Сания Шавалиева
Шаманский бубен луны

Глава 1

Во всем виновата луна

День, как всегда, начинался отвратительно. Отец будил привычной фразой, – запри за мной дверь, спать не ложись, выпей рыбьего жира. Ася босыми ногами бежала по тропинке половиков, за спиной отца ухала дверным засовом. На часах 6.20! Можно спокойно поспать минут пятнадцать. Нырнула с головой под ватное одеяло… Разбудил барабанный грохот – стучали в дверь.

Случилось то, чего всегда боялась: проспать, опоздать. Боялась огромной пирамиды подушек, которая постоянно рушилась с кровати на пол, боялась пить рыбий жир…Отец эту желтую маслянистую жидкость называл золотым запасом живота…

– Я же сказал не ложись, – упрекнул отец.

– А я и не ложилась, – соврала Ася.

– Я уже полчаса стучусь. – Не снимая валенок с резиновыми калошами, прошел на кухню, быстро вернулся, на пороге обернулся. – Не спи! Проспишь! – В ответ получил «обворожительную» улыбку.

Ася торопливо выскочила из подъезда, была уверена, что подруга ее заждалась. Каждое утро они встречались на перекрёстке и вместе шли в школу, но сейчас Веры не было. Может, проспала? Глянула на ее окна пятого этажа и вздрогнула от страха. Внутри стало больно, словно в груди разорвался шар с иголками. Остановилась, присмотрелась, все верно. На балконе курил незнакомый парень. Сидел на высоком ящике боком, ноги свесив за перила и спокойно стряхивал пепел с высоты, иногда бултыхал пятками, словно примерялся, как удобнее спрыгнуть. Затянулся, кому-то помахал сигаретой. Ася обернулась, увидела только сутулую спину удаляющегося старика. Кому этот смертник машет? Соседнему дому, кривым телевизионным антеннам, диким голубям. Легко вспыхивая огнями, вниз полетел окурок. Смертник задом крутанулся на крышке ящика, спрыгнул внутрь балкона, пропал в дверях.

Поняв, что Вера не торопится, Ася решила подняться.

Дверь открыл все-тот же незнакомец. Ася, не дожидаясь приглашения, переступила порог.

– Привет, – пропуская ее, сказал он с усмешкой.

В квартире стоял запах валерьянки, по углам была разбросана обувь, словно снимали на ходу, совершенно не заботясь о приличиях. В зале, на диване – какие-то тряпки, скомканная постель, ржавые гантели. На полу валялся фотоальбом, пара детских рисунков, на одном пейзаж – берег реки с высокими елями, на втором – семья, выстроившаяся полукругом на Земном шаре.

Ася почувствовала близкий запах табака, томатной пасты. Оглянулась.

Он стоял за спиной, настолько близко, что мог коснуться носом ее волос.

Пришлось отойти к окну и наблюдать оттуда. Большой ложкой он достал из банки щедрую горку кильки, аппетитно отправил в рот. Треугольник рыбьей черепушки, оставляя красно-масленую тропинку, скатился по подбородку на пол. Он наклонился, подцепил пальцами, съел. После второй ложки банка опустела.

Ася повернула в спальню Веры. Здесь тоже пахло табаком и томатной пастой. Не удивительно, балкон находился в этой комнате, поэтому дым сквозняком занесло внутрь, а на этажерке с книгами стояли еще две пустые жестянки с красно-синими этикетками.

Вера сидела за столом и на картон приклеивала веточки сушеной ромашки, серого мха, еще какие-то тонкие веточки и травинки – делала гербарий? Получалась неплохая имитация пейзажа. Глядя на бумагу, Ася удивилась кропотливой работе, знала, что подруга категорически не любила делать что-то своими руками. Обычно этим всегда занимался ее отец. Неожиданно на бумаге Ася заметила капли слез. – Неужели плачет?

– Вер, ты чего? – Тронула подругу за плечо, попыталась заглянуть в лицо. – В школу же опоздаем.

Верка нервно дернула плечами, это означало «отцепись».

Вот новость! Похоже, она и не собирается в школу. Что делать? Успокаивать? Идти одной? Если пробежаться, то можно успеть на первый урок.

– Вер. – И снова уловила за спиной резкий запах табака, томатной пасты. Обернулась. Заметила полную банку, довольную красную улыбку. – Ты кто такой, пожиратель кильки?

– Дрыщ.

Ася вздрогнула. Кто дрыщ? Она дрыщ?! Это он смеется над ней? В шестом классе ее однажды так обозвали. Самое обидное, что припечатал мальчик, который ей нравился. Мальчика звали Супня, после шестого класса он с родителями переехал в Берлин. Он уехал, а обида осталась.

– Всем дрыщам дрыщ! – добавил пожиратель кильки, словно припечатал сургучом.

Ася сжала губы: от таких заявочек захотелось дать ему в лоб. Да так, чтобы от сотрясения в его мозгах устаканилось вежливое и приличное. Он, наверное, думает, что от такой проникновенной грубости между ними создастся особая подростково-молодежная атмосфера. – Выкуси. Не люблю наглых, не люблю кильку, томатный соус, не люблю дрыщей! – Одарила его надменным взглядом. То же небось Вере сказал какую-нибудь гадость, вот она и плачет.

– Вер, – вновь затрясла подругу за плечо. – Вер, я пойду.

Вера вновь дернула плечами. Ну и фиг с тобой, подумала Ася. У каждого свой закидон.

– Есть хочешь? – спросил Дрыщ, показывая на пустую банку. – Там на кухне еще есть.

– Чего ты привязался?! – огрызнулась Ася.

– Да ладно, не кипишуй. – В его глазах было столько ласки и миролюбия, что Асе стало стыдно за свою несдержанность.

Вера догнала Асю на первом этаже.

– Я с тобой, – сказала она, пряча красные глаза.

– Что случилось? – Ася открыла дверь на улицу.

– У нас отец пропал.

– Как пропал? – остолбенела Ася и тут же получила закрывающейся дверью по лбу, показалось, что черепок с хрустом раскололся. – Черт! – схватилась она за голову.

Раньше бы Вера от души расхохоталась: охала, извинялась, стонала от удовольствия. Она всегда поражала Асю своей беспечной прямотой. А сегодня Вера вздрогнула, смутилась, будто испытала неловкость за дверь.

– Не больно? Осторожно! Дай посмотрю.

Ася, не ожидая такого внимания, отмахнулась.

– Ай! Сама виновата. – Хотя в чем она виновата? В том, что двери вдруг придумалось уравнять их боль. – Что с отцом?

– Вчера в шахте был обвал. Как раз в смену отца.

– Живой?

– Мы не знаем. Мачеха поехала на шахту. Вдруг что узнает. Это я виновата, – зашкворчала носом Вера.

– Ты что ли устроила обвал?

Вера отмахнулась.

– Папка не хотел идти на работу. Чувствовал что-то…– Я должна была его остановить, ведь сегодня третий день полнолуния!

Последнее время Вера бзиканулась на полнолуниях. Даже теорию вывела. Принцип был прост: если в это полнолуние не произошло беды – она обязательно приумножится к следующему. Эта была какая-то мистическая арифметика, которая чаще забывалась, но иногда, по странному стечению обстоятельств, срабатывала. Что-то вроде «Если я не надену сапоги, то обязательно будет дождь, если я не выучу уроки, то обязательно спросят» – иногда было вообще не понять, чего Вера боится больше, того, что ее спросят, или того, что она не выполнила домашку. С полнолунием Верин глубинный страх оказывался на вершине ее виновности, он становился священным. И тогда наступала беда всем. Вера плакала, читала сонники, обходила крышки колодцев, вела исключительно праведную жизнь. В эти дни Вера слышала, будто бы в дальних углах квартиры скрипели двери, попуская странных призраков. Возникало ощущение, что в этот момент она сходила с ума: зрачки расширялись, прожигали насквозь. На это было жутко смотреть.

Сегодня как назло снова совпало. Если бы не полнолуние, Вера бы оказалась спокойнее. Села бы в автобус до Нагорной, через полчаса доехала до конечной остановки, оттуда пять минут до управления шахты. Там на дверях наверняка уже висел список пострадавших. Красным карандашом очерчены имена, чьи судьбы пока неизвестны.

– Папочка! Лежит там под землей, – рисовала Вера тяжкую картинку отцовских страданий.

– Поехали на шахту, – предложила Ася.

– Мамка уже поехала, да и Дрыщ уже там был. В списках отца нет.

– Этот Дрыщ кто?

– Мой старший брат.

– Ты не говорила.

Вера пожала плечами, словно не произошло ничего особенного. В ее фотоальбоме мало фотографий: Вера в садике с трубкой телефона, Вера на фоне новогодней елки, подчеркнуто держит пальчиками юбку снежинки, Вера в белом фартуке, с белым бантом, с хвостатым букетом гладиолусов. Иногда попадались фотографии отца, мачехи. Остальных людей на фотографиях Ася не знала. То как Вера быстро переворачивала страницы, судя по всему она сама ничего о них не ведала или не хотела рассказывать.

– Ты выучила стихотворение Пушкина? – Вера неожиданно поменяла тему разговора, будто испугалась других вопросов о семье. Не надо вопросов. В ответ она начнет врать, придумывать или использовать романных персонажей, естественно проживших исключительно нелегкую жизнь. Обычно по дороге в школу Ася рассказывала про разных героев: Павла Корчагина, Анну Каренину, Катерину из «Грозы» или про других смельчаков, которые жили вопреки, на которых неизменно обрушивалась несправедливость. – «Он честно трудился, но его окружала клевета, лицемерие, вранье», – пафосно рассуждала Ася и искренне в это верила.

Вера была идеальным слушателем, но при этом все упорно низвергала. К литературе подходила логически, как к учебному предмету, школьной дисциплине, который надо выучить и сдать на оценку. Ее не интересовали глобальные задачи воспитания, внутреннего развития. Она запоминала перипетии в жизни героев и недопонимала их поступки. – Вот и зачем работать честно? Бла-бла-бла… во блага! Чтобы о тебе потом писали книги? Тебе не все равно, что будет после тебя? – Ася не знала ответа на Верины вопросы. Не знала, что будет после нее? Но одно знала точно, что после нее ее точно не будет. По сути Вера права, нехорошестей хоть отбавляй, и все равно, где-то внутри Аси жил фантом, который сопротивлялся Вериному эгоизму.

Дальше шли молча. Иногда Вера начинала что-то говорить, лепетать, впрочем, тут же замолкала. После третьего урока она пропала. Как назло, на перемене в класс зашла классный руководитель Вера Мамонтовна и поименно всех проверила. Когда Вера не ответила, классная обернулась к Асе.

– Мурзина, где Сковородкина?

– Не знаю, – стала вытягиваться Ася из школьной парты. Казалось, что за лето парты обмелели, словно усохли от неправильной стирки. Подростковые коленки упирались в столешницу, зад не умещался на скамейке. От неловких движений парта елозила по полу, гремела о соседние. Все понимающе смеялись.

– Сиди, сиди, – разрешила Вера Мамонтовна. – У меня объявление. Если кто-то хочет ехать на экскурсию в Пермь…– 9 «Б» взревел от восторга. Учительница дождалась, когда схлынет шум, добавила. – Едем в осенние каникулы. – И вновь нормальная реакция бэшников, которые готовы уйти пешком хоть на край света, лишь бы подальше от учителей и родителей.

Требуя тишины, учительница подняла руку.

– Едем на поезде, в Перми – три дня, две ночи. Экскурсия стоит пятнадцать рублей…

– У-у-у…– недовольно загудел класс, словно поезд уже отправился в путь.

Мать денег не даст, уверена Ася, это треть ее зарплаты. При таких условиях половина класса не поедет. Ася оглянулась на грустные и задумчивые лица одноклассников. Мысль «не дадут» читалась во многих глазах. Конечно, эти угрюмые решения не точные, но витали над всеми, кроме Веры. Она всегда откликалась первой. Покусывая кончик своей тонкой косы, ждала, когда учительница «галочкой» отметит ее фамилию. – Сковородкина едет, – громогласно сообщала учительница и прятала денежку в вязаный кошелек, а сам кошелек в недрах своей груди – надежнее сберкассы. С неизменным запахом пота оттуда же доставалась сдача.

Все стали задавать вопросы по поводу экскурсии, Аси смотрела в окно, на школьный двор.

Четырехэтажная школа №20 стояла на окраине города, у подножия горы. С правого боку располагалась спортплощадка с беговой дорожкой по периметру, само поле по диагонали делила тропа, которая вела к Татарскому поселку. Рядом – чудом уцелевший после набега местных жителей на пришкольный сад забор. Внутри сада громоздилась пустынная теплица – ржавые скелеты металла с зубастыми осколками стекол, в разбитых горшках памятниками торчали усопшие растения. Среди кустов смородины и виктории грустили одинокие астры и георгины, они тоскливо смотрели в небо, будто понимали, что жить им осталось недолго. По саду сновали ученики, скребли газоны тяжелыми граблями, таскали в дальний угол ботву. Учительница по «труду» показывала пятиклашкам как копать землю, сажать лук севок или сенчик.

Сквозь дыры в заборе были видны фигуры старшеклассников. Дымя сигаретами и бренча спичечными коробками они подсмеивались над мелкотой, собиравшей остатки спиленной яблони, путаясь в ее ветвях.

Школа широко расставленными окнами глядела на соседнюю четырнадцатую школу, маленькую, неказистую, но очень ухоженную и уважаемую. В холле на красном бархате стоял бюст Ленина. В двадцатой школе бюст снесли в первый день появления. Директриса восстановила: подкрасила, подклеила. Простоял на день дольше.

Директором четырнадцатой школы был высокий, подтянутый человек в золотых очках. Всех учеников он в школу принимал лично. Сидел за широким столом, а напротив него, млея от ужаса и повиновения, стояли родители с будущими первоклассниками.

– Ну-с, – удивлял директор нежным бархатным голосом, – извольте поведать кто вы, откуда вы?

Пока родители пылали ярким светом своих побед и достоинств, директор пальчиком наводил порядок на своем столе, выглаживал красный ворс скатерти, выстраивал книги в идеальную стопку, сдувал невидимую пыль.

Все, кто не попадал в четырнадцатую школу, шли в двадцатую. Ася училась в двадцатой. Насколько она знает, ее родители даже не пытались пройти отбор и, похоже, не подозревали, что он существует.

Директором двадцатой школы была Крюкова Риата Георгиевна. Невысокая, худенькая, молчаливая. И как будто бы терпеливая, но однажды так рявкнула на Асю, что Ася пожалела, что вообще в этот день пришла в школу.

Ася стояли перед домом Веры и межевалась, зайти или не зайти. Балкон пуст, окна наглухо зашторены. Поднялась на пятый этаж, позвонила. В дверном проеме появился Дрыщ, вытирающий руки кухонным полотенцем.

– Чего тебе? – фотогенично улыбнулся.

– Вера дома?

– Нет. Проходи.

– Зачем?

– Покурим на балконе.

– Отец нашелся? – строптиво отозвалась Ася.

– Нет пока. Ну так зайдешь?

– Нет.

– Почему?

– Имя у тебя дурацкое, – холодно заявила Ася и побежала по лестнице вниз…

И утром вновь: «Вставай, проспишь!»

Как Асе надоел этот формализм, из года в год сплошная пробуксовка. Правда, иногда попадались случайные фразы «сегодня мороз, одевайся крепко». В такие дни с удовольствием слушала утреннее радио: из-за непогоды женский голос отменял занятия: до 3-го, 6-го, 8-го классов. Когда Ася перешла в девятый, вьюга и непогода уже не играли роли. Приходилось дежурить в школе, провожать заблудших малышей по домам.

Ася закрыла за отцом дверь, поежилась от холода подъездного сквозняка. Под циферблатом челночил серебристый круг маятника, отчитывал секунды – миг-морг-миг-морг… На часах 6.33. Можно поспать… Как 6.33?! Получается, отец на самом деле барабанил почти пятнадцать минут? И вновь получилось отвратительное утро – из-за нее он опоздал на вахту. А почему из-за нее? Кто заставлял возвращаться, шел бы и шел на свою работу.

На раковине флакон с рыбьим жиром, новая пачка зубного порошка. У рыбьего жира отвратительный вкус дохлой рыбы. Отлила в раковину, – это для отца, притупить его внимательность.

Зубы надо почистить. Белый порошок сугробом налипает на мокрую щетку, во рту появляется оскомина, словно Ася усердно лизала стены, беленые известью. Что за дрянь? – присмотрелась к круглой картонной баночке. На крышке ветка с зелеными иголками, мелкими буковками подсказка – «эвкалиптовое масло», на вкус – жженый сахар с примесью мяты, хвойной смолы. Пришлось долго полоскать рот, бесконечное поросячье «хр-ррр, тьфу!».

На газу судорожно повизгивала крышка чайника. Как столб дыма, в потолок бил пар, расплывался серым пятном. Ася отключила газ, толсто намазала на хлеб масло, вдавила в сахарный песок, отряхнула неприлипший и невдавленный, сверху без стеснения ухнула смородинового варенья. Жухлые ягоды громоздились горкой, вяло кренились, отрывались. Пасла языком, ловила на лету, слизывала с клеенки с рисунком экзотических фруктов: ананасы, бананасы, все из мира фантазий.

Много времени на завтрак не тратила. Теплым чаем запивала бутерброд, судорожно напихивала портфель учебниками, параллельно осмысливала невыученные уроки: по истории – не спросят, домашку по математике сделала, русский – два упражнения из трех, а вот географию надо почитать перед уроком, если успеет конечно. Ася к урокам готовилась без напряжения, потому что безошибочно определяла алгоритм учителей. Обычно угадывала, а если случался прокол, то в дневнике появлялась двойка, которую потом приходилось нудно гасить двумя, тремя пятерками. Особенно непредсказуема был историчка (с легкой руки десятиклассников – Истеричка). Историчка-истеричка идеально угадывала, когда Ася не готова. По общей теме еще можно было как-то отболтаться, но учительница заставляла давать четкие определения вороху безумных слов: Что такое ленинизм, шовинизм, национализм, конформизм и еще куча непонятных …измов. Тут без подготовки никак – приходилось заучивать и заодно осмысливать. Зато потом на перемене, когда сидели на высоких подоконниках в коридоре, с удовольствием плевались «плю-плю-плюрализмом», отбивались «либерализмом». Все были уверены, что эти слова никогда никому не пригодятся и поэтому наполнялись учебным подростковым «пофигизмом».

На перемене невыученные проблемы всегда забывались, все время уходило на болтовню, короткие перебежки между классами. После третьего урока неслись на четвертый этаж в огромную столовую. Здесь всегда пахло сырыми овощами, сбежавшим молоком. От сквозняка на высоких окнах шевелились шторы, батареи с холодом не справлялись, эгоистично занимались только собой – собственным обогревом. Вдоль окон стояли ряды столов с прогнувшимися столешницами, окруженные скамейками, из которых обязательно торчали гвозди или деревянные щепы. Да и парты тоже премило цеплялись. Как девицы ни старались, беда подстерегала их на каждом шагу. Сколько старшеклассных слез было пролито из-за порванных колготок. Словив очередную щепу, девицы сбегали с уроков, волосом из косы штопали стрелки. И как бы ни старались, какими бы волшебными ручками не обладали, все равно ремонт был заметен. Родители жаловались директрисе, она в ответ предлагала не фасонить, а обратить внимание на простые чулки – тепло, крепко, дешево.

Ася потрясла колготками, на них уже три параллельных шва, еще зацеп – и будут похожи на рыболовную сеть. Лучше бы вместо рыбьего жира отец потратился на колготки. Но отца не уболтать. В его понимании рыбий жир гораздо полезней, особенно для подрастающих мозгов, и даже покажет на собственном примере: глотнет одну, нальет вторую столовую ложку.

Фу! какая гадость!

– Нам во время войны не хватало…

– Начинается, – вздыхает Ася от воспитательного тона. Теперь рыбий жир и не кажется таким противным. Выпил и забыл, а тут обваливается бесконечный гундеж, как перестук колес: дын-дын-дын! Вот мы… вот я… Советский союз – огромная страна, народу много и у каждого своя уникальная история, мы выжили, слушали родителей, и не отказывались пить рыбий жир…

– А чо мать не пьет? – перебивает Ася.

– Она уже взрослая, – отвечает отец.

– Удобно очень. Как мыть полы – Ася взрослая, а как пить рыбий жир – Ася маленькая.

Глава 2

Мать твою мать

Осень в Губахе наступала быстро: солнце куталось в облака, небо заплывало серо-синими красками, и вот уже хмурая мгла пугала настроением. Воздух мгновенно холодел, словно не было никакого лета.

Ася попыталась открыть дверь ключом, но поняла, что дверь закрыта изнутри на засов. Позвонила. Открыла мать, молча ушла в зал. Странно все это. Мать должна быть на работе. Ася стянула сапоги, бросила портфель на обувную полку и не снимая пальто прошла в комнату. Отец с матерью сидели на диване в противоположных сторонах, напротив в кресле сидела красивая женщина с бледно-голубыми глазами, кольцами химзавивки.

Лет десять назад Ася была в пионерском лагере на берегу реки Косьва. Рано утром дежурные вызвали на пост, где ее ожидал брат Саша. Позвал кататься на моторной лодке. В лодке были три женщины, одна девочка и лодочник. Девочку Ася знала, они были одного возраста. Девочка училась в четырнадцатой школе и откликалась на «пончик». Она идеально обладала всеми атрибутами для насмешек: толстая, в очках, сутулая, дылда. Но при этом хорошо дралась, дорого одевалась, ни с кем не дружила. Тут же, на лодочной скамейке был накрыт условный стол с охотничьими колбасками, открытыми консервами, красной рыбой. Тишину реки нарушали бесконечные тосты, байки, смех. Выяснилось, что так шумно и радостно праздновался день торговли. В памяти Аси сохранилось много моментов с того праздника. Но самым неприятным оказался тот, когда изрядно развеселившийся лодочник разогнал лодку. Она неслась на пяточке, высоко задрав нос. Пустые банки и бутылки катались по дну, пассажирки визжали, держались за борт.

– Ему больше не наливать! – орала одна, стараясь перекрыть рев мотора. Яркий рубин на перстне оттенял ее бледные опухшие пальцы. Грязные ногти, которыми она впивалась в доску скамейки, ломались.

В ответ смеялись, а лодочник в азарте закладывал очередной резкий вираж.

Первым из лодки выпал Саша, его сразу накрыл бурун. Лодка ушла далеко вперед, а Сашина маленькая голова поплавком качалась на волнах, глаза трезвые, будто и не пил. Он судорожно махал руками в холодной воде, отплевывался, пытался плыть. Следом в воду свалилась девочка, и сразу прыгнула женщина, видимо, мать.

Оставляя шлейф сизого дыма в тумане брызг, напуганный лодочник вернулся, подрулил к людям, заглушил мотор. Все в тревоге, лица напряжены, губы сжаты.

Первой стали вытаскивать девочку.

Лодку качнуло, чудом не перевернулась. Двое для противовеса ринулись на другой борт.

– Саш, помоги Надюше…

– Надюша, руку давай…

– Катенька… сюда садись…

В конце концов выбрались все. Ася разобралась, что девочку зовут Катя, мать – Надя или Надюша. Катю закутали в ватник. – Не больно? – постоянно спрашивала Надя у дочери. – Не больно, – отвечала та, а глаза переполнены страхом и ужасом. Один глаз прикрывала мокрая прядь, второй – с прыгающим взглядом, готовый разрыдаться. А может уже рыдал, но на мокром лице не видно.

Наде кинули на плечи большой газовый платок. Завернулись вдвоем с Сашей, выпили по стакану водки. Надя подняла со дна лодки полоску красной рыбы, сполоснула за бортом, откусила, остаток отдала Саше. Боялись, что замерзнут, но к водке добавилось солнце, оно работало вовсю, старательно выжигало речную влажность и свежесть.

Все сидели молча. Когда лодочник завел мотор, все одновременно вздрогнули, обернулись.

– Хорошо искупались? – лодочник пустил в небо струю дыма. – Только быстро.

Все дружно засмеялись.

Было понятно, что таким манером он пытался просить прощения. И у него получилось.

– Я не умею плавать, – призналась Надя.

– Брось заливать! – Хохот дружно перешел в истерику.

Асю повезли обратно в лагерь. Вода шла вдоль борта ровным тугим потоком. В небе висел жаворонок, заливисто прося мотор утихнуть, дать людям услышать его песню. На другом берегу от лагеря поднимались высокие ели, превращая гору в хвойную шапку – зеленью играли макушки, молодыми гусеницами светились шишки…

Ася узнала ту женщину, которая сидела в кресле, это была Надя или Надюша.

– Это твоя новая мама, – указала мать на Надю.

В ее голосе было столько злобы, что на душе стало муторно. Отец кашлянул, сжал ладони коленями.

– Знакомься! – Мать демонстрировала негатив, словно с удовольствием сильной стойкой женщины разрушала свое счастье.

– Чо болтаешь? – разозлилась Ася от непонятной ситуации. – Надое…

– Меня настоятельно просят отпустить отца, – перебила мать. Теперь вместо злобы Ася услышала грусть и усталость. – А я его насильно не держу.

И Надя, и отец молчали. Асе стало интересно, чем отец приглянулся этой особе. Между прочим, Надя довольно значимая фигура в городе, главная чего-то там в ОРСе (Отдел рабочего снабжения), а отец обычный шоферюга, да и старше ее лет на двадцать. Что их объединяет? Где пересеклись? Отец не похож на героя-любовника. Сидит трусливо, позорно ждет решения судьбы. Он казался слабаком в этой ситуации, позволял чужой женщине рушить его семью. На самом деле это подло – пользоваться такой стратегией. А может он и сам не знал, что Надя придет и начнет его настоятельно изымать из семьи. Почему бы отцу не закончить этот театр абсурда. Просто сказать: «Уходи!» – И все! Или это на работе отразится?

– Квартира моя! – в голосе матери булькнули слезы. – Катитесь оба. Без вас проживу! – И уставилась на Асю.

Это вдвойне больно. Ася-то тут при чем? Будто это она все затеяла.

– Ты уже однажды выгнала Сашку с Гульназ, теперь за нас взялась? – В следующую секунду Ася пожалела, что так резко высказалась.

Изображая улыбку, губы матери искривились. Она попыталась что-то сказать, но, видимо, пришла идея получше. Открыла дверцу в серванте, вытащила из аптечки первый попавшийся флакон с желтыми таблетками, опрокинула в рот. Мать не умерла только потому, что отец рванул с места, одной рукой схватил ее за горло, второй стал разжимать зубы. Мать, свернувшись калачиком на полу, брыкалась, царапалась, отец ерзал на коленях. Ася держала ее за ноги, руки.

Суть происходящего Ася помнит в деталях, но затруднится сказать, сколько времени весь это бред продолжался. После удара по затылку мать задохнулась, автоматически открыла рот. Сначала по щеке покатилась желтая жижа, за ней кашица полурастаявших таблеток.

Ася не особо верила, что мать хотела травануться, не такая уж она дура, – скорее напугать. Отец высказался, что она полная идиотка, и такой спектакль опасен для психики, она с ним не согласилась, утерлась подолом халата и заорала гостье выметаться. Выметаться было некому, кресло уже пустовало. Надя пропала тихо, без прощания и аплодисментов.

Ася больше не могла находиться с родителями в одной квартире. Выскочила в коридор и только тут поняла, что некуда идти. Раньше бы преспокойно отсиделась у Веры или укатила к брату на Верхнюю Губаху. Но Саша с Гульназ развелись, теперь у него другая, тоже такая же псевдо-Надя: пришла, забрала, отгородилась. По первости казалась терпеливой, кроткой, с размахом полководца дожидалась капитуляции. Полгода каждый вечер сидела у дверей, на полке для обуви. Ждала с работы. Проходить в комнату отказывалась, приглашение на чай и ужин не принимала, сидела тихо, как привидение. Саша домой не торопился – пьянки, развлечения, девки. Под утро приходил, гнал ее прочь. Она уходила в слезах, а вечером вновь сидела между сапогами и ботинками и уговаривала будущую свекровь ничего не рассказывать матери. Жутко боялась позора. Собственная мать не постесняется ремнем вернуть заблудшую дочь. Будет гнать от Губахи до Нагорной, через весь поселок, охаживая проклятиями и унижениями. Асина мать обещала никому ничего не рассказывать, а отцу обещала большее ее не пускать, но вечером вновь отворяла дверь, освобождала место. Потом за свое унижение новоявленная сноха отомстила по полной. После победы над Сашкой открыто объявила войну семье. Псевдо-Надя быстро рассорила мужа с родителями. Чего уж там наплела, неизвестно, но сработала на славу, сделала Сашку намертво чужим. У бывшей Сашиной жены Гульназ тоже своя жизнь: вышла замуж, родила двух девочек, говорят, стала пить.

Ася шла по тропинке через пустырь. Раньше здесь в раскатистых юбках малины стояли высокие стройные березы. В первые годы за пять минут можно было набрать стакан ягод – в тайгу ходить не надо. Между березами хозяйки тянули веревки, сушили белье. Со временем березы засохли, малина пропала, зато появился котлован для будущей школы.

У первого подъезда пятиэтажки дорогу заполонила толпа. Много женщин. Внутри круга тишина. На бордюре, скрестив руки, стояли две сплетницы. В основном, говорила одна, вторая поддакивала, кивала. Неожиданно их беседу прервал оркестр. В перерывах между ударами тарелок проскакивали слова: – голубое кримпленовое платье… – ба-бах! –…золотые серьги…– ба-бах! – всю жизнь копила…трое осталось…– ба-бах!… – кольцо-то зачем? Раскопают вандалы… – ба-бах!… Боже! Фотограф? … сын вон, с усами, в синей рубашке, настоящий богатырь.

Асе неловко подслушивать. Можно обойти толпу по газону, но тогда придется обгонять процессию, а это плохая примета. Ася никогда не верила в приметы, но сегодня струхнула, неосознанно добавилось Веркино полнолуние, может, она и права. Скорее всего придется брести за шествием до магазина «Восход».

Есть конечно другой путь – в обход дома, через задворки магазина. Иногда Ася с Верой так ходили в школу, старались избегать встреч с шаромыжниками, которые собирались у «Восхода». Здесь шантрапа покупала сигареты, встречалась, договаривалась. Кучковались по проспектам: «октябрьские», «ленинские», «правдинские», самыми отпетыми были «дегтяревские». На их улицу особо не заходили, знающие огибали, незнающие получали по балде. Сами же «дегтяревские» утверждались везде: устраивали стычки, заходили на чужую территорию. После очередной драки зачинщики быстро исчезали, их место занимали другие, и тоже устроив дебош, пропадали на месяц-полтора.

Как-то незаметно, само собой получилось, что «Восход» стал центром. Сюда же прилипала мелюзга… Это было удобно – подошел к толпе, поделился пачкой сигарет и сразу свой. Еще, наверное, была причина, почему мылились именно здесь: основной поток людей шел через эту площадь, можно случайно-неслучайно встретить любого, здесь же в тамбуре магазина можно было укрыться от непогоды. Единственный минус – тамбур был маловат, быстро наполнялся народом, пропитывался запахом дыма, так что покупатели, кашляя и задыхаясь, протискивались сквозь туман, гул толпы.

До восьмого класса с Асей учился Костя Сидоров. Порой, он реально казался придурошным. Рос телом, но не мозгами, наверное, они отсутствовали. Он срывал уроки, грубил учителям, рисовал на партах и стенах, водился только с хулиганами. Особенно был увлечен скороспелой Галиной Вишневской: щупал по углам, на физкультуре воровал белье, для чувственного созерцания Галининого подполья бросал зеркало на пол. Конечно же старался не только для себя, вовлекал других пацанов. Галина в слезах жаловалась родителям, учителям, директрисе. Мать Сидорова вызывали в школу, она приходила, и всем доказывала, что Вишневская сама виновата! провоцирует дитятку роскошными формами! Самое смешное, что формы у них были абсолютно одинаковыми. Мать Сидорова трубила на всю Губаху, что у заведующей детского сада, кандидата педагогических наук, не может быть такого дурного сына. И еще упрекала учителей, что у них нет подхода к детям.