Ольга Амалфеева
Вирус турбулентности. Сборник рассказов
Юля прислонилась лбом к створке уличной двери. Люди шли и шли, а она стояла и стояла. Лбом была открыта эта дверь. И она не упала тогда. Вдохнула замасленные грязные разводы и выдавила.
Шел снег. Он покрывал расцарапанный лоб. Он охлаждал воспаленные веки и тек, и тек по щекам и груди. Таял на губах и мокро размыкал их. Бабочка вздрагивала.
В городе, в котором она жила, не бывает снега. А он шел. Темное небо сыпало и сыпало его в тот вечер.
Абсолютно бессмысленно сыпало снегом той зимой.
Абсолютно бессмысленно
– – – -
Театр
Я все сижу и сижу. Ноги мерзнут. Такие коротенькие ножки. – Тучка вздохнула и поджала под тучное тельце бесформенные комочки.
Пыльная тучка с большими глазами. Ни рта, ни ручек. Серое больничное одеяло. Туча, каменная баба. Плотно набитый снизу и кое-как заполненный сверху мешок.
Сижу и сижу и пою, кажется, и песня одна и та же, похожая на скрип колеса. Поворот – вздох, стон. И качается туча, качается в такт, или кажется ей, что качается. Так движется она во времени, заменяя движение в пространстве.
Колесо все скрипит и скрипит. Хорошо, что убрали все лишнее, все равно ничего не видно. Это я придумала – привязать свет к колесу. Пальцы мерзнут, и все время приходится выбирать, куда светить. А я не знаю куда.
Мне дали колесо, наверно, это прялка. Так девушки пряли и пели. Почему их нет? Так было легче. Они пели, и свет был один на всех – свеча. А когда свеча догорала, девушки умирали, как и положено. А кто оставался, превращался в каменных баб. И ходят люди, и думают, что это значит. Есть собака, верность, она ждет хозяина. А есть каменная баба – любовь, которая никого не ждет, она хранит.
Как Земля. Летчики сверяют по ней курс, а когда возвращаются, проходят мимо, а она остается, чтобы им было по чему пройти.
Серая сцена. Пыльные доски на полу. Тяжелые занавеси. Сказали, это театр. Значит, где-то должны быть люди, которые на меня смотрят, но я не вижу их. Я вообще плохо понимаю, где сегодня, где завтра и сколько лет я тут.
Человек хотел объяснить, что такое свет. Он нарисовал на листке зрачок и выходящий из него конус. Так я вижу, так видит каждый. И у меня был свой свет. Когда я смотрела на небо, то видела птиц, облака, а если сузить зрачок, то дальше облаков, синь.
Но я спотыкалась, и смотрела вниз. И твердь расплавлялась, и память шла рядом.
Можно было посмотреть вокруг – машины, люди, много машин, много людей, они смеялись и освещали меня. Я знала, какая я.
Но режиссер сказал, что для этой пьесы хватит одной кровати, очень скромные затраты. Зато можно подобрать ноги повыше. Мне кажется, что внизу мыши, или крысы. Иногда я вижу блуждающие огоньки. Что-то шуршит, перешептывается. Наверно, нужно посмотреть что, но я уже не могу вытащить руки из-под одеяла. Хотя раньше я опускала фонарь и видела, что там только некрашеные доски, их нужно менять, и не будет занозисто. Потом пугалась. И снова искала лучом его, чтоб не потерялся.
Я просто попала в его свет. Дорога была узкой. Это старая сцена, не разминуться.
Его свет срастался с моим, и небо раздвигало границы. Мой снег становился его облаками, а его дождь моей росой. Его солнце превращалось в мое тепло, и радуга не рвалась больше, и не стояла на одной ноге. Луна была полна, а звезды рассыпались гроздьями. Круг событий получил свое завершение и оправдание. Причина вызывала следствие, истоки вливались в устья, краски разжились оттенками. Прошлое встретилось с будущим, а правое и левое, наконец, обрели свою относительность. В этом мире не было пределов, стены пали, и протянутая рука не проваливалась в пустоту.
Какой я ? – спросил он и повернул фонарь на себя – ничего не вижу. Свет слепит. Нужно отойти. – Он поставил фонарь, отошел, но свет погас. – Я не вижу себя, но ты можешь сказать, какой я. – И я сказала.
Странно, почему человек не может осветить собой всю Вселенную. Даже солнцу нужна луна, чтоб отодвинуть мрак. У человека два глаза, два уха, но есть незащищенная спина, и он должен иногда спать – мир пропадет.
Знаешь, сказал он однажды, здесь все так знакомо. Мир велик, а жизнь дается один раз. Ты не должна грустить, смотри, мир огромен.
Он ушел. Ему нужно смотреть вперед. В пути он не может оглядываться.
Я светила ему вслед, долго. А когда пришла весна, подняла глаза. Там, наверху, висела желтая половинка потерянного круга, сиротливо бродили звезды, а зарницы, предвещая, ничего не рождали.
Так не должно быть, думала я, это же мой свет, мой. И я хочу видеть и слышать как раньше. Но зрачок-конус не поддавался расщеплению. Глядя вслед ушедшему, пропадали люди, исчезали звуки и краски, все слипалось в кучу немыслимой какофонии. Углы отвоевывали пространство, время ускользало из рук.
Боже, Боже, ты нес меня на руках, я знаю, ибо шла, не видя своих следов.
Осталась только кровать, металлические шарики. Без возраста и назначения. Они круглые, и когда я проводила по ним рукой, мир собирался, и я плакала, и дождь смывал пыль, и можно было дышать.
Я Земля, я почва, я гумус, и летчикам можно летать, а странникам идти.
Нет, я хотела разделить свет, я металась в поисках компромисса, но путник терялся, и тьма смыкалась за его спиной.
Руки устали, и мне позволили взять колесо. Это недорого, и оживляет действие, и что-то все время происходит, потому что что-то же должно происходить.
Я привязала фонарь к колесу. Стало ещё холодней, но руки можно было спрятать, можно сжаться и беречь тепло, а свет будет освещать наперебор, и не нужно выбирать: спина путника, дверь, кусочек неба, люди, почва. Я знаю, они есть, я их вижу, я дышу в такт: вот путник, вот небо, вот люди, вот почва, но сомневаюсь, когда они скрываются, и уже не знаю, можно ли встать на эту почву, можно ли окликнуть этих людей, можно ли уйти в это небо, и очень холодно. И этот скрип, рвущегося полотна, расчленяемой цельности. И нельзя потушить огонь, там путник, он должен идти. Пока есть скрип, есть цельность, и он напоминает об этом.
Были письма. Они выхватывали из темноты берег с валунами. Если положить голову на эти камни, можно услышать шум моря. Дом с подсолнухами, скамейка во дворе – пятна света – моя роза ветров. Слева – берег, справа – дом, за домом – скамейка. Этот путь я мысленно прохожу снова и снова, это вехи, по которым путник вернется домой.
Он не узнает меня. Он пройдет по моим вехам и не остановит колеса, чтоб не выпало звено, не порвалась нить.
Я Земля, я точка отсчета, фон, вечность. Я ритм, на который ложится мелодия, я холст, на котором пишут картины. Мой смысл – ход колеса, и нужно беречь силы.
Эта баба качается и качается. Кровать все скрипит, колесо вертится, и тянется струна, и так хочется порвать ее, закричать, швырнуть что-нибудь, чтоб прекратить этот скрип, и стук, и стон.
Я ухожу, это не спектакль, это мучение и смерть. Я ухожу, я хлопну дверью. Рухнут балконы, взорвутся лампочки. Останется кровать, на ней эта серая туча, которая будет качаться, пока не погаснет свет. Ни сдвинуть, ни разрушить. Баба каменная.
Если это любовь, на нее не стоит смотреть.
– – – – -
Ветер
Nord – ost.
Просто ветер. Но какой простор
Сразу в каждом слове и движении.
Ветер, ты – немое искушенье
Выйти в небо, не окончив спор.
Сон взахлёб, неистовый плясун,
Бестелесна плоть – лови, плачу!
Ветер! Я не вижу и не слышу.
Просто ветер. Просто я лечу.
На экране Баумнер дегустировал очередной баварский коктейль. Пиво, которое никто не собирался пить с водкой, катастрофически таяло. Витька как всегда всех смешил, но больше всех смеялся сам:
– Какой это город? Уже Амстердам? Да ничего особенного. Город как город. У нас и то улицы шире. Смотри! Крыса дохлая. Вот, объелась их «дойч»-мяса и подохла от такой жизни. У нас крысы и те по-человечьи живут.
– А помнишь, Бам, когда в свою Морозовку ездил, у радиозавода пересаживался? – вступила в разговор Лена, – Автобус – по расписанию, ждать – с полчаса. Так он рассказывал: «Пирожок купишь, а крысы уже тут как тут – сидят, ждут, когда им кинешь. Как собаки». Изумлялся – никогда такого не видел. Говорил, крысы беду чуют- кучкуются, размножаются.
– Вот и сбежал подальше на всякий случай, – то ли осудил, то ли похвалил Олег.
Знали друг друга почти десять лет – познакомились ещё до поступления в институт, на подготовительных курсах, – а Лена так и не научилась различать, когда он шутит, а когда – серьёзно.
– Да вы что, – хохотнул Витька, – парень просто не разобрался. Крысы, они бегут обычно с кораблей тонущих, а для размножения обязательны сытость и покой. Вон те, – помахал он вилкой в сторону телевизора, – видеошифровки шлёт. Разве это он пьёт? Он же мучается на наших глазах – не смотрел б ими на него. И это после многолетней тренировки! Потому и старушка его всё в невестах, а о наследниках и речи нет. А какие надежды подавал, какие надежды… Ой, – совсем расстроился он за друга, или за лопнувший в руках помидор.
– Зато мы торопимся наследить, задавить количеством, – мрачновато буркнул Игорь у Лены за спиной.
За общим шумом никто, кроме неё, не должен был услышать, и она не повернула головы – тема скользкая, лёгкости не предполагала. Хотя красиво: наследник – твой след. Наследил, браток, где-то, а то с чего бы так безутешно.
…Бам на плёнке снова пытался растянуть удовольствие от тёмного напитка в напёрсточном стаканчике.
– А чем закусывает! Нет, ты посмотри, посмотри, как над ним издеваются. Мама дорогая, что это?
– Зелень какая-то – включился в разговор Влад, – ну что вы ржёте, как лошади.
– Это, это…– Лена прищурилась, – это салат.
– Это? – Витька сделал круглые глаза. – Да там же листик какой-то!
– Преждевременно увядший, – уточнил Олег.
– Нет, он ещё и нож берёт. Что он собирается резать? Бам, остановись, ты же не умеешь!
– Да это растение такое, салат называется. В ресторанах его листиками кладут, – заботливо прояснила ситуацию Лена.
– И резать заставляют, – напропалую хамил или хохмил Олег.
– Лен, да что ты так переживаешь, – улыбнулся Игорь.
– Не наш парень, не наш, – Влад любил пощекотать нервы, нагнетая обстановку.
– Нет, а о крысах кто-нибудь подумал? Куда смотрит их хвалёный Грин Пис? – никак не мог взять себя в руки Витя, – Что они доедать будут? Я б от такой жизни тоже… подох.
В мужской компании, по дурацкой привычке, Лена чувствовала себя единственной ответственной за всё происходящее, в том числе и за стол. Собрались – чистый экспромт. Никто и не подумал что-нибудь с собой захватить. Съедобное содержимое Владькиного холодильника, щедро вытряхнутое гостями, таяло.
– Слушайте, может, я картошки пожарю, – без особого энтузиазма предложила Лена.
Ей, в общем, хотелось ещё успеть выспаться – завтра предстоял тяжёлый день. Её подняли с постели. И хотя она, увидев ребят, бесконечно обрадовалась, но спать всё- таки хотелось. И где-то, подспудно, царапалась предательская мысль, что им уже никак не по двадцать, что квартира, конечно, Влада, и жена уехала к родителям, но всё же не странноприимный дом – общага, что вот сейчас кто-нибудь скажет: «Извините ребята, мне пора»,– и всё закончится. Вопросов нет: у всех свои дела. У самой дети дома спят. Хорошо, что мама с ними, а то при всём желании не смогла бы выбраться. Но одобрительный гул, местами склонный перейти в овацию, заглушил предчувствие.
– Только я готовлю плохо…
– Что может быть вкуснее свежепожаренной картошечки, – то ли подлизался, то ли поёрничал Олег.
– Уговорили.
Лена прошла на кухню. Игорь вышел вслед за ней.
– Давай я тебе помогу. Я здесь лучше ориентируюсь.
– Часто бываешь?
– Да уж чаще, чем ты.
Возразить было нечего. В последний раз Лена была у Смирновых лет пять назад.
– Ну, давай, – Лена огляделась. – Где здесь живут, к примеру, ножи?
Игорь подошел к стене с навесными шкафчиками:
– Это делается так. Открываешь всё подряд: где-нибудь да найдутся.
Лена повеселела: гулять так гулять! И открыла первый слева:
– Здесь их нет!
Игорь тем временем заглянул во второй:
– И здесь их нет. Ладно, попробуем ещё…
– Вот только не надо всё подряд открывать, – бесшумно возникший на пороге меланхоличный Влад как всегда был готов до предела упростить задачу, – Всё не так сложно: ложки, вилки – тут, тарелки – тут. Что ещё вам нужно?
– Владенька, – протянула, улыбаясь, Лена, – не дал людям получить удовольствие, мы только во вкус вошли.
– Извращаться по мелочам – это обязательно?
– По-моему, непременно.
– Ладно, ладно, мы ещё своё возьмём, – приободрил её, встав рядом, Игорь, – Отольются кошке мышкины…
– Ой, ой, ой, напугал. Да пожалуйста. Ищите, сколько хотите, – Влад сделал вид, что уходит.
– Растрогал, растрогал, – покровительственно приобняв приходящегося ему под мышку Смирнова, Игорь по-свойски похлопал его по уплотнившемуся за годы семейной жизни пузцу, – прощён великодушно. Лен, мы ж не будем на него обижаться?
– Кто ж когда на него обижался. Мы б без него до утра тут искали.
– Так и быть помогу, – и Влад, не меняя тон и скорость, развернулся на сто восемьдесят градусов, – Но в последний раз. Всё равно от вас благодарности не дождёшься. Только пусть этот парень уберёт руки: у меня от перегревания температура поднимается.
– Пожалуйста, пожалуйста, – улыбаясь, Игорь поднял руки над головой.
– Вот так и стой, – и, повернувшись к Лене, – Ну, стесняюсь спросить, чего бы вам ещё хотелось?
– Если совсем без извращений, то…масло, – Лена, сосредоточившись, загнула мизинец, – соль и…картошечки бы ещё желательно.
– И это всё?
– Всё.
– А пугали то, пугали. Масло – в холодильнике, соль …
– Лен, Лен, – протиснулся, громыхая, Витя, – а ты помнишь, как учила нас картошку правильно чистить?
– Картошку? Не помню… Когда?
– Да не может быть. Неужели не помнишь? На Дне физика. Лен, да ты что?
Лена даже не старалась припомнить, ей было жутко интересно послушать очередную байку в его исполнении.
Ждать долго Витя не мог.
– Смирнов! – заголосил он как потерпевший, – Смирнов!
– Чего ты орёшь, – отозвался тот невозмутимо из-за его спины.
– Нет, ты представляешь, она не помнит, – кричал Витька, видя их, видимо, стоящими на другом берегу реки, – Где там твоя картошка? Давай её сюда!
– Спокойно. Штурм отменяется, – осадил его от дверного проёма Влад, – Она в кладовке.
Но Витя, не слушая дальше, уже протискивался, обдирая косяк, сквозь него:
– Сейчас мы им покажем, как правильно чистить, – покатилось по коридору вдохновленное бурчание.
Влад, скрестив руки на груди, вышел следом. Из комнаты осторожно высунулась светлая голова:
– Ещё не дерутся? Где они?
– В кладовке, картошку ищут, – шёпотом выдавила из себя Лена и… расхохоталась, – Как слонёнок, – мелкими шажками выдавала она, припрыгивая, – с мартышкой… Наталья… Владьке… очки… новые… купила… Кру-у-у-у-глые…
С трудом пропищав последнее, она без сил шлёпнулась на табуретку.
– А Матвею под Новый год сотрудницы бабочку подарили, на шею, правда, – зачем–то вспомнил Олег.
Бабочка Витьки Матвеева плюс пенсне и так изрекающего исключительно в нос Влада – это Оскар! Но сил смеяться у Лены уже не было. Она, перегнувшись пополам, водила под глазами указательными пальцами, слезами вытирая предполагаемую тушь:
– Да, вместе – тесно, зато никому не скучно, порознь – скучно, и никому не нужно. Всё так же воюют?
– Да не разольёшь. Как зацепятся – до утра. Вон, слышишь, – Олег неопределённо мотнул головой в недра квартиры, где непрерывное гудение голосов изредка прерывалось грохотом, – Это Смирнов Матвея транспортировке учит.
В коридоре снова загремело.
– Безрезультатно, – констатировал Игорь. Перепалку он, пересидел, поигрывая кисточкой шторы, на подоконнике.
– Он же кастрюлю не взял, – опомнилась Лена, – Цирк бесплатный! Как же картошку понесёт?
Она было взялась за кастрюлю, но Витя громыхал уже откуда–то из коридора :
– Давай, давай. Ой, опять упала. Ну, куда ж ты, милая. Смирнов, у неё падучая. Неправильная какая-то у тебя картошка.
Лена выглянула в коридор. Витя, видимо, пытался сгрести за один присест всю коробку и теперь, как на сносях, снизу поддерживая отвоёванное, подползал к кухне в полуприсяде. При этом он ещё безуспешно пытался сцепить пальцы в замок, отчего картофелины рассыпались в разные стороны, равномерно усеивая коридор.
– Куда ж ты столько набрал! – ужаснулась последствиям Лена.
– Бомбардировщик при исполнении,– с лёгкой руки подписал картину Олег.
– Я б сказал лучше – влюбленный в жизнь камикадзе, – Витька даже в таком неудобном положении не смог смолчать. При этом здоровенный грязный булыжник, сорвавшись с вершины колеблющейся пирамиды, шлёпнулся прямо в смирновский ботинок. Витя скосил глаза на дезертира, но, увидев поверженную цель, удовлетворённо заключил: – Знай наших. Это вам не веники вязать.
Народ расступился не дыша. И только когда последняя картофелина из его рук исчезла в раковине, движение вновь возобновилось. Страсти по картошке закончились взрывом хохота на владькино «какая мартышка положила мне в ботинок свёклу».
Но Витя не заметил потерю:
– Овощи, Лен, порядочные люди сортируют. Ну, смотри, – переключил он её внимание, – берёшь картошку…
Он терпеливо и подробно объяснял. Шумела вода. Картошка, перекатываясь, подставляла под душ чумазые бока.
Милый, добрый Витька. С ним всегда весело и просто. Ещё с первой уборочной, когда он отвоевал ей личное ведро и ходил с ним за ней по полю, напевая «Лена, Лена, что я буду делать? У-у-у-у-у», они с полуслова понимали друг друга.
– Мы вам не мешаем? – поинтересовался с подоконника забытый Игорь.
– Да мы справимся, мальчики, справимся, – не оборачиваясь, неопределённо помахала рукой Лена: Витя в виртуозности превзошёл самого себя: – Вы идите, мы справимся, – и уже Вите:
Как у тебя это получается?
– Ну, ладно, мы пока в магазин сходим, – Игорь с удовольствием потянулся, – по морозцу.
Влад, вы готовы?
Он вышел, на ходу крутанув абажур, увешанный колокольчиками. А на его месте возник застёгивавший куртку Олег.
– О, тут уже и музыка. Умеют же устраиваться люди. Мы скоро придём. Смотрите, не балуйтесь.
– Хорошо-хорошо, не теряйтесь надолго, – перекричав звон, отозвалась Лена. Она не могла оторвать глаз от стекавшего в режиме нон-стоп ровного серпантина кожуры.
– …Шкурку нужно снимать тоненько. И самое главное – я на всю жизнь запомнил – чтоб ленточка не прерывалась. …Одна. Тонкая. Ленточка.
– Чтоб не прерывалась… Ты запомнил, а я забыла…
– А я тебе напомню, если ты ещё раз забудешь: самое главное – не обрывать.
– Что? – рассмеялась Лена.
– Ну, это. Эту… Как её? Ленточку!
– Давай помогу, чудо ты морское.
– Да я сам почищу, не пачкай руки.
– Давай, давай, двигайся, вместе веселей.
Деля место у раковины, они толкались и брызгались, хохоча, как сумасшедшие. Время, сменив ритм на метр, перестало спотыкаться, и они даже попытались что-то напеть.
– Тук, тук, тук, к вам можно? – вежливо поинтересовался вошедший первым Игорь.
– Ой, вы уже вернулись, – попыталась оправдаться Лена, – Так быстро.
– Ну мы можем ещё походить, – участливо предложил Олег, выгружая на стол содержимое пакетов.
– Да ладно. Мы почти закончили. Иди, Вить, я быстренько доделаю и приду к вам.
– Так мы договорились? – уточнил тот, вытирая руки вовсе не предназначенным для этого махровым полотенцем.
– Договорились, – положившись на необязательность таких разговоров, с ходу пообещала Лена.
– Если что, обращайся ко мне.
– Хорошо, – как можно серьёзнее заверила она.
Декламируя что-то на ходу, Витя вышел, на этот раз почти не повредив косяки. Всё еще умиляясь его детской непосредственности, Лена наугад превращала желтую картофельную гальку в кубики, прислушиваясь к шуму голосов в комнате. Как много лет она не снимала маску! Почти убедив себя, что для повседневной «взрослой» жизни это не нужно и опасно, лишь более или менее удачно меняла её соответственно случаю. И вот теперь, пережив первую растерянность от её бесполезности, привыкала к пьянящей лёгкости. Задумавшись, она вздрогнула, когда подошедший сзади Игорь взял её за локти и, уютно пристроив подбородок на её плече, выдохнул в ухо:
– Тебе помочь?
– Да нет, я уже всё. Что вам там – скучно без меня? – Лена весело обернулась.
– Мне – да.
– Чертовски приятно.
Сковородка озорно шипела.
– Подай мне, пожалуйста, соль. Вон в банке за тобой. А, правда, мы не изменились?
– Ты – точно.
– Какими были десять лет назад, такими и остались. Только морщинки у глаз, да мальчики авторитеты нарастили. Витя так один и живёт?
– Матвей? Ну как один. У него всегда кто-то есть.
– Значит один.
– Пьёт много в последнее время.
– Да… – Лена замолчала, вдруг вспомнив, кого Витя ей напоминает. Отца! Оттого и чувство, что всегда его знала. Отца : доброго, славного, золотых рук мастера, пропившего семью, детей, себя… Надо будет с Витей поговорить. – А знаешь, мы даже ближе как-то стали, роднее что ли.
– А ты мне всегда нравилась. И даже больше, – Игорь присел на край обеденного стола.
– Да? – Лена искренне удивилась, – А мне всегда казалось, что я тебя раздражаю.
Игорь улыбнулся:
– Ну если это можно назвать раздражением, пусть будет так. Я ещё приставать к тебе буду.
– Да мы не успеем, – о, эта безмятежность жеста и слова среди своих!
– Почему?
– Я настраиваюсь долго, а картошка почти готова. Пойдём? – предложила она, вытирая руки.
Игорь молчал.
– Тебе нужно? – Лена протянула ему полотенце.
– Нет.
… Ей казалось, что цветы, оставив шторы, проплывали в свет, не задевая колокольчиков, но губы запомнили и медленные краски и звон.
– … Ты…– они не хотели говорить, но Лена вернула зелень и металл восвояси. – Ты что? Отпусти.
Он, опустив руки, сделал шаг назад и опять сел на стол.
– Ну и шутки у тебя дурацкие, – прикушенное полотенце не стирало тепло.
– Тоже мне, вывез. Держи. – Избавившись от ненужной вещи, поискала глазами плиту. Деловито пыхтящая сковородка восстановила ход событий.
– Лучше б ты меня сковородкой стукнул.
Представив сию картину, она снова улыбнулась:
– Ладно. Забыли. Иди, я сейчас картошку принесу.
Лена отвернулась к плите, всё ещё потряхивая в недоумении головой. Румяные кубики под крышкой выглядели более чем аппетитно. Довольная, она сочла свою миссию выполненной.
– Влад! – крикнула она в сторону комнаты, – где подставка?
– На стене!
– Давай помогу, – подоспел на помощь Олег, перехватив из её рук сковородку, – Ух, какая горячая. Игорь, бери подставку. Пойдём скорей. Ну пошли, пошли, – нетерпеливо шипел он, бесцеремонно выталкивая Игоря в спину, – Там летние съёмки начались. Лен, пойдём, мой новый дом посмотришь.
Лена, быстро потушив газ, выбежала вслед за Олегом.
Кассета с вживанием Бама в образ истинного арийца закончилась. На экране красовались ровные грядки. Привыкшую к беспорядочным посадкам бабушкиного огорода, Лену поразила строгая геометрия образцово-показательных грядок яркой зелени.
– Смотри, смотри, – Олег расцвёл на глазах, – Моя гордость!
– Кто садил? – спросила Лена, но ответ не услышала: вспомнив про вилки, умчалась в кухню.
Вернувшись, по-хозяйски оглядела стол: равновесие горячего, холодного и горячительного было восстановлено.
– Ну всё.
Отодвинув подальше от себя ненавистную селёдку, заботливо поставленную ей под нос (по общему мужскому мнению каждая настоящая женщина непременно должна любить солёную рыбу), она быстро прикрыла опустевшее место тарелкой с помидорами и с удовольствием забралась с ногами в большое кресло. Восстановив гармонию, Лена чувствовала себя почти счастливой.
– Когда вы снимали? – прищурилась она на экран.
– Это прошлое лето. Июль, по-моему. Я снимал, – ответил сиявший Олег.
– Начало августа. Я уже дома был, – уточнил Влад, – Это мы с Захаром к тебе приезжали. Вот озабоченные-то: – Камера крупным планом снимала лучшие его места, обтянутые купальными плавками, -
Я тебе морду набью.
– Да это не я, – отмазался Олег, – это Захар. Я вон, так сказать, пытаюсь утонуть с достоинством. Камера, и в самом деле, бесстрастно фиксировала его акробатические этюды на середине реки, предполагавшие стопроцентное алиби.
– Значит ему набью, – мрачно гарантировал Захару бесславную гибель Смирнов.
– Парень, а тебя что ли не было? – повернулся к Игорю Олег.
– У него же Таня рожала, – Влад никогда и ничего не путал, – Сколько Лёшке? Полгода?
– Двенадцатого будет.
– Я же говорю: ты в городе был.
– Вот пострел, – причмокнул одобряюще Витька, – двоих поспел! Но, Леночка, с тобой, конечно, никто не сравнится. Игорёха, представляешь, у неё трое!
– Я знаю.
– Откуда? – удивилась Лена.
Игорь сделал вид, что не услышал, и не ответил. Она, в отместку сделала вид, что ничего не спрашивала.
– Тро-е, – на слух оценил Витя, – Снимаю шляпу. Леночка, как же ты справляешься?
– Не спрашивай. По-разному. Детки замечательные. Ты же их ещё не видел?
– Нет.
– У неё дочка старшая красивая, – избирательно слышавший Игорь действительно видел её дочкой из окна маршрутки и даже «сделал им ручкой».
– Да, – Лена представила круглую Ульянину мордашку, – на папу похожа. А младшая – на меня. А у тебя же, Витя, дочка? Большая?
– Пять лет, – Витя мгновенно погрустнел, – Представляешь, приехал в это воскресенье, а она говорит: «Папа, а ты поженись на маме».
Глаза сентиментального Вити влажно блеснули, и Лена, одёрнув себя за бестактность, замолчала, соображая, как исправить положение. Но Витя помог себе сам:
– Да ладно. Всё нормально, – и, глянув на телевизор, хохотнул: – Нет, ты посмотри на этих телепузиков!
Там, пользуясь общей отвлечённостью, голые по поясь Захар и Олежка чокались солидными животами.
При этом они заговорщически улыбались. Лена, поддержав восторг народа, снова рассмеялась. И где прятался этот смех? В сундуке под слоем десятилетней пыли? Господи, как хорошо!
– Олеж, а давай мы летом снова у тебя соберёмся! – предложила она неожиданно для самой себя.
– Замётано, – Олег потёр руки.
– Да не получится у вас, – вернул их на землю Влад, – Собираетесь, собираетесь…
– Спорим, получится! – протянул ему руку Олег.
– Да не буду я с тобой спорить.
– Нет, спорим, спорим, – Олег завёлся.
– Да ладно вам, – Лена не любила споры.
– Спорим, – нехотя согласился Смирнов.
– На что?
– На ящик коньяка.
– Мальчики…
– Лен, не мешай им, пусть спорят, – успокоил её вполголоса Игорь, – Мы в любом случае в выигрыше.
– Точно, – Лена повеселела, представив выходные в деревне с ящиком коньяка, выигранным или проигранным не ею.
– Реально, – Олег любил, чтоб все точки над i стояли.
– На ящик пива.
– Лады. Всё. Едем, – он подобрался, словно план вылазки уже крутился в его голове.
– А меня, как всегда, забудете, – подкинул мрачную ложку дёгтя в светлое будущее Витя.
– Почему, «как всегда»? – встрепенулся Олег.
– Лен, да не верь ты ему. Его днём с огнём не сыщешь: то на работе, то с да-амой, -
смачно протянул последнее «а» Влад.
– Игорёх, ты поедешь? – перебил Олег, видимо, зависший на списке приглашенных. – Или вы опять беби намечаете?
– Поеду, конечно, только не в июне. В июне я своих на море везу.
– Вот, вот, я же говорил, – довольный, Влад утащил с тарелки последний ломтик селёдки.
Вспомнив про оставленный на кухне свет, Лена тихонько вышла. Конечно, никто и не подумал его выключить. На ходу щёлкнув выключателем, она, повернув обратно, в дверях столкнулась с Игорем, загородившим проход.
– Лен, – взял он её за руки.
– Игорь. Не надо. Пойдем, – она смотрела мимо него на освещённый проём комнаты.
– Да не буду я тебя трогать. Спокойно, Леночка.
Наблюдая за движением теней, она ждала, когда он отойдет.
– Почему ты глаза прячешь? Я тебя обидел?
– Да нет, – она помолчала, – Но это же смешно. Мы сто лет друг друга знаем. Лучше б ты меня, действительно, сковородкой…
Лена повернула голову и внимательно посмотрела на него. Шутки кончились, и правила приличия перестали её интересовать.
– Чего ты хочешь?– Она не выносила неопределённости.
– Тебя, – порядок не воскрешался.
– Ясно, – Она помнила, как должно быть. – А теперь слушай внимательно: я этого не хочу. Всё понятно?
– Понятно. Ты просто уходишь от ответа. Ты же врёшь. И путаешься в собственном вранье. Что с тобой происходит?
Такой подножки она не ожидала. Никто не имел права на вопрос…
– Я прекрасно представляю: придёшь домой и убедишь себя, что тебе всё приснилось, и вовсе ничего не произошло. Но ведь было же что-то между нами, согласись?
– Было, не было – какая разница. Мы были бессовестно молоды, витали в облаках и все друг друга любили.
Лена обхватила себя руками: её знобило. Больше сегодня уже не смеяться: лимит исчерпан.
– Столько лет прошло. У тебя – дети. У меня – дети. Мы с Таней за одной партой сидели. Я вас обоих как облупленных знаю. Даже если что-то и было, я давно об этом забыла. Я должна…
– Подожди. Я понимаю, что в данной ситуации ты вряд ли правильно это воспримешь, но… То, что происходит между двумя людьми, касается их одних. Только их. При чём здесь остальные? И кому и что ты должна? Ты себе в первую очередь должна. Себе.
… Сама виновата. Не будешь лишнего болтать. Забыть. Забыть телефоны и адреса потерять…
– Так, – она с трудом сдерживалась, чтоб не наговорить гадостей, – теперь у меня, да и у тебя, кстати, тоже, больше обязанностей, нежели прав. И всё хорошо в своё время.
– А у меня оно было?
– У человека всегда есть время и возможность.
– А-а-а. Что ж ты тогда возмущаешься? У меня сейчас есть время и возможность. Просто я боюсь, что другой ты мне не дашь.
Он замолчал, прошел к окну и закурил. Лена без сил прислонилась спиной к стене.
– Тебе не кажется, что ты всегда слишком легко сжигала мосты? И об оставшихся не думала?
– Я старалась облегчить им жизнь.
– А им это было нужно? Ты решила всё за всех.
– Рок какой-то, – она снова вышла из себя, – Я иду по жизни как танк. Наверно, меня слишком много, и я постоянно наступаю кому- то на ноги.
– Хуже. Ты наступаешь на душу.
– Я и так стараюсь лишний раз не ходить, руками не махать, никого не трогать, и извиняюсь за что нужно и не нужно.
– Ты слишком много на себя берёшь, – Игорь бросил окурок за окно, – От тебя здесь ничего не зависит. И если что-то рушится, то оно упало бы рано или поздно и без тебя.
Она не слушала:
– Бедствие стихийное. Точно, как танк. Кран, капавший до меня сто лет, – фонтанит, старая вешалка, к которой все привыкли, и та обрывается…
– Лена, – перебил он её, – ты не танк. Ты – лакмусовая бумажка… Ветер! Просто ветер. Подул – и всё, что непрочно, разлетелось. Это не беда, это счастье твоё.
Квартира словно вымерла. В каждую клетку, отравляя существование, въедалось назойливое зудение холодильника. Лена оттолкнулась от стены:
– Я устала. Пойдем к ребятам.
…В комнате Смирнов держал речь:
– Вы мне своим нытьём надоели. Жизнь нужно делать самому.
– А ты, значит, сам её делаешь, – ехидно поддел Витька.
