Павел Алексеев
Игра на вылет
– С Новым годом!
– Ступай с Богом! – ответил ему священник и с грохотом закрыл дверь.
***
Добравшись до дома, Шаталин почувствовал себя измождённым лютой хворью. В пылком сердце разгорячилась кровь, будоражащая нервы и заставляющая терять мысли светлого ума, очернённого бесцеремонным духом. Ноги волокли набрякшее ненужной думой тело, а руки оббивали его букетом полыни, вручённым бабкой Нюрой.
Ефим Евграфович решил отдаться сну, но не удалось. Едва он лёг в кровать и отвернулся носом к печной стене, скверна начала душить, туманя рассудок, заставила подняться. Его кожу облепил холодный пот, раскалённая пульсация в груди опережала время. Смерть железными шагами приближалась сквозь настенные часы, нависала молотом над головой, звала, или так представлялось. Время катилось настолько быстро, что бедолага не успевал отсчитывать удары. «Пролетела жизнь!» – прошептал он и огляделся. Дом изнутри выглядел безродным, никому не нужным, как и вся деревня, людьми же и покинутая, загубленная.
Ближе к полуночи Шаталин, вооружившись ломом, вышел из дома. Природа была чиста и сонна. В черноту тянулись серые нити дыма из дремлющих избушек. Лишь звёзды мигали в неизмеримой глубине. Где-то вдали виднелись вспышки фейерверка, бутоны разноцветных искр красили небо. Должно быть, там, где фальшивым блеском заливался свод, люди на мгновение научились отрекаться от бед и горя, не тревожили себя смутными идеями.
Ефим Евграфович уверенно пробирался вперёд, хоть его ноги и утопали в сугробах. Под мышкой были зажаты нарды, те самые, подаренные Свистуновым. Перейдя дорогу, старик миновал ржавый металлический забор соседских угодий. Калитка оставалась приоткрытой всегда, даже при жизни владельца. Кроме прогнившего дома и бани, на участке не было ничего. Деревья спилены, а огород загублен. Свистунов угробил собственное хозяйство ещё пять лет назад. Отговаривался: «Оно мне надоело!»
Чёрный одноэтажный дом выглядел пристанищем богопротивных душ. Они словно распевались за щелистыми стенами, грызлись в темени и кружились в сквозняке. Приближаясь, Шаталин становился узником гнойных фантазий, что атаковали его мухами. Кривя лицо, он отворачивался от воспоминаний.
Старик подступился к заколоченной двери, врезался в первую же доску ломом и надавил. Противный скрип гвоздя – и появилась смрадная расщелина, хранящая потаённый вход в обитель мертвеца. Ефим Евграфович, осматриваясь как расхититель, вырвал все перекрывавшие проём доски и толкнул дверь. Та с жутким скрежетом отворилась, впустив в промозглое помещение коготь лунного света. Шаталин вошёл внутрь. Окна были заколочены, и заколочены им же. Он помнил тот январский день, тот предсумеречный час, когда вбивал гвозди, а люди, испуганные новостью о смерти Свистунова, пытались докопаться до истины. Они получали то, что хотели услышать: увезли, сердечный приступ, родных нет, тело будет предано огню в крематории райцентра, а дом – переписан согласно завещанию.
Ефим Евграфович зажёг свечу и выставил её перед собой. Огонёк едва отвоёвывал клочок света у затхлой тьмы. Медленно шагая по прогнившим половицам, пришелец добрался до гостиной: ноги прекрасно помнили расположение комнат и расстановку в них мебели. Очертания предметов просматривались во мраке, щекочущем натянутые нервы. В глубине продолговатой комнаты стоял скелет сосны. Иголки давно осыпались на пол и образовали рыжеватый ковёр вокруг мёртвого дерева. На голых ветках в свечном свете блестели шары и звезда, что своим весом наклоняла тонкую макушку. Свистунов на Новый год наряжал исключительно сосну. Как он утверждал, «пользительный запах от пушистой придаёт комнате особый уют!»
Званый гость неспешно погружался в густую темень. К холодной коже липла паутина, увесившая всё пространство в доме. Она пыльным тюлем украшала стены, спадала с потолка и абажура, устлала массивный стол из ореха, стоявший в центре гостиной. За ним за полвека был проведён не один вечер, рассказаны сотни историй и сыграны тысячи партий. Столешница, исполосованная трещинами, обожжённая жаром в углах, была подобием ритуального алтаря, видевшего многое. Затрясшиеся от волнения руки Шаталина так и просились лечь на стол, прикоснуться подушечками пальцев к грубой, но милой сердцу поверхности, на которой нашлось место бронзовому подсвечнику.
Положив перед собой сдвоенную доску для нардов, Ефим Евграфович раскрыл игровое поле. Внутри имелись специальные выемки, в которых хранились шашки двух цветов: чёрные – по левую руку, а белые – справа. Фишки необходимо было расставить в ряд по отведённым базам, что старик и сделал, взяв на себя роль игрока за чёрных, как и прежде. Разложенная книжкой доска делилась на двадцать четыре ячейки, через которые должны были пройти все шашки игрока, чтобы в завершение круга выстроиться в ряд в так называемом доме. Победителем считался тот, кто первым переправил все фишки из базы в дом.
Молчание вгрызалось в хрупкое сознание Шаталина. В мерцании трепетало лицо, а глаза словно плавились, глядя на кресло напротив. Дед задумался, задержал дыхание. Обжигающие воспоминания шелохнули его. Скулы заострились в напряжении, сердце запрыгало. Ефим Евграфович с неохотой взял в руку два коричневых, отполированных до глянца кубика, и покрутил их большим пальцем на ладони, вглядываясь в особенности граней с белыми точками на них. Набравшись смелости или приняв надуманную безысходность, бросил кости на доску. Треск о жёсткую поверхность трелью отчеканился в кромешной тишине. В ту же секунду сквозняк хлестнул по щеке. Свечной лепесток растаял, оставив после себя восковую гарь, тянущуюся от фитиля.
Шаталин вжался в кресло, прислушиваясь к подозрительным звукам. Изначально это были едва проявляющие себя шорохи, но спустя короткий миг они стали громче и теперь походили на движения чего-то многолапого, находящегося в печной трубе или за стеной. На крыс не похоже, а змеям неоткуда было взяться посреди зимы. Неприятный скрежет леденил кровь, побуждая Ефима Евграфовича дышать чаще и вертеть головой в поисках источника шума.
На столе вновь загорелся фитиль. Старик всколыхнулся и едва ли не вскричал. Он схватился за мягкие подлокотники кресла и попытался встать, но неведомая мощь втиснула его обратно. Перед глазами, в игривом свете тающей свечи, мерцало нечто необычное и страшное. Существо с до безобразия большой головой, отдалённо походившее чертами на Филиппа. Его тощее тело было изуродовано огнём или печным жаром, в котором Свистунов оказался по роковой случайности или по личной воле. Лицо лоснилось в свете, а мутные зрачки растёкшихся глаз медленно расходились в стороны в поисках объекта. Иссушенное туловище было совершенно голым, увешанным чем-то, похожим на опарышей. Они десятками неприглядных присосок облепили синюю до омерзения кожу, оставляя за собой лиловые следы.
Пупырчатые губы, на первый взгляд, слипшиеся, медленно разошлись, и нечто заговорило знакомым Шаталину голосом, но с нотой устали:
– Евграфыч, ведь не подвёл же, дорогой! Азарт – твоё второе имя. А шо у табе с рожей? Не признал меня, роднёхонького?! Иль Филипп Филиппыч так сильно изменился?
Явившийся из потусторонних недр Свистунов жутко изворачивался. Из его спины выпирал острый горб. Треск лопающейся кожи, сквозь которую сочились желтоватые сгустки гноя, ужасал. Монстр, менявший облик на глазах, уронил на стол перепончатую руку. Пальцы с хрустом оторвались от неё и поползли по доске к зарам. Показав мелкие клыкастые пасти, они в мгновение расправились с игральными костями, съели их.
– Великолепно, – пожал плечами Ефим Евграфович.
Свистунов поднял пустой взгляд на гостя и разошёлся визгливым хохотом. Челюсть отвалилась, рассыпавшись по столу зубами, два из которых чудным образом превратились в кубики, съеденные червеподобными пальцами мгновение назад.
– Ты совсем не изменился! – отвернувшись в омерзении, прошептал Ефим Евграфович.
– Ох, как же я скучал по голосу любимого соседа, ты бы знал! – изрёк Филиппыч, становясь похожим на угря с лезвистыми лапами по всему телу. – Ух, а надухарился-то, полынью развонялся! Решил сразить меня зловониями? Только вы, живые, всё себе придумываете. Для успокоения дурью всякой голову забиваете. Я вот, Евграфыч, никогда подобной ерундой не занимался, жил на всю катушку и помер довольным, – тварь, лишённая твёрдых очертаний, имеющая десятки выпуклых глаз и широкий беззубый рот, добавила: – Только не помню, как умер.
