Роман Воронов
«Ненужный» Храм
Забавы святых
Ни ночи плен, что гложет разум
Воспоминаниями о женской наготе,
Ни буйство пира, где мешают разом
Хлеб и вино в чревоугодной суете,
Ни власти жезл, когда руки движенье
На смертный одр отправляет не боясь,
Но только Истина – твое смятенье,
Твой искус и единственная связь.
Распятый на кованом кресте Иисус, венчавший собой шпиль главного городского храма, вынужденный нести на своих плечах не только все человеческие грехи, но и полтора десятка суетливых ворон, облюбовавших перекладину для вечных посиделок, а терновый венец самым бесстыдным образом превративших в гнездо под выведение такого же крикливого потомства, с любовью (а как же иначе) взирал на соборную площадь, шумную сегодня, в ярмарочный день, как никогда. Простой люд с раннего утра заполнил все мощеное пространство, выдавив солдатским юмором, ремесленным говором и оборванными, вопящими, словно их режут, но абсолютно счастливыми в своей непосредственности детишками напыщенных дам и чопорных господ высших сословий в дорогие заведения и более спокойные места для променада.
Центром этого красочного, гудящего и толкающегося водоворота служил кукольный театр, разместившийся в небольшой двухколесной повозке и едва различимый с высоты застывшего вознесения для Христа. Потоки людского моря, закручиваясь вдоль торговых рядов, раскиданных по краям площади, рано или поздно покидали, подобно отхлынувшей от берега волне, пахнущие сладостями и пряностями, шелестящие шелками и мехами, устланные коврами и свежей зеленью прилавки, притягиваясь к черной кибитке, размалеванной гипертрофированными красными цветами и витиеватыми белыми надписями.
Начиналось представление. Резные деревянные ставни, служившие театру занавесом, на которых неверной рукой была начертана «пляшущая» фраза: «Мы видим мир, а вы – иллюзию», – неожиданно распахнулись, и гудевшая доселе, как пчелиный рой, оставшийся без матки, площадь притихла.
Низкий, утробный голос, изображавший, по всей видимости, одновременно и преисподнюю, и ее Хозяина (его обладатель располагался внизу, за шторкой, между колес повозки), заунывно, но властно прорычал: – Приди ко мне, слуга мой верный.
Из-под потолка сцены вывалился, как подбитый паук, и затрепыхался на невидимых нитях чертенок – при рожках, с кривыми когтистыми лапами из папье-маше и настоящим крысиным хвостом.
– Я здесь, Хозяин, – сообщил он писклявым женским голосом и публике, и тому, кто прятался за колесами, о своем прибытии.
– Сослужишь службу мне, – проревел Хозяин, – и награжу тебя копытами.
– Козлиными? – поинтересовался хитрый бесенок.
– А то какими же, – возмутился голос из «подвала» театра, – для бычьих недостаточно ты зол.
– Вот черт, – всплеснул руками маленький служка.
– Здесь не кабак, веди себя прилично, – поставил его на место Хозяин.
– Простите, Ваше Злодейство, каков приказ? – кукловод выставил бесенка во фрунт.
– Пойдешь к Отшельнику, узнаешь все про святость, – загробный голос закашлялся.
– Зачем тебе? – весело выкрикнули из толпы.
Бесенок гневно обернулся на крик и топнул пока еще голой стопой: – Это моя реплика!
– Заткнись, смертный, – ответили из-за колеса, – и ты тоже.
В толпе зашипели на разговорчивого зрителя, и тот, промычав что-то типа: – А я что, да пошел ты и сама такая, – погрузился во всеобщее состояние внимания и тишины.
За колесом хмыкнули, и застывший черт, неловко всплеснув руками, пропищал: – Зачем тебе?
– Врага надобно знать в лицо, святость есть главный порок для моих будущих подданных, стану понимать, как искоренять его, – низкий голос прокашлялся снова (видимо, вчерашние возлияния не прошли даром): – В недобрый путь.
Створки, обещавшие кому-то видение мира, а кому-то иллюзии, с треском захлопнулись, согнав с крыши театра задремавшего воробья, и площадь выдохнула разочарованием и редкими хлопками. Задние ряды дрогнули под напором очнувшихся торгашей, тут же завопивших: – Соленья, варенья, золото, бриллианты…
Но занавес поднялся (точнее, распахнулся), и восторженным зрителям предстала новая мизансцена. Пещера из клочков бумаги и картона, Отшельник, старец с землистого цвета лицом и синими пуговицами вместо глаз, сидящий неподвижно в углу, и трепыхающийся перед его носом на своих животворящих нитках бесенок.
– Отшельник, я к тебе с вопросом, – с нескрываемыми женскими нотками в голосе сообщил трясущийся перед святым посланец ада.
Полностью обездвиженный старец задвигал нижней челюстью, толкаемой снизу тонким стержнем: – Что волнует Хозяина твоего, коли заставил идти слугу тьмы на верный свет?
– Как догадался, что не сам я? – спросил бесенок, изображая крайнее удивление, схватившись ватными ручонками за приклеенные рога.
– Пещера инока не декольте толстухи
И не карман ростовщика,
Полакомиться нечем, кроме оплеухи,
– раздался голос из толпы, и послышались одобрительные смешки, а ободренный стихоплет закончил:
– И по лбу звонкого щелчка.
– Вот и ответ, – задергал челюстью Отшельник.
Бесенок повернулся к публике задом, согнулся и постучал мышиным хвостом по ягодицам, издав при этом характерный звук. «Зал» взорвался аплодисментами.
– Хозяин спрашивал про святость, – обратился бесенок к Отшельнику, когда народ успокоился, – расскажешь – и я получу копыта, а то уж больно неудобно ходить по земле.
– Пути земные непростые, – согласился Отшельник, похлопав нижней челюстью по верхней. – Что ж, попробую справить тебе обувку, во имя Отца, Сына и Духа Святого.
Нити, ведущие к рукам Отшельника, ловко изобразили накладывание креста, при этом бесенок отскочил в другой угол, как от ладана.
– Ты больше так не делай, у меня слабая нервная система, – взмолился он, – а пятки жжет слово твое, как на сковородке.
– Я начал говорить, – произнес спокойно Отшельник, – хочешь копыта – терпи. К святости можно прийти тремя Путями: через Отца, Сына и Святого Духа.
Он перекрестился опять, а едва оправившийся бес полетел в угол заново.
– Под сенью Отца, – продолжил Отшельник, – святость достигается Верой, под сенью Сына – Жертвой, а Дух Святой проведет через Осознание. Понятно ли тебе, балбес?
– Он не балбес, а просто бес, – закричали из «зала», и публика разразилась хохотом.
– Истину глаголишь, раб Божий, – прохрипел, сдерживая смех, Отшельник. – Так понятно ли тебе, бес?
– Откуда ж понять, у нас все по-другому, – обиделся вертлявый гость из преисподней, отряхивая непослушными руками свою черную шкурку. Отшельник вытаращил синие пуговицы на бесенка и спросил: – Что делаешь в чертогах Хозяина с душегубом?
– Сразу на сковородку, и масла побольше, – воспрянул духом чертенок.
– А с полюбовником?
– Сперва любодей извинится перед всеми, как, говорить не стану, а уж потом на сковородку, – рогатое, но пока еще не окопыченное существо потерло руки.
Отшельник довольно закивал фарфоровой башкой: – А воришка?
– Зависит от того, скольких и на сколько надул. Вообще, в рудники к Хозяину, пока не сработает «эквивалент умыкнутого», а потом на сковородку, – бесенок мечтательно задрал черные глазенки вверх. – С маслицем.
Отшельник развел в стороны деревянные ладони: – Значит, каждый окажется на сковородке рано или поздно.
– Ага, – согласился улыбающийся бес, – кара неизбежна.
– Так и здесь, – заключил Отшельник, – Жертва – самый быстрый путь к святости, Вера – срединный, а Осознание – долгий, очень долгий.
– С адом понятно, а вот с раем – не очень, – вылетела из притихшего «океана» реплика.
– И чего это тебе с адом понятно? – огрызнулся бесенок: – Попадись ты мне, – и он погрозил крикнувшему кулаком.
– Между жертвой Христа и его вознесением три дня, – успокаивающим тоном произнес Отшельник. – Конечно, это метафора, но многие верующие истинно в одно мгновение, не предав, не отступив, возложив на жертвенник самих себя, обретали святость. Посему этот Путь самый короткий, но и самый трудный.
– Где уж многие? – съязвил бесенок. – Вон он, в одиночестве, – и указал пальцем на шпиль собора.
Тут же прямо в рогатую физиономию ударил огрызок от яблока, пущенный из зала чьей-то верной рукой.
– Следи за словами, – хохотнул Отшельник, дернув челюстью.
– Путь Веры – это средняя дистанция. Уверовав, человек не обращает внимания на искусы твоего Хозяина, спотыкаясь и попадая лишь в самые изощренные силки. Вера затрагивает сердце, но не удовлетворяет разум, и поэтому требуется время, несколько жизней, для достижения святости.
– Вера камень точит, – заметили из толпы.
– Я тебя запомнил, – ухмыльнулся бесенок, – предстанешь предо мной, и вода, капля за каплей, будет точить твой лоб.
Сказав это, представитель преисподней на всякий случай пригнулся, справедливо опасаясь в свой адрес яблока, камня или еще какого-нибудь снаряда.
Отшельник покачал головой: – Ты неисправим, но продолжим. Самая долгая дорога – это Путь Осознания, анализ собственного опыта, попытка головой понять то, что познается сердцем. Мучительные ночи, слова разочарования, бытие, подтверждающее обратное, – вот что ждет идущего по этой стезе.
– А если покороче? – последовал выкрик из палатки, увешанной шкурами лисиц, соболей и кроликов.
– Да, народу не понятно, – поддакнул бесенок, уткнув руки в бока и высоко задрав хвост.
– Можно совсем коротко, – спокойно сказал Отшельник. – Тот, кто идет к святости Верой, несет крест Отца. Его жизнь – разговор с Лукавым, ибо Хозяин есть антипод Творца и по силам только Ему.
Идущий путем Жертвы, несет крест Сына и разговаривает с Богом, что и понятно. Тот же, кто выбрал Осознание, водрузил на спину крест Духа Святого и разговаривает с собой, ибо беседа с собой через Дух есть общение с Создателем, частию которого ты являешься.
– Браво! – завопил бесенок, выделывая причудливые па и руками, и ногами, а практически неподвижный доселе Отшельник поднялся в своем углу и низко поклонился публике.
Створки «занавеса» едва успели закрыться, как в них полетели и яблоки, и камни, и черт знает что еще – все, что было в карманах разнуздавшейся толпы.
– Антракт, – загробным голосом возвестили из-за колес повозки, и хохочущий народ потянулся к торговым рядам, в основном тем, что предлагали съестное и напитки.
Возникшее оживление на площади спугнуло ворон, изрядно загадивших перекладину креста, и, пока они делали большой круг над городом, Иисус, облегченно вздохнув, задумался об увиденном спектакле, решая, чем же он закончится.
Не успела уважаемая публика, опустошив карманы, взамен набить желудки жареным, печеным, сваренным в чанах, нарубленным мелкими кусочками, очищенным от шкурок и кожуры, посахаренным, сдобренным, заправленным орешками и изюмом, как занавес кукольного театра с грохотом распахнулся, и уже знакомый инфернальный голос из-под повозки прорычал: – Где ты, слуга мой, предстань сию минуту пред очи красные мои.
Толпа, запихивая на ходу во рты все, что было в руках, ринулась обратно, к центру площади, а бесенок, дождавшись прихода этой «волны», выскочил на сцену и благоговейно склонил голову перед невидимым Хозяином.
– Узнал ли ты о святости? – загудело снизу.
– Узнал, Ваше Злодейшество, все узнал и с вожделением жду встречи с новыми копытами, – подобострастно прошептал бесенок.
– Дерзить не перестанешь если, ждет гнев тебя тогда мой, а не копыта, – прогремел Хозяин. – Докладывай, да поточнее.
Бесенок, подскочив на месте, то ли от нетерпения, то ли рука кукловода дернулась невзначай, скривившись, начал: – Святость, – он трижды плюнул себе под ноги, – достигается постоянной болтовней.
– Что ты несешь? – рявкнули из-за колес. В «зрительном зале» послышались смешки.
– Простите, Хозяин, – опомнился бесенок, – я хотел сказать, диалогом. Тот, кто торопится, – и рогатый докладчик собрался снова трижды отплеваться, но сидящий внизу заорал: – Хватит, все твои слюни у меня на макушке, продолжай без политеса.
Бесенок понимающе кивнул рогатой башкой: – Торопыжки разговаривают с Богом, – чертенок сделал вид, что набрал в рот слюны, но снизу предостерегающе крякнули: – Хм, тут мне не вмешаться. Дальше.
– Кому охота стесать ноги по колени, не торопясь беседует сам с собой, – бесенок с ухмылкой покрутил пальцем у виска.
В толпе раздался голос: – Друзья, ни у кого не осталось яблока или помидора?
– Вам для себя? – откликнулся кто-то.
– Нет, – последовал ответ, – для черта, оскорбляет, подлец, весь род людской.
– Тогда держите, у меня яйцо.
– Прекратите гадить на сцену, – прорычал загробный голос, но яйцо, описав правильную параболу, с треском врезалось в верхнюю часть повозки и некрасивым сталактитом «украсило» сцену.
– Промазал, – выдохнула толпа.
– Говоришь, сам с собой? – продолжили спектакль из-под повозки. – Вот тут можно поработать, мозг – это наше поле. Подправить интонацию, да поменять слова местами во внутреннем диалоге – глядишь, и свернул с дороги путешествующий. Еще что есть?
Бесенок замялся: – Есть средний путь.
– Ну, – раздраженно ухнул Хозяин. – С кем еще беседует страждущий нимба над головой?
– С вами, Ваше Злодейшество, – выпалил рогатый служка.
– Да знаешь ли ты, сколькие со мной говорят?! – повысил голос Хозяин. – Смотри в зал, – при этих словах бесенок развернул физиономию к площади. – Все они, до единого! Но нет меж них желающего, хотя бы одного, идти ко святости.
Толпа взорвалась, в повозку полетели уже не продукты, а булыжник, вперемешку с проклятиями и возгласами возмущения.
Хозяин театра, он же исполнитель роли хозяина преисподней, несмотря на габариты и одышку, довольно ловко выскочил из-под колеса, запрыгнул на облучок и, заорав так, что задрожали стекла в домах: – Истинно все мои будете, – огрел хлыстом худющую кобылу, отчего та, встав, как в молодости, на дыбы, рванулась прочь через озверевшую толпу. Хлопанье створок, из которых был «виден мир», стало настоящей овацией, завершившей спектакль.
Иисус, наблюдавший финал со своего «балкона», вспомнив собственные гонения всякий раз, когда говорил людям правду, вынужден был согласиться с неизвестным постановщиком пьесы: для Святого разговор с Богом – краткое и нежное объятие, с самим собой – вечный, не утихающий спор, а с лукавым – древняя забава, бой мешками – кто кого.
Небеса Не обетованные
Отвернувшись – опустошаешь, отвергнув – убиваешь.
Если вы когда-нибудь, устав от бессмысленных деяний и бесплодных мыслей, приводящих в один и тот же темный, загаженный нечистотами пороков, смердящий миазмами лжи и кишащий червями самости жизненный тупик, наберетесь смелости, быть может, таковая еще осталась после долгих метаний по лабиринтам собственных поисков истины, обратиться к Пустоте, вас ждет (приблизительно, конечно) следующий диалог.
Вы, успокоив внутреннюю болтовню и уткнувшись в стену вышеописанного тупика: – Господи, больше нет сил.
Пустота ответит тишиной, и в ее беззвучии вы ясно различите, нет, не голос, но мысль: «Наконец-то».
Иной раз ядро, кипящее внутренней злобой и черным замыслом выстрелившего им, молча плюхается в размокшую землю всего в двух шагах и замирает там блестящим чугунным яйцом, а случается, обескровленный лист клена, отломившись от материнской ветки и спустившись к озеру, взрывает уже приготовившуюся остекленеть гладь, пустив звонкие круги по воде, эхо от которых еще долго мечется в горных кряжах, не находя выхода и покоя. «Наконец-то» от Пустоты и походит более всего на это пляшущее внутри эхо.
Вы: – Что «наконец-то»?
Пустота: – Наконец-то появится Бог.
Вы: – Где?
Пустота: – В твоем мире.
Может показаться, что вы разговариваете сами с собой. Например, как бормочущий что-то под нос ремесленник за работой, или шевелящий губами над задачей ученик, или зубрящий роль перед выходом на сцену актер, или мешающий соседям по палате пациент психиатрической больницы. Но с Тишиной все иначе – говорит она, вы слушаете.
Вы: – А разве Его нет?
Пустота: – Без тебя – нет.
Вы: – Как это?
Пустота: – Бог – творец, но Его творчество есть Пустота (честь имею представиться) без обратной связи.
Вы: – Не понимаю.
Пустота: – Творчество – обоюдный процесс, энергетическое коромысло, по сути. Только начав быть со-творцом, человек проявляет для себя Бога.
Вы: – Снова не понимаю.
Пустота: – Со-творчество – это понятийное воссоздание образа Бога, эмоциональное озвучивание Имени Его, оформление сознанием своего Бога, обогащающее или обедняющее Его Суть.
Когда вполне серьезно заявляют, что без вашей персоны нет Создателя, можно сойти с ума, невероятно возгордиться или просто не поверить этим бредням.
Вы: – Не верю, чушь.
Пустота: – Вера есть материал скульптора, ткань портного, краски художника. Бог (для нас) становится таким, каким мы захотим увидеть Его, пошить, изваять, написать. Нет Веры – нет Бога, нет ничего.
Вы: – Знаешь, здорово смахивает на лозунги, красиво намалеванные и высоко повешенные, но пустые и раздражающие.
Пустота: – Тогда еще один, выше всех остальных. Фразу «Человек – творец своего счастья» обернем как «Человек – творец своего Бога».
Красиво? Ведь Бог и счастье становятся синонимами.
Вы: – Может, тогда подскажешь, как пользоваться этим счастьем?
Пустота: – Наконец-то (вот опять) спросил о деле. Прежде всего – молитва. Обращение в молитве к Всевышнему уже создает Его существование, а значит, и признание.
Вы: – Я столько раз молился, значит, мой Бог уже сотворен?
Пустота: – Да, но Он слаб и хил, ведь ты сетуешь на то, что не слышит тебя и не ниспосылает на голову твою вселенские блага.
Вы: – Что правда, то правда. Почему же не могу представить Его, как нужно мне?
Пустота: – Сейчас объясню. Ребенок рисует родителя, которого никогда не видел (в силу самых разных причин), исходя из своего понимания и рассказов других, так же и человек представляет себе Бога особым (личным) образом и изображает Его на бумаге своего сознания, частенько вымокшей и сильно помятой.
В этот момент Пустота наполнена тишиной, в которой и Будда, мастер медитации, не вытерпел бы ни секунды. Она сама (Пустота) не выдерживает внутреннего напряжения и прерывает молчание: – Да, и еще: Абсолют един, но у каждого Он свой, и симметрично, каждый абсолютен для Бога, в этом суть Его Всепоглощающей Любви.
Теперь вы до «краев» наполнены смыслами, они неподвижными «дождевыми» каплями замерли вокруг в ожидании открытия врат вашего сознания.
– Не распахивай настежь, – шепчет Пустота, – они войдут разом и разорвут изнутри.
Вы лихорадочно ищете выход, хватаетесь руками за голову и, в который раз, трусливо кричите: – Не верю.
Пустота: – Не верите ни в рай, ни в ад – не получите ни того, ни другого. То, что существует вне зависимости от вашего сознания, трансформируется под его потенциал, «уляжется» в понятийные ячейки – так происходит генерация иллюзий матричного типа (четкая направленность жизненных путей). Комплекс ваших желаний, не обоснованных духовной действительностью, но являющихся всплеском эгоцентричных эмоций, сооружает иллюзии облачного типа (недостижимость, частое изменение форм, вплоть до полного рассеивания).
Вы: – Хочешь сказать, я витаю в облаках и хожу по кругу?
Пустота: – Скорее, мечтаешь оседлать облако, а ходишь по болоту, перепрыгивая с кочки на кочку.
Вы: – И это из-за неверия?
Пустота: – Все уже сказано, а ты, по привычке, начинаешь новый круг.
Вы: – Неужели вокруг нет ничего реалистичного?
Пустота: – Без Бога – нет.
Вы: – Ты сказал (или сказала), что без меня нет Бога.
Пустота: – Именно.
Вы: – Тогда ни черта не понимаю, ты запутала меня. Без Бога нет реальности, но я-то есть, значит, есть и Бог, и реальность. Абракадабра, не иначе.
Пустота: – Воистину, ты – дурак. Твое существование не является причиной наличия Бога, только твое представление о Нем, Вера в Его присутствие. Атеист, полагающий себя, в отличие от других, трезвым оценщиком бытия и законов мироздания, венчает собой пирамиду Иллюзий. Он есть песчинка, мнящая себя горой, созданной случайным стечением, заметьте, не законов, но обстоятельств, не волей Высшего, а хаотичным слиянием молекул.
Вы: – Так кто же истинный творец, я или Бог?
Пустота: – А вот это уже вопрос вопросов, ярлык глупца торжественно снимается с твоей вспотевшей шеи. Если отвечать коротко, то Абсолют – творец всего, а ты – творец себя. Когда птенец, плоть от плоти его родителя, готов к первому полету, взрослая птица без раздумий выпихивает подлетыша из гнезда, и дальше он «делает» себя сам.
Вы: – Начиная со-творять Бога, со-творяешь себя? Учишься летать?
Пустота: – Летишь.
Возможно, вы все поняли и нет нужды оставаться в смердящем тупике, но ощущение недосказанности, недозаполненности не покидает вас. Чаша еще может вместить несколько капель, а предложение – три-четыре слова после запятой, и тогда Пустота уйдет. Стены тупика давят на вас уже не столь сильно, а висящие над головой серые, распухшие от влаги тучи пропускают, пусть и нехотя, робкие солнечные лучи, и вы спрашиваете: – Как сотворить Бога?
Пустота: – Какого?
Оказывается, и у Пустоты есть чувство юмора.
Вы: – А Он не один?
Пустота: – Он Един, но многолик.
Вы: – И сколько Ликов Его могу сотворить я?
Пустота: – Четыре. Физический Бог, Ментальный, Астральный и Духовный. Ты касаешься каждого из них, накладывая на себя крест, конечно, если не стесняешься делать это. Начинаешь с Духовного Бога – от чела своего, спускаешься к Физическому – что есть живот твой, затем на правое плечо – к Ментальному, и влево – там ждет Астральный. Уразумел?
Скучно слушать нравоучения, не подтвержденные соответствующей ученой степенью или авторскими работами в данной области, но Пустота – хозяйка тупика, и вырваться из ее невидимых, но подозрительно цепких объятий не выходит.
Вы: – С понятиями ясно, а вот со смыслами…
Пустота: – Не отчаивайся, ибо отчаяние топит Бога, пытающегося вытащить из пучин безверия тебя самого. Акт сотворения Физического Бога заключается в изменении вашего представления о том, как Он должен выглядеть, будь среди вас, ему подобных. Человеку невообразимо сложно осознать, что все проявленное, весь осязаемый Мир, Вселенная, и есть физическое тело Бога. «Обездвиженному» мозгу проще явить картину пребывания Бога в человеческой «шкуре». Укажи любой на изображение Иисуса и спроси тебя, не Бог ли это, что ответишь?
Вы, согласно кивая: – Бог.
Действительно, человек в молитве не обращается к животному, цветку или камню, и даже задирая при этом очи к небесам, пытается узреть за облаками нечто, подобное себе, иначе призыв не будет услышан.
Пустота, «подслушав» ваши мысли: – Небеса обетованные.
Вы: – Или не обетованные.
Пустота: – Все зависит от вас, но перейдем к Богу Ментальному. Он есть ваше представление, как мыслит высшее существо и что оно может ответить на молитвы. Здесь «краски» на холст накладывает профессия, ученость, статус и прочая поведенческая и социальная шелуха. У крестьянина – Бог-крестьянин, знающий землю, причуды погоды и точное время сева, но Его точно не может быть у Властителя дум или чисел. Бог солдата не будет мяться в своих решениях на выслушанную молитву вояки, как это сделает слабое, изнеженное божество юной, благородной девицы, трепетно держащей в нервных объятиях томик поэзии вместо Библии или, на худой конец, устава.
Вы: – А Астральный Бог, какой Он?
Пустота: – А Он будет весел и полон жизни, коли радостны вы, сотворивший Его, или хмур и карающ, когда недобро смотрите на мир сами. Молитва Астральному Богу всегда эмоциональна, не так, как рассудительные запросы в ментал. Обращающийся будет в слезах либо умиления, либо уничижения, со взмокшей спиной и разбитым лбом.
Знаете, частенько каменные стены тупика безысходности, обильно смоченные ливнями ваших слез, изгибаются самым поразительным образом, и вы, в их «блестящем» зеркале увидев свое искривленное отражение, вдруг начинаете улыбаться. Астральный Бог умеет легко перескакивать между горем и радостью, не беспокоясь о последствиях, ведь и то, и другое – иллюзии.
Вы, поглаживая матовые камни своего тупика, щербатые и ничего не отражающие: – Остался последний, Духовный Бог.
– Последний в нашем списке, – уточняет Пустота. – Любой Бог бесконечен. Что же такое Духовный Бог человека? Это степень вашего приближения к истине, насколько широко открыты ваши глаза и уши (в духе, естественно). Духовный Бог всегда правильный, но неполный, в смысле истинности и объемности. Ваше несовершенство есть вуаль на Его Лике. По мере прочтения открывается замысел книги, по мере прохождения становится различима конечная цель пути – Дом.
После сказанного Пустотой тупик разваливается, камни, образовывающие стены, разжимают свои рукопожатия и нехотя падают к вашим ногам бесформенным и уже бесполезным нагромождением изжитых страхов. Чистое поле открывается взору. Снова начнете строить лабиринты или… обратитесь к Пустоте?
– Да я только что разговаривал с ней! – возмутитесь вы.
Тогда, может, обратитесь к Небесам, пока еще не обетованным?
