Петр Григорьевич Цивлин
Так это было
Днепрострой
В конце 1926 года по стране разъезжал техник Александров (однофамилец академика Александрова – автора проекта Днепрогэса), демонстрируя чертежи будущей гидроэлектростанции, делая доклады об эффективности Днепрогэса и втягивая аудиторию в дискуссии, проходившие тогда между профессором Александровым и строителем Волховстроя Графтио. Графтио был против строительства Днепрогэса, считая, что вода, поднятая плотиной, будет уходить и поэтому строительство окажется неоправданным.
Слушая мнения сторон, мы, естественно, отдавали предпочтение Александрову. Его проект казался нам более смелым, грандиозным и на общих собраниях рабочих решения, как правило, выносились в поддержку строительства Днепрогэса.
В 1927 году прибыла Государственная комиссия ГОЭРЛО из Москвы, и было принято решение строить Днепрогэс. Для нас это было большим событием. Но, вместе с тем, это налагало на нас большую ответственность в части развертывания профсоюзной работы для успешного строительства Днепрогэса (впоследствии, когда строительство было развернуто полностью, был создан рабочий комитет профсоюзов Днепростроя с непосредственным подчинением ЦК профсоюзов Украины).
До сих пор не могу не выражать восхищения четкостью и талантливой организацией Днепростроя. Имея детально разработанный проект плотины, начальник строительства Винтер начал с того, что построил замечательные шоссейные и железные дороги, жилье для рабочих, столовые, мастерские, которые со спокойной совестью можно было назвать заводами. Среди них были прекрасные деревоотделочные комбинаты, заводы жидкого воздуха, мощные бетонные заводы и т. п.
На этих заводах, использующих правильно организованные технологические потоки, не было видно людей. Только после этого Винтер приступил к строительству самой плотины и электростанции.
Все самые новейшие по тому времени механизмы, имевшиеся за рубежом, были представлены на Днепрострое и с ними прекрасно справлялись наши рабочие. Душой строительства был Винтер. Это был невысокий, сухощавый человек огромной энергии и твердой воли. Он считал своей обязанностью почти ежедневно бывать на важнейших участках строительства.
У Винтера было два заместителя и один помощник: академик Веденеев – по гидротехническим сооружениям, Раттерт – по гражданскому и заводскому строительству и Михайлов по общим вопросам. Это были лучшие, талантливейшие строители нашего времени. В качестве консультантов на строительство были приглашены представители американской фирмы Куппер, с которыми наши строители соглашались не всегда.
Днепрострой был первенцем строительной индустрии республики, не имевший равных себе по грандиозности. И, тем не менее, он был завершен вместе с заводами и жильем для рабочих точно в срок, то есть за пять лет (с 1927 по 1932 год). Первоначальная стоимость строительства была определена в 225 миллионов рублей, но в дальнейшем Винтер предложил ее снизить на 15 миллионов и окончательная стоимость Днепростроя составила 210 миллионов рублей.
Днепровская плотина принципиально отличается от современных плотин. Она не имеет арматуры, за исключением отдельных плавающих прутьев для связи забетонированной части плотины с бетонируемой. Не было также никаких специальных мостов для транспортировки бетона и устройства ряжей.
Вместо, создаваемых в настоящее время специальных мостов для запруды реки, на Днепре устанавливали с двух сторон реки клети из брусьев 24 на 24, по ним укладывались рельсы, по которым двигались опрокидывающиеся вагонетки со щебнем, осколом гранита, добывавшимся здесь же при разработке русла. Таким образом, совершенно незаметно, дешево и быстро, при небольшом количестве людей и при отсутствии машин устраивались ряжи.
Бетон замешивался ногами строителей. На такой технологии настаивали американские консультанты, так как вибраторов тогда не было. Подъемные механизмы устанавливали по мере подъема плотины. Пути для подвозки бетона также устанавливались по мере подъема плотины, для чего требовалось лишь изредка перекладывать рельсы. Практика подтвердила, что и без арматуры плотина Днепрогэса была устойчива, и незачем было вкладывать в нее десятки тысяч тонн металла. Устойчивость плотины обеспечивалась ее подковообразной формой. Если бы ее сделали прямой, то она оказалась бы менее устойчивой даже при наличии мощной металлической арматуры.
Днепрогэс строила вся страна. Особая роль в этом грандиозном строительстве принадлежала молодежи, комсомольцам. Всего на строительстве работало 55 тысяч человек. Американцы впервые принимали серьезное участие в советской стройке. Многого они не понимали, энтузиазм людей, от рабочего до крупнейших специалистов, их явно удивлял и, в то же время, внушал уважение. Из сообщений печати я знаю, что уже после Отечественной войны бывший представитель фирмы Куппера на Днепрострое – Томпсон высказывал глубокое восхищение нашими строителями.
Одним из острых вопросов на Днепрострое был вопрос зарплаты. Появилось много новых работ, которые до той поры не встречались в строительстве, нужны были новые нормы. Для решения этих вопросов окружной комитет создал на Днепрострое общестроительную расценочно-конфликтную комиссию (РКК) и направил меня на строительство в качестве ее члена.
Комиссия состояла из представителя администрации и рабочих. В функции члена комиссии входило: разработка и проверка норм и расценок, их утверждение, разбор конфликтов и т. п. Заседания РКК проходили в присутствии рабочих и служащих. В дни, когда заседала РКК, многие рабочие, свободные от смены, приходили послушать наши споры и принимали участие в разрабатываемых решениях.
Проработать до конца Днепростроя мне не пришлось. Окружной комитет партии выдвинул меня на работу в качестве управляющего запорожским трестом по добыче и обработке гранита. Было мне тогда 28 лет, и это была моя первая самостоятельная хозяйственная работа, если не считать задания СТО по восстановлению котлохозяйства в Донбассе в 1921 году.
Управляющий трестом
До меня здесь работал пожилой человек с большим, еще дореволюционным, опытом по фамилии Фукс. При нем разработка карьеров сводилась в основном к изготовлению бордюрных камней, щебенки, бута и других мелких изделий, вплоть до индивидуальных памятников. Рабочие были из окрестных сел и деревень: – Янцево, Мокрая, Натальевка, Кичкас и др. Нужно сказать, что среди них имелись весьма одаренные специалисты, способные создавать высокохудожественные произведения, хотя считались простыми каменотесами.
Залежи гранита в районе Днепра были огромными, причем если в Натальевке и Янцеве гранит залегал огромными плитами, позволявшими вырубать целые глыбы, то в Кичкасе залежи гранита были косослойными, что делало его пригодным для строительных работ в качестве бута и щебня. По цвету – это очень красивый светлосерый гранит с вкраплениями слюды, играющей на солнце. В Кривом Рогу гранит розовый, и это объясняется соседством железной руды. Розовый гранит тоже очень красив, особенно полированный. До революции, и уже при советской власти, этот гранит заказывали для памятников и увозили к себе на родину многие жители Франции.
Способ разработки карьеров был примитивный и соответствовал времени строительства египетских пирамид. Пробивались вручную бурки диаметром 40 мм. Если нужно было добыть специальный массив, бурки делались до глубины, соответствующей толщине изделия и располагались один за другим по прямой линии с интервалом 10–15 мм. Затем они заполнялись порохом, взрывались и раскалывались клиньями, а иногда с помощью замерзшей воды. Для добычи бута бурки делались глубиной до 3 метров и взрывались динамитом, а позднее амоналом.
В период первой пятилетки, когда строительство развивалось невиданными темпами, такие методы разработки карьеров, понятно, устраивать уже не могли. Работая в запорожском комитете профсоюза, я нередко бывал на разработках гранита, видел все эти методы работ и часто критиковал их. Видимо, в связи с этим окружком партии и решил рекомендовать меня в качестве управляющего трестом. Но одно дело критиковать со стороны, а другое – делать и отвечать самому.
Требования к себе я ставил большие, хотелось поспевать за темпами работы страны, но опыта в этой области у меня практически не было никакого. Я был еще очень молод, и первое время мне приходилось довольно тяжело. Тогда я и познал впервые и горечь неудач и бессонницу. Но выручила старая привычка обращаться за помощью к людям.
Без созыва формальных совещаний, без треска и шума, без всякого зазнайства я пошел на выучку к опытным мастерам и просил их совета и помощи, обращаясь к ним доверительно, как к родным людям. И никогда и никто в помощи мне не отказал. Люди шли навстречу, охотно, делясь опытом, подсказывали, как следует поступить, какое решение принять. За короткое время я освоил технологию и все хитрости этого на вид простого, а на самом деле довольно интересного дела.
Помог мне, конечно, и опыт работы на Днепрострое, где, наряду с ручными, применялись уже и современные машинные методы обработки гранита. В результате наш трест принял на себя утроенный объем работ, включая облицовку набережной Москвы-реки. Это дало возможность перевести натальевские и янцевские разработки только на выработку штучного камня, который тогда ценился очень высоко.
Появилась и новая продукция – брусчатка, которую раньше здесь никто не делал. Жизнь становилась интересной, созидательной. Мы начали внедрять механизацию, сами изобретали и изготавливали станки и приспособления, начали строить жилье для рабочих, ввели профессиональное обучение, которое до этого было потомственным (отец обучал сына) и многое другое.
Партийно-комсомольский актив треста «Нерудкоп». Управляющий трестом П. Г. Цивлин, во 2-ом ряду слева – четвертый. Внизу в центре сидит его маленький сын – Илья
В итоге трест выполнил утроенный план полностью по всем показателям. По итогам первого года моей производственно-хозяйственной деятельности в тресте окружной комитет партии решил за успешную работу направить меня на учебу в Промышленную Академию имени Сталина, которая по решению ЦК ВКП(б) только что была организована в г. Харькове с целью подготовки руководящих кадров для советской промышленности.
Промакадемия имени Сталина
Решение ЦК ВКП(б) о создании в Харькове промышленной академии имени Сталина было связано с острой нехваткой специалистов для проведения широкой индустриализации страны. Партийные кадры, совершившие революцию и отстоявшие советскую власть, преданные делу построения социализма в нашей стране, были в большинстве своем технически безграмотны. Старых специалистов с дореволюционной подготовкой было мало, кроме того, они вызывали недоверие в связи с имевшими место фактами саботажа, нелояльного отношения к советской власти. К тому же вскрылось дело промпартии, возглавлявшейся профессором Рамзином, ставившей, как утверждали, задачу организации переворота. Все это и побудило поставить вопрос о необходимости подготовки собственных руководящих технических кадров для промышленности, создав для этого промышленную академию и направив в нее для обучения молодых коммунистов, доказавших свою преданность советской власти в годы революции и гражданской войны.
Так я стал студентом первого набора строительного факультета академии имени Сталина, куда пришел с образованием двух классов народной школы. Понятно, что это приводило к немалым трудностям. Ведь за три года учебы мне нужно было получить не только среднее образование и ликвидировать безграмотность, но пройти курсы специальных дисциплин, таких как высшая математика, физика, химия, сопротивление материалов, черчение и др. Конечно, курс академии строился с учетом крайне слабой подготовки студентов, но и нам предстояла напряженная учеба, и мы все включились в нее, не щадя сил. К учебе мы приступили в сентябре 1930 года. Академия располагалась тогда на Сумской улице в центре Харькова против дома «Саламандра». В это же время велась надстройка одного этажа на доме, занимавшем целый квартал возле Благовещенского базара. В этой надстройке каждому студенту была выделена отдельная комната, в которой он мог проживать с семьей.
Материально студенты академии были хорошо обеспечены. Мы получали партмаксимум и талоны на книги, причем не только технические, но и из сокровищ мировой литературы (Сервантес, Рабле, Декамерон и т. п.).
Таким образом, государство сделало всё для того, чтобы мы могли хорошо учиться, ну а мы, в свою очередь, должны были сделать всё для того, чтобы овладеть знаниями. И мы учились на совесть, слушая лекции в академии с восьми утра и до двух часов дня, а потом, занимаясь в общежитии с трех часов дня и до полуночи.
Основной возраст студентов был не менее 29–30 лет. Многие долгое время были на руководящей партийной и хозяйственной работе. В этом смысле самая небольшая руководящая должность была у меня (управляющий трестом районного масштаба). Другие же товарищи были членами ЦК, ЦКК и членами правительства Украины, председателями и секретарями губернских исполкомов, директорами крупных заводов. В общем, это были люди привыкшие командовать.
Но в первую очередь все мы были коммунистами, понимающими, зачем пришли в академию, и поэтому выполняли любое указание преподавателей беспрекословно. Думаю, тогда профессуре работать с нами было проще, чем с современными студентами. Вскоре меня избрали секретарем факультетской парторганизации, членом бюро парторганизации академии. Каждый год меня переизбирали снова и, таким образом, мне пришлось руководить партийной работой на факультете до конца учебы.
П. Г. Цивлин с женой и сыном (1930 г.)
Первый год учебы закончился успешно, мы изрядно потрудились и с нетерпением ждали каникул. В июле 1931 года нам выдали путевки в Крым, и мы отправились на отдых. Но отдохнуть нам не удалось. Дело в том, что ЦК Украины рассматривал нас, как людей, прошедших суровые годы гражданской войны, вынесших на своих плечах восстановление народного хозяйства, короче – как людей, на которых можно положиться. И поэтому нас привлекали для выполнения ответственных заданий партии и правительства. Так было и на этот раз.
В августе пришла телеграмма за подписью секретаря ЦК КП(б) Украины Строгонова о немедленном выезде на совещание в ЦК Украины. В тот же день мы выехали с мест отдыха на это совещание. Обстановку по хлебозаготовкам докладывал секретарь ЦК С. В. Косиор. После совещания нас назначили уполномоченными по хлебозаготовкам, меня – по Печенегскому району, другие товарищи получили назначения в другие места. На следующий день мы выехали по местам назначения.
Город Печенеги Харьковской области находится в 25 километрах от города Чугуева и проехать туда можно было только на лошадях (машин было еще очень мало, а в районах – совсем не было). Железной дороги там тоже не было. Все это затрудняло выполнение плана хлебозаготовок. Хотя на Украине лесов мало, но Печенеги в то время окружали леса. До революции там была каторжная тюрьма, в которой сидел Г. И. Петровский. Жители Печенег жили довольно зажиточно, считали себя партизанами, но советскую власть признали одними из самых последних.
В момент моего прибытия в район, хлебозаготовки были выполнены лишь на 40 %. Начались дожди, которые не прекращались в течение месяца. На мне был гражданский костюм, сапоги и кожаная куртка.
В этой одежде я разъезжал на тачанке из села в село совместно с председателем исполкома или секретарем райкома, часто круглыми сутками.
Днем шли беседы, а по утрам и вечерам организовывали вывозку хлеба, а часто и по ночам. В 1931 году раскулачивание было в основном завершено, и началась организация колхозов, но кулацкие настроения были еще сильны. Были случаи, когда ночью нашу тачанку обстреливали. Порой, когда после 2–3 дней разъездов я добирался до райкома, на мне не было сухой нитки. Мокрой была не только кожа сапог, но и все внутри: куртка, костюм, подкладка, казалось все тело пропитано водой. Когда же удавалось высушить сапоги, они не налезали, так как ноги были распухшими, а кожа сапог ссыхалась. Так изо дня в день. Все же через месяц хлебозаготовки были выполнены на 96 %, и я вернулся на учебу.
Три года я проучился в академии. Должен сказать, что академия помогла мне разобраться во многих вопросах строительного искусства, которые интуитивно я воспринимал и раньше, не имея понятия о законах механики, физики и химии. Теперь я радостно сознавал, что строя объекты на основе практического опыта, я, тем не менее, следовал неизвестным мне ранее законам. Теперь мне становилось понятно, почему мои сооружения устойчивы и работоспособны, какими дополнительными резервами они располагают. Полученные знания помогали также принимать экономные технические решения, избегая ненужного переусложнения и излишеств, нередко встречающихся на практике. Многое разъяснилось, открывались новые горизонты, хотелось поскорее окунуться в практическую работу для применения полученных знаний на практике. Однако, прежде, чем приступить к этому, мне пришлось пережить одну крайне неприятную и унизительную историю.
Как я уже упоминал, на протяжении всех трех лет учебы в академии меня избирали секретарем партбюро факультета, хотя по своему предшествующему должностному положению я был ниже других «высокопоставленных» студентов. Как правило, это никого не волновало, за исключением отдельных бывших руководителей областных организаций, которые считали ненормальным, что ими руководит простой партийный работник и хозяйственник. Были случаи, когда такие товарищи после выборов заходили ко мне в партбюро и говорили, что я не имею морального права ими руководить.
Таким, в частности, был бывший секретарь облисполкома Саша Вронский. Я на это реагировал спокойно, так как это было частное мнение, и продолжал работать и учиться.
В 1933 году дирекция и общественность академии задумали устроить вечер в честь октябрьских торжеств. Вечер удался на славу, было много гостей. В разгар вечера ко мне обратился директор академии Бабин и предложил устроить вечеринку для дирекции, членов партбюро и профкома, где за чаем можно было бы в непринужденной обстановке поговорить о делах академии. Ни у кого из студентов не было помещения, где можно было бы разместить одновременно 18–20 человек, поэтому решили собраться на частной квартире в один из субботних вечеров.
Об этом узнал член ЦК Прокофьев, учившийся на машиностроительном факультете. В понедельник он вручил мне повестку в Центральную контрольную комиссию (ЦКК). На мой вопрос, зачем я нужен, он ответил:
– "А я знаю, какие у тебя дела с ЦКК?".
Разговор этот происходил в партбюро в присутствии многих товарищей. К двум часам дня я отправился в ЦКК. На мой вопрос, зачем меня вызвали, мне показали письмо Прокофьева, где он писал, что на вечеринке была организована пьянка и т. п.
Я рассказал, кто был на вечеринке, что мы делали, а также о разговоре с Прокофьевым при вручении мне повестки. В результате мне сказали, что ничего плохого в нашем сборе не усматривают и что Прокофьев ведет себя странно, затевает склоку.
На следующий день, когда я утром пришел в академию и разговаривал с товарищами, ко мне подошел Прокофьев и спросил, что мне сказали в ЦКК. Человек я прямой и откровенный, поэтому заявил ему, что он склочник, а для члена ЦК такое его поведение, когда он говорит, что ему ничего неизвестно, а в действительности он сам при этом сочиняет доносы, просто низко. Ничего не ответив, Прокофьев исчез и на этот раз его не было несколько дней, а потом появилась комиссия.
Комиссия работала больше месяца. Как на грех, в это время в Москве был раскрыт какой-то уклон и ЦК Украины заподозрил, нет ли и в академии чего-либо подобного, поэтому члены комиссии в расспросах были очень придирчивы. В результате комиссия пришла к выводу, что те, кто начал склоку должны быть исключены из партии и сняты с учебы. Мне же за то, что самостоятельно не смог обуздать склочников, объявить выговор, и отозвать меня с учебы. Таким решением я был возмущен и пошел на прием к секретарю ЦКП(б)У П. П. Любченко.
Я останавливаюсь на этом случае столь подробно потому, что он имел немаловажные последствия для моей дальнейшей судьбы и, кроме того, в нем проявились характерные черты взаимоотношений партийцев того времени.
В разговоре со мной Любченко не стал убеждать меня в моей невиновности, а сказал, чтобы я шел продолжать учебу и что ЦК, несмотря на решение комиссии выговора в мое личное дело не запишет.
Однако, меня такое решение не устраивало. Я был прав и требовал, чтобы мне это подтвердили. Если же меня считали виноватым, пусть запишут выговор в личное дело, как того требует порядок в партийных делах.
Но Любченко, видимо, не хотел вдаваться в подробности, или ему было некогда, поэтому он повторил: – "Иди, учись, обещаю тебе, выговор в карточку не запишем, значит верь".
На это я ему ответил, что в таком подвешенном состоянии в академию не вернусь, прошу направить меня на работу и подальше. После некоторых споров, мне предложили приступить к работе начальником капитального строительства Министерства Совхозов Украины. Но я не согласился и попросил направить меня на стройку.
Споры продолжались долго, и, в одно из моих посещений секретаря ЦК Любченко, он, наконец, пообещал откомандировать меня в распоряжение ЦК ВКП(б). Он сказал, что постановление секретариата о моем откомандировании согласует опросом, а меня попросил подождать в приемной, что я и сделал. Прождал я минут тридцать, после чего технический секретарь мне говорит, что напрасно жду, так как Любченко «смылся» через другую дверь. Мы открыли дверь кабинета, и я убедился, что бекеши Любченко, в которой он ходил, уже нет, он сбежал. На Любченко это было похоже.
На другой день я явился к его помощнику и рассказал об этом случае. Он подтвердил, что за ним это водится, и предложил позвонить ему по прямому телефону. Подняв трубку, я спросил:
– "Товарищ Любченко?" и получил ответ:
– "Нет".
Помощник мне говорит: – "Разве так спрашивают?. Назови по имени-отчеству".
Я снова снял трубку и говорю: – "Панас Петрович?". В ответ слышу: – «Да». Тогда я начал срамить его за вчерашний поступок, а он смеется и предлагает зайти.
Когда я зашел в кабинет, он снова стал предлагать продолжить учебу в академии, не упоминая о том, что ЦК отверг предложения комиссии, на что я снова не согласился.
Тогда он сказал, что пойдет подписывать решение о моем откомандировании опросом, но я предупредил, что на этот раз из кабинета не выйду и бекешу ему не отдам. Конечно, сказано это было в шутливой форме, он рассмеялся и пошел подписывать решение. Через десять минут решение о моем откомандировании в распоряжение ЦК ВКП(б) было у меня на руках, а еще через два дня я выехал в Москву.
Так закончилась моя учеба в промакадемии имени Сталина. Диплом об ее окончании я так и не получил. А секретарь ЦК КП(б)У П. П. Любченко через несколько лет был арестован и расстрелян, как "враг народа".