оберегала. А потом трах-бара-бах! У Веры случилась истерика, заперлась в комнате на крючок – орала, не хочу, не буду, не надо! Похоже, запал Веры оказался коротким, и она выгорела за два с половиной года.
Ася за три года учебы научилась из тонких школьных линеек вырезать медиаторы, на голенище валенка подтачивать идеальный скос, выучила три короткие пьески, и до сих пор учила песню про капитана, который объехал много стран, и главное, не научилась настраивать инструмент. Ее струны категорически не строились, бултыхались, как веревки на ветру.
– Чего так рано? – Екатерина Алексеевна испуганно глянула на часы. – Тебе еще сорок пять минут до урока.
– Ай! – махнула рукой Ася. – Тут от УПК два шага. Домой все равно не успею.
– Там в актовом зале начинается прослушивание к конкурсу Чайковского. Комиссия приехала из Перми.
– Без меня? – надула губы Ася. – А чего меня не взяли на конкурс?
От изумления Екатерина Алексеевна вылупила глаза, и чтобы не сказать что-то гадостное, глубоко закашлялась.
– Иди, иди. Я тоже скоро приду.
Ася заскользила по узкому коридору к лестнице. В ушах странно зашумело, и она увидела хилую девушку с потекшей на глазах тушью. Девушка с трудом поднималась с аккордеоном по узкой лестнице. Меха инструмента постоянно уплывали в сторону. Она их ловила, визгливо подтягивала, костяшками пальцев царапалась о деревянную стену. На верхней площадке путанно разминулись – одновременно вправо, влево, словно станцевали. В этот момент аккордеонистка идиотским взглядом таращилась на Асю, словно призывала ее перемахнуть через перила.
Дверь в зал предательски скрипнула. Ася проскользнула пару рядов и скоро заняла свободный стул у края.
– Песня невольниц «Улетай на крыльях ветра» из оперы «Князь Игорь». Исполняет Светлана Светличная.
Ася вздрогнула. Что, снова она?
– Седьмой класс фортепиано, руководитель Ираида Владимировна Горностай, – продолжила объявлять высоченная дама с ярко накрашенными губами. Она даже не поднималась на невысокий подиум, чтобы не задеть головой потолок.
Ася думала, что Светличная начнет играть на рояле, а она запела. Это был тот случай, когда мелодия с первых нот бальзамом легла на слух. Выразительная смесь восточной неги создавала настроение покорности, тоски по родине. Нежный тембр голоса, красота мелодии расцвечивали серость будней, словно на бетонных стенах распускались розы. Вот бы восхититься ею, поплыть следом, но предвзятость к Светличной мешала оценить ее по достоинству. К презрению тяжелым набатом добавилась зависть.
Когда Светличная закончила петь, жюри похвалило сдержанными аплодисментами. Рядом крикнули «Браво!». Кто такой смелый?! – обернулась Ася и увидела Шилкова, в глазах ураганный блеск и восхищение. Хорошо, что Ася не была в него влюблена, а то бы сейчас точно сгорела от ревности. Он так смотрел на эту «невольницу», что, наверное, обзавидовалась бы даже Джульетта.
– Ты чего здесь? – Ася локтем толкнула Шилкова в бок.
– Хор девушек из оперы «Аскольдова могила». Город Кизел! – объявила пианистка и стала ждать, когда Светлана уступит место группе школьниц в кокошниках.
– Как тебе? – сквозь Асю, громким шепотом обратилась Светличная к Шилкову. Он неуклюже подскочил. Громко затарахтел стул, сзади пикальнул девичий голос. Комиссия обернулась одним движением, заполонила упреками и претензиями «потише… выйдите… вы мешаете…».
Пропуская его, Ася поджимала ноги, кружила на стуле, пыхтела, ругалась. А они не слышали, одновременно хихикали, на цыпочках стремились к выходу, на свободу.
– Светличная, ты куда? – окликнула учительница. – Результаты я буду ждать?
Светличная притормозила у дверей.
– Ираида Владимировна, извините, я опаздываю.
Комиссия заулыбалась, будто услышала что-то приятное. Ну подумаешь какой-то там фестиваль Чайковского, когда тут –собственной персоной – безграничная любовь. Ее флюиды летали по залу, как молекулы броуновского движения, это не было электрическим током, в которое положительно заряженные частицы целенаправленно стремились в одну сторону – это был фейерверк.
