Питер Страуб
История с привидениями

5

В Панама-Сити он подрулил к кемпингу «Галф Глимпс Мотор Лодж» – группке убогих кирпичных бунгало вокруг парковки. Домик владельца стоял на въезде отдельно от других зданий и ничем не выделялся, разве что большим окном, за которым в самом пекле сидел тучный пожилой мужчина в очках с золотой оправой и мятой футболке. Он смахивал на Адольфа Эйхмана. Суровое застывшее выражение его лица напомнило Вандерлею, что говорил экс-коп о нем и девочке: в самом деле он, блондин с нежной кожей, совсем не был похож на ее. Он подъехал к этому домику и вышел из машины. Ладони его вспотели. Однако когда он оказался внутри и попросил комнату для себя и дочери, старик лишь едва взглянул на девочку в машине и произнес:

– Десять пятьдесят в день. Запишитесь в журнал. Захотите есть – попробуйте в «Ит-Мор» через квартал отсюда. В бунгало не готовим. Вы планируете остановиться больше, чем на ночь, мистер… – он повернулся к журналу. – Босвелл?

– Может, даже на неделю.

– Тогда внесите задаток за два дня.

Он отсчитал двадцать один доллар, и хозяин выдал ключ.

– Номер одиннадцать. Через парковку.

Он внимательно оглядел номер: белые стены, пахнет моющим средством для туалета, жесткий ковер, две узкие кровати с чистыми, но изношенными простынями, телевизор с двенадцатидюймовым экраном и две отвратительные картины с изображением цветов. Для своей стоимости комната была слишком холодной.

Девочка с интересом рассматривала кровать у стены.

– Что такое «Волшебные пальчики»? Я хочу попробовать. Можно? Пожалуйста!

– Да они, наверное, не работают.

– Ну, можно? Я хочу попробовать. Пожалуйста?

– Хорошо. Ложись там. Я пойду куплю кое-какую одежду. Не уходи никуда до моего прихода. Надо опустить 25 центов вот сюда, видишь? Когда вернусь, перекусим.

Девочка лежала на кровати и нетерпеливо кивала, глядя не на него, а на монету в его руке.

– Говорю, мы поедим, когда вернусь. Попробую и тебе купить новую одежду. Нельзя носить одно и то же все время.

– Опусти монетку!

Он пожал плечами, протолкнул четвертак в щель, и сразу же послышалось жужжание. Девочка поудобнее устроилась на кровати, раскинула руки. Лицо ее напряглось.

– Ой, как здорово!

– Я скоро вернусь. – Он вышел на слепящий солнечный свет и впервые почувствовал запах моря.

Отсюда было видно далекий залив. На противоположной стороне дороги, по которой он ехал в город, земля словно резко обрывалась, открывая заросшие бурьяном и заваленные мусором пустыри, а дальше, за корпусами складов, открывался серый вспененный простор Мексиканского залива.

В супермаркете «Остров сокровищ» он купил джинсы и две футболки для девочки, а себе – свежее белье, носки, две рубашки, пару брюк цвета хаки и мокасины. С двумя большими пакетами он вышел и зашагал в сторону центра города. Навстречу ему плыли дизельные выхлопы, мимо катили машины со стикерами на бамперах «Берегите наш Юг». По тротуарам шагали стриженные «под ежик» мужчины в рубашках с короткими рукавами. Когда он увидел полицейского в форме, пытавшегося одновременно есть рожок мороженого и выписывать штраф за парковку, он нырнул между пикапом и фургоном «Трейлуэйз» и перешел на другую сторону улицы. Струйка пота, сбежав по левой брови, попала в глаз; он сохранял спокойствие. И снова катастрофа не разразилась.

Автовокзал он обнаружил случайно – тот занимал полквартала: огромное новое здание с узкими окнами черного стекла. Он подумал: «Альма Мобли, ее метка». Войдя в просторное помещение зала ожидания через вращающуюся дверь, он увидел несколько человек, бесцельно коротавших время на скамейках, – привычная картина на автовокзале: несколько бодрых не по возрасту (сохранивших молодость души) мужчин, с испещренными морщинами лицами и сложными прическами, стайка носящихся по залу ребятишек, спящий бич, три-четыре подростка в ковбойских сапогах и с волосами до плеч. Еще один коп стоял, привалившись к стене у газетного прилавка. Ищет его? Дона вновь охватила паника, но коп едва взглянул на него. Дон сделал вид, что изучает табло отправления-прибытия, а затем с преувеличенной беспечностью направился в мужской туалет. Раздевшись до пояса, он умылся у раковины. С него сошло столько грязи, что он вымылся снова, расплескивая воду на пол и ожесточенно втирая зеленое жидкое мыло под мышки и в шею. Потом он вытерся и надел одну из новых рубашек – светло-голубую в красную полоску. Всю старую одежду он затолкал в фирменный пакет «Острова сокровищ».

Выйдя из супермаркета, он взглянул на небо – ему показалось странной его серо-голубая зернистость. Такое же небо, подумал он, висит и над флоридскими островами и топями, что простираются дальше на юге; оно хранит жару, удваивая и учетверяя ее, взывает к фантастическому росту семена и растения и заставляет их тянуться к себе ростками… такое же небо, наверное, всегда будет над Альмой Мобли… Он сунул пакет в корзину для мусора.

Он узнал знакомую жуткую гамму ощущений и вышел на самое пекло почти против своей воли: он шел, сознательно обходя тени. За два года до того, как события сплелись в зловещий клубок, он был беззаботен и полон оптимизма – до того случая с Альмой Мобли, до смерти брата. В каком-то смысле, косвенно или нет, она убила Дэвида Вандерлея: ему же просто повезло избежать того, что заставило Дэвида выброситься из окна отеля в Амстердаме. И только книга вернула его к жизни, книга об этом, ужасающе сложная путаница в его отношениях с Альмой и Дэвидом, книга о привидениях. Так он думал.

Панама-Сити? Флорида? Что он здесь делал в компании странной апатичной девочки, похищенной им? Кто или что влекло его на юг?

Он всегда был чудаковатым, беспокойным – в противоположность сильному Дэвиду. В экономике их семьи его нищета уравновешивала успех Дэвида; его честолюбие и амбиции («Ты и в самом деле считаешь, что сможешь зарабатывать себе на жизнь писательством?» – говорил ему отец) в противовес здравому смыслу и трудолюбию Дэвида, его устойчивому успеху и прогрессу в правовом колледже и его адвокатской фирме. А когда Дэвид неожиданно окунулся в повседневность, это убило его. Вот это и было самым ужасным в его жизни. До прошлой зимы. До Милбурна.

Задыхаясь от жары, он развернулся и побрел назад, к перекрестку дорожек у подножия холма, – и почти сразу увидел надгробие могилы брата: маленькое, из красного мрамора, с эпитафией: «Дэвид Вэбстер Вандерлей, 1939–1975». Он побежал. Да, он видел могилу Дэвида, только Дэвида в ней не было – брата кремировали в Голландии, а урну с пеплом прислали матери. Надгробие Дэвида – да, с именем Дэвида – да. Но то, что заставило его почти сломя голову бежать отсюда, с холма, – ощущение, что это его собственная могила; что, если упасть на колени и раскопать ее, в гробу окажется его собственное разложившееся тело.

Он направился в единственное здесь дарящее прохладу место – вестибюль отеля. Надо бы сесть, успокоиться. Под безучастными взглядами портье и девушки с журнальной обложки он рухнул на диван. Его лицо блестело от пота. Чехол неприятно колол спину; он выпрямился и посмотрел на часы. Надо взять себя в руки – как будто он просто ждет здесь кого-то; надо унять дрожь. Повсюду в вестибюле торчали пальмы в кадках. Под потолком крутился вентилятор. Худой старик в фиолетовой униформе стоял у открытого лифта и смотрел на него: поймав взгляд старика, он отвел глаза в сторону.

Обретя наконец способность воспринимать окружающие звуки, он вдруг осознал, что с того момента, как увидел надгробие, ничего не слышал. Биение сердца заглушало все. Теперь же слух отмечал жужжание пылесоса на не видимой отсюда лестнице, приглушенные звонки телефона, мягкое шипение закрывшихся дверей лифта. В фойе кое-где сидели люди, разговаривали. Он почувствовал, что может вернуться на улицу.

6

– Я хочу есть, – объявила она.

– Я купил тебе новую одежду.

– Не хочу новую одежду, хочу есть.

Он пересек комнату и сел на пустой стул.

– Я думал, тебе надоело носить все время одно и то же.

– Мне все равно, что я ношу.

– Ясно, – он бросил пакет на кровать перед ней. – Я думал, это тебе понравится.

Она не ответила.

– Я накормлю тебя, если ответишь мне на кое-какие вопросы.

Она отвернулась от него и начала собирать в кулачки простыни, сминая, а затем разглаживая их.

– Как тебя зовут?

– Я говорила тебе. Анджи.

– Анджи Маул?

– Нет. Анджи Митчелл.

Пусть так.

– А почему твои родители не заявили в полицию о твоей пропаже? Почему нас до сих пор не нашли?

– У меня нет родителей.

– У всех есть родители.

– У всех, кроме сирот.

– Кто заботится о тебе?

– Ты.

– А до меня?

– Замолчи! Замолчи! – Лоснящееся лицо ее сделалось надутым и замкнутым.

– Ты и вправду сирота?

– Замолчи, замолчи, замолчи!

Пытаясь успокоить девочку, он достал из пакета с продуктами банку консервированной ветчины.

– Ну ладно, давай-ка лучше перекусим.

– Давай. – Она будто и не вопила только что. – И еще хочу арахисового масла.

Когда он принялся нарезать ветчину, она спросила:

– А у тебя хватит денег, чтоб позаботиться о нас?

Ела она своеобразно: сначала набивала рот ветчиной, затем запускала пальцы в банку с арахисовым маслом и, зачерпнув оттуда массу, облизывала их и жевала все одновременно, умудряясь при этом приговаривать: «Вкуснятина!»

– Если я посплю немного, ты ведь не удерешь?

Она покачала головой:

– А можно погулять?

– Можно.

Теперь он пил пиво из банки – он купил упаковку в лавке на обратном пути; от сытости клонило в сон, и он чувствовал, что если сейчас не приляжет, то заснет прямо на стуле. Она сказала:

– Не надо меня больше привязывать. Я вернусь. Поверь мне, хорошо?

Он кивнул.

– Куда я могу уйти. Некуда.

– Ладно, – сказал он.

И опять он почувствовал, что не может говорить с ней так, как этого хочет: она владела собой.

– Можешь погулять, но недолго.

Он вел себя, как ее отец: он знал, что она навязала ему эту роль. Это было нелепо.

Он смотрел, как девочка выходит из комнаты. Позже, ворочаясь во сне, он смутно слышал, как щелкнула дверь, и понял, что она вернулась. Она была в его власти.

В эту ночь он снова лежал полностью одетый на кровати, наблюдая за спящей девочкой. После двух часов, проведенных без движения, мышцы заныли, и он сел, упершись локтями в колени, – словно все эти позы были частью какого-то ритуала. И почти не отрывал взгляда от девочки. Она лежала абсолютно тихо – сон унес ее куда-то, оставив лишь тело. Даже лежа здесь, рядом с ним, она убежала от него.

Он поднялся, подошел к чемодану, вытащил закатанную в рулон рубашку и повернулся к ее кровати. Потом взялся за воротник рубашки, и на постель вывалился охотничий нож. Нож был слишком тяжелым и не отскочил. Вандерлей поднял его и взвесил в руке.

Он спрятал нож за спиной и потряс девочку за плечо. Контуры ее тела казались ему расплывчатыми, пока она не повернулась и не уткнулась лицом в подушку. Он опять ухватил ее за плечо и почувствовал длинную тонкую косточку – словно крыло, торчащее из-за спины.

– Уходи, – пробормотала она в подушку.

– Нет. Давай поговорим.

– Уже поздно.

Он потормошил ее и, когда она не ответила, попытался силой развернуть лицом к себе. Маленькая и худенькая, она достаточно сильно сопротивлялась. Он так и не смог заставить ее повернуться лицом к себе.

Потом девочка резко повернулась сама, словно наконец возмутилась. Лицо заспанное, но сердитое выражение делало его старше.

– Как твое имя?

– Анджи, – она вдруг беззаботно улыбнулась. – Анджи Маул.

– Откуда ты?

– Ты знаешь.

Он кивнул.

– Как звали твоих родителей?

– Не знаю.

– Кто растил тебя, пока я тебя не увез?

– Не имеет значения.

– Почему же?

– Это не важно. Просто люди.

– Их фамилия была Маул?

Ее улыбка стала более дерзкой:

– А это важно? Ты прямо все хочешь знать.

– Что ты имеешь в виду – «просто люди»?

– Они просто люди, их фамилия Митчелл. Вот и все.

– И ты сама изменила свою фамилию?

– Ну и что?

– Не знаю… – Это было правдой.

Они смотрели друг на друга. Он сидел на краю кровати, прятал за спиной нож и сознавал: что бы ни случилось, он не сможет пустить оружие в ход. Он подумал, что Дэвид тоже не смог бы отнять жизнь – у кого угодно, кроме себя самого, что он и сделал. А девочка, похоже, знала, что он прячет нож, мелькнула мысль. И просто не воспринимала это как угрозу. Для нее это и не было угрозой. И сам он не был ей угрозой. Она ничуть не боялась его.

– Так, хорошо, давай сначала, – сказал он. – Кто ты?

Впервые с того момента, как она оказалась в его машине, девочка улыбнулась по-настоящему. Это была разительная перемена, не принесшая, однако, ему облегчения: никогда прежде она не выглядела такой взрослой.

Она сказала:

– Ты знаешь.

– Что ты такое? – настаивал он.

Она вся осветилась улыбкой:

– Я – это ты.

– Нет, я – это я. Ты – это ты.

– Я – это ты.

– Что же ты такое?! – вырвалось в отчаянье у него.

Затем на короткий миг он перенесся назад, на улицу в Нью-Йорке, и увидел перед собой уже не загорелую модно одетую незнакомку, а Дэвида: лицо брата было изъедено червями, и тело покрывала изорванная и гниющая одежда.

…о самом чудовищном…

Часть первая. После вечеринки у Джеффри

 
Как тоскливо сквозь ветви блистает луна,
Как уныло сквозь ветви блистает луна.
 

Блюз

I. Клуб Фантазеров: октябрьские истории

Первые литературные герои Америки были пожилыми людьми.

Роберт Фергюссон

Милбурн сквозь призму ностальгии

Ранним октябрьским утром Фредерик Готорн, семидесятилетний адвокат, вышел из своего дома на Мелроуз-авеню, Милбурн, штат Нью-Йорк, прогуляться пешком до своего офиса на Уит Роу, что начиналась сразу за площадью. Для ранней осени было непривычно холодно, и Рики оделся потеплее: зимнее твидовое пальто, кашемировый шарф и серая шляпа. Чтобы разогреться, он быстрым шагом прошелся по Мелроуз-авеню: мимо массивных дубов и стройных кленов, расцвеченных лишь тенями оранжевого и красного, – еще одно удивительно раннее прикосновение осени. Рики легко простужался, и будь сейчас градусов на пять холоднее, пришлось бы ехать на машине. Однако сегодня, укутав шарфом шею от ветра, он наслаждался прогулкой. Свернув с Мелроуз-авеню к площади, он почувствовал, что достаточно согрелся, и сбавил шаг. Рики не торопился на работу: клиенты редко приходили раньше полудня. Его партнер и друг Сирс Джеймс появится минут через сорок пять, и у Рики оставалось достаточно времени, чтобы легким шагом прогуляться через Милбурн, здороваясь со встречными и разглядывая то, что любил разглядывать.

А больше всего он любил разглядывать сам Милбурн – городок, в котором (за исключением лет, проведенных в университете, правовом колледже и армии) прошла вся его жизнь. Ему никогда не хотелось жить где-то в другом месте, хотя в первые годы после женитьбы его красивая и неугомонная жена частенько жаловалась, что Милбурн уныл. Стеллу решительно тянуло в Нью-Йорк. Это была одна из его побед. Рики казалось непостижимым – как может Милбурн казаться скучным: если семьдесят лет пристально наблюдать за жизнью города, можно услышать поступь столетия. А если столько же наблюдать за Нью-Йорком, полагал Рики, то услышишь в основном лишь звуки жизни одного Нью-Йорка. Ему казалось, что здания в Нью-Йорке появлялись и исчезали слишком быстро, жители двигались чересчур стремительно, закованные каждый в плотный эгоцентричный кокон. Кроме того, в Нью-Йорке по меньшей мере пара сотен тысяч адвокатов; в Милбурне же – от силы пять-шесть, и они с Сирсом на протяжении уже сорока лет были самыми выдающимися из них.

Он вошел в деловой район, начинавшийся за два квартала к западу от площади и тянувшийся еще на четыре квартала по другую ее сторону, и, проходя мимо «Риальто» – кинотеатра Кларка Маллигэна, – замедлил шаг, чтобы взглянуть на афишу. То, что он увидел, заставило его поморщиться. На постерах перед «Риальто» было окровавленное лицо девушки. Фильмы, что любил Рики, теперь увидишь разве только по телевизору: он полагал, что киноиндустрия сбилась с курса примерно тогда, когда ушел на пенсию Вильям Пауэлл. (Он также полагал, что Кларк Маллигэн того же мнения.) Слишком многие современные фильмы были похожи на его сны, ставшие за последний года такими живыми и отчетливыми.

Рики с облегчением отвернулся от кинотеатра. Время оставило заметные следы на первых многоэтажных зданиях Милбурна: даже деревья казались моложе домов. Он шел, под носками черных лакированных туфель хрустели листья; он шел мимо домов – близнецов тех, что на Уит Роу, – а следом за ним летели воспоминания о его собственном детстве, связанные с этими улицами. Он улыбался, а если бы кто-нибудь из тех, с кем он здоровался, спросил, о чем он думает, он бы, наверное, ответил (если бы позволил себе такую напыщенность): «О чем? О тротуарах. Я частенько думаю о тротуарах. Одно из моих самых ранних воспоминаний – это как проложили тротуары вдоль всей Кендлмейкер-стрит, прямо отсюда – и к площади. Тогда еще блоки привозили на лошадях… Видите ли, тротуары внесли больший вклад в развитие цивилизации, чем двигатель внутреннего сгорания. В старину весной и зимой приходилось плестись по колено в грязи и невозможно было войти в гостиную, не испачкав пола. А летом всюду столько пыли!..» Разумеется, припомнил он, гостиные канули в Лету как раз тогда, когда появились тротуары.

На площади его ожидал еще один неприятный сюрприз. Некоторые деревья, окаймлявшие широкий газон, стояли почти голые, а у большинства других имелись, по крайней мере, несколько полностью облетевших ветвей; и, хотя, как Рики и полагал, листва еще была полна осеннего разноцветья, последняя ночь изменила баланс, и теперь на фоне ярких листьев отчетливо виднелись черные ветки, тянувшиеся словно кости рук и пальцев скелета и напоминавшие: идет зима. А площадь усыпало мертвой листвой.

– Привет, м-р Готорн! – сказал кто-то рядом.

Он повернулся и увидел Питера Барнса, старшеклассника, чей отец был на 20 лет моложе Рики и входил в дальний круг его друзей. Ближний же круг состоял из четырех мужчин его возраста – прежде их было пятеро, но Эдвард Вандерлей умер почти год назад. Ему стало совсем грустно, а грустить в его сегодняшние планы не входило.

– Привет, Питер, – откликнулся он. – Ты же должен идти в школу.

– Сегодня уроки на час позже: опять отопление неисправно.

Питер Барнс стоял рядом с ним – симпатичный парень в лыжном свитере и джинсах. Его темные волосы казались Рики очень уж по-девчоночьи длинными, но разворот плеч обещал в будущем, когда парень начнет мужать, фигуру намного крупней, чем у его отца. Хотя девушкам, скорее всего, его волосы не казались девчоночьими.

– Гуляешь?

– Точно, – ответил Питер. – Иногда приятно просто побродить по городу, посмотреть туда-сюда…

Рики едва не просиял:

– Что ж, это верно! Я тоже так считаю. Я всегда любил прогулки по городу. Странные мысли иногда приходят в голову. Я как раз думал о том, что тротуары изменили мир. Они сделали нас цивилизованней.

– Да? – произнес Питер, удивленно глядя на него.

– Знаю, знаю – я говорю о странностях, что приходят порой мне в голову. Как поживает Уолтер?

– Прекрасно. Он сейчас в банке.

– А Кристина – тоже все хорошо?

– Конечно, – сказал Питер, и Рики почувствовал холодок в ответе на вопрос о матери. Что-то не так? Он вспомнил, как несколько месяцев назад Уолтер пожаловался ему, что Кристина в последнее время не в духе. Однако Рики, заставшему родителей Питера еще подростками, их проблемы всегда казались чуточку надуманными: какие могут быть серьезные проблемы у людей, перед которыми распахнут весь мир и впереди вся жизнь? – А знаешь, – сказал он. – Мы целую вечность не разговаривали так. Отец еще не смирился с твоим решением отправиться в Корнелл?

Питер криво улыбнулся.

– К сожалению. Он, наверное, не знает, как трудно поступить в Йель. В его годы это было намного проще.

– Это точно, – ответил Рики, вспомнив обстоятельства его последнего разговора с Питером Барнсом. Вечеринка у Джона Джеффри: тогда погиб Эдвард Вандерлей.

– Ну, ладно, я пойду, поболтаюсь немного по универмагу, – сказал Питер.

– Конечно, – отозвался Рики, невольно припоминая подробности того вечера. Ему казалось, что с той ночи что-то радикально изменилось, жизнь потеряла краски с той ночи.

– Ну, я пошел, – повторил Питер и отступил на шаг.

– Конечно, я тебя не задерживаю, – ответил Рики. – Я просто задумался.

– О тротуарах?

– Нет, разбойник.

Питер улыбнулся и, попрощавшись, легко зашагал через площадь.

Рики заметил «линкольн» Сирса Джеймса, проезжавший мимо отеля «Арчер» с обычной для него скоростью (на 10 миль медленнее, чем все остальные машины), и поспешил к Уит Роу. Мрачные мысли не покидали его; он вновь увидел голые ветви, пронзительно красные последние листья, суровое окровавленное лицо девушки с киноафиши и припомнил, что сегодня вечером его черед рассказывать историю на заседании Клуба Фантазеров. Он ускорил шаг и задумался: что же поколебало его сильный дух? Он знал ответ – Эдвард Вандерлей. Даже Сирс, следом за остальными членами Клуба, поддался этой депрессии. У Рики оставалось двенадцать часов, чтобы обдумать свой рассказ.

– О, Сирс, – произнес он, поднимаясь по ступенькам здания. Его партнер в этот момент выбирался из «линкольна». – Доброе утро. Вечером встречаемся у тебя, не так ли?

– Рики, – ответил Сирс. – В такую рань определенно не следует щебетать.

Сирс тяжело двинулся вперед, и Рики прошел в дверь следом за ним, оставляя Милбурн за спиной.