Резеда Летфулловна Кафидова
Коробка с маленькими сокровищами
Темпераментом ты обладал ураганным видимо. Я это от тебя унаследовала. А ещё склонность к суициду. Попыток повеситься у меня не было. Но думаю об этом регулярно. В здравом уме это сделать нереально. Вот и ты свёл счёты с жизнью, наверное, в приступе белой горячки. Думаю,что пил ты по-чёрному. Мать говорила, что плохо и страшно живёшь. Ох, папа!Не поспособствовала ли я этому? Вот что мучает меня! Я же обидела тебя. Ой, как сильно ранила. В самое сердце ударила.
В последний раз мы виделись с тобой в году 89-м, кажется. Мне тогда уже 14 исполнилось. Но никакой подростковый максимализм не может меня оправдать! Папа, милый, помнишь, как приехал, мы сидели с тобой на диване и ты смотрел на меня. Любовался наверное. И сказал, что я выросла и похорошела. А я в ответ зло и чётко дала отповедь. Ругала за жестокость, за предательство. Рассказы матери сделали своё дело! И что – то ещё там бормотала. И запретила тебе приезжать. Я не помню твоего лица в тот момент. Я вообще твоего лица не помню. Но почувствовала и со злорадством отметила для себя, что тебе больно. Ты больше не приезжал. А через четыре года я узнала от матери, что ты повесился.
Страшно думать о том, что мои слова убили в тебе надежду, может оборвали ту тонкую ниточку, что держала тебя на земле. Не знаю. Может быть, многолетнее пьянство сделало своё дело и душа твоя погибла и без моей помощи? Не знаю….
Пишу и плачу. Запоздалыми слезами раскаянья. Милый мой, несчастный мой папа! Прости ты меня. Отпусти этот грех тягчайший! Сокрушаюсь и бесконечно жалею о своём поступке. Но ничего сделать уже нельзя. Тебя ни спасти, ни вернуть невозможно. Если тот свет существует, если где–то во Вселенной есть такое место, где встречаются души родственников, то у меня есть крохотная надежда тебя увидеть и рассмотреть твоё лицо. Хорошо его разглядеть. И попросить прощения. Покаяться и сказать, что всю свою жизнь тебя люблю, совершенно тебя не зная. А только угадывая своим дочерним сердцем. Я встречу тебя, обниму и больше не отпущу.
03.12.16
Роман с городом
У Керри Брэдшоу был роман с городом. Она любила Нью Йорк. И он отвечал ей взаимностью. У неё не всегда ладилось с мужчинами, но с тем прекрасным, шумным и сложным городом, в котором она жила, у неё всё было хорошо. Она не боялась возвращаться поздно домой одна по пустынным и опасным улицам мегаполиса, потому что любила его и доверяла.
Всё это я могу сказать и о себе. И о городе, в котором живу. Я здесь родилась. На заводской окраине. Маленький район в несколько трёхэтажек с клубом, детсадом, школой и булочной. Небольшой мирок, в котором жили рабочие кирпичного завода. В детстве он казался мне огромным.
Но судьба распорядилась так, чтобы я надолго покинула город.
А через три десятка лет вернулась. Видит Бог, я скучала!
Тосковала по его осенним скверам, уютным улочкам, голубым елям, что в избытке растут в центре и возле административных зданий. Эти ели – наследницы советской эпохи. В них есть что – то но, в то же время, и скорбное. Особенно у тех, которые растут на Венце. Их вечный, печальный поклон. Суровые вдовы. Они склонили свои верхушки – головы над могилами давно погибших солдат.
А как уютно и прохладно под ними! В их колючих ветвях живёт шумное воробьиное братство. Огромные шишки устилают землю, по которой ходили люди, изменившие историю моей страны. А на одной такой ели, чудом сохранившейся рядом с моим домом, жила белка! Настоящая белка! Я целую зиму наблюдала за ней из окна. Может, ничего удивительного, ведь рядом лес. А ещё она могла прийти из парка Победы, где на таких же елях живут её соседки. Но меня удивляет всё в моём городе.
Удивительно например, что из грохочущего центра, переполненного людьми и машинами, можно в минуту оказаться в зарослях сирени и черёмухи. Окунуться в мир цветущих яблонь и пение соловьёв, просто спустившись в парк на набережной.
А за парком заброшенные садовые участки. Какое умиротворение дарят эти необитаемые сады! Хорошо бродить по узким тропкам между развалившимися дачными домиками, мимо одичавшей сливы, продираться сквозь стену разросшейся вишни и малины. Люди больше не хотят здесь возделывать землю. Они оставили её птицам.
Божественная разноголосица заставляет замереть и, не дыша, слушать музыку их птичьей жизни. И вся эта красота рядом.
Я часто, после работы, прихожу сюда. Сижу на лавочке, пью кофе и любуюсь Волгой. И в этом блаженстве созерцания и свободе есть заслуга моего города. Это он даёт мне всё для счастливой жизни.
Да, мой любимый, я счастлива с тобой! Ты заботливо дал мне работу и кров. Ты развлекаешь меня, когда мне грустно. Ты присылаешь ко мне друзей, когда мне одиноко. Они стучат в мою дверь, приносят дары, смех, радость, заботу и бескорыстную дружбу.
Когда-то, давно, я покинула семью и приехала к тебе, мой город. И ты принял меня. Мне было тяжело и страшно. И часто я не верила в себя. Работала, как вол,завоёвывая место под солнцем. Искала, ждала любви и сочувствия. В печали бродила по улицам и плакала от отчаянья. Но ни разу ты меня не предал. Ты жалел и утешал. Приютил и научил доверять жизни.
А какие красивые дома в моём городе! Если внимательно приглядеться, то можно увидеть прекрасную лепнину на фасаде, или изящную головку купидона прямо под крышей, или лозу, вырезанную из камня и украшающую балкон. А сколько храмов и церквей, соборов и часовен! Там неугасимой свечой горит живая вера.
Пусть посмеётся надо мной житель мегаполиса, но мне нравится, что мой город можно пройти пешком от одного конца до другого за пару часов. И я так делала не раз. Иногда, потому что не было денег на проезд, иногда просто так. Обожаю шагать по его улицам, мимоходом заглядывая в окна, заходя во дворы, рассматривая пешеходов и деревья. Иногда я выстраиваю новый маршрут и иду по нему, непременно находя что-то новое. Вот недавно открыла для себя удивительного и милого бетонного жирафа в одном из дворов. А ведь бывала там несколько раз и не замечала! А он, очевидно, стоит там с советского периода. И остался он один от бывшей детской площадки. Одинокий жираф с пятнами из глянцевой мозаики.
Город растёт и отстраивается. Но, часто, новостройки разочаровывают. Они безликие, огромные, выстроенные только для того, чтобы вместить побольше людей. Мне по душе старые дома. Те, что с историей. Те, в которых старые, скрипучие лестницы. Эти дома сделаны из красного кирпича, такого крепкого, что не берёт его ни время, ни тлен. Но такого податливого и мягкого, что строители обтёсывали его топором, придавая нужную форму. Современный красный кирпич ему и в подмётки не годится! Я однажды проковыряла обыкновенным гвоздём внушительную дыру в кирпиче, что был в кладке нового дома. Остальные просто рассыпались. А этому дому нет и пяти лет!
А ещё пленяют деревянные дома. С наличниками и ставнями. На ставнях сохранились запоры и крючки. Наверное, не страшно было за ними во время перестрелок октябрьского переворота. Каждый дом не похож на соседний. Мне нравятся ажурные мезонины купеческих домов, и изящные балконы дворянских. Есть бывшие доходные, или принадлежащие епархии. В моём городе сохранился дух 19 го века. Он живёт в брусчатке, в старинной вышке, в двухсотлетней иве, в башне с часами.
Я знаю бывший барский дом, в подвале которого пытали и расстреливали людей во времена репрессий. Он невероятно красив. Благородно серый весь в ажурных кружевах из кованного железа. А есть невзрачный двухэтажный дом, в котором жил удивительный поэт и общественный деятель Дмитрий Ознобишин.
В "Повести о жизни" Паустовский описывает случай с солдатом, который, будучи лакеем на пароходе, влюбился в барышню, проживавшую в Симбирске. Он так сильно её полюбил, что высадился вслед за ней и упоминает улицу, на которой она жила. Улица Садовая. Умирая, тот солдат вспоминал эту девушку и улицу, которую было видно с реки. Бывшая Садовая, а нынче улица Кирова.
Мой город прекрасен в любое время года. Осенью он дышит последним теплом. Деревья устилают улицы жёлтым ковром. Можно шагать, разгребать их ногами. И, кажется, что идёшь по щиколотку в шуршащем золоте. Зимой город сверкает от мороза и солнца. Под ногой хрупкий лёд трещит и прогибается. Улицы горят разноцветными огнями гирлянд и рекламы. Весной липкие, крошечные почки на ветках доверчиво греются на солнышке, первая трава пахнет новой жизнью. Каштаны пестуют свои белоснежные фонари. У каштана невероятно красивые цветы. Если приглядеться, то можно увидеть сотни крошечных орхидей.
Весной город оживает, ликует, цветёт, поёт, зеленеет и благоухает. Летом город уходит к реке и лесу, раскаляется и разоблачается. Оголяется до неприличия.
Город всегда работает. Ночью такси развозит разный люд. Рестораны шумят. Заводы не спят. Здешний народ встаёт очень рано. В четыре утра маршрутки переполнены. Повара,пекари, уборщицы, рабочие и озеленители едут на работу. Обречённо и привычно топают на свои места. Несмотря на это, я люблю раннее утро. Это Божье время! Молитва доходит сразу и прямо до Бога. Дышится легко. На всём лежит печать покоя. Машин почти нет. Солнце властно встаёт над городом. В синей дымке становятся прозрачными дома и деревья, и шоссе. Сердце каждый раз замирает и ликует. Я никак не могу привыкнуть к этой потрясающей красоте раннего утра в моём городе. Он будто умыт и готов нас всех принять в свои объятья. Он, как Бог, любит нас всех такими, какие мы есть. Любит безусловной любовью старого, мудрого города. Он принимает нас любых: убогих, злых, пьяных, матерящихся, бросающих мусор мимо урны, плюющих на тротуар, курящих и роняющих окурки, дерущихся, отчаявшихся, больных. Он смотрит нежно на нас окнами домов, стёклами витрин. Иногда он любуется нами. Когда мы влюблены и ждём своего человека, сидя на скамейке в сквере. Когда мы смеёмся или танцуем от счастья, от полноты жизни, от удачи. Когда мы горды собой или своим ребёнком. Когда мы поём о любви и печали. Когда мы живём. Мы живём в тебе, мой любимый город!
29.05.17
Читая Сэлинджера
В мой день рождения дочка озадачила :" Что подарить?" Я попросила сборник Сэлинджера "Девять рассказов". Как – то искала его повсюду, но не нашла. Дальше выслеживать (например в интернете) было лень. И очень обрадовалась, когда моя удачливая доча купила книгу в первом попавшемся книжном магазине.
И вот уже любовно глажу обложку, перелистываю, предвкушаю…
У меня с книгами всё сложно, как с мужчинами. Сначала замираю от ощущения новизны, от шанса прикоснуться к прекрасному, манящему, сулящему сотню " качественных оргазмов", как выразилась Токарева. Потом долго не решаюсь приступить.
И в какой – то момент, тихим вечерочком, ныряю в омут с головой, дабы расслабиться и получить удовольствие.
С Сэлинджером не прокатило. Читала с великим трудом. Собрав всю волю в кулак, буквально штурмовала, как гору, как ледник, как неприступную крепость.
Обычно запоем, проглатываю книгу за вечер целиком. А потом долго, "облизываюсь", смакую послевкусие, созреваю. А тут пробуксовка. Паузы, привалы и перерывы.
Прочитывала три страницы и откладывала . С досадой вскакивала, пила чай, сыпала корм попугаю, смотрела в окно, отсылала голосовые подруге.
В замешательстве раздумываю, почему не цепляет? Почему он кажется мне чужим и даже вызывает раздражение? Тот самый Сэлинджер, от рассказов которого бросало в дрожь. Где же моё юношеское, восторженное с придыханием : "Ах, Селинджер!! Ах " Над пропастью во ржи"!?
В юности он казался нам богом откровенности , гуру душевных исканий и потерь всей мировой молодёжи.
Нам было по шестнадцать лет. Мы – компания подростков из драматического кружка при Доме учителя. Сами себя считаем начитанными, интелегентными и талантливыми. За окном 93й год.
Все знают Сэлинджера. Все перечитывают Ричарда Баха. Его знаменитую "Чайку по имени Джонатан Левингстон". И Фолкнера и Хемингуэя. Мы бредим этими гениями. Взахлёб и наизусть цетируем целые абзацы. Волшебство слова, новое веяние, американская жизнь без прикрас. Мы жили, любили и страдали с героями книг. И, конечно же, обсуждали друг с другом прочитанное.
Однажды Сашка – маленький( маленьким стали звать, потому что был Сашка старше и пришедший в кружок раньше. И чтоб не путать, пришлось разделить на большого и маленького) со свойственной ему эмоциональностью восторгался рассказом " У швербота". Он задыхался от чувств и кричал: " Вот как надо воспитывать ребёнка! Ты понимаешь, какая она гениальная мать?! Крутая! С малышом говорит, как со взрослым. Уважает его мир и волю. А как она закуривает и присаживается по индейски, скрестив ноги! Умная и крутая!!! Как тонко он всё схватил. Самую суть!"
А я слушала Сашку и сердилась на себя за то, что сама не прочувствовала, не поняла, проскочила мимо. А он (Сашка) чувствует и всё – всё понимает, хотя был младше нас всех на два года. Он умный, Сашка – маленький. Это тогда он был просто моим другом и мальчишкой – хохотушкой. А сейчас актёр, режиссёр, педагог и наставник молодых актёров. Но уже тогда, в том анализе рассказа, я увидела светлый Сашкин ум и его проницательность. Уже тогда просматривалась и проступала его педагогическая будущность. Каждый провидит свою жизнь и замечает то, что пригодится в дальнейшем.
И вот я сижу и смотрю на лежащий на коленях сборник. И печально принимаю тот факт, что стала старше и на столько другой, что книги юности перестали быть гениальными. А их авторы из богов и небожителей превращаются в писателей с биографией из Википедии. И в добавок, как плевок в душу, из жизнеописания узнаёшь, что был он человечишка так себе. С тяжёлым характером, сломленный войной, мизантроп и отшельник. Доводивший жену до мыслей о суициде. Да ещё, в одном из рассказов, описавший самоубийство, но вывел героем мужчину, а женщину выставил пустой и нечуткой куклой. То есть перевернул всё с ног на голову. И, в самых лучших традициях мужской литературы, переврал свою жизнь и оболгал свою женщину.
Печально вырастать из книг, как из детских штанов. Печально осознавать, что писатели – обычные люди. Но это и есть реальность сорокалетнего человека. Тотальная потеря вчерашних иллюзий. Твёрдый и циничный взгляд в прошлое, где остался Холден Колфилд. Он так же спасает детей. Ловит их у самой пропасти во ржи, но ты ему уже не веришь.
