Рут Озеки
Книга формы и пустоты

Иногда все-таки хочется заняться любовью. А вы как думали? В конце концов, мы безумно любим вас. Мы, рабы ваших навязчивых идей, по себе знаем, каково это – попасть в переплет и быть предметом воплощения эротических фантазий. И в то же время мы понимаем, что наш удел – всего лишь праздные фантазии, которые помогают нам скоротать время.

Фантазии – это то, в чем мы, книги, безусловно, преуспели. Но настоящие истории – те, которые происходят на самом деле, – принадлежат вам.

Гм… так на чем мы остановились?

Бенни был зачат в 2001-м – в том году началось будущее. Забеременев, Аннабель бросила учебу и устроилась работать в агентство по мониторингу СМИ. Кенджи бросил курить травку, и они переехали в маленький двухэтажный дом на окраине Чайна-тауна. Все, что они смогли себе позволить – снять половинку довольно ветхого строения, но там имелся маленький дворик, где мог бы играть ребенок, а недалеко от дома проходили автобусные маршруты, и это было хорошо, потому что ни Аннабель, ни Кенджи не любили водить машину. Кенджи устроился в джазовый оркестр, игравший биг-бэнд, ска и современную клезмерскую музыку. Он был талантливым музыкантом, к тому же японский кларнетист в порк-пае, игравший старые еврейские мелодии типа «Гимпель-дурачок» и «Ой, С’из Гут», вызывал интерес у публики. Когда стало ясно, что Кенджи – их фишка, музыканты поменяли название группы на «Кенни Оу и Клезмонавты». Они начали гастролировать по штату. Влюбленные поженились. Жизнь была прекрасна.

Аннабель была счастлива как никогда. Она была творческой натурой, и беременность ее вполне устраивала. Собственное тело казалось ей неким плодородным континентом, наполненным новой жизнью. Кенджи, неутомимый исследователь этого континента, придумал другую метафору. Когда они на первом УЗИ увидели изображение своего сына на экране, Кенджи воскликнул: «Это космическое дитя! Он как крошечный астронавт во анабиозе!» С тех пор они так его и называли: «Наш космический ребенок. Ребенок нашей мечты. Наш крошечный астронавт». Лежа в постели, они смотрели «Космическую одиссею 2001 года» и представляли себе зародыш, плавающий в внутреннем космосе Аннабель.

«Это будущее», – бормотал Кенджи, поглаживая ее вздувшийся живот, и она до сих пор помнила то трепетное чувство, которое тогда испытывала, какую-то смесь страха и возбуждения. Но если у нее и возникала тревога, Аннабель держала себя в руках, занимаясь каким-нибудь делом. На четвертом месяце, когда живот начал расти, она купила пряжу и спицы, чтобы вязать пинетки и чепчики. Она стала читать книги с советами по родам и воспитанию детей. Связала крючком детское одеяльце. Нашла сайт «сделай сам», где объясняли, как шить мягкие игрушки из поношенных свитеров. Сшила кашемирового слоника.

«Леди-ножницы», у которых беременность Аннабель вызвала живой интерес, вырезали для нее из журналов полезные статьи, которые она складывала в папки. По пути домой она часто заходила в пристройку Публичной библиотеки, где продавались списанные детские книги. Обычно это были старые, истрепанные книги или такие, содержание которых устарело. Большая красная надпись «списано» на титульных листах напоминала тюремную татуировку, клеймившую их как неугодных. Аннабель жалела эти книжки со стертыми углами и загнутыми страницами: они выглядели такими понурыми и заброшенными. Она отказалась от своей мечты работать в детской библиотеке, но все равно хотела помочь книгам. Продавали их за гроши. Аннабель с удовольствием спасала их, давала им кров, и книги были ей благодарны.

Молодожены потихоньку начали приводить дом в порядок. Их квартирная хозяйка, миссис Вонг, жила во второй половине дома. У нее был один сын, угрюмый подросток с большим родимым пятном на щеке, фиолетовым, как от пролитого портвейна.

Миссис Вонг постоянно жаловалась на него, называя его негодным сыном, и поскольку они поначалу не знали его имени, то между собой называли его просто Негодный. Негодный Вонг водился с плохой компанией и очень редко бывал дома, так что миссис Вонг стала обращаться за помощью к Кенджи. Кенджи ей понравился, потому что тоже был азиатом, а еще он был «рукастым». Он починил все водосточные желоба, отремонтировал крыльцо и перекрыл крышу. Он помогал миссис Вонг ухаживать за крохотным огородиком, а она за это сделала скидку по квартплате и прощала Кенджи его ворон.

Аннабель покрасила стены в детской в красивый небесно-голубой цвет. Она купила полки для книг и сшила занавески на окна. Как-то раз возле мусорного бака в переулке она нашла отличное деревянное кресло-качалку. Одна из боковин качалки расшаталась, а подлокотник был сломан, но Кенджи помог его починить, а на верхней панели спинки кресла она нарисовала симпатичную корову, перепрыгивающую через луну. Они поставили кресло в детскую, и пока Кенджи играл на свадьбах и бар-мицвах, Аннабель сидела там, покачиваясь, вязала и мечтала о будущем. Когда Кенджи приходил домой, он ложился на плетеный коврик у ее ног, и она читала ему спасенные библиотечные книжки. В них было много сказок, стихов и детских считалочек. «Эй, диддл-диддл, кошка и скрипка…» Аннабель говорила, что так Кенджи быстрее усвоит английский, и она прекрасно читала вслух, но Кенджи мало обращал внимания на смысл. Скорее, он слушал голос жены, как музыку, а некоторые слова казались Кенджи такими красивыми, что у него слезы выступали на глазах, и он даже начинал аккомпанировать, подбирая мягкие аккорды на гавайской гитаре. Сказки и стишки превращались в песни, и когда малыш в животе подрос, они начали петь ему. Кенджи не знал ни одной из детских песенок, на которых росла Аннабель, и она научила его петь «У Мэри был маленький ягненок», «Лондонский мост рушится» и «Греби, греби, плыви на своей лодке». Перебирая струны, Кенджи повторял за ней слова, пытаясь подладить язык под звуки английского языка, специфичный губной «л» и мягкий округлый «р».

– Греби, – говорила Аннабель.

– Глеби, – повторял Кенджи и удивлялся, не понимая, почему она со смехом качает головой.

– Ладно, попробуй так: скажи «А-а-а»… Теперь закончи звуком «р», как будто откусываешь кусочек сочного шоколадного торта. А-а-а-р. А-а-а-р. Язык должен быть там, где смыкаются зубы, как перед тем, как на него попадает шоколад.

Еще до рождения, плавая в теплом жидком космосе маминого живота, Бенни слышал голоса родителей. Эти загадочные звуки доносились откуда-то издалека, едва пробиваясь сквозь вязкий ритмичный стук материнского сердца. «Греби, греби, плыви на своей лодке, – слышал он. – Жизнь – всего лишь сон».

Ребенок родился в январе. Страна все еще переживала последствия 11 сентября, и Аннабель была рада, что отпуск по уходу за ребенком избавил ее от читки новостей. Несколько месяцев после рождения сына Аннабель и Кенджи не включали телевизор и радио. Они укрылись в своем тихом мирке и подолгу лежали на боку в постели, положив между собой крошечного Бенни, как две круглые скобки вокруг звездочки.

(*)

Свернувшись вокруг малыша, они смотрели на него, приподнимая иногда его ручки и ножки, восхищаясь его пальчиками, животиком, пухленькими стопами, ямочками на локтях, крошечным заостренным пенисом. «Смотри! Смотри! – шептали они друг другу. – Какой он потрясающий!» Ушки его были как маленькие морские раковины, а кожа нежной, как шелк. Они изучали каждый дюйм его тела, обнюхивая его носами, прижимаясь к нему губами, восхищаясь его видом и запахами его младенческого совершенства. Это был ребенок их мечты. В нем не было никаких изъянов.

– Это сделали мы, – шептали они, – как такое возможно? – и это чудесное откровение наполняло их гордостью. Когда они смотрели, как малыш делает первые шаги и учится говорить, внезапная радость успеха ошеломляла их, они хватали друг друга за руки и, затаив дыхание, ждали, что произойдет дальше. Это было их личное «долго и счастливо», и они жили в нем, долго и счастливо.

Бенни

Ну, спасибо. Ничего себе. Знаю, знаю, я сам попросил, но в этот раз информации многовато, тебе не кажется?

В смысле, та часть, которая про меня, нормальная, но не надо рассказывать всему миру про сексуальную жизнь моих родителей. О некоторых вещах лучше молчать – особенно обо всей этой истории с ее отчимом. Если бы ты была ее книгой, это была бы другая история, и, возможно, в этом был бы какой-то смысл, но ведь ты моя книга, правда? Но это я так, к слову.

А вот та часть, как я слышал их пение, когда ещё был у мамы в животе, – это классно и очень по делу. Иногда мне кажется, что голоса, которые я слышу сейчас, как бы исходят от вещей, существовавших до моего появления на свет. Не знаю, как сказать. Они как случайные фрагменты ненужного кода, которые затерялись в складках моего мозга, но каким-то образом активизировались. Может быть, они есть у всех, а я их слышу из-за своей сверхчувствительности, понимаешь? Мой психолог говорит, что такое может случиться с человеком от горя.

Я начал их слышать не все сразу. Примерно год после смерти отца я слышал только его голос – он звал меня, как тогда в крематории, только это было среди ночи в моей спальне. Я просыпался оттого, что слышал, как он зовет меня по имени. Его голос звучал совсем рядом, понимаешь? Снаружи, но и внутри головы одновременно. Я подолгу лежал так в кровати, внимательно прислушиваясь, боясь пошевелиться или открыть глаза, потому что боялся увидеть его, но при этом боялся и не увидеть. В смысле, я все-таки хотел его увидеть, но только живым. Мне не хотелось видеть его мертвым, типа зомби или привидения. Когда я наконец заставлял себя открыть глаза, то ничего не видел, кроме темноты. Я лежал так, прислушиваясь и надеясь, что он скажет что-нибудь еще, но через какое-то время опять засыпал, а утром воспоминание о его голосе смешивалось с остальными снами и забывалось.

К концу того первого года его голос стал слабее, и я уже не часто его слышал. Куда он подевался? Однажды я пошел его искать. Раньше коробка с его пеплом стояла внизу рядом с его пластинками, но потом мама ее переставила, и мне пришлось перерыть весь хлам в ее спальне, пока я не нашел эту коробку в дальнем углу шкафа. Я решил, что маме все равно, поэтому взял коробку и поставил ее на книжную полку в своей спальне, рядом со старинным глобусом Луны. Когда я был маленьким, папа подарил мне этот глобус, чтобы рассказывать о Луне. Внутри глобуса была лампочка, и эта луна светилась, когда ее включали, но она уже давно сломалась. Отец много раз обещал мне, что починит луну, но так и не починил. А в ту ночь, когда я положил его пепел рядом с луной, она вдруг начала мерцать: вспыхивать и снова гаснуть. Странно, правда? Я в это время спал и проснулся от этих вспышек. Сначала я очень испугался, но потом подумал, что это, наверное, дух отца пришел сдержать свое обещание и пытается починить лампу, и успокоился. После этого, каждый раз, ложась спать, я желал отцу спокойной ночи и крутил луну, чтобы глобус поворачивался к его коробке какой-нибудь другой стороной. Мы с ним раньше так играли, крутили луну, кто куда попадет, и ему нравилось попадать на «темную» сторону, потому что он был художником. Это он так говорил. Я не очень-то понял, что он имел в виду. Отчасти я, наверное, надеялся, что он еще придет во сне поговорить со мной, но потом, когда начались другие голоса, я сдался. Они так шумели, что голос отца я уже не мог расслышать.

Другие голоса тоже пришли во сне. Все так начиналось. Как будто один голос открыл дверь, а за ним последовали остальные. Сны – они же как двери. Они – как порталы в другую реальность, и когда они открываются, надо быть начеку.

Книга

У темной стороны есть свои соблазны, Бенни, хотя большинство предпочитает не ходить туда, а оставаться в безопасности на светлой стороне. Но художники, писатели и музыканты, как твой отец, не могут противостоять притяжению темной стороны. Мы, книги, хорошо знаем эту сторону, и наша работа – не отворачиваться от нее, нравится нам это или нет.

Это касается и темной стороны истории твоей матери. Действительно, наш рассказ не про Аннабель – хотя, честное слово, она заслуживает отдельной книги – но иногда бывает трудно определить, где заканчивается книга про родителей и начинается книга про детей. Так что же делать книгам? Крутнем глобус, посмотрим, куда попадем, – и будем надеяться, что результат тебя устроит.

4

Во сне кто-то легонько постучал ему пальцем по лбу, и если вы закроете глаза, вы, может быть, тоже сможете себе это представить. Представьте себе Бенни: ему тринадцать лет, скоро исполнится четырнадцать, но он не выглядит на свой возраст. Он лежит на спине, на узкой кровати под своим «межгалактическим» пуховым одеялом. Руки его упираются в бока, дышит он ртом, потому что нос у него постоянно немного заложен из-за астмы и пыли. Его полуоткрытые губы изогнуты красивой дугой, а смуглая кожа еще совсем гладкая. Он очень похож на своего отца.

И вот кто-то легонько стучит пальцем ему по лбу: удары падают, как капли дождя, на гладкую, пока еще ровную кожу между бровями. Бенни просыпается, открывает глаза и видит палец, парящий прямо над его носом. Палец этот тонкий и заостренный, почти прозрачный. Он колышется в мерцающем воздухе, как водоросль на мелководье, потом Бенни замечает, что этот палец отходит от кисти на тонком запястье, а за ними тянется длиннющая рука, уходящая, как леска воздушного змея, в космическую тьму. За кистью, за дальним концом этой нитевидной руки, виднеется лицо, далекое и бледное, как луна.

Это лицо девушки, и даже на таком большом расстоянии Бенни видит, что это самая красивая девушка в мире. Ни разу за всю свою жизнь – за тринадцать лет и девять месяцев, прожитые на этой планете – не видел он такого лица. Вокруг лица девушки, как залитые лунным светом облака, плавают густые белые волосы. Ее яркие, блестящие глаза смотрят на него сверху вниз, а розовые губы складываются в идеально круглую букву «О». Самая красивая девушка в мире дразнит его – по крайней мере, ему так кажется – или подшучивает, совершенно беззлобно.

«Бенни… – шепчет она, беззвучно смеясь. – Бенни Оу… о… О… О…»

Цепочка букв «О» слетает с ее губ, как кольца дыма. Бенни приподнимается с койки, пытаясь поймать одно из них на нос, как тюлень. Только эти кольца пахнут не дымом. Они пахнут горячим шоколадом и свежим хлебом, который пекла Аннабель, когда он был маленьким, а она еще пользовалась духовкой. У самой красивой девушки в мире дрожжевой запах, как у поцелуев матери, и Бенни вспоминает детство, когда мама была счастлива, а папа был жив, и воспоминания эти такие яркие, что по коже пробегают мурашки. Затем лицо девушки приближается, и Бенни снова откидывается на постель, а потом расстояние между ними вдруг исчезает, и вот она уже парит прямо над ним. Ее дрожжевые О-образные поцелуи плывут вниз, влажные и теплые, они пульсирующими волнами пробегают по всему его телу. Она легонько кладет ему руку на грудь, прямо над сердцем, и Бенни чувствует, как его сердце бьется под прижатой ладонью девушки. Его позвоночник выгибается дугой, и он начинает подниматься, чтобы дотянуться…

«О… – вскрикивает он. – О… О… О!» И тут его сон расплывается перед глазами и взрывается миллиардом крошечных звездочек, которые звенят, как смех, и мерцают у него под кожей, а затем смех постепенно затихает, и звезды одна за другой гаснут, возвращая его во тьму.

В наступившей тишине Бенни услышал звук, похожий на стон, и открыл глаза. В спальне царил полумрак, самая красивая девушка исчезла. Он закрыл рот, и стоны прекратились. На потолке над ним виднелась тусклая туманность «Светящихся Во Тьме Чудо-Звезд»^[12]. Их когда-то прилепил туда его отец, составив из них созвездие в виде трех букв О, трех переплетенных звездных колец, по одному на каждого члена семьи.

Руки Бенни были прижаты к штанам пижамы, а те оказались влажными, правда, совсем чуть-чуть. Вскоре после смерти отца Бенни случалось обмочиться во сне, но это уже давным-давно прошло. Он встал и осмотрел постель. Простыни были сухими. Он снял штаны и понюхал их. Пахло не мочой, но достаточно отвратительно. Его даже передернуло. Бенни уже слышал о «влажных снах», мальчишки в школе шутили на эту тему. Так вот как это бывает? Он чувствовал в теле пустоту и странное покалывание, словно в начале простуды, но ощущение не было неприятным. В общем-то, его даже можно было назвать приятным. Бенни достал из ящика чистую пару трусов, взял пижаму и, открыв дверь спальни, вышел в коридор.

Там было темно, и воздух был каким-то другим, застоявшимся и тяжелым, пропахшим газетной бумагой и пылью, но Бенни уже привык к этим запахам и почти не замечал их. Он стал пробираться по узкому проходу между шаткими штабелями коробок, в которых лежали отцовские вещи, и мешками с мамиными газетами и сваленными на них покупками. С каждым шагом в нем росло ощущение чего-то нового, небывалого. Какие-то звуки. Странное покалывание по всей коже. Присел на корточки у стопки коробок, Бенни обхватил себя руками и прислушался.

Странные звуки напоминали доносившиеся из темноты голоса. Такое тихое, пульсирующее «ооооооооооооооооооооо», словно стоны призраков или людей, старающихся, чтобы их никто не услышал. Аннабель часто стонала по ночам. Иногда Бенни слышал, как она плачет, и ему становилось страшно, но это было что-то другое. Он ждал, вслушиваясь. Ему показалось, что среди звуков звучат какие-то слова, но он не мог их понять. Миссис Вонг иногда кричала на Негодного по-китайски, но ее голос был при этом сердитым и резким, а в этих голосах звучала печаль. Бенни подумал, что хорошо бы вернуться в свою комнату и закрыть дверь, но теперь ему уже на самом деле захотелось в туалет. Он медленно поднялся и на цыпочках перешагнул через кучу глянцевых журналов, выпавших из стопки. С каждым шагом стоны становились все громче, а потом он поскользнулся и наступил каблуком на пакет с рождественскими украшениями – мишурой, гирляндами и хрупкими стеклянными шариками, – которые Аннабель купила на послерождественской распродаже. Бенни услышал хруст и пронзительный вопль, этот крик боли смешался с хрустом, который издали несчастные елочные шарики, и Бенни показалось, что он сам разрывается на части. Он зажал уши руками и прижался к стене.

«Перестаньте!» – взмолился он, но рыдания продолжались, и вот уже, подхватив стенания шаров, вокруг него завыл целый хор голосов, из каждого угла дома, от пола до стропил.

Бенни крепче зажал уши и закрыл глаза.

– Пожалуйста! Замолчите! – вскрикнул он. Когда он убрал руки, в доме было тихо.

– Бенни? Что с тобой? – во внезапно наступившей тишине с первого этажа донесся голос матери, чистый, как звон колокольчика. – Ты в порядке, милый? Тебе нужно на горшок?

– Да!

Зачем вообще спрашивать о таких вещах? Бенни терпеть не мог, когда она так говорила, но раздражение его немного успокоило. Он встал и почувствовал, как дрожат колени.

В ванной он первым делом вынул из ванны мамину сумку с принадлежностями для рукоделия, потом открыл краны. Помочившись, он снял трусы и бросил их под струю воды вслед за скомканными пижамными штанами. Это была его любимая пижамка Человека-паука, он до сих пор не вырос из нее. Понаблюдав, как пузырятся, намокая, красно-синие штанины, он нашел бутылочку шампуня и выдавил немного в воду, рисуя струйкой петли и завитушки. Когда поднялась пена, Бенни сел на край ванны, обхватив руками колени. Голым ягодицам было холодно. Из дальних углов дома вновь донеслись стоны и всхлипы. Время от времени один из голосов говорил что-то, отрывисто и резко, словно приказывал, но Бенни решил игнорировать эти звуки. Он стал напевать мелодию из своей любимой компьютерной игры, тот веселый мотив, который звучал во время экспедиции по добыче полезных ископаемых, когда он копал киркой руду, собирая ресурсы для изготовления оружия, чтобы отбиться от надоедливых мобов^[13]. Пением это трудно было назвать, но знакомые ноты придали ему смелости и помогли заглушить голоса. Тогда он стал вспоминать призрачный образ самой красивой девушки, который все ещё волновал его душу.

Проснувшись утром, Бенни вспомнил странные события прошедшей ночи. Он сел в постели и прислушался, затем подошел к двери. Чуть приоткрыв ее, он прислушался еще раз. Слышно было, как привычно бубнит радио в гостиной, где работала Аннабель, но странные ночные голоса исчезли. Бенни отыскал пакет с рождественскими украшениями, на который наступил ночью, и отнес его в ванную. Теперь красные и зеленые осколки стекла молчали, и он выбросил их в мусорное ведро. Пижамные штаны висели на карнизе занавески душа. Они были еще влажными, поэтому Бенни оставил их там. Вернувшись в спальню, он оделся, сложил пижамную курточку и положил ее под подушку. Он делал так каждый день, но сегодня все казалось ему каким-то странным, и он вдруг подумал, не скучает ли пижамная курточка по штанам.

На кухне он достал из шкафа коробку рисовых хлопьев. Он слышал, что Аннабель в гостиной. Она любила слушать радио во время работы. Утром работа у нее была в самом разгаре, и Бенни привык завтракать под звуки новостей. Раковина была завалена грязной посудой, но он нашел на полке чистую тарелку и насыпал в нее рисовых хлопьев. Раньше завтрак готовил ему отец, он заливал хлопья молоком и подносил тарелку к уху Бенни, чтобы тот слышал, как они трещат, хрустят и хлопают. По утрам Бенни больше всего тосковал по отцу. Он пошел к холодильнику за молоком, но когда дверца открылась, оттуда донесся тоненький звук, и Бенни испугался, вспомнив о ночных голосах. Может, это все-таки радио, или звуки доносятся из холодильника? Он быстро закрыл дверцу и замер, прислушиваясь. Неровные ряды магнитиков, из которых складывалось стихотворение отца, были все так же прилеплены к холодильнику, но первые две строки отползли в сторонку. Бенни ошеломленно уставился на оставшуюся строчку:

я без ума от тебя

– Бенни? – крикнула Аннабель из гостиной. – Это ты?

Он не ответил. Он ещё раз приоткрыл дверцу холодильника, совсем чуть-чуть, но так, чтобы включился внутренний свет. Холодильник дохнул ему в лицо стылой кислой вонью, а потом Бенни вновь услышал звуки. Звуки были слабыми, но он уже мог различать их: стоны заплесневелого сыра, вздохи старого салата, хныканье недоеденных йогуртов с дальней полки, куда их засунули и забыли.

– Перестаньте, – прошептал Бенни.

– Бенни? Это ты? Ты нашел все, что нужно?

Бенни еще немного приоткрыл дверцу и сунул руку внутрь. В поисках молока он осторожно переставил большую бутылку диетического рутбира^[14], упаковку апельсинового сока, банку маринованных огурчиков…

– Заткнитесь же!

– Что ты говоришь, милый? Я не слышу!

– У нас молока нет! – закричал Бенни, оцепенело глядя на огурцы. – Опять!

Радио в гостиной замолчало. Голоса из холодильника, словно почувствовав, что он сердится, тоже затихли, ожидая, что будет дальше.

– Прости, родной, – произнесла Аннабель, помолчав. – Я куплю после работы.

Бенни нашел свою личную ложку и стал есть рисовые хлопья сухими.

Когда отец был жив, в доме всегда было молоко, а кухонный стол прибран, и они с отцом каждое утро сидели и вместе завтракали. Теперь кухонный стол был завален всякой дрянью, и Бенни ел в одиночестве, стоя у раковины.

Он доел хлопья и положил свою миску в стопку грязной посуды. Там по краю формы для запекания ползла вверх вереница муравьев. Бенни открыл кран, чтобы смыть их в канализацию. Но вода их не остановила, муравьи оказались неплохими пловцами. Он сполоснул и вытер ложку, сунул ее в боковой карман своего рюкзачка и спустился в гостиную, чтобы попрощаться с матерью.

Аннабель сидела за своим рабочим столом перед стопками газет с ножницами в руке. Возле нее весело жужжал сканер. По радио ведущий рассказывал о том, что самодельные взрывные устройства в Ираке и Афганистане вызвали огромный спрос на протезы ног. Частные медицинские фирмы стараются удовлетворить этот спрос. Аннабель потянулась обнять его, и Бенни наклонился, прикоснувшись губами к ее теплой сухой щеке, а ее тяжелые руки обхватили его голову. Он терпеливо постоял так, читая заголовки через ее плечо. Стрельба в Городе – Опасны Люди или Оружие? Шоколад Станет Роскошью из-за Потепления. Смертельный Африканский Вирус Поражает Беременных Женщин. Смерть в Полицейском Участке Спровоцировала Беспорядки в Балтиморе. Предотвратить Лесные Пожары в Калифорнии Могут Козы – Они Уничтожают Заросли. Бенни не любил эти длительные объятия и, чтобы не вырываться из них, развлекал себя чтением. И слушал радио. «Стремительный прогресс в протезировании вселил надежду в ветеранов войны, которые теперь могут рассчитывать на полноценную и активную жизнь». Бодрый голос ведущего тоже вселял надежду, и на краткий миг мягкость материнской щеки показалась Бенни почти приятной.

– Сегодня вторник, – сказал он, высвобождаясь. – Я могу забрать что-нибудь прямо сейчас, если хочешь.

По вторникам нужно было выносить перерабатываемый мусор, и в обязанности Бенни входило напоминать об этом матери.

– Спасибо, мой сладкий, – сказала она. – Пока не нужно. Сначала я должна разобрать архивы.

Она неопределенно махнула рукой в сторону сваленных у стен мусорных мешков с газетами.

Бенни повернулся к двери.

– Ничего не забыл? – крикнула мать ему вслед. – Деньги на обед? Ингалятор?

Он вышел из дома и запер за собой дверь. Когда он шагнул за порог, голоса, казалось, затихли. Вороны на крыше наблюдали за ним и отпускали комментарии, но они постоянно болтали, так что в этом ничего необычного не было. Бенни уже начал успокаиваться, но когда он вышел на улицу, шины проезжавшего мимо автомобиля вдруг взвизгнули так, словно хотели что-то сказать, да и трещины на тротуаре, казалось, пытались привлечь к себе его внимание. К тому времени, как он забрался в автобус, вокруг него гомонил уже целый рой голосов, глухо, но непрерывно, как зрители перед началом концерта.

Когда Бенни был еще маленьким, в школу его обычно провожал отец, но теперь он был уже в восьмом классе, и Аннабель разрешила ему ездить на автобусе одному. У него был свой проездной, и Бенни чувствовал себя взрослым, показывая его водителю, но в автобусе часто оказывались психи и бродяги, они пахли, что-то бессвязно бормотали, и это действовало на нервы. Аннабель велела ему не садиться рядом с такими типами, но иногда в автобусе других свободных мест не было, и Бенни все же оказывался рядом с одним из них и вынужден был слушать какой-то безумный разговор, который они вели с воздухом. Это было жутко и странно. Большинство из них были уже старые, ветераны войн. Бенни еще не приходилось встречать молодого психа, но тем не менее. Старые психи ведь тоже когда-то были молодыми. Может быть, он превращается в одного из них?

«Пожалуйста, – произнес он тихонько. – Ну, пожалуйста… Замолчите!»

Но голоса не обращали на него внимания. Всю дорогу до школы, а затем и во время уроков они продолжали бормотать и отвлекали его от учебы. Иногда они затихали, превращаясь в такое тихое шуршание, что Бенни почти забывал о них, как забываешь о холодильнике, хотя он продолжает жужжать где-то в сторонке. Но временами тишину разрывал одинокий вскрик, такой резкий, что Бенни застывал на месте, где бы он в этот момент ни находился: в коридоре, в классе, в спортзале. Тогда он осторожно оглядывался по сторонам. Казалось, крик донесся откуда-то сбоку, прямо из-за правого плеча, но кроме Бенни его, похоже, никто не слышал. Может, они только делают вид, что не слышат? Или этот звук раздался у него в голове?

Внутри… Снаружи… В чем разница и как это определить? Когда звук проникает через уши к вам в тело и вливается в сознание, что с ним происходит? Он при этом остается звуком или становится чем-то другим? Когда вы что-нибудь едите, например, куриное крылышко или голень, в какой момент это перестает быть курятиной? Когда вы читаете эти слова на странице, что с ними происходит, когда они становятся вами?

5

Сколько времени прошло, прежде чем Аннабель заметила странное поведение Бенни? А когда заметила, сколько ей потребовалось времени, чтобы признаться в этом себе самой? Но сын ее был подростком, а сыновья-подростки ведут себя странно – по крайней мере, так пишут в книгах; а кроме того, на нее в это время навалилось множество забот. В то самое утро, после того, как Бенни ушел в школу, ей позвонил начальник и сказал, что в агентстве проходит еще одна реорганизация, и ее ставка, как сообщил ему надежный источник в корпорации, будет урезана.

– Серьезно, Чарли? – спросила она. – На сколько хотят сократить?

– Ну, я, конечно, попрошу их оставить хотя бы три четверти, но в конечном итоге, скорее всего, оставят половину.

– С какого числа?

– Как мне сказали, наверное, с нового года. Так что не раньше, чем через пару месяцев. – Он еще что-то говорил о новых достижениях в алгоритмах поиска и технологии ключевых слов и о снижении тиража печатных изданий. Отрасль меняется, сказал он, и он просто хотел предупредить ее. Очень мило с его стороны. Но тем не менее. А потом, не успела она прийти в себя от этой новости, он предложил ей вместо этого уволиться самой.

– Но я же работала без нареканий!

– Конечно, конечно, дело не в этом. Просто вот так оно работает.

– Что?

– Ну, система. – Чарли, смутившись, помолчал и после паузы продолжил: – Аннабель, я знаю, ты пережила тяжелую утрату, тебе нужно содержать ребенка, но ты сама должна понимать, что окончательная ликвидация твоей должности – это просто вопрос времени. Я не хотел писать это по электронной почте, но ты больше выиграешь, если тебя уволят с полной ставки. Так что на твоем месте я бы сейчас сократил расходы, оформил пособие по безработице и таким образом обеспечил себе немного времени, чтобы подыскать что-нибудь новое. Но это просто мое мнение. Мое дело – предупредить, а решение за тобой. Подумай.

Только после окончания разговора Аннабель поняла, что забыла спросить у Чарли о социальных льготах. Он ничего об этом не сказал. Потеряет ли она медицинскую страховку? Больше ли придется расходовать на лечение и лекарства? Что делать, если с ней или, не приведи господи, с Бенни что-нибудь случится?

Закончив утреннюю часть работы, она посмотрела на часы. Перерабатываемый мусор обычно забирали около часа дня, и если избавиться от нескольких мешков, Бенни будет знать, что не зря напоминал ей об этом. Перерабатываемые отходы были настоящей напастью. Начальство требовало хранить ежедневные газеты в течение целого месяца, прочие периодические издания – в течение двух месяцев, при том, что все материалы сканировались и копии хранились в электронном виде. Эти архивы были своего рода подстраховкой на случай, если что-то ускользнет от острых глаз и быстрых лезвий «леди-ножниц» – хотя таких случаев не было замечено. В прежние времена, когда они работали в офисе, у них был целый склад для хранения всей той печатной продукции, которую теперь каждое утро привозили к порогу Аннабель, и был специальный работник, в обязанности которого входило сдавать «старые новости» в макулатуру.