Питер Страуб
История с привидениями

5

В то время как Рики второпях принимал обжигающий душ, Льюис Бенедикт бежал трусцой по тропинке через лес. Каждое утро, перед тем как приготовить завтрак себе и очередной подружке, проведшей ночь в его доме, он пробегал две мили. Сегодня, как и всегда после заседания клуба (и намного чаще, чем представляли себе его друзья), никакой девушки не было, а Льюису бежалось тяжелее, чем обычно. В эту ночь ему приснился кошмар, самый страшный в его жизни; впечатления еще жили в нем, и он думал, что хорошая пробежка выветрит их: кто-то другой на его месте схватился бы за дневник, или пожаловался жене, или опрокинул стаканчик, но Льюис предпочитал тренироваться. И сейчас, в голубом спортивном костюме и кроссовках «Адидас», он пыхтел по лесной тропинке.

В собственность Льюиса входили лес и пастбище с каменной фермой, которые он приобрел сразу же, как только увидел. Ферма напоминала крепость с бойницами: громоздкое здание, построенное в начале века богатым фермером, которому нравились замки с иллюстраций к романам сэра Уолтера Скотта, любимого писателя его жены. Льюис не слыхал о Уолтере Скотте и ему было наплевать на него, но с годами, проведенными в отеле, у него возникла потребность окружить себя множеством комнат. В коттедже он бы непременно страдал от клаустрофобии. Когда Льюис все же решил продать отель гостиничной сети, предлагавшей все возрастающую сумму в течение предшествующих лет, то после уплаты налогов у него осталось достаточно денег. Отделка, пистолеты и копья не всегда приходились по душе его гостям женского пола (Стелла Готорн, которая провела три рискованных дня на ферме Льюиса сразу после его возвращения, заявила, что ей прежде не доводилось бывать в офицерской столовой). Он побыстрее продал пастбища, но оставил себе лес, потому что ему нравилось обладать им.

Во время лесных пробежек он всегда подмечал что-то новое, что обостряло его жизнь: то спрятавшиеся в низинке у ручья подснежники, в другой раз – большого, величиной с кошку, краснокрылого дрозда, черным глазом уставившегося на него с кленовой ветки. Однако сегодня он не смотрел по сторонам – просто бежал по заснеженной тропке и мечтал о том, чтобы поскорее закончилось то необъяснимое, что творилось в последние дни. Возможно, молодому Вандерлею удастся поставить все на свои места: судя по его книге, ему самому пришлось несколько раз побывать в подобных ситуациях. Возможно, Джон прав и племянник Эдварда сможет выяснить, что происходит с ними. Это не могло быть возмездием – столько лет минуло после той истории с Евой Галли, что, казалось, участниками ее были пятеро совсем других людей из совсем другой страны. Если взглянуть на землю и сравнить ее с той, что была в двадцатые годы, никогда не подумаешь, что это то же самое место – вон, даже лес подрос с тех пор.

На бегу Льюис любил поразмышлять о древних лесах, что когда-то покрывали почти всю территорию Северной Америки: необъятный пояс деревьев и растительности, девственный и тихий, в котором жили только он да индейцы. И немножко духов. Конечно, под бесконечными лесными сводами нельзя не верить в духов. Индейская мифология полна ими – они очень гармонировали с ландшафтом. Увы, мир «Бургер Кингов», супермаркетов «Пигли-Вигли» и гольф-клубов «Питч-н-Патт», должно быть, вытеснил их.

«Еще не вытеснил, Льюис. Пока еще».

Словно чужой голос заговорил в нем самом. «Черта с два не вытеснил», – возразил он самому себе.

«Не отсюда. Пока еще».

Черт. Он сам себя пугал. Он был все еще под впечатлением проклятого сна. Наверное, им пора собраться и поговорить о своих ночных кошмарах – рассказать их друг другу. Предположим, им снится один и тот же сон. О чем это говорит? Дальше этого рассуждения Льюиса не шли. Ну, что-нибудь это да значит: по крайней мере, надо все обсудить, глядишь – поможет. Он вспомнил, каким напуганным проснулся утром. Под ногой шлепнула слякоть, и перед глазами вновь возник финал сна: двое мужчин снимают капюшоны, чтобы показать безжизненные лица.

«Пока еще не вытеснил».

Черт побери. Он остановился – почти на полпути – и вытер лоб рукавом спортивной куртки. Ему очень захотелось, чтобы пробежка уже закончилась и он оказался на своей кухне, чтобы пахло свежим кофе и жареным беконом. На мгновение он облокотился на забор в конце тропинки – там, где она заворачивала обратно в чащу, – и взглянул на поле, что когда-то продал. Сейчас его бугристое пространство было слегка припорошено снегом. Все это тоже было когда-то лесом.

«В котором живут темные силы».

О, дьявол. Ну что ж, если и так, то их пока не видать. Воздух был тяжел и пуст, и долина впереди просматривалась вплоть до 17-го шоссе, по которому тяжелые грузовики шли в Бингэмптон и Эльмиру или куда-то в направлении Нейбурга или Поукипси. На какое-то мгновение ему вдруг стало не по себе – что-то было в лесу за его спиной. Он повернулся, но увидел лишь пустую тропинку, ныряющую в чащу, услышал лишь недовольное цоканье белки – она словно жаловалась на грядущую голодную зиму.

«У нас у всех голодные зимы, приятель».

Он думал о времени после смерти Линды. Ничто так не отпугивает гостей, как публичное самоубийство. А где миссис Бенедикт? Ах да, это она истекает кровью во внутреннем дворике, ах, как странно у нее вывернута шея… Они исчезли один за другим, оставив его с растущим двухмиллионным долгом и без всякого дохода. Ему пришлось распустить три четверти штата, а остальным платить из собственного кармана. Три года прошло, прежде чем дела наладились, и шесть – пока он не развязался с долгами.

Ему вдруг остро захотелось не кофе и бекона, а бутылочку пива «О’Кифи». А лучше – целый галлон. В горле пересохло, грудь болела.

«Да, приятель, у всех нас зимы голодные».

Галлон «О’Кифи»? Да он сейчас выпил бы бочку. Воспоминания о нелепой, непостижимой гибели Линды всегда вызывали у него желание напиться вусмерть.

Пора было возвращаться. Взволнованный воспоминаниями – все девять лет лицо Линды, реальное до последней черточки, вставало перед ним, словно требуя ответа, – он отвернулся от забора и глубоко вздохнул. Вылечит не галлон пива, а пробежка. Лесная тропинка длиной в полторы мили, казалось, стала уже и темнее.

«Твоя беда, Льюис, в том, что ты желтый».

Наверняка это сон окунул его в мир воспоминаний. Сирс и Джон в мрачных саванах, с такими безжизненными лицами… А как же Рики? Если двое живущих ныне членов Клуба Фантазеров были там, то почему не было Рики?

Он начал потеть еще до того, как побежал обратно.

Прежде чем повернуть прямо к дому, тропинка забирала далеко влево: раньше этот крюк был для Льюиса любимым участком утренней пробежки. Буквально через пятнадцать шагов своды леса смыкались, пряча за спиной воспоминание об открытом поле. И именно на этом участке пути лес напоминал собой тот самый – древний: огромные густые дубы и девически светлые березки боролись за корневое пространство, высокие папоротники подступали к самой тропинке. Сегодня же все это не радовало его. Все эти деревья, их обилие и густота, таили в себе неясную угрозу: чем дальше от дома, тем в меньшей безопасности он себя чувствовал. И сейчас он с трудом преодолевал последний отрезок пути сквозь снежную пыль, наполнявшую воздух.

Когда новое ощущение ударило в первый раз, Льюис проигнорировал его, поклявшись самому себе держать себя в руках: хватит на сегодня волнений. А показалось ему, что кто-то стоит за спиной, в самом начале обратной тропинки – там, где она ныряла в лес. Он знал, что никого там быть не может: никто не мог пройти незамеченным через поле. Но ощущение не отпускало, и от него никак не удавалось избавиться. Глаза наблюдателя, казалось, не отставали, проникая вместе с ним все глубже в чащу. Прямо над его головой с ветвей дуба сорвалась стая ворон. В любой другой день это позабавило бы Льюиса, но сейчас гвалт вороньей стаи так напугал его, что он подпрыгнул и едва не упал.

Затем ощущение изменилось и усилилось. Некто за спиной теперь двигался за ним, сверля взглядом огромных глаз. Презирая самого себя, Льюис в панике бросился к дому, не осмеливаясь оглянуться. Он чувствовал на себе эти глаза до самого момента, как выбежал из леса на дорожку, ведущую к саду на заднем дворе и дверям кухни.

Он пронесся по дорожке, жадно хватая воздух, дернул ручку двери и вскочил в дом. Захлопнув за собой дверь, он подбежал к окну. Тропинка была пуста – лишь отпечатки его следов. Все еще испуганный, Льюис вгляделся в опушку леса. Промелькнула предательская мыслишка: а может, продать здесь все и переехать в город? Однако чужих следов не было. Да и никого здесь быть не могло: никто не прятался под деревьями на опушке леса; и не стоило бояться выходить из дома – дома, в котором он так нуждался и который служил убежищем в его вынужденной комфортабельной изоляции от неуютного столпотворения города. И этого решения, принятого в день первого снега, он будет придерживаться.

Льюис поставил на плиту чайник, достал с полки банку кофе, наполнил кофемолку зернами «Блю Маунтин» и включил ее. «О дьявол». Он вынул из холодильника бутылку «О’Кифи» и, открыв ее, влил в себя почти все, не глотая и не ощущая вкуса. Когда пиво охладило желудок, двугранная мысль удивила его: «Как бы я хотел, чтобы Эдвард был жив: как бы я хотел, чтобы Джон тогда так упорно не настаивал на проведении проклятого званого ужина».

6

– Ну, рассказывай, – сказал Рики. – Что, опять нарушители владений? Мы ведь объясняли ему нашу позицию по этому вопросу. Он должен знать, что, даже если и выиграет тяжбу, судебные издержки не покроют его убытков.

Они подъезжали к подножьям холмов Кайуга Вэлли, и Рики вел старый «бьюик» с большой осторожностью. На дорогах было скользко, и хотя он обычно перед восьмимильной поездкой на ферму Эльмера Скейлса ставил зимнюю резину, сегодня, по милости Сирса, на это не хватило времени. Сам же Сирс, большой и неуклюжий в черной шляпе и черном зимнем пальто с меховым воротником, похоже, тоже осознавал это:

– Повнимательнее за рулем, – сказал он. – На подъездах к Дамаскасу может быть гололед.

– Мы едем не в Дамаскас, – подметил Рики.

– В любом случае.

– Почему ты не взял свою машину?

– Мне сегодня утром ставят зимнюю резину.

Рики удивленно хмыкнул. Сирс сегодня явно в непримиримом расположении духа, в котором он бывал в тех случаях, когда предстоял разговор с Эльмером Скейлсом. Это был один из самых трудных их клиентов. Впервые Эльмер пришел к ним в пятнадцать лет с длиннющим списком людей, которых намеревался засудить. Им никогда не удавалось отделаться от него, а он все так же был верен своей привычке разрешать конфликты только в судебном порядке. Тощего, всегда возбужденного, с торчащими ушами и тонким голосом Скейлса называли «наш Вергилий» за стихи, которые он регулярно отсылал в редакции католических журналов и местных газет. Рики знал, что редакции журналов так же регулярно отсылали их обратно – Эльмер однажды показал ему подшивку со штампами отказа, – однако местные газеты напечатали два-три стихотворения. Они были очень вдохновляющими, Эльмер черпал образы из сельской жизни: «Коровы мычат, овцы блеют. Поступь Божьей славы слышна в раскатах грома». Таков был Эльмер Скейлс. Отец четырех детей и обладатель неувядающей страсти к судебным процессам.

Один-два раза в год кого-нибудь из них вызывали к Скейлсу на ферму, чтобы продемонстрировать дыру в заборе в том месте, где охотник либо подросток переходили его поле: Эльмер частенько идентифицировал нарушителей с помощью бинокля и требовал возбуждения иска. Обычно удавалось отговорить его, однако он всегда имел про запас две-три тяжбы другого характера. Но на этот раз, подозревал Рики, дело было намного серьезней, чем обычно: прежде он никогда не просил – вернее, не приказывал – приехать их обоих.

– Насколько тебе известно, Сирс, – сказал Рики, – я могу вести машину и думать одновременно. И еду я очень осторожно, тридцать миль в час. Думаю, ты можешь спокойно рассказывать мне, что там у Эльмера стряслось.

– Умерло несколько его животных, – не разжимая губ, процедил Сирс, намекая на то, что из-за его рассказа они могут оказаться в кювете в любую минуту.

– Тогда зачем мы едем? Мы их ему не вернем.

– Он хочет, чтоб мы взглянули на них. Он также вызвал Уолтера Хардести.

– Значит, они не просто умерли?

– С этим Эльмером разве что поймешь? А теперь, пожалуйста, Рики, сосредоточься на том, чтобы благополучно доставить нас до места. Нам хватает неприятностей…

Рики взглянул на партнера и впервые за сегодняшнее утро заметил, какое бледное у него лицо. Под гладкой кожей кое-где проглядывали голубые жилки, под молодыми глазами лежали серые складки кожи.

– Смотри на дорогу, – сказал Сирс.

– Ты выглядишь ужасно.

– Я не думаю, что Эльмер это заметит.

Рики перевел взгляд на узкую дорогу, и это дало ему право говорить.

– Опять плохой сон?

– Похоже, начинает таять, – сказал Сирс.

Поскольку это была явная ложь, Рики ее проигнорировал.

– Ответь мне.

– Наблюдательный Рики. Да.

– У меня тоже. Стелла считает, что мы должны это обсудить.

– Почему? Ей тоже снятся кошмары?

– Она думает, что обсуждение как-то нам поможет.

– Типично женская логика. Разговоры только растравляют раны. Молчание лечит их.

– В таком случае приглашать Дональда Вандерлея было ошибкой.

Сирс возмущенно хмыкнул.

– Извини… Это было несправедливо с моей стороны, – сказал Рики. – Однако я считаю, что нам надо обсудить это по той же причине, по какой ты решил, что нам следует вызвать сюда этого юношу.

– Он не юноша, ему лет тридцать пять. А может, сорок.

– Ты меня понял, – Рики глубоко вздохнул. – Теперь я заранее попрошу у тебя прощения, поскольку собираюсь рассказать свой сегодняшний сон. Стелла сказала, что я кричал во сне. В любом случае он был самым жутким. – По перемене атмосферы в машине Рики понял, что Сирс мгновенно заинтересовался.

– Я находился в пустом доме, на верхнем этаже, и некое таинственное чудовище пыталось меня найти. Развитие событий я пропущу, но вот чувство опасности было непреодолимым. Под конец сна оно вошло в комнату, где лежал я, но оказалось, что это уже не чудовище. Это были ты, Льюис и Джон. И все мертвые. – Боковым зрением он видел изгиб щеки Сирса, изгиб поля шляпы.

– Ты видел нас троих.

Рики кивнул.

Сирс прочистил горло, а затем опустил окно на четверть. Морозный воздух ворвался в машину, поток воздуха пригладил мех воротника его пальто. Сирс глубоко вздохнул.

– Поразительно. Ты сказал, нас было трое?

– Да. А что?

– Поразительно. Потому как я видел в точности такой же сон. Но когда это чудище ворвалось в мою комнату, я увидел только двоих. Льюиса и Джона. Тебя там не было.

Рики понадобилось какое-то мгновение, чтобы распознать оттенок интонации в голосе друга и, когда это ему удалось, его удивление было настолько сильным, что весь остаток пути до фермы Скейлса он просидел молча: это была зависть.

– Наш Вергилий, – произнес Сирс, обращаясь к самому себе. Они медленно подъезжали к одинокому двухэтажному зданию фермы, и Рики увидел взволнованного Скейлса в шапке и клетчатом пиджаке, поджидавшего их на крыльце. Ферма напоминала здание с картины Эндрю Уайета, сам же Скейлс – персонажа с портрета Уайета или, скорее, Нормана Роквелла. Из-под ушанки торчали красные уши. Серый «Додж седан 65» стоял на свободном месте позади крыльца, и, припарковавшись рядом с ним, Рики увидел на двери эмблему шерифа.

– Уолт уже тут, – заметил он, и Сирс кивнул.

Они выбрались из машины, поплотнее запахнув воротники пальто. Скейлс, по бокам которого уже стояли двое дрожащих детей, не двинулся с крыльца. На лице фермера было выражение, всегда присущее ему во время самых страстных судебных процессов. Его тонкий голос воззвал к ним.

– Долго же вы, адвокаты, ехали! Уолт уже десять минут здесь.

– Ему ближе добираться, – проворчал Сирс. Поля его шляпы загибались под порывами ветра, беспрепятственно летящего над полями.

– Сирс Джеймс, я не уверен, что на свете есть человек, за которым останется последнее слово в разговоре с вами. Ну-ка, дети! Быстро домой, пока кишки не отморозили. – Он шлепнул руками одновременно обоих, и мальчишки шмыгнули за дверь. Мрачно ухмыляясь, Скейлс возвышался над пожилыми адвокатами.

– В чем дело, Эльмер? – спросил Рики, плотно удерживая пальто у шеи. Его ноги в тщательно начищенных черных туфлях уже замерзли.

– Это надо видеть. Вы, городские ребята, оделись неподходяще для прогулки через поле. Что ж, считайте, вам не повезло. Погодите секунду, я позову Хардести. – Он ненадолго скрылся в доме и появился уже с шерифом, Уолтом Хардести, одетым в отороченное овечьей кожей джинсовое пальто и ковбойскую шляпу. Предупрежденный замечанием Скейлса, Рики взглянул на ноги шерифа в грубых кожаных туристских ботинках.

– Мистер Джеймс, мистер Готорн, – кивнул им шериф. Парок вырывался из его рта сквозь усы, более густые и длинные, чем у Рики. В ковбойском наряде Хардести выглядел лет на пятнадцать моложе. – Теперь, когда вы приехали, Эльмер может показать нам, что тут у него за тайна.

– И еще как покажу, черт меня дери! – сказал фермер, протопал по крыльцу и повел их от дома, направляясь по тропинке к занесенному снегом овину. – Вот, идите за мной и увидите, что я вам покажу.

Хардести пошел рядом с Рики. Сирс с большим достоинством нес себя следом за ними.

– Холод собачий, – сказал шериф. – Похоже, будет чертовски длинная зима.

– Надеюсь, нет, – отозвался Рики. – Я слишком стар для такой погоды.

Преувеличенно жестикулируя и с торжествующим выражением на худом лице, Эльмер Скейлс отворил огражденный проход в заборе, который вел к дальнему пастбищу.

– А теперь повнимательнее, Уолт, – сказал он, обернувшись. – Посмотрим, удастся ли тебе обнаружить какие-нибудь следы. – Он показал рукой на неровную цепочку следов. – Эти – мои, с утра. Я прошел туда и вернулся. – Расстояние между отпечатками обратных следов было намного шире, как будто Скейлс бежал. – Где твой блокнот? Ты что, не собираешься записывать?

– Угомонись, Эльмер, – сказал шериф. – Я сначала должен узнать, в чем проблема.

– Ты довольно ловко строчил в свой блокнот, когда мой старший врезался на машине.

– Да ладно, Эльмер. Показывай, что хотел.

– А вы, городские ребята, загубите свои туфли, – сказал Эльмер. – Ничем тут не поможешь. Идите за мной.

Хардести послушно зашагал рядом с Эльмером. Рики оглянулся на Сирса, который в этот момент приближался к воротам, с отвращением оглядывая заснеженное поле.

– Мог бы нас предупредить, что понадобятся снегоступы.

– Да он забавляется, – предположил Рики.

– Вот он позабавится, когда я подхвачу пневмонию и вчиню иск ему, – проворчал Сирс. – Что ж, поскольку выбора у нас нет – идем.

Сирс храбро ступил шикарным ботинком на поле, и тот сразу же погрузился в снег по самые шнурки.

– Уф, – он поднял ногу и потряс ею. Остальные перешли уже почти половину поля. – Дальше не пойду, – заявил Сирс, засовывая руки в карманы дорогого пальто. – Черт возьми, он мог бы сам приехать в офис.

– Ну, тогда хоть я схожу туда. – Рики отправился вслед за остальными. Уолт Хардести обернулся взглянуть на них, пригладил усы – пограничник, заброшенный на заснеженное поле в штате Нью-Йорк. Он, похоже, улыбался. Эльмер Скейлс брел в одиночестве. Рики старался идти след в след. За спиной он услышал, как Сирс сделал выдох, способный наполнить воздушный шар, и двинулся за всеми.

Единой группой, возглавляемой болтающим и жестикулирующим Эльмером, они перешли поле. С необъяснимым выражением ликования на лице Эльмер остановился на пригорке. Рядом с ним, наполовину занесенные снегом, лежали словно кипы грязного белья. Хардести подошел к одной из них, опустился на корточки и ткнул ее; затем, крякнув от напряжения, потянул на себя, и Рики увидел четыре аккуратные овечьи ноги.

Туфли Рики протекали, и ноги уже промокли; он подошел поближе. Сирс, балансируя руками, все еще продвигался к ним, поля его шляпы загибало ветром.

– Не знал, что ты еще держишь овец, – раздался голос Хардести.

– Нет! Уже нет! – завопил Скейлс. – У меня было всего четыре, вот эти, а теперь и их не стало! Кто-то прикончил их. Держал овечек на черный день. У моего папы было несколько сотен, а теперь на этих тупых тварях ни черта не заработаешь. Дети их любили, вот и весь прок.

Рики взглянул на мертвых животных: все они лежали на боку, глаза открыты, снег в спутанной шерсти. Он невинно спросил:

– Отчего они пали?

– Да! Вот именно! – Эльмер сам себя заводил до истерики. – Отчего! Вы же представляете здесь закон, так объясните мне!

Хардести, стоя на коленях у грязно-серой овечьей туши, которую он перевернул, неприязненно посмотрел на Скейлса:

– То есть ты даже не знаешь, своей ли смертью умерли твои животные, Эльмер?

– Я-то знаю! Знаю! – Скейлс картинно, словно летучая мышь в полете, поднял руки.

– Откуда ты знаешь?

– Да потому что ничто не может убить чертову овцу, вот что я знаю! А что может убить четырех сразу? Инфаркт? О господи!

Сирс уже подошел к ним, его фигура казалась огромной по сравнению с сидящим Хардести.

– Четыре мертвых овцы, – констатировал он, глядя вниз. – Полагаю, ты хочешь подать иск.

– Что? Это ты найди психа, сделавшего это, и притащи его в суд!

– И кто же он?

– Не знаю. Но…

– Что – но? – Хардести взглянул на него снизу и поднялся с колен.

– Я скажу, когда вернемся в дом. А пока, шериф, осмотри их всех хорошенько и запиши подробно, что он с ними сделал.

– Он?

– Дома расскажу.

Нахмурившись, Хардести ощупывал тушу.

– Эльмер, здесь нужен не я, а ветеринар. – Его руки добрались до шеи животного. – Ого!

– Что? – Скейлс чуть не подпрыгивал от нетерпения.

Вместо ответа Хардести по-крабьи переполз на четвереньках к другой ближайшей овце и глубоко запустил пальцы в шерсть на ее шее.

– Вы должны увидеть это сами, – сказал он и, ухватив овцу за нос, запрокинул ей голову назад.

– Господи! – ахнул Скейлс; оба адвоката молчали. Рики смотрел вниз на открытую рану: широкий длинный разрез на шее животного.

– Аккуратная работа, – сказал Хардести. – Очень аккуратная. Ладно, Эльмер, убедил. Пошли в дом, – он вытер пальцы о снег.

– Господи, – повторил Эльмер. – Перерезаны глотки? У всех?

Хардести задрал головы каждой из оставшихся овец.

– У всех.

Голоса прошлого вдруг явственно прозвучали в голове Рики. Они с Сирсом взглянули друг на друга и сразу же отвели взгляды.

– Я душу из него выну, засужу к чертовой матери – кто бы он ни был! – визжал Скейлс. – Черт! Я знал, здесь что-то не так! Я знал! Проклятье!

Хардести оглядел пустое поле.

– Ты уверен, что ходил сюда только один раз и вернулся прямо домой?

– Угу.

– А почему ты решил, что что-то не так?

– Потому что утром я видел их из окна. Я по утрам умываюсь возле окна и первое, что вижу, – этих глупых животных. Вон, видишь? – он протянул руку в направлении дома. Прямо напротив блестело на солнце окно кухни. – Здесь под снегом трава. Они тут целыми днями шляются, набивают брюхо. А когда совсем снегом заваливает, я загоняю их в овин. А сегодня глянул в окно – они все тут, лежат. Ну, чую, что-то случилось, оделся и пошел сюда. Потом позвонил тебе и адвокатам. Я подаю в суд, я хочу, чтоб ты арестовал того, кто это сделал!

– Кроме твоих, других следов здесь нет, – сказал Хардести, поглаживая усы.

– Да знаю, знаю, – ответил Скейлс. – Он их замел.

– Возможно. Однако это был первый снег.

«Господи, она пошевелилась, не может быть, она же мертва».

– И еще кое-что, – сказал Рики, прерывая голос, звучавший внутри него, и нарушая подозрительное молчание, воцарившееся между двумя мужчинами. – Крови не видно.

Какое-то мгновение все четверо смотрели вниз на мертвую овцу, лежащую на нетронутом снегу. Это была правда.

– Может, уже пора покинуть эту степь? – произнес Сирс.

Эльмер все еще глядел вниз, на снег. Сирс двинулся к дому, и вскоре остальные последовали за ним.

– Ну-ка, дети, выметайтесь с кухни. Быстро наверх! – заорал Скейлс, когда они вошли в дом и сняли пальто. – Нам надо поговорить по душам. Кыш, мерзавцы! – Он замахал руками на детишек, столпившихся в гостиной и глазевших на пистолет Хардести. – Сара! Мишель! Быстро наверх! – Он пригласил их на кухню; когда они вошли туда, женщина, еще худее Эльмера, поднялась со стула.

– Мистер Джеймс, мистер Готорн, – сказала она. – Не желаете ли кофе?

– Будьте добры, салфетки, миссис Скейлс, – попросил Сирс. – А потом – кофе.

– Салфетки?..

– Вытереть ботинки. Мистеру Готорну несомненно необходима та же услуга.

Женщина с отвращением опустила взгляд на его туфли.

– О небеса. Вот… разрешите, я вам помогу, – она вытащила рулон бумажных полотенец из буфета, оторвала от него большую полосу и уж было собралась опуститься на колени у ног Сирса.

– В этом нет необходимости. – Сирс забрал скомканную бумагу из ее рук. И только Рики знал, насколько тот взволнован, а не просто груб.

– Мистер Готорн?.. – слегка оглушенная холодностью Сирса, женщина повернулась к Рики.

– Да, благодарю вас, миссис Скейлс, вы очень добры. – Он тоже взял немного бумаги.

– Им перерезали глотки, – сказал Скейлс жене. – Что я тебе говорил? Там точно побывал какой-то псих. И, – его голос повысился, – этот псих умеет летать, потому что он не оставляет следов.

– Расскажи им, – ответила жена. Эльмер резко взглянул на нее, и она отвернулась, засуетилась, готовя кофе.

– Что – расскажи? – спросил Хардести. Без костюма Уайетта Эрпа^[7] он опять выглядел на свои пятьдесят. «Он прикладывается к бутылке чаще, чем прежде», – подумал Рики, заметив красные прожилки, испещрявшие лицо Хардести, и отмечая его возросшую нерешительность. Более того, несмотря на бравый вид техасского рейнджера, ястребиный нос, острые скулы и пронзительно голубые глаза, Уолт Хардести слишком ленив для хорошего шерифа. Это было так характерно для него: чтобы он осмотрел вторую пару мертвых овец, об этом его пришлось просить. И Эльмер Скейлс прав: шерифу следовало вести протокол.

Теперь Эльмер весь светился от самодовольства – он приготовился нанести последний сокрушительный удар. Жилы на его шее напряглись, оттопыренные уши стали пунцовыми:

– Черт меня побери, я видел его, понятно? – Он обвел всех изучающим взглядом, комично раскрыв рот.

– Его, – иронически отозвалась за его спиной жена.

– Черт возьми, женщина, что еще скажешь? – Скейлс грохнул по столу. – Давай неси кофе и не встревай! – Он повернулся к мужчинам. – С меня ростом! Даже выше! Пялился на меня! Страшнее дряни вы в жизни не видели! – Довольный собой, он вытянул руки вперед. – Вот так близко, совсем рядом со мной! Каково, а?!

– Вы узнали его? – спросил Хардести.

– Не разглядел. Я вам расскажу, как все было. – Не владея собой, фермер кружил по кухне. Когда-то Рики считал, что «наш Вергилий» писал стихи, потому как в силу непостоянства своего характера не мог поверить, что на это не способен. – Вчера поздно вечером я стоял тут. Не спалось, как всегда.

– Как всегда, – эхом отозвалась его жена.

Сверху донеслись визги и грохот.

– Да брось ты этот кофе, сходи наверх, приструни их! – скомандовал Скейлс. Он дождался, пока жена вышла из кухни. Вскоре ее голос присоединился к какофонии наверху; затем шум прекратился.

– Ну так вот, я сидел здесь, листал каталоги по оборудованию и семенам. И тут! Слышу – что-то там, во дворе, у овина. Воры! Черт! Подскакиваю к окну, смотрю. Вижу – валит снег. Ого, работенка назавтра, говорю себе. Потом увидел его. У овина. Вернее, между овином и домом.

– Как он выглядел? – спросил Хардести, так ничего и не записывая.

– Не знаю! Темно было! – Его голос взмыл с альта на сопрано. – Просто вижу: стоит там и смотрит.

– Вы его видели в такой темноте, – монотонным голосом уточнил Сирс. – Двор был освещен?

– Мистер адвокат, вы знаете, сколько стоит электричество? Конечно, нет. Но я видел его и знал, что он большой.

– Откуда ты это знал, Эльмер? – спросил Хардести. Миссис Скейлс спускалась по лестнице, не покрытой дорожкой: топ, топ, топ – стучали грубые туфли по ступеням. Рики чихнул. Наверху кто-то из детей начал свистеть и резко прекратил, как только стихли шаги по лестнице.

– Потому что я видел его глаза! Вот! Он пялился на меня! Шесть футов над землей.

– Вы видели только его глаза? – скептически спросил Хардести. – И что же, черт возьми, глаза этого типа там делали, Эльмер? Сияли в темноте?

– Ты сказал, – ответил Эльмер.

Рики резко повернул голову, чтобы взглянуть на Эльмера, смотревшего на него с явным удовлетворением, и затем, непроизвольно, – через стол на Сирса. Услышав последний вопрос Хардести, он весь напрягся и застыл, стараясь, чтобы ничего не отразилось на его лице; и на лице Сирса он прочитал такие же усилия. «Значит, и Сирс. Для него тоже это был не просто вопрос».

– Теперь, я полагаю, Уолт, вы его поймаете, а вы, мои адвокаты, возьмете его за задницу и засудите на всю катушку, – подвел итог Скейлс. – Прошу прощения, милая, за мой язык. – Его жена в этот момент входила в маленькую кухню: она кивнула в знак прощения и подтверждения перед ними нравственности и добродетели мужа, погладила его по щеке, направляясь к плите с кипящим кофе.

– А вы что-нибудь видели прошлой ночью, миссис Скейлс? – спросил ее Хардести.

– Все, что я видела, – это мой перепуганный муж, – сказала она. – Это, пожалуй, единственное, что я могу добавить.

Эльмер прочистил горло; кадык, двигаясь, резко выделялся:

– Такие дела…

– Что ж, – сказал Сирс, – думаю, мы узнали все, что требовалось. Теперь, если позволите, мы с мистером Готорном должны возвратиться в город.

– Может, выпьете сначала кофе, мистер Джеймс? – предложила миссис Скейлс, поставив на стол перед ним пластмассовую чашку с дымящимся кофе. – Если вы собираетесь взять за задницу и засудить на всю катушку монстра, вам необходимо подкрепиться.

Рики выдавил улыбку, а Уолт Хардести загоготал.

Уже во дворе Хардести, снова облачившись в защитную оболочку техасского рейнджера, наклонился к открытому на три дюйма окну машины со стороны Сирса и тихо спросил:

– Вы сейчас едете в город? Не могли бы мы встретиться где-нибудь, перекинуться парой слов?

– Это так важно?

– Может да, может нет. В любом случае есть разговор.

– Хорошо. Едем к вам в офис.

Хардести потер подбородок рукой в перчатке:

– Мне не хотелось бы, чтоб мои ребята слышали нас.

Рики сидел, опустив руки на руль и повернув встревоженное лицо к Хардести, но в голове крутилось лишь одно: «Оно пристально смотрит. Оно приглядывается, а мы даже понятия не имеем, что это».

– Ваше предложение, Уолт? – спросил Сирс.

– Какое-нибудь тихое местечко, где нам не помешают… А знаете «Хемфрис Плэйс», на Севен Майл-роуд?

– Пожалуй, да.

– Я частенько пользуюсь их задней комнатой как офисом для конфиденциальных встреч. Давайте там и встретимся?