Ольга Серова
Надежды маленький оркестрик…
Но самое яркое и драматическое событие – это возвращение из Саратова домой. Ехали в товарном вагоне, сидя прямо на полу. Народу было много, видимо, все искали «лучшей доли» неведомо где – колеса бешено стучали по рельсам, с грохотом проносились другие, чаще тоже товарные, поезда, гудки паровозов издавали страшный рев, в широко распахнутые двери врывались тугие струи колючего ветра, больно хлеставшего по лицу, песчинки и мелкая угольная пыль лезли в глаза, нос, рот. Мне было ужасно страшно, и я сидела тесно прижавшись к маме.
Но на одной остановке мама с чайником пошла за кипятком, поезд тронулся, и я с диким воплем кинулась к дверям, чтобы выпрыгнуть на ходу – к маме. Меня подхватили чьи-то крепкие руки, я билась и вырывалась, и истошно кричала…
Мама вернулась на следующей остановке (она не добежала до нашего вагона, но успела залезть в другой вагон).
Дальше идут воспоминания об Иглино, куда, видимо, в очередной раз перевели по работе отца.
Я болела, лежала с высокой температурой, очнулась от какого-то шума и увидела стоящую посреди комнаты маму и загораживающую ее с раскинутыми руками тетю Аню – жену старшего брата мамы, кричащую: «Ну, стреляй!», а напротив них в 2-3х шагах отец с наганом в руке. Чем все кончилось, я не помню, у меня была горячка, на меня все время надвигался то потолок, то огромный ночной горшок.
Шел 1934 год, уже появился Шурик (19.01.1933г). В сентябре в школу меня не приняли, так как мне не было еще 8 лет. Но в ноябре, когда я достигла необходимого возраста, меня все же приняли.
Помню первый день в школе: мне выдали тетрадку в косую линейку, первую 
страничку которой разделили на 4 прямоугольника. В одной «клетке» мы писали палочки, другая – по арифметике, а в правом нижнем квадрате я нарисовала купающихся в реке детей.
В классе вывешивали табель успеваемости. На большом листе бумаги были нарисованы плетущиеся пешком неуспевающие, троечники – верхом на черепахе, хорошисты – на велосипеде, и отличники – летящими на самолете. Я училась успешно и все время «летала» на самолете.
Была очень большая нужда в тетрадях, за вырванный из тетради листочек вызывали в учительскую. Учили быть бережливыми и ценить, уважать труд других; рассказывали, трудом какого большого количества рабочих создавались карандаши, тетради, книги. На уроках труда мы приводили в порядок потрепанные книжки из библиотеки: старательно сшивали их, клеили порванные листочки.
Сколько времени мы жили в Иглино, я сказать не могу. В памяти сохранились и летние игры: сидение в бочке с дождевой водой, в зарослях картофеля на огороде, поиски синих ягод паслена (тоже лакомство), зеленых стручков гороха; и зимние – катание на чужих санках в яркую лунную ночь по безлюдной улице
Переезд в Белебей тоже не помню. Помню, шел урок (я во втором классе), вдруг открывается дверь и какой-то мальчишка крикнул: «Роза, твой отец мать застрелил!»
В это время они уже были в разводе. Отец меня зареванную увез на далекую 
Мельничную улицу. Папа мне объяснил, что маме с двумя детьми и дедушкой (когда он приехал, я тоже не помню) будет очень трудно, поэтому я буду жить с ним, а учебу продолжу в этой же школе, всего через 4 дома от маминой квартиры, и после уроков я буду приходить к ним поиграть с Шуриком. Я же росла послушным, все понимающим , но все же тяжко страдающим ребенком.
Они встретились около бассейна, где мама набирала воду, отец был немного выпившим, и мама с укором сказала ему: «Что же ты в рабочее время пьешь». Отец толкнул ее, она упала, он сел верхом ей на спину и выстрелил. Пуля застряла под кожей на шее, второй выстрел – осечка, тут его скрутили выскочившие из пожарной части пожарники, а маму увезли в больницу.
Отца посадили, он какое-то время сидел в колонии, мы с мамой ходили к нему, мама подала прошение о помиловании, и его скоро отпустили и направили на курсы в Уфу. Я вновь вернулась к маме.
Мама работала в театре билетершей, а дедушка там же сторожем. Вначале им дали 
комнату на 2м этаже в глубине фойе, но потом поселили в небольшом домике тут же в театральном садике. Кроме нас с мамой проживали бабушка с Лидой (на 3 года старше меня) и маленькая Соня, которой было месяцев 9-10. Дедушка запомнился очень добрым и кротким человеком, очень любил детей и постоянно заботился обо всех.
Сохранившаяся фотография – мама, я и Шурик – это фото именно этого периода жизни в Белебее, здесь мне девять с половиной, а Шурику три с половиной года.
Осенью этого же года вернулся с курсов отец, и мне вновь предстояло расставание. Но я же была «умной, послушной девочкой», как все время внушал отец, и должна была понимать, что раз я была папиной, то вновь должна вернуться к нему, «таков порядок», иначе «маму посадят в тюрьму».
Покорившись своей печальной участи, я полдороги тихо плакала, уткнувшись носом в колени. Ехали поездом очень долго, как мне показалось. Отец был расстроен, старался всячески успокоить и развлечь меня, на каждой станции бегал за разными покупками для меня, и мне стало жалко его. На одной станции купил «Черногорские сказки», обильно снабженные страшного вида и страшной расцветки рисунками – ядовито-зеленые с черным уродливые ели, ядовито-синие и черные острые пики гор, размахивающий на каждой странице кривой шашкой главный герой сказок – все производило отталкивающее впечатление.
Добравшись до нового места работы отца в Караидели (это предгорье Урала), мы поселились в угловом доме на самом берегу речки Уфимки. Эта сторона считалась деревней, а райцентр – на противоположном берегу, там же и школа. Берега соединял паром.
Уфимка – довольно широкая река с хрустально-прозрачной и очень холодной водой, изобилующей рыбой. Вода была так прозрачна, что видны были каждый камешек и каждая рыбешка.
Отец часто бывал в разъездах – создавал новые артели, и я вроде оставалась под присмотром хозяйки тети Веры, но на самом деле была предоставлена сама себе. У тети Веры был грудной ребенок, и ей было не до меня.
Здесь я пристрастилась к чтению. Книгами снабжала сестра моей подружки-одноклассницы, работавшая в школьной библиотеке. Получив что-то новое, она быстро вручала мне интересную книгу и строго наказывала вернуть ее утром. Библиотека хорошо пополнялась художественной литературой.
Вечером хозяйка со своим младенцем забиралась на полати («антресоли», второй навесной деревянный потолок, там всегда тепло), а я газетами огораживала керосиновую лампу и засунув туда голову, читала почти всю ночь до одури – буквально. Читаю «Робинзона Крузо», вдруг кошка спрыгнула с русской печи на пол, что-то там загремело, я недоуменно озираюсь и никак не могу понять – откуда же взялась кошка, ведь у нас на острове ее не было!
С выбором мне здорово повезло, библиотеку снабжали очень хорошей, «правильной» литературой – русская и иностранная классика, качественная современная литература, пристрастившись к которой, позже я уже не воспринимала «чтиво».
Летом мы со сверстниками целыми днями пропадали на реке, купались, ныряли, грелись на песке, рыбачили: ловили мелких рыбешек, серебристых баклешек, и чуть крупнее, со средний палец – пескарей для кошек. Нанизывали на кукан (веревочку с поперечной палочкой на конце) и потом сравнивали – у кого больше улов.
Однажды отец обратил внимание на то, что я все время почесываю голову, подозвал меня и заглянул в гущу волос, там бегали вши. Отец всполошился, попросил хозяйку протопить баню, развел крутой щелок, промыл тщательно, а потом сбрил наголо все волосы и строго запретил купаться в реке.
Но как же мне не купаться, если все мои друзья по-прежнему днями барахтались в реке! Выжидала, когда папа уплывал на пароме, и бегом на речку, а к концу работы мои друзья оглядывали каждый «рейс» парома, чтобы предупредить меня о возвращении отца.